Текст книги "Драгоценность"

Эми Эвинг
Драгоценность

Amy Ewing JEWEL

Печатается с разрешения литературных агентств InkWell Management LLC и Synopsis Literary Agency

Оформление серии Екатерины Климовой

Copyright © 2014 by Amy Ewing

1

Сегодня последний день, когда меня еще можно называть Вайолет Ластинг[1]1
  Многие имена в романе – «говорящие». См. список основных имен в конце книги.


[Закрыть].

На улицах Болота в это раннее утро тихо, слышно только, как монотонно цокает копытами трудяга-осел да позвякивают стеклянные бутылки с молоком в тележке разносчика. Я вылезаю из-под одеяла и накидываю поверх ночной рубашки халат. Халат перешел ко мне от матери – темно-синий, вытертый на локтях. Когда-то он висел на мне мешком, длинные рукава закрывали даже кончики пальцев, а подол волочился по полу. За последние несколько лет я доросла до него, и теперь он сидит на мне так же, как когда-то на ней. Я его обожаю. Это одна из немногих вещей, которые мне разрешили привезти с собой в Южные Ворота. Мне повезло – я смогла захватить все, чем особенно дорожила. В трех других инкубаторах порядки куда строже; в Северных Воротах личные вещи и вовсе под запретом.

Я прижимаюсь лицом к чугунным решеткам на окне – витые, они сплетены в форму роз, как будто этот милый узор может скрыть их истинное предназначение.

Грязные улицы Болота отсвечивают тусклым золотом в лучах утреннего солнца, и кажется, что они и впрямь вымощены благородным металлом. Улицы и дали название этой местности – Болото. Весь камень, бетон и асфальт свезли в богатые округа города, Болоту осталась вязкая бурая грязь, пахнущая солончаками и серой.

Волнение трепещет в моей груди. Сегодня, впервые за четыре года, я увижусь со своей семьей. Мамой, Охром и маленькой Хэзел. Хотя она уже, наверное, и не такая маленькая. Ждут ли они этой встречи? А вдруг я стала для них чужой? Изменилась ли я? Не уверена, что помню, какой была прежде. Что, если они даже не узнают меня?

Беспокойство нарастает во мне, пока солнце медленно встает над Великой стеной, что маячит вдали. Стена опоясывает Одинокий город, защищая нас от натиска свирепого океана. Так мы чувствуем себя в безопасности. Я люблю наблюдать восход солнца, гораздо больше, чем закат. Есть что-то волнующее в том, как мир пробуждается к жизни во всем своем многоцветье. Это обнадеживает. Я рада, что вижу этот рассвет, вижу, как сквозь полотно розовых и лавандовых небес пробиваются красно-золотистые лучи. Я спрашиваю себя, смогу ли наблюдать за рассветами, когда начнется моя новая жизнь в Жемчужине.

Иногда я жалею, что родилась суррогатом.

Когда за мной приходит Пейшенс, я, все еще в халате, лежу на кровати, свернувшись калачиком, стараясь запомнить свою комнату. Запоминать особо нечего: лишь маленькую кровать, шкаф и потускневший от времени деревянный комод. В углу стоит моя виолончель. На комоде ваза с цветами – их меняют через день, – расческа, ленты для волос и старая цепочка с обручальным кольцом моего отца. Мама заставила меня взять ее после того, как врачи поставили мне диагноз. А потом за мной пришли ратники.

Интересно, скучает ли она по кольцу до сих пор? Скучает ли по мне так же, как я скучаю по ней? Тугой узел затягивается у меня в животе.

Моя комната почти не изменилась за эти четыре года. Никаких картин. Ни одного зеркала. В инкубаторах зеркала запрещены. Единственное, что появилось в комнате – это моя виолончель. Вернее, она не моя, а принадлежит инкубатору Южных Ворот. Кому она достанется после меня? Странно, но, какой бы унылой и безликой ни была моя комнатка, я, наверное, буду скучать по ней.

– Как ты, дорогуша? – спрашивает Пейшенс. Для нее мы все «дорогуши», «милые», «ангелы». Она как будто боится называть нас по имени. Может быть, просто не хочет привязываться к своим подопечным. Пейшенс уже давно служит старшей смотрительницей Южных Ворот. Сотни девушек прошли через эту комнату на ее веку.

– Все хорошо. – Приходится лгать. Не стану же я рассказывать, что чувствую на самом деле. Как будто кожа зудит изнутри, и самые темные, глубокие части меня наливаются тяжестью.

Она оглядывает меня с головы до ног и поджимает губы. По лицу этой пухленькой женщины с сединой в жидких волосах так легко все прочитать, и я уже знаю, что она сейчас скажет.

– Ты уверена, что хочешь надеть именно это?

Я киваю, поглаживая пальцами мягкую ткань халата, и спрыгиваю с кровати. У суррогатов свои привилегии. Мы можем сами выбирать одежду, питаться чем угодно, спать вволю по выходным. Мы получаем образование. Хорошее образование. У нас всегда свежая еда и вода, всегда есть электричество, и мы не должны работать. Мы не знаем, что такое бедность, и нам обещают еще больше всего, когда мы начнем жить в Жемчужине.

Кроме свободы. Об этом никто даже не заикается.

Качая головой, Пейшенс торопливо выходит из комнаты, и я следую за ней. Залы инкубатора Южных Ворот отделаны тиком и розовым деревом; на стенах развешаны картины – не изображая ничего реального, они служат лишь цветовыми пятнами. Все двери похожи одна на другую, но я точно знаю, в какую мы сейчас зайдем. Пейшенс будит по утрам в исключительных случаях: если предстоит осмотр у врача, или что-то случилось, или наступает День Расплаты. Кроме меня только одна девушка с нашего этажа завтра идет на Аукцион. Моя лучшая подруга. Рейвен.

Дверь ее комнаты открыта, а Рейвен уже одета – на ней светло-коричневые брюки с высокой талией и белый пуловер с V-образным вырезом. Не знаю, насколько она краше меня, потому что за четыре года я ни разу не видела своего отражения в зеркале. Но одно могу сказать наверняка: она одна из самых красивых суррогатов в нашем инкубаторе. У нас обеих черные волосы, но у Рейвен они коротко подстриженные, прямые и сияющие, а мои ниспадают волнами по спине. Ее кожа цвета карамели, и миндалевидные глаза, такие же темные, как волосы, выделяются на идеальном овале лица. Она выше меня ростом, а это о многом говорит. У меня кожа цвета слоновой кости и резко контрастирует с волосами, а глаза у меня цвета фиалки. Это я могу сказать и без зеркала. Из-за цвета глаз меня и назвали Вайолет.

– Ну что, день истины? – Рейвен выходит нам навстречу. – Ты по этому случаю так нарядилась?

Я оставляю ее колкость без ответа.

– День истины будет завтра.

– Да, но завтра мы уже не сможем выбирать себе наряды. Как и послезавтра. И… вообще никогда. – Она заправляет волосы за уши. – Надеюсь, тот, кто меня купит, разрешит мне носить брюки.

– Боюсь, твои надежды напрасны, дорогуша, – говорит Пейшенс.

Я вынуждена с ней согласиться. Насколько мне известно, Жемчужина – это не то место, где женщины носят брюки, если только ты не служанка, которую держат на самой черной работе. Но даже если нас продадут в семьи торговцев из Банка, скорее всего, мы будем вынуждены носить только платья.

Одинокий Город поделен на пять округов, и каждый огорожен своей стеной. Все округа, за исключением Болота, носят названия, связанные с каким-то ремеслом. Болото – беднейший округ, окраина. Промышленности у нас нет, здесь живут рабочие, которые трудятся в других округах. Четвертый округ – Ферма, где выращивают и производят еду. В округе Смог расположены все заводы и фабрики. Во втором округе – Банке – торговцы держат свои магазины. И, наконец, сердце города – Жемчужина, где живут королевские особы. И куда послезавтра переселяемся мы с Рейвен.

Следом за Пейшенс мы спускаемся по широкой деревянной лестнице. Снизу поднимаются запахи кухни, и я улавливаю ароматы свежего хлеба и корицы. Они напоминают мне о сладких булочках, которые мама пекла на мой день рождения – такую роскошь мы могли себе позволить очень редко. Сейчас я ем их, когда захочу, только вот вкус у них совсем не тот.

Мы проходим мимо классной комнаты – дверь открыта, и я замираю на мгновение и наблюдаю. Девочки в классе совсем юные, лет по одиннадцать-двенадцать. Новенькие. Как я была когда-то. Давным-давно, когда заклинание было всего лишь словом, и еще никто не объяснил мне, что я особенная, как и все суррогаты. Что благодаря какой-то генетической причуде мы призваны служить королям.

Девочки сидят за партами, рядом с каждой маленькое ведерко и аккуратно сложенный носовой платок, а перед глазами – выложенные в ряд пять красных кубиков. Смотрительница сидит за большим столом, что-то записывает; у нее за спиной, на доске, мелом выведено: ЗЕЛЕНЫЙ. Девочек испытывают на первое заклинание: изменение цвета. Я улыбаюсь и слегка морщусь, вспоминая, сколько раз сама проходила через это испытание. И мне кажется, будто я кручу в руках воображаемый кубик, повторяя движения за девочкой, что сидит ближе ко мне.

Первое: увидеть предмет как он есть. Второе: нарисовать мысленный образ. Третье: подчинить его своей воле.

Зеленые прожилки проступают сквозь ее пальцы в том месте, где они касаются кубика, и испещряют красную поверхность. Взгляд у девочки сосредоточенный, видно, как она борется с болью, и я знаю, что если она сможет продержаться еще несколько секунд, тест будет пройден. Но боль одолевает ее, и девочка вскрикивает, роняет кубик, признавая победу красного над зеленым, и отхаркивает в ведерко розовую слюну. Из носа вытекает тонкая струйка крови, и девочка вытирает ее носовым платком.

Я вздыхаю. Первое Заклинание самое простое из трех, но девочке удалось поменять цвет всего на двух кубиках. Впереди у нее долгий и трудный день.

– Вайолет! – Рейвен зовет меня, и я спешу к ней.

В столовой немноголюдно – большинство девочек уже в классах. Когда заходим мы с Рейвен, все замолкают, отставляют ложки и чашки, встают, и каждая девочка, скрестив два пальца правой руки, прижимает их к сердцу. Это традиция Дня Расплаты, дань уважения суррогатам, уходящим на Аукцион. Каждый год я участвовала в этой церемонии, но сейчас испытываю странное чувство, потому что чествуют меня. Ком встает в горле, и глаза щиплет от подступающих слез. Рейвен стоит рядом, и я чувствую ее напряжение. Многие из тех, кто приветствует нас, завтра тоже идут на Аукцион.

Мы садимся за наш столик в углу, у окна. Я закусываю губу, с грустью осознавая, что очень скоро этот столик уже не будет «наш». Это мой последний завтрак в Южных Воротах. Завтра в это время я буду в поезде.

Как только мы устраиваемся за столом, девочки садятся, и возобновляются разговоры, только уже шепотом.

– Я понимаю, это дань уважения, – бормочет Рейвен. – Но мне не нравится быть по другую сторону.

Молодая воспитательница по имени Мёрси спешит к нам с серебряным кофейником.

– Удачи вам завтра, – робко произносит она. Я с трудом выдавливаю из себя улыбку. Рейвен молчит. Мёрси слегка краснеет. – Что предложить вам на завтрак?

– Глазунью из двух яиц, картофельные оладьи, тост с маслом и клубничным джемом, бекон, хорошо прожаренный, но не горелый, – тараторит Рейвен, словно нарочно запутывая Мёрси. Она любит ставить людей в неловкое положение, особенно когда нервничает.

Мёрси, улыбаясь, качает головой.

– А тебе, Вайолет?

– Фруктовый салат, – отвечаю я. Мёрси удаляется в сторону кухни. – Неужели ты все это съешь? – спрашиваю я Рейвен. – У меня за ночь желудок будто съежился.

– Любишь ты дергаться, – говорит она, высыпая в свою чашку с кофе две полные ложки сахара. – Так недолго и язву заработать.

Я делаю глоток кофе и наблюдаю за девочками в столовой. Особенно меня интересуют те, что идут на Аукцион. Одни заметно нервничают и, наверное, так же, как и я, мечтают нырнуть в постель и спрятаться под одеялом; другие возбужденно болтают. Я никогда не понимала таких девчонок – тех, кто безоговорочно верит россказням смотрительниц о том, какие мы особенные, какую благородную миссию выполняем, почитая давнюю традицию. Однажды я спросила Пейшенс, почему мы не можем вернуться домой после родов, и она ответила: «Вы слишком большая ценность для королевской семьи. Они хотят заботиться о вас до конца жизни. Разве это не замечательно? У них такие добрые и великодушные сердца».

Я сказала, что предпочла бы свою семью королевскому великодушию. Мои слова ей не очень понравились.

Молоденькая, похожая на мышку девушка за соседним столиком вскрикивает от боли и неожиданности, потому что вода в ее стакане превращается в лед. Она роняет стакан, и он разбивается вдребезги об пол. У нее начинается носовое кровотечение, и она хватает салфетку и выбегает из столовой, а смотрительница спешит к столику с совком для мусора.

– Я рада, что этого больше не случается, – говорит Рейвен. В начале обучения заклинаниям приступы трудно контролировать, и боль бывает сильнее, чем можно себе представить. Когда я впервые закашлялась кровью, мне казалось, что я умираю. Но уже через год все проходит. Теперь у меня лишь изредка идет носом кровь.

– Помнишь, как я целую корзину клубники сделала синей? – спрашивает Рейвен почти со смехом.

Воспоминания не слишком приятные. Поначалу это было забавно, но она никак не могла остановиться – все, к чему она притрагивалась, становилось голубым, и так целый день. Рейвен серьезно заболела, и докторам пришлось отправить ее в изолятор.

Я смотрю, как Рейвен невозмутимо разбавляет кофе молоком, и думаю о том, как буду жить без нее.

– Тебе уже дали номер лота? – спрашиваю я.

Ее рука чуть дрожит, и ложка звякает о края чашки.

– Да.

Глупый вопрос – нам всем раздали номера еще вчера вечером. Но я хочу знать, какой номер у нее. От этого зависит, как долго мы будем вместе.

– И..?

– Лот 192. А у тебя?

Я выдыхаю.

– 197.

Рейвен усмехается.

– Похоже, на нас с тобой особый спрос.

На каждом Аукционе свое количество суррогатов, и все они ранжированы. Последняя десятка считается товаром высшего качества, и к ней приковано все внимание. В этом году через аукцион проходит рекордное число суррогатов за всю историю торгов – две сотни.

Меня не слишком-то волнует моя категория. Я бы предпочла оказаться в приятной семье, не обязательно богатой. Но это означает, что мы с Рейвен будем вместе до конца.

В столовой опять становится тихо, когда входят три девушки. Мы с Рейвен встаем и вместе с остальными приветствуем участниц завтрашнего Аукциона. Две девушки идут за столик под люстрой, а третья – миниатюрная блондинка с большими голубыми глазами – подскакивает к нам.

– Привет, девчонки, – восклицает Лили, плюхаясь в мягкое кресло. У нее в руках журнал светских сплетен. – Ну, как вы, рады? Я так взволнована! Завтра мы увидим Жемчужину. Можете себе представить?

Мне нравится Лили, несмотря на ее бьющий через край энтузиазм, природу которого я никак не могу понять. Она родом не из самой благополучной семьи, даже по меркам нашего Болота. Отец избивал ее, мать была алкоголичкой. То, что ее признали суррогатом, для нее действительно было спасением.

– Определенно, это будет не то, к чему мы привыкли, – сухо отвечает Рейвен.

– Я знаю! – Лили даже не улавливает сарказма.

– Ты сегодня собираешься домой? – спрашиваю я. Не могу представить, что Лили горит желанием встретиться с родителями.

– Пейшенс говорит, что это необязательно, но мне бы хотелось повидаться с мамой, – отвечает Лили. – И еще она сказала, что мне могут выделить эскорт из ратников, чтобы отец не побил. – Она широко улыбается, а я испытываю острое чувство жалости.

– Тебе уже присвоили номер лота? – спрашиваю я.

– А, да. 53, поверишь? Из двухсот! Наверное, для меня все закончится семьей какого-нибудь торговца из Банка. – Королевская семья разрешает избранным жителям Банка посещать Аукцион, но торговаться они могут только по суррогатам низкой категории. В Банке суррогаты, собственно, и не нужны, так как в королевских семьях, – их женщины сами могут вынашивать детей. Для них мы всего лишь символ статуса. – А у вас, девчонки, какие лоты?

– 192, – говорит Рейвен.

– 197.

– Я так и знала! Даже не сомневалась, что вы обе наберете столько очков. О-о-о, как же я вам завидую!

Мёрси приносит нам завтрак.

– Доброе утро, Лили. Удачи тебе завтра.

– Спасибо, Мёрси, – сияет улыбкой Лили. – А можно мне оладий с черникой? И грейпфрутовый сок? И немного манго?

Мёрси кивает.

– Ты что, в этом будешь? – Лили с искренним беспокойством оглядывает мой халат.

– Да. – Мне уже начинает надоедать. – Я буду в этом. Это моя любимая вещь, и, поскольку у меня больше не будет возможности выбирать себе одежду, сегодня я решила надеть то, что мне нравится. И мне плевать, как я выгляжу.

Рейвен прячет улыбку, набивая рот яичницей и картофельными оладьями. Лили слегка сконфужена, но это быстро проходит.

– Так вы слышали новость? Про Курфюрстину? – Она выжидающе смотрит на нас, но Рейвен больше увлечена едой, а я, как всегда, равнодушна к интригам Жемчужины. Хотя некоторые девчонки отслеживают и смакуют каждую сплетню.

– Нет, – вежливо отвечаю я, цепляя вилкой ломтик дыни.

Лили выкладывает на стол журнал. С глянцевой обложки «Жемчужины сегодня» на нас смотрит молодое лицо Курфюрстины, которая, как гласит заголовок, «посетит Аукцион».

– Вы можете себе представить? Сама Курфюрстина на нашем Аукционе! – Лили вне себя от радости. Она обожает Курфюрстину, как и многие девчонки Южных Ворот. История этой женщины не совсем обычная – она родом из Банка, а значит, не королевских кровей, но Курфюрст влюбился в нее с первого взгляда, когда приехал в один из магазинов ее отца, и взял ее в жены. Очень романтично. Конечно, теперь ее семья тоже принадлежит к королевскому роду и живет в Жемчужине. Для многих девушек она – символ надежды, они верят, что в их судьбе тоже могут произойти счастливые перемены. Лично я не понимаю, чем плохо быть просто дочерью торговца.

– Я никогда не думала, что она придет, – продолжает Лили. – Ведь ее драгоценному сынишке всего несколько месяцев. Только вообразите – она может выбрать одну из нас, и эта счастливица будет вынашивать ее следующего ребенка!

Мне хочется разодрать ногтями кружевную скатерть. Послушать Лили – так мы должны считать за честь такую обязанность, словно это наш выбор. Я не хочу вынашивать ничьих детей, ни Курфюрстины, ни кого бы то ни было. Я не хочу, чтобы меня завтра продали.

Лили так возбуждена, будто у нее есть шанс попасть к Курфюрстине. С ее-то лотом номер 53!

Я ненавижу себя за такие мысли. Она не лот 53, она Лили Диринг. Она любит шоколад и сплетни, розовые платья с кружевными воротничками, и она играет на скрипке. Да, она родилась в ужасной семье, но об этом даже не догадаешься, потому что у нее всегда припасено доброе слово для каждого. Она – Лили Диринг.

И завтра она будет продана за деньги и станет жить в чужом доме, по чужим правилам. Ее хозяйка, возможно, никогда не поймет и не оценит искреннего энтузиазма и добродушия Лили. Вряд ли она полюбит Лили и будет о ней заботиться.

Чужая женщина заставит Лили вынашивать чужого ребенка, хочет ли этого сама Лили или нет.

Внезапная злость захлестывает меня, и я вскакиваю из-за стола, сжимая кулаки.

– Что… – начинает Лили, но я не слышу ее. Я успеваю лишь перехватить удивленный взгляд Рейвен, прежде чем неведомая сила толкает меня вперед, и я быстрыми шагами иду к двери, не обращая внимания на девчонок, которые с любопытством смотрят мне вслед. Я выбегаю из столовой, взлетаю вверх по лестнице и врываюсь в свою комнату.

Я хватаю отцовское кольцо и надеваю его на большой палец, но оно все равно слишком велико. Зажимаю цепочку в кулаке.

Вышагивая взад-вперед по своей крохотной комнатке, я ловлю себя на мысли, что уже начинаю скучать по ней, хотя никогда не думала, что такое возможно. Ведь это тюрьма, клетка, в которой держали меня, прежде чем отправить к незнакомой женщине в качестве человеческого инкубатора. Кажется, будто стены сжимаются вокруг меня, и я натыкаюсь на комод, сбрасывая все на пол. Расческа и гребень отскакивают от деревянных половиц, ваза разбивается, и мокрые цветы рассыпаются во все стороны.

В комнату заглядывает Рейвен. Она смотрит на меня, потом переводит взгляд на пол. Кровь стучит в моих висках, тело сотрясает крупная дрожь. Рейвен бочком проходит через всю комнату и обнимает меня. Я уже не сдерживаю слез, и они бегут по щекам, впитываясь в ее блузку.

Мы долго стоим так, обнявшись, и молчим.

– Мне страшно, – шепчу я. – Мне страшно, Рейвен.

Она крепче прижимает меня к себе, потом принимается собирать осколки вазы. Мне очень стыдно за то, что я устроила такой беспорядок, и я опускаюсь на корточки, чтобы помочь ей.

Мы складываем то, что осталось от вазы, на комод, и Рейвен отряхивает руки.

– Давай-ка приведем тебя в порядок, – говорит она.

Я киваю головой, и мы, взявшись за руки, идем в уборную. Там сидит девушка, которая уронила стакан со льдом; она прижимает к носу влажную салфетку. Кровотечение уже остановилось, но ее кожа покрыта испариной. При виде нас она вздрагивает.

– Уходи, – говорит Рейвен.

Девушка бросает салфетку и спешит к двери.

Рейвен берет чистую салфетку, смачивает ее водой и намыливает лавандовым мылом.

– А ты нервничаешь? – Я хотела добавить «из-за Аукциона», но передумала. – Перед встречей с родными?

– С чего вдруг я буду нервничать? – недоумевает она, обтирая мне лицо влажной салфеткой. Аромат лаванды успокаивает.

– Но ведь ты не виделась с ними целых пять лет, – осторожно говорю я. Рейвен живет здесь дольше меня.

Она пожимает плечами, проводя салфеткой под глазами. Зная ее достаточно хорошо, я умолкаю. Она выбрасывает салфетку и начинает расчесывать мои волосы. У меня гулко бьется сердце, когда я думаю о том, что произойдет завтра.

– Я не хочу идти, – признаюсь я. – Не хочу на Аукцион.

– Конечно, не хочешь, – отвечает она. – Ты же не сумасшедшая, как Лили.

– Не надо так говорить, это нехорошо.

Рейвен закатывает глаза и опускает расческу, разбрасывая мои волосы по плечам.

– Что с нами будет? – спрашиваю я.

Рейвен берет меня за подбородок и заглядывает прямо в глаза.

– Послушай меня, Вайолет Ластинг. У нас все будет хорошо. Мы умные и сильные. Мы справимся.

Моя нижняя губа предательски дрожит, и я покорно киваю головой. Рейвен успокаивается и в последний раз поправляет мою прическу.

– Отлично, – говорит она. – Вот теперь мы готовы к встрече с родными.