Текст книги "Драгоценность"

5

– Что дальше? – спрашиваю я.

– Ты снова смотришься в зеркало, – отве– чает он.

Я сглатываю.

– Это обязательно?

Люсьен берет мою руку в свои ладони – кожа у него мягкая, как у ребенка.

– Да. Это обязательно. Ты видела себя прежнюю, а теперь должна принять себя такой, какой ты стала, и встретить новую жизнь и свое будущее. – Он как будто читает заготовленный сценарий, но что-то в его глазах противоречит его словам. Будто на самом деле он просит у меня прощения.

– Хорошо. – Мне удается выровнять дыхание, пока я подхожу к зеркалу. Смотрю под ноги, ступаю на подиум и на счет три поднимаю глаза.

Незнакомка в зеркале изменилась.

Я часто моргаю, пытаясь примирить ее с тем образом, что нарисовала для себя в голове – симпатичной девушки с пухлым лицом и большими глазами. Женщина, которую я вижу перед собой, потрясающе красивая. Щеки куда-то пропали, зато выделяются высокие скулы, брови выгнуты изящной аркой над сияющими глазами, подчеркнутыми насыщенным фиолетовым цветом с проблесками сирени и золота. Ее губы переливаются бледно-розовым блеском, волосы ниспадают на плечи густыми локонами, подхваченные изысканной заколкой в форме бабочки, инкрустированной аметистами. Кожа мерцает, и кажется, будто она светится изнутри. Цвет платья идеально вписывается в общую картину, а простой крой лишь подчеркивает женскую красоту.

– Что скажешь? – спрашивает Люсьен.

У меня нет слов.

Он делает шаг ближе, так что наши отражения в зеркале соприкасаются.

– Я хотел, чтобы ты все же осталась собой.

– Спасибо, – шепчу я.

Люсьен снимает с полки последние песочные часы – крошечные, с темно-красным песком.

– Это тебе, – говорит он. – В течение этого времени ты можешь делать все, что хочешь. Смотреть в зеркало. Петь. Медитировать. Только не испорти прическу и макияж.

– А ты что будешь делать?

Он бросает на меня печальный и сочувственный взгляд.

– Я должен оставить тебя, 197. Ратник проводит тебя в комнату ожидания, когда истечет твое время.

Мое сердце пропускает удар.

– Ты уходишь?

Люсьен кивает.

– Прошу прощения за беспорядок, – говорит он, оглядывая разбросанные платья и тюбики с краской на туалетном столике. – Слуги не могут начать уборку, пока ты здесь. – Он слегка улыбается. – Мне было приятно работать с тобой, 197.

Он переворачивает песочные часы и идет к двери.

– Люсьен, подожди.

Он останавливается. Я нервничаю и порываюсь закусить нижнюю губу, но вспоминаю его просьбу не портить макияж. Я не знаю, чего бы мне хотелось в эти последние минуты свободы. Но я точно знаю, что не хочу оставаться в одиночестве.

– Ты сказал… я могу делать все, что захочу?

Он кивает.

– Хорошо. Тогда я хочу поговорить с тобой. Я хочу, чтобы ты остался.

Поначалу он как будто не понимает меня. Но вот медленная улыбка расползается по его лицу.

– Надо же, – говорит он, приглаживая свой хохолок. – Такое со мной впервые.

Он садится на один из низких диванов, изящно закидывает ногу на ногу и жестом приглашает меня сесть рядом. Я улыбаюсь, впервые с тех пор, как проснулась в этой комнате.

– Ага, – говорит он, – вот чего не хватало. Теперь ты само совершенство.

Я присаживаюсь рядом с ним. В комнате так тихо, что я почти слышу, как струится песок в часах.

– О чем бы ты хотела поговорить? – спрашивает Люсьен.

– Не знаю, – признаюсь я. – Просто… мне не хотелось, чтобы ты уходил.

Выражение его лица смягчается.

– Когда придумаешь, о чем тебе хочется поговорить, дай мне знать. – Кончиками пальцев он поглаживает шелковистую ткань своего платья. Я снова обращаю внимание на его гладкую кожу.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я.

Он разражается смехом.

– О, дорогая, с этого нельзя начинать разговор. Иначе тебе здесь не выжить.

Я краснею, чувствуя, как пылают мои щеки.

– Извини. – Я так долго жила среди сверстниц и привыкла к тому, что никто не скрывает свой возраст.

Люсьен похлопывает меня по руке.

– Не переживай. Все равно ты держишься гораздо лучше, чем большинство других девушек, которых я готовил.

– И давно ты этим занимаешься?

– Девять лет. Но я работаю не на каждом Аукционе. Мой опыт и мастерство позволяют мне самому выбирать, с кем работать. – Он взмахивает ресницами.

– И ты выбрал меня?

– Да.

– Почему? – Я даже не догадываюсь, что могло заставить его сделать такой выбор. И разве он что-нибудь знает обо мне?

Я вижу, что он колеблется.

– Твои глаза, – говорит он.

Я потрясена.

– Ты меня видел?

– Нам раздают фотографии всех суррогатов, участвующих в Аукционе. Вместе с вашими параметрами, конечно. Иначе откуда бы у меня взялось три шкафа, набитых платьями твоего размера?

Я пытаюсь представить себе, как Люсьен перебирает кучу фотографий девушек, обозначенных только номерами лотов и размерами платья. Я себя чувствую полным ничтожеством.

Краем глаза поглядываю на часы – половина моего времени уже истекла.

– Ты боишься? – спрашивает он.

– Не знаю. – Слова приходят сами, и я понимаю, что они искренние. Я действительно не знаю, страшно ли мне. Я не уверена в том, что это можно назвать страхом. Я испытываю какое-то странное чувство, будто все это происходит не наяву и не со мной.

– В любом случае, – говорит Люсьен, – думаю, что у тебя все сложится хорошо.

Я не знаю, что на это сказать. Песок, струящийся в часах, как будто грохочет у меня в ушах.

– Что там снаружи? – спрашиваю я.

Но прежде чем Люсьен успевает ответить, последняя песчинка падает вниз. Щелкает замок в двери.

Время вышло.

– Лот 197. – Голос ратника низкий и глубокий. Массивная фигура заполняет весь дверной проем, красный мундир плотно облегает широкие плечи. На меня смотрят глаза, темные и бесстрастные. – Идем со мной.

У меня пересыхает во рту, и я прикладываю огромные усилия, чтобы встать. Люсьен тоже встает, и на какое-то мгновение загораживает от меня Ратника, украдкой сжимая мою руку. Но вот он ускользает прочь, невозмутимо спокойный.

До двери ровно девять шагов, и каждый кажется мне вечностью. Ратник быстро поворачивается и выходит за дверь; я заставляю себя следовать за ним.

Коридор застелен темно-розовым ковром, таким густым, что ни мои атласные шлепанцы, ни его сапоги не издают ни одного звука. Стены окрашены в лиловый цвет, и на них такие же светильники, как в моей подготовительной комнате. Мы идем по лабиринту коридоров, но все они пусты. Всюду тишина. Холодок ползет вверх по моей спине.

Ратник останавливается так резко, что я едва не врезаюсь в него. Дверь перед нами ничем не отличается от других – простая, деревянная, с медной ручкой. Он делает шаг назад и встает по стойке «смирно». Я хочу, чтобы он поговорил со мной. Подсказал, что я должна делать.

Я ступаю вперед и медленно открываю дверь.

Все гудит вокруг, как будто в воздухе носятся тысячи болотных мух.

Я вхожу, и гул стихает, но лишь на мгновение.

В глазах рябит от ярких цветов, и я не сразу догадываюсь, что передо мной девушки-суррогаты, а не куклы. Среди них выделяется симпатичная блондинка, она заметно выше других, и все благодаря прическе – ее волосы, завитые в кудри, высятся башней на голове. Розовое кружевное платье ниспадает бесконечно расширяющимися складками до самого пола, и отчего-то она напоминает мне торт-мороженое. Она болтает с надменной темнокожей брюнеткой с кошачьими чертами лица, чем-то похожей на львицу. На ней маскарадное платье без бретелек, с золоченым лифом, усыпанным разноцветными кисточками, которые переливаются радугой при малейшем движении. Ее волосы сплетены в многочисленные косички, украшенные серебром и золотом. Выглядит девушка очень эффектно. Она замечает, что я смотрю на нее, и, прищуриваясь, оглядывает меня с головы до ног.

Я отворачиваюсь, и мой взгляд падает на маленькую одинокую фигурку в дальнем углу комнаты. Но тут кто-то хватает меня за руку, и я подпрыгиваю от неожиданности.

– Наконец-то. – Голос Рейвен настолько знакомый и родной, что я сразу успокаиваюсь. – Я уже отчаялась тебя дождаться.

Я смотрю на нее, пытаясь привыкнуть к новому образу моей лучшей подруги. На ней длинное платье в стиле кимоно, но из более мягкой ткани и более соблазнительное. Оно расшито красно-золотистыми узорами, а завышенная талия подчеркивает выдающуюся длину ее ног. Глаза Рейвен густо подведены черным, так что их миндалевидная форма кажется еще более вытянутой. Ярко-красная помада в центре губ придает ее лицу такое выражение, будто она целуется; волосы гладко зачесаны назад и возвышаются над макушкой веером. В ушах у нее каплевидные серьги с рубинами в золотой оправе.

Я открываю рот, но не знаю, что сказать.

– Я знаю, что выгляжу по-идиотски, – говорит Рейвен.

Мне хочется смеяться и плакать одновременно. Она по-прежнему моя Рейвен.

– Ты выглядишь потрясающе, – говорю я. – Эти серьги, должно быть, стоят целое состояние.

– Не подумай, что мне их подарили. По крайней мере, ты все еще похожа на себя. Как тебе удалось убедить своего мастера сделать такое?

– Я ничего ему не говорила. Он сам все придумал.

Угольно-черные глаза Рейвен едва не выкатываются из орбит.

– Он? У тебя был мужчина?

Я и забыла, что эта новость может кого-то шокировать. Я уже не воспринимаю Люсьена как мужчину. Он просто… Люсьен.

– Он фрейлина, – объясняю я.

Рейвен смотрит на меня с недоверием. Выражение ее нового лица настороженное.

– И как он?

– Он был… – Я пытаюсь подобрать правильное слово. – Добрый. Он был очень добр ко мне. А что у тебя?

– Уф, мне попалась эта старуха, которая, вероятно, заведует всеми косметическими фабриками. Это было ужасно. – Рейвен содрогается. – Как бы то ни было, все позади.

– Ты давно здесь?

– Не знаю. Может, минут пять. Но девушек было гораздо меньше, чем сейчас.

– Значит, это последняя партия, – говорю я, оглядывая комнату.

– Да. Лоты от 190 до 200. Сливки Аукциона. – Рейвен трясет головой. – Честно говоря, мы все выглядим какими-то сумасшедшими. Ну, кроме тебя.

Внезапно распахивается дверь на противоположной стороне комнаты. На пороге стоит седовласый ратник.

– Лот 190, – объявляет он. – Лот 190.

Хрупкая девушка в серебристом чешуйчатом переливающемся платье проходит к двери. Ее голова кажется несоразмерно большой на фоне худеньких рук и плеч. Ратник кивает ей и поворачивается. Она следует за ним, и чешуйки на ее платье издают слабый звон.

Мы с Рейвен беремся за руки.

– Вот и все, – говорит она.

– Мы же будем видеться, – говорю я. – Обязательно будем видеться.

Дверь снова открывается. Другой ратник на этот раз.

– Лот 191. Лот 191.

Крупная девушка в платье из черного бархата и богато украшенном головном уборе следует за ним. Я так сильно сжимаю руку Рейвен, что самой становится больно.

Дверь открывается.

– Я никогда тебя не забуду, – говорит Рейвен. – Я никогда не забуду тебя, Вайолет.

– Лот 192. Лот 192.

Рейвен, с высоко поднятой головой, гордо идет через редеющую толпу девушек к двери.

И вот ее уже нет.

Я чувствую, что силы меня покидают, головокружение вызывает тошноту. Приходится снова напоминать себе о том, что надо восстановить дыхание.

Рейвен больше нет.

Меня трясет. Я ведь даже не попрощалась с ней. Почему я не сказала ей «прощай»?

– Она была твоей подругой?

Я вздрагиваю. Передо мной девушка, что стояла в одиночестве в дальнем углу. На вид ей не больше тринадцати. У нее огненно-рыжие волосы, тело худое и жилистое, и на ней, к моему великому удивлению, рваный сарафан. Она почти без макияжа, лишь щеки тронуты румянами, и на губах немного блеска. Она совсем крошка. И простушка. Но ее большие карие глаза полны сострадания.

– Да, – говорю я. – Это моя подруга.

Девушка кивает.

– Моя лучшая подруга тоже приехала сюда со мной. Но у нее лот 131. Я не видела ее с самого поезда.

– Ты из какого инкубатора?

– Из Северных Ворот. Мы приехали вместе, – говорит она, кивая на «торт-мороженое» и «львицу». – Но они не мои подруги.

– Я Вайолет, – говорю я.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– А нам можно называть свои имена?

– О. Наверное, нет. – Я вздыхаю.

Девушка закусывает губу.

– Я Далия, – говорит она и застенчиво улыбается. – Я думаю, что ты здесь самая красивая. А твои глаза – это просто чудо. Должно быть, тебе попался очень хороший мастер.

– Да, мне повезло. А тебе? – Глядя на нее, трудно поверить, что она побывала в руках стилиста.

– Она хотела, чтобы я выглядела жалкой. Так она сказала. Чтобы заинтриговать покупателей. – Далия нервно покусывает ноготь на большом пальце.

Дверь снова открывается. Забирают лот 193. Через несколько секунд уходит лот 194.

Нас остается шестеро. Комната все больше напоминает глухую пещеру. Люстра из цветного хрусталя наполняет ее розоватым светом. Мебели нет. На полу лежит темно-розовый ковер, стены лиловые. У меня такое чувство, будто я нахожусь внутри гигантской пасти.

– Тебе страшно? – тихо спрашивает Далия.

Теперь, когда все так близко, смутные ощущения, в которых я никак не могла разобраться в подготовительной комнате, сгущаются в одном слове. Страх. Он пронизывает мои легкие, впивается когтями в живот, закрадывается в черепную коробку. Я чувствую его инородное тело. У меня чешутся ладони, бисеринки пота выступают в подмышках.

– Да, – отвечаю я.

– Мне тоже. – Далия грызет ноготь указательного пальца. Я замечаю, что у нее изгрызены все ногти, до мяса.

– Какой у тебя номер лота? – спрашиваю я.

Она замирает.

– А у тебя?

– 197.

Она чешет нос и смотрит под ноги.

– 200, – бормочет она.

Пока я пытаюсь осознать, что эта крошечная оборванка – самый желанный суррогат, дверь снова распахивается.

Время как будто ускоряет свой бег. Я смотрю, как одна за другой покидают комнату суррогаты 195 и 196, и мне кажется, что все происходит слишком быстро. Разве не длиннее были интервалы между предыдущими девушками? И вот снова открывается дверь, и ратник с темными глазами, который привел меня в эту комнату, выкрикивает мой номер, но я как будто приросла к полу.

Далия подталкивает меня локтем.

– Ты должна идти, Вайолет.

«Львица» ухмыляется и шепчет что-то на ухо своей подружке. Обе хихикают.

– Рада была с тобой познакомиться, Далия, – говорю я. И заставляю свои ноги сделать один шаг, потом другой и третий, пока надо мной не нависает фигура ратника. Наши глаза встречаются, кончики моих пальцев дрожат, страх и предчувствие стягиваются тугим узлом в затылке. Не говоря ни слова, он отвешивает мне поклон, поворачивается, и я следую за ним в неизвестность.

6

Дверь закрывается за мной автоматически, и на одно ужасное мгновение я погружаюсь в кромешную тьму.

Но вот я слышу какой-то гул и замечаю, что узкий коридор подсвечен с обеих сторон маленькими напольными лампами. Их желтовато-зеленый свет указывает мне путь, но не раскрывает куда. Темная фигура ратника маячит передо мной, его поступь уверенная и твердая. С каждым шагом мне все труднее дышать, и кажется, что невидимые стены смыкаются вокруг меня. Я слышу голос Люсьена, уверяющий, что все будет хорошо, и прощальные слова Рейвен о том, что она никогда меня не забудет. Я цепляюсь за них, как за талисманы, и пытаюсь побороть страх.

Коридор поворачивает налево. И вдруг световая дорожка обрывается, и ратник останавливается. Тишина.

– Где мы? – спрашиваю я. Мой голос тихий и слабый.

Долгие десять секунд тянется пауза, но вот ратник, словно повинуясь неведомой команде, поворачивается ко мне.

– Я благодарю вас, лот 197, за вашу службу королевскому двору. Ваше место обозначено. Дальше вы следуете в одиночку. – Он низко кланяется и отступает в сторону, пропуская меня вперед.

Овальная золотая дверь, на которой выгравированы гербы королевских фамилий, озаряется светом. Я понятия не имею, что за ней кроется, и меня вдруг охватывает такая паника, что я близка к обмороку. Но Рейвен прошла через эту дверь. И Лили тоже.

Дрожащими руками я ощупываю металлический узор. Дверь, словно ждавшая моего прикосновения, распахивается, и мне в глаза бьет яркий свет.

– И далее, уважаемые дамы, лот 197. Лот 197, пожалуйста, займите свое место.

Голос вежливый, почти приятный, но мне трудно сосредоточиться на том, что он говорит.

Я стою в амфитеатре, ряды поднимаются по спирали вверх, но кресел как таковых нет. Это ложи, в них сплошь шезлонги, диваны, одно место выглядит как трон. В зале только женщины, их взоры устремлены на меня. Одеты они экстравагантно, таких нарядов я не видела даже в шкафах подготовительной комнаты. Красочный атлас, нежный шелк, невесомые кружева, перья, кринолины, парча, расшитая драгоценными камнями, – на фоне такой утонченной роскоши куклы из зала ожидания выглядят замарашками. Эти женщины – шедевры, живые скульптуры элегантности и благородства.

– Лот 197, пожалуйста, займите ваше место, – повторяет голос. Теперь я вижу его, мужчину в смокинге, слева от меня за деревянной кафедрой. Он очень высокий, его темные волосы гладко зачесаны назад. Наши глаза встречаются, и он склоняет голову.

Я замечаю серебряный крест в середине круговой сцены. У меня дрожат коленки, когда я подхожу к нему, и этот путь кажется мне самым долгим за сегодняшний день. Я слышу шелест шепота, который проносится по рядам, словно легкий ветерок. Аукционист ждет, пока я доберусь до креста. Затем он достает из глубин кафедры белую свечу и помещает ее в латунный подсвечник. Его взгляд скользит по амфитеатру, прежде чем он чиркает спичкой и зажигает свечу. Пламя загорается ярко-голубым.

– Лот 197, дамы. Шестнадцать лет, рост один метр семьдесят сантиметров, вес шестьдесят килограммов. Необычный цвет глаз, как вы можете видеть. Четыре года обучения, баллы 9.6 на первом Заклинании, 9.4 на втором, и впечатляющие 10.0 на третьем. Выдающиеся навыки игры на струнных инструментах, особенно на виолончели.

Пугающе странно слышать о себе такое; сухая статистика, музыкальный инструмент и ничего более.

– Стартовая цена пятьсот тысяч диамантов. Я уже слышу пятьсот тысяч?

Женщина в голубом шелковом платье, с массивным бриллиантовым колье на шее, поднимает серебряное перо.

– Пятьсот тысяч от леди Перо, слышу ли я пятьсот пятьдесят тысяч?

Темнокожая женщина поднимает одной рукой крошечные бронзовые весы, потягивая шампанское из хрустального бокала, который держит в другой руке.

– Пятьсот пятьдесят тысяч. Я слышу шестьсот?

Торги продолжаются. Моя стоимость поднимается до семисот, восьмисот и, наконец, до девятисот тысяч диамантов. Мой мозг с трудом переваривает такую сумму. Я не могу дышать – мои легкие как будто зажаты в тиски. Женщины не подают голоса, они просто поднимают какой-то предмет, символизирующий их Дом; многие мне не знакомы, и аукционист не всегда называет их титулы. Вдруг ловлю себя на мысли, что недостаточно прилежно изучала культуру и традиции королевского двора.

– Девятьсот пятьдесят тысяч, или я слышу один миллион?

Молодая женщина, сидящая на троне, поднимает крошечный скипетр, увенчанный алмазом величиной с куриное яйцо. Я чувствую, как по залу проносится дружный вздох, и замечаю, что аукционист поглядывает на свечу. Она сгорела наполовину.

– Один миллион диамантов от Ее королевской милости Курфюрстины. Я слышу один миллион пять тысяч?

Курфюрстина. Я в изумлении от того, как молодо она выглядит, даже моложе, чем на фотографиях, почти как ребенок, нарядившийся взрослым. На ней платье с рукавами-фонариками и широкой парчовой юбкой, губы накрашены ярко-красной помадой. Я пытаюсь угадать, осталось ли в ней что-то от банковского прошлого, но она выглядит так же изысканно, как все другие женщины в этом зале.

Мое внимание привлекает дама в верхнем ряду, которая смотрит на Курфюрстину – ее миндалевидные глаза напоминают мне Рейвен.

– Один миллион пять тысяч от графини дома Роз, – кричит аукционист, и я выныриваю из своих грез. Пожилая женщина в шезлонге поднимает золотую розу. На нее сурово взирает грузная женщина, что сидит чуть поодаль. Нет, пожалуй, не грузная, а мясистая, так будет правильнее. Ее туша втиснута в черное атласное платье, рыхлые руки обнажены. Лицо у нее пухлое, а глаза… жестокие. По-другому я не могу их описать.

– Кажется, я слышу два миллиона? – вопрошает аукционист.

Тотчас взмывает вверх алмазный скипетр. За ним роза. Опять скипетр. Мое сердце едва не выпрыгивает из груди, кровь ревет в ушах. Неужели меня продадут Курфюрстине? Глупо, что я никогда не задумывалась об этом, полагая, что ей приглянется Лот 200. Зачем брать четвертый номер, когда можно взять первый? Пламя свечи опускается все ниже, разгораясь ярче, и молочный воск стекает по бронзовому подсвечнику. Ставки растут, моя стоимость взлетает до пяти миллионов диамантов – невообразимая сумма. Уже очевидно, что я стану суррогатной матерью для ребенка Курфюрстины или графини дома Роз – все остальные женщины перестали торговаться. Я задыхаюсь и борюсь с желанием закусить нижнюю губу.

И вот финал.

– Я слышу шесть миллионов диамантов? Шесть миллионов?

Женщина с глазами Рейвен поднимает крошечное голубое зеркало.

Свеча гаснет.

– Продано! – вопит аукционист, и мои мышцы превращаются в желе. – Продано за шесть миллионов диамантов. Герцогине дома Озера.

Продано.

Слово крутится в голове, но его смысл до меня никак не доходит.

Я продана.

В какой-то миг я перехватываю взгляд темных глаз женщины, которая меня купила: герцогини дома Озера. И вдруг проваливаюсь сквозь пол.

Платформа с крестом опускается вниз, под сцену, покидая Аукцион. На этот раз я рада темноте. Так мне спокойнее. Я смотрю вверх и вижу другую платформу, закрывающую круговое пространство, где только что стояла я. И, прежде чем она полностью встает на место, слышу голос аукциониста.

– И далее, уважаемые дамы, у нас лот 198. – Мне интересно, кто из девушек выходит на сцену – «львица» или «торт-мороженое». – Лот 198, пожалуйста, займите свое место.

Аукцион продолжается.

– Лот 197?

Я испуганно вздрагиваю, сознавая, что пол подо мной уже не опускается. И вокруг меня не кромешная тьма, а полумрак. Я в пустой комнате с бетонными стенами, круглой, как и амфитеатр наверху. В комнату выходит множество дверей.

– Лот 197? – Женщина в простом сером платье хмурится, глядя на меня. В руках у нее планшет, и она бегло просматривает лист записи.

Я не уверена, что могу сейчас говорить, поэтому киваю головой.

Женщина сухо кивает в ответ.

– Герцогиня дома Озера. Сюда.

Она открывает одну из дверей, и я следую за ней по узкому коридору. Здесь нет никаких фонариков – свет исходит от мерцающих факелов, закрепленных высоко на стенах. Их пламя отбрасывает зловещие тени, и это так не похоже на теплую атмосферу в моей подготовительной комнате.

Коридор упирается в деревянную дверь, и женщина открывает ее. Следом за ней я захожу в другую комнату – небольшую, с куполообразным потолком и стенами из восьмиугольных камней, чем-то напоминающую улей. В камине горит огонь, отбрасывая тусклый свет на грубо сколоченный стол и стул. На столе сверток из черного сукна. Больше в комнате ничего нет.

– Садись, – говорит женщина. Как только я опускаюсь на стул, мое тело начинает дрожать, и я, обхватывая голову руками, глубоко дышу ртом.

Я продана. Я – собственность. Я больше никогда не увижу свою семью, Южные Ворота, Болото.

– Ладно, ладно, – механическим голосом произносит женщина. – Все в порядке.

Но я-то знаю, что это далеко не так. Никогда в жизни мне еще не было так плохо. Я прижимаю ладони к глазам, уже не думая о том, что могу испортить макияж Люсьена. Я хочу домой.

Холодные руки смыкаются вокруг моих запястий.

– Послушай меня. – Голос женщины совсем другой, почти нежный, и я открываю глаза. Она стоит на коленях передо мной, ее лицо совсем близко. – Согласна я с этим или нет, не имеет значения, понимаешь? Не я устанавливаю здесь правила. Но королевский двор требует, чтобы никто из суррогатов не видел дорогу в Аукционный дом. – Мне становится не по себе, когда она поднимается и разворачивает сверток, в котором лежат голубая ампула и шприц. – Сразу предупреждаю, это не причинит тебе вреда. Есть два варианта, как мы это сделаем: простой и сложный. Я знаю, по дороге сюда вам не предлагали выбора. Проще всего, если ты сама позволишь мне ввести снотворное. Если захочешь по-другому, я нажимаю кнопку, сюда заходят четверо ратников и держат тебя, пока я делаю укол. Ты понимаешь?

Я сглатываю комок желчи, что поднимается в горле, и киваю.

– Итак, что ты выбираешь?

Полагаю, я должна быть счастлива, что у меня есть выбор.

– Если вы не возражаете, я согласна на легкий путь.

Улыбка играет в уголках ее губ. Она наполняет шприц голубой жидкостью из ампулы, затем поворачивает мою руку так, чтобы найти вену в локтевом сгибе. Я вздрагиваю, когда игла пронзает кожу. Хотя уколы были частью жизни в Южных Воротах, я так и не привыкла к ним.

– Ты умная девочка. Может быть, тебе хватит ума, чтобы выжить в этом месте.

Ее слова звучат зловеще, но голубая жидкость уже бежит по моим венам, и ноги наливаются тяжестью, веки опускаются, и, прежде чем я успеваю спросить ее, что она имеет в виду, темнота обволакивает меня, и я проваливаюсь в глубокий сон.