Текст книги "Драгоценность"

Я жду, что она превратит его в простую фигуру вроде звезды или цветка, но вместо этого Далия лепит из него миниатюрную статую Курфюрстины. Это настоящий подвиг; Далия, должно быть, испытывает невероятную боль.

Как будто в ответ на мои мысли, Далия вскрикивает и роняет статуэтку, хватает серебряную чашу, откашливая кровавую слизь.

Курфюрстина поднимает статуэтку, потрясающую в своем сходстве с оригиналом. Дамы хлопают.

Меня тошнит от всего этого. Как могла Курфюрстина заставить ее это делать на глазах у всех? Эти особы на самом деле аплодируют страданиям и унижению девушки.

– Разве не чудо? – весело восклицает Курфюрстина. Люсьен подходит к столу и забирает серебряную чашу у Далии. Я вижу, как он незаметно передает ей платок, так что, когда она поднимает голову, ее рот и нос уже чистые.

– Это все, Люсьен, – пренебрежительно бросает Курфюрстина.

– Да, моя госпожа. – Люсьен поворачивается к двери, в какой-то миг задерживаясь на мне взглядом; тень улыбки пробегает по его лицу. Я улыбаюсь в ответ.

– Впечатляет, – говорит герцогиня дома Озера, отламывая вилкой кусочек лосося. – Хотя дорогое постельное белье лучше держать от нее подальше.

– О, это случается не каждый раз, – отвечает Курфюрстина.

Я чувствую, что бледнею. Сколько уже раз Курфюрстина заставляла Далию выполнять заклинания? А ведь еще и суток не прошло с тех пор, как нас купили на Аукционе.

Герцогиня проглатывает кусочек лосося и промокает рот салфеткой.

– Может, ей стоит разогреваться перед выступлением?

– Буду иметь в виду, – говорит Курфюрстина, похлопывая Далию по макушке. Зрелище отвратительное; красные пятна проступают на щеках Далии.

– А есть ли у нее какие-то особые навыки? – спрашивает герцогиня. – Знаете, ведь не у всех они встречаются. Но я предпочитаю суррогатов с проблесками таланта. – Она делает глоток вина. – Моя, к примеру, играет на виолончели.

Я крепче сжимаю в руке вилку, мои плечи напряжены. Все смотрят на меня, кроме Рейвен, которая испепеляет взглядом герцогиню.

– Я бы очень хотела послушать, – говорит Курфюрстина. Я украдкой поглядываю на дверь, со страхом ожидая появления лакея с виолончелью.

Но герцогиня лишь улыбается.

– Я уверена, Ваша светлость, что однажды вы это услышите.

Дамы продолжают беседу об уникальных особенностях суррогатов. «Торт-мороженое» превосходно танцует; графиня дома Камня хвастает математическими способностями Рейвен. Постепенно разговор переходит к мастерству Заклинания. Они обсуждают нас, словно домашних питомцев или призовых скакунов. Как будто мы их не слышим. Как будто нас и вовсе нет за этим столом.

К счастью, ужин подходит к концу, и дамы целуют друг друга в щеки (хотя нет, это не поцелуи; такое впечатление, что они брезгуют прикасаться друг к другу), и фрейлины приносят плащи. У графини дома Камня тоже мужчина-фрейлина, такой же неприятный, как и его хозяйка, с большим крючковатым носом и кривым ртом.

Рейвен смотрит на меня, и в ее твердом взгляде читается: «Мы обязательно встретимся снова». Я пытаюсь улыбнуться ей глазами.

Курфюрстина уходит последней. Далия, испуганная, смотрит на меня, и я изо всех сил пытаюсь приободрить ее взглядом, плотно сжимая губы. Надеюсь, она понимает меня без слов. Надеюсь, с ней все будет в порядке в Императорском дворце.

Герцогиня медленно водит пальцем по краю своего бокала, наблюдая за уходящими гостьями, как кошка за добычей. Проводив всех, она вздыхает.

– На сегодня все, – говорит она, и, хотя на меня не смотрит, обращается, вероятно, ко мне. Больше никого в комнате нет. Шурша юбками, она удаляется в свой кабинет, оставляя меня в замешательстве и одиночестве.

9

Вскоре за мной приходит Кора.

Я молча следую за ней обратно по коридорам и вверх по лестнице. Дворец выглядит сказочным в приглушенном свете ламп, и мне кажется, будто я заблудилась в позолоченном лабиринте. Кора открывает дверь в мои покои, где меня уже дожидается Аннабель.

– Сразу в постель, – говорит Кора. Аннабель кивает.

– А ты куда? – спрашиваю я у Коры.

– Обслуживать герцогиню, – произносит Кора, как будто это само собой разумеется.

– О-о. Что ж, спокойной ночи. – Смотрительницы всегда желали нам спокойной ночи, и Кора для меня тоже как смотрительница.

Морщинки собираются в уголках ее глаз, когда она улыбается.

– Спокойной ночи.

Следом за Аннабель я прохожу в дверь своей спальни. Мысленно я все еще там, за столом. У меня такое ощущение, будто это был поединок двух команд: Курфюрстина, графиня дома Камня и герцогиня дома Весов против герцогини дома Озера и графини дома Роз. Участь особы королевской крови кажется мне незавидной – зачем приглашать людей на ужин, если они тебе несимпатичны?

Я так увлечена своими мыслями, что даже не замечаю, как Аннабель снимает с меня украшения и расстегивает платье. Шелковая ночная рубашка уже разложена на моей кровати.

– О! – вырывается у меня. – Я могу сама переодеться.

Аннабель качает головой.

– Тебе запрещено говорить со мной? – спрашиваю я с замиранием сердца.

Аннабель поднимает черную пластинку, которая болтается у нее на поясе, и достает из кармашка что-то маленькое и белое.

Кусочек мела.

Пластинка – это меловая доска, догадываюсь я, когда Аннабель выводит на ней буквы и поднимает, чтобы я могла прочесть.

Не говорю.

– Что, совсем? – задаю я глупый вопрос.

Она качает головой.

– С тобой что-то случилось?

Как только слова слетают с моих губ, я понимаю, насколько грубо это звучит. Аннабель поднимает дощечку.

С рождения.

– И ты никогда не сможешь говорить? Никогда?

Я вспоминаю немую девочку из Болота, но она была и глухая. Очевидно, что Аннабель слышит прекрасно.

Она качает головой и стучит по дощечке пальцем – буквы исчезают.

– О-о! – восхищенно восклицаю я. – Какое умное устройство.

Она равнодушно кивает и заканчивает расстегивать мое платье. Я переступаю через него, и она подает мне ночную рубашку.

Мы идем в ванную комнату, где Аннабель умывает меня, после чего возвращаемся в спальню. Она усаживает меня перед зеркалом и начинает расчесывать мне волосы. Я разглядываю ее отражение в зеркале. Ее кожа бледнее, чем у меня, и усыпана веснушками. Какая-то особенная хрупкость чувствуется в ее тонких запястьях и плечах, и нежность сквозит в каждом взмахе расчески, скользящей по моим волосам.

– Тебе когда-нибудь хотелось? – спрашиваю я, и она бросает на меня удивленный взгляд. – Говорить, я имею в виду.

Аннабель закусывает губу, и я опять ловлю себя на том, что опять нагрубила. Но она откладывает расческу и снова берется за свою дощечку.

Каждый день.

Я пытаюсь представить себе, каково это, когда не можешь выразить себя голосом – и вдруг до меня доходит, что нечто подобное произошло со мной сегодня вечером. И мне это совсем не понравилось.

Аннабель заканчивает с волосами и подходит к кровати, расстилая для меня постель. Кажется, будто последние пару дней я только и делаю, что сплю, но все равно чувствую усталость. Я забираюсь под бархатистое одеяло, проваливаясь головой в пуховые подушки. Аннабель показывает на длинную полоску узорчатой ткани, свисающую над тумбочкой. Жестами она объясняет, как дергать за нее, и показывает пальцем на себя.

– Если я позвоню в колокольчик, ты придешь?

Она кивает.

– А ты где спишь?

Она указывает вниз, потом чертит на дощечке.

Доброй ночи.

Меня вдруг охватывает страх – я боюсь оставаться одна в этой незнакомой, странной комнате.

– Аннабель? – прошу я. – Ты не могла бы… посидеть со мной немного?

Она колеблется, и я вспоминаю инструкции Коры, что должна сразу лечь спать. Но Аннабель кивает и присаживается на краешек моей кровати. Я улыбаюсь.

– Спасибо.

Должно быть оч. странно.

Я догадываюсь, что «оч.» означает «очень». Конечно. Утомительно писать все полностью. Я бы тоже пользовалась сокращениями.

– Ты давно здесь живешь? – спрашиваю я.

Всю жизнь.

Я пробегаюсь пальцами по вышитой наволочке.

– Как красиво.

Аннабель кивает, но без особого энтузиазма.

– Сегодня за ужином, – нерешительно начинаю я, сомневаясь в том, что имею право говорить об этом, – королевские особы… мне показалось… они не очень-то ладят между собой. Это всегда так?

Аннабель корчит гримасу, и я понимаю, что это означает «да».

– Курфюрстина очень молода, не правда ли? Выглядит даже моложе, чем на фотографиях.

Аннабель кивает.

– Герцогиня, похоже, недолюбливает ее.

Аннабель ерзает, и ее щеки вспыхивают румянцем. Я спешно меняю тему.

– Я видела сына герцогини. – Я чувствую, как сама краснею при воспоминании о красивом юноше и его растрепанном виде. – Он совсем не похож на свою мать.

Аннабель загадочно улыбается, как будто мои слова развеселили ее, но мне не понять, почему.

– Как его зовут?

Гарнет.

– Верно. Гарнет. – Я вспоминаю слова герцогини, произнесенные в кабинете, когда она сказала, что ей не нужен еще один Гарнет.

– Тебе уже приходилось ухаживать за суррогатом? – спрашиваю я.

Аннабель отрицательно качает головой.

– Я постараюсь не доставлять тебе хлопот.

Она улыбается и сжимает мою руку. Мне очень тепло и уютно под одеялом, и я не могу сдержать зевоту.

Спи.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Она встает и начинает гасить лампы. Я переворачиваюсь на спину и смотрю в бледно-зеленый полог над головой. Мысленно я снова дома. Я вижу маму, которая готовит ужин в крохотной кухоньке, Хэзел за столом – она корпит над уроками, Охра, который рубит дрова на заднем дворе. Я представляю, как они сидят вокруг стола, за скудной трапезой, смеются и непринужденно болтают обо всем на свете. Мне интересно, думают ли они обо мне. Ком встает в горле.

– Спокойной ночи, Хэзел, – шепчу я. – Спокойной ночи, Охра. Спокойной ночи, мама.

Мне кажется, я слышу, как Аннабель скребет мелом по доске, но уже погружаюсь в забытье.

В ту ночь мне снится сон. Я снова в Южных Воротах, в музыкальном классе, разучиваю дуэт с Лили.

Но у меня почему-то не получается держать виолончель правильно. Она все время заваливается в сторону, и смычок царапает струны. Лили опускает свою скрипку и смотрит на меня снисходительно.

– Тебе надо было слушаться меня, Вайолет, – говорит она. Я опускаю глаза и вижу, что живот у меня огромный, и в нем шевелится ребенок герцогини.

Я вскрикиваю.

Утром я просыпаюсь в холодном поту, сбрасываю с себя свое одеяло и первым делом ощупываю свой живот.

Я не беременна. Я не беременна. Эти слова я повторяю снова и снова, как мантру безнадежности.

Иду в ванную и рассматриваю свое отражение в зеркале над умывальником. Взгляд у меня дикий, волосы спутанные, кожа бледнее обычного. Я выгляжу ужасно. Неужели я всегда такая по утрам? Брр.

Я смачиваю салфетку холодной водой и обтираю лоб и шею. В животе урчит. Я завязываю волосы лентой и возвращаюсь в спальню, вызывая Аннабель колокольчиком. Мне интересно, как здесь устроен завтрак – надо ли мне идти на кухню? Или я должна завтракать в столовой, с герцогиней?

Я с трудом сглатываю, и моя рука снова тянется к животу. Образ беременной так и стоит перед глазами.

Когда это произойдет?

Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь думать о чем-то другом, но больше ничего не лезет в голову. В Южных Воротах все это казалось таким далеким будущим, что трудно было себе представить, но теперь, когда я здесь, думать о беременности, о том, чтобы вынашивать чужого ребенка, по-настоящему страшно.

Дверь открывается, и входит Аннабель, и за ней тянется вкусный аромат свежего кофе. Она ставит накрытый поднос на столик для завтрака.

Запах еды поднимает настроение. Я зверски голодна после вчерашнего ужина, который прошел мимо меня. Моя мама всегда говорила, что хорошая еда успокаивает душу. Аннабель жестом приглашает меня к столу и поднимает крышку с подноса.

Передо мной яйца всмятку в маленьких серебряных подставках, йогурт со свежими фруктами, тост с маслом, хрустящие полоски бекона, холодный стакан апельсинового сока. Аннабель раскладывает салфетку у меня на коленях и наливает кофе в розовую фарфоровую чашку, в то время как я набрасываюсь на еду.

Она поднимает бровь.

Голодная?

– Умираю от голода, – говорю я с набитым ртом. – Вчера вечером герцогиня так и не дала мне ничего съесть.

Хорошо спала?

Полоска бекона зависает в воздухе. Я пожимаю плечами и возвращаю бекон на тарелку, отпивая кофе.

– Кровать очень удобная.

Когда я управляюсь с завтраком, Аннабель отводит меня в душ, потом зашнуровывает на мне красивое платье цвета спелого персика. Я сижу за туалетным столиком в спальне, пока она укладывает мои локоны, пришпиливая их булавками.

– Я куда-то иду? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

– Ты не знаешь… ну, может, хотя бы догадываешься… – Я не знаю, как сформулировать свой вопрос. Как спросить, когда ожидать оплодотворения? – У меня есть какой-то распорядок или что-то в этом роде?

Жди вызова Г.

– О. – Я тереблю сережку, в которой переливаются опал и топазы. – Хорошо.

Туалет закончен, и я встаю, разглядывая свое отражение. С высокой прической, в изысканном платье, я выгляжу старше, чем та девушка, что стояла в подготовительной комнате и смотрела на незнакомку в зеркале.

Красивая.

Я не знаю, что сказать. Да, я выгляжу красивой. Просто не уверена, что похожа на себя.

Утро я посвящаю знакомству со своими покоями. У меня три гардеробных, которые ломятся от платьев любых расцветок, тканей и узоров; здесь и каждодневная одежда, и вычурные бальные наряды. Аннабель открывает шторы в моей спальне, и я, наконец, могу выглянуть в окно. Широкая дорожка из гравия окружает огромное озеро, блестящее и гладкое, словно зеркало, и неестественно голубое. Вдалеке сверкают на солнце золоченые ворота.

Мы переходим в комнату по соседству со спальней. Это чайный салон, очень милый и солнечный, обставленный мягкой мебелью в желтых и оранжевых тонах, повсюду вазы с букетами из бархатцев и ромашек. Одну стену занимают книжные полки, которые тянутся от пола до потолка, и среди книг встречается много знакомых названий. За внушительным томом «Полной истории королевских домов» прячется потрепанная книжица «Колодец желаний», сборник детских сказок.

– Обожаю эту книгу! – радостно восклицаю я, доставая с полки «Колодец желаний». Даже удивительно, что я нашла ее в Жемчужине, зато теперь она будет напоминать мне о доме. – Мне папа в детстве читал эти рассказы. Ты читала?

Аннабель качает головой – нет.

Эта книга была нашей любимой, моей и Хэзел. Я листаю ее сейчас и улыбаюсь, вспоминая, как мы с Хэзел ждали, когда откроется дверь и придет с работы отец, пропахший заводским дымом и гарью, и мы будем умолять его почитать нам, пока мама готовит ужин. У него был замечательный выразительный голос. «Колодец желаний» – это рассказ о двух сестрах, которые находят волшебный колодец; они выпускают на свободу водяного духа, и тот взамен обещает исполнить по одному их желанию. Мы с сестренкой усаживались вокруг отца и ловили каждое его слово, вздыхали и плакали вместе с героинями. Мне тогда было лет десять, Хэзел – шесть. Через год отец умер.

Пока я листаю книжку, подают обед. Молодая горничная в черном платье и белом фартуке приносит поднос, полный еды. Если в Южных Воротах я думала, что нас кормят хорошо, так это было ничто по сравнению с Жемчужиной.

После обеда мне становится скучно. Я дочитываю «Колодец желаний», но мысли мои уплывают. Аннабель сидит в кресле, вышивает носовой платок.

– Могу я погулять по дворцу? – спрашиваю я.

Нет, пока не позовет Г.

– И когда это будет?

Аннабель пожимает плечами.

Я вздыхаю и плюхаюсь на диван, но корсет платья больно впивается в тело, и мне приходится сесть и держать спину. Аннабель откладывает вышивание и снова поднимает дощечку.

Хальма?

– Ты играешь в «Хальму»? – с нетерпением спрашиваю я.

Аннабель широко улыбается.

– Я всегда думала, что это игра для Болота, – ворчу я, пристально разглядывая шестиконечную звезду на доске. К этому времени у нас уже сыграно несколько партий. – Как получилось, что ты так здорово играешь?

Аннабель уже дважды разгромила меня, и, похоже, собирается сделать это в третий раз. Почти все ее шарики в моем углу – мои же разбросаны в центре доски, что облегчает ей продвижение вперед.

Оч. давно, родом из Ф.

– Эта игра родом из Фермы? В самом деле? – Я перепрыгиваю через ее шарики, наконец-то пробираясь в угол. – Я не знала.

Аннабель использует мой шарик, чтобы перепрыгнуть через полдоски.

Не поп. в Ж, только слуги игр.

– Да уж, вижу, – мрачно бормочу я. Я не привыкла проигрывать в «Хальме». Рейвен была никудышным игроком. У нее просто не хватало терпения. Обычно мы сражались с Лили, и она всегда терпела сокрушительное поражение.

Аннабель хватает всего трех ходов, чтобы завершить игру своей полной победой.

– Реванш, – тут же предлагаю я.

Но тут открывается дверь. Ратник вытягивается в струнку, когда в комнату вплывает герцогиня дома Озера. Аннабель вскакивает с кресла, я торопливо поднимаюсь на ноги. Герцогиня одета в красное платье, шифоновые складки струятся до самого пола, прихваченные на талии плетеными веревками из шелка. Веер болтается на цепочке у запястья. На ее лице маска сдержанности, но я чувствую, что под ней бурлят нешуточные страсти.

Она окидывает меня оценивающим взглядом.

– Хорошая работа, – говорит она, и лишь неуловимое движение ее глаз в сторону Аннабель указывает на то, что она обращается к моей фрейлине. Мне интересно, не был ли мой внешний вид своего рода тестом для Аннабель.

– Добрый день, моя госпожа, – говорю я, делая неловкий реверанс.

– Да, – отвечает герцогиня, – день сегодня славный, не правда ли? – Она подходит ко мне, еле заметно улыбаясь, и я призываю на помощь все свои силы, чтобы не поморщиться и не отстраниться. – Ты очень хорошо вела себя за ужином. Я оценила это.

– Благодарю вас, моя госпожа. – Я мысленно прошу ее отступить хотя бы на шаг назад. Мне неприятно, что она стоит так близко.

Она смеется.

– Не смотри так испуганно. Я же говорила: докажи, что тебе можно доверять, и будешь вознаграждена. – Она взмахивает веером, подавая знак ратнику. – Заносите.

Ратник дает сигнал, и два лакея вносят огромный деревянный ящик и ставят его на пол. Они поддевают крышку ломами и прислоняют ее к стенке ящика.

– Это всё, – говорит герцогиня, и лакеи, кланяясь, удаляются.

Воцаряется тяжелое молчание. Я перевожу взгляд с герцогини на коробку, потом на Аннабель и снова на коробку.

– Ну? – произносит герцогиня. – Приступай.

Я бы предпочла распаковать содержимое коробки в одиночестве, но, похоже, такой вариант не предусмотрен. Я делаю несколько робких шагов вперед и опускаюсь на колени рядом с открытым ящиком, доставая оттуда охапки сена. Я вижу проблеск лакированной поверхности, и моя нерешительность сменяется азартом. Мои руки двигаются быстрее, нетерпеливо разрывая упаковку, чтобы поскорее добраться до виолончели. Пальцы касаются струн, и приглушенная какофония звуков ласкает мой слух.

Я нежно разворачиваю упаковку – передо мной самая красивая вещь, которую я когда-либо видела, а за последние два дня я повидала немало красоты. Лак придает кленовому дереву глубокое красное свечение; эфы витиевато изогнуты; и я любовно поглаживаю инкрустированные усы верхней деки. Я снова провожу пальцами по струнам, дергая каждую по отдельности, и мое горло сжимается, когда я слышу знакомые интонации.

– Тебе нравится? – спрашивает герцогиня.

– Это мне? – шепчу я.

– Конечно, тебе. Так нравится или нет? – нетерпеливо спрашивает герцогиня.

Я с трудом сглатываю.

– Да, моя госпожа. Мне очень нравится.

– Хорошо. Сыграй что-нибудь.

Я беру виолончель за гриф и вытаскиваю ее из коробки; былинки сена разлетаются по полу. Смычок и блок канифоли упакованы отдельно, и я хватаю их и направляюсь к стулу с жесткой спинкой. Тяжесть виолончели действует на меня успокаивающе, и я слегка сжимаю ее корпус коленями, упирая гриф в плечо. Смазываю смычок канифолью, и ее острый смолистый аромат рождает сонм воспоминаний – день, когда я решила учиться на виолончели, первое прикосновение к смычку, соло поздними вечерами в одиночестве моей комнаты, дуэты с Лили в музыкальном классе…

– Есть ли у вас музыкальные предпочтения, может быть, любимый композитор, моя госпожа? – спрашиваю я.

Герцогиня поднимает бровь.

– Нет. Играй, что хочешь.

Я делаю глубокий вдох и располагаю пальцы на струнах, мысленно отмечая, что надо остричь ногти. Наконец я провожу смычком, извлекая ноту «до».

Виолончель идеально настроена. Звук – богатый, теплый и живой – обволакивает меня, заполняет комнату. Я закрываю глаза.

Я играю прелюдию из сюиты соль мажор, одну из первых композиций, которые я разучила. Мелодия льется легко, звуки наплывают друг на друга, как вода на гладкие камни, и мои пальцы двигаются ловко и уверенно. Комната как будто растворяется, и я испытываю удивительное чувство освобождения – все мое существо преображается. Я сама становлюсь музыкой, а струны и мое тело резонируют в унисон. Мы с виолончелью – одно целое, и мы живем в том мире, где никто не может прикоснуться ко мне, где нет Жемчужины и суррогатов, где есть только музыка. Темп и накал нарастают, ноты поднимаются все выше, пока смычок не извлекает финальный аккорд, безупречную квинту, которая зависает в воздухе чистейшим звуком.

Я открываю глаза.

Лицо герцогини приобретает повелительно-торжествующее выражение. И почему-то оно пугает меня больше, чем маска.

– Это было… исключительно, – говорит она.

– Благодарю вас, моя госпожа.

Она несколько раз обмахивается веером и резко защелкивает его.

– Сегодня она ложится спать рано, – бросает герцогиня Аннабель, покидая комнату в сопровождении ратника. – Завтра у нас выход в город.