Текст книги "Перезагрузка"

Глава третья

Взяв поднос, я снова покосилась на конец очереди. Двадцать два стоял в хвосте и вертел головой, рассматривая столовую. Когда его взгляд остановился на мне, я поспешно отвернулась, едва он начал махать рукой.

Женщина за стойкой как раз швырнула на мой поднос бифштекс, и я сосредоточилась на ней. Их было трое за стеклом – две женщины и мужчина. Раньше на хозяйственных работах в корпорации тоже состояли рибуты, однако со временем люди испугались безработицы, всполошились, и администрация им в угоду создала несколько новых рабочих мест. Но людям все равно не нравилось обслуживать рибутов.

Дождавшись, пока они заполнят поднос, я направилась через весь зал к своему обычному месту рядом с Хьюго. Там я вонзила вилку в отлично прожаренный бифштекс и бросила кусок в рот. КРВЧ растолковала родителям рибутов, насколько нам будет здóрово на ее попечении (не оставив другого выбора). Им было сказано, что мы принесем пользу. Что будем вести нечто похожее на жизнь. Не знаю, было ли нам здóрово, но кормили здесь определенно лучше. Рибутам требуется меньше еды, но наши успехи достигают пика лишь при хорошем и регулярном питании. Если нас не кормить, мы станем такими же немощными и бесполезными, как люди.

– Здесь свободно?

Я подняла глаза. Передо мной стоял Двадцать два с подносом в руках. Его белая футболка была заляпана кровью – наверное, кто-то из девяностых не упустил случая преподнести еще один урок. Обычно это длилось пару-тройку дней, пока эта буча не надоедала охране.

– Унтер-шестидесятые сидят там. – Я показала на стол Эвер. За ним болтали и смеялись, а один мальчишка неистово жестикулировал.

Двадцать два оглянулся:

– Это правило такое?

Я помедлила. Было ли это правилом? Нет, мы сами так решили.

– Нет, – ответила я.

– Значит, можно сесть?

Я не нашла никакой причины отказать, хотя эта идея по-прежнему казалась мне скверной.

– Валяй, – сказала я неуверенно.

Он плюхнулся на стул напротив. Несколько сто двадцатых повернули головы, на их лицах отразились недоумение и досада. Мария Сто тридцать пять покосилась на нас, взглянув сперва на меня, потом на Двадцать два. Я оставила эти переглядки без внимания.

– Зачем же вы так делаете, если правила нет? – спросил он, обведя рукой помещение.

– У близких номеров больше общего, – объяснила я, прожевывая бифштекс.

– Это глупо.

Я нахмурилась. Ничего глупого в этом не было. Это была правда.

– Не понимаю, каким образом минуты, проведенные в состоянии смерти, влияют на личность, – заявил он.

– Это потому, что ты Двадцать два.

Он выгнул бровь и снова взялся за нож; мясо он резал так, словно боялся, что оно прыгнет и даст ему сдачи. Потом сморщил нос и стал смотреть, как я ем.

– Вкусно? – спросил он. – Выглядит как-то странно.

– Да, вкусно.

Он недоверчиво уставился в тарелку:

– А что это такое?

– Бифштекс.

– Говядина, значит?

– Да. Что, никогда не ел мяса?

В трущобах не знали никакого мяса, если только человек не устраивался на работу в корпорацию. Фермы принадлежали КРВЧ, а охота редко бывала удачной. Чрезмерное увлечение ею давно привело к исчезновению диких животных. Иногда еще откуда-то выскакивала белка или кролик, но мне они почти не попадались. Рибуты ели лучше большинства людей, чем возбуждали еще большую ненависть.

– Нет, – отозвался Двадцать два. Судя по выражению лица, он и не собирался менять привычек.

– Попробуй, тебе понравится.

Он поднес кусок к губам и быстро положил в рот. Медленно прожевал, проглотил, скорчил мину и посмотрел на то, что осталось в тарелке:

– Не знаю. Чудной вкус.

– Ешь и не выпендривайся, – осадила его Лисси, сидевшая через несколько стульев от нас. Салаги всегда выводили ее из себя. Двадцать два не был исключением.

Он коротко глянул сначала на нее, потом снова на меня. От столь вопиющей непочтительности Лисси нахмурилась.

– Зануда, что ли? – спросил он меня тихо.

«Еще какая». Я едва сдержала улыбку, глядя, как Лисси неистово кромсает мясо, словно оно пыталось сбежать. Хьюго, передразнивая ее, занес нож над своим бифштексом. Росс Сто сорок пять дважды моргнул – наверняка эта была его манера улыбаться.

– Все говорят, что она будет моим тренером, – сказал Двадцать два.

Лисси вскинула голову и наставила на него нож:

– Все говорят правду. Поэтому заткнись и ешь.

Я в жизни не видела такой наглой рожи, как у этого Двадцать два. Его улыбка не исчезла, а лишь преобразилась в насмешливый, дерзкий оскал. Бросив вилку, он преспокойно откинулся на стуле. Ему было незачем говорить: «А ты рискни, заставь меня». Все было и так понятно.

Лисси проглотила остатки еды и вскочила, что-то бурча под нос. Когда она проходила мимо нас, взгляд ее, устремленный на Двадцать два, сверкал от ярости.

– Надеюсь, ты долго не протянешь и мне не придется возиться с тобой, – процедила она.

– По-моему, это относится ко всем ее салагам, – усмехнулся Хьюго, проводив взглядом Лисси, которая решительно проследовала к выходу, по дороге оттолкнув помешавшего ей рибута.

– Ее долг – сделать из них хороших рибутов, – сказала я, вспомнив нож, который выдернула из головы Тома Сорок пять.

– Так и сделай! – оживился Двадцать два. – Разве ты не можешь выбирать?

– Могу. И я не работаю с такими маленькими номерами.

– Почему?

– Потому что от них никакого толку.

Мария Сто тридцать пять хмыкнула, и Двадцать два весело посмотрел ей в спину, а после снова взглянул на меня:

– Может, это как раз потому, что ими не занимаешься ты. К тому же я оскорблен!

Нисколько, судя по улыбочке.

Я поковырялась вилкой в тарелке. В его словах был резон. У салаг с небольшими номерами не было никаких шансов. Из-за малых чисел? Или из-за Лисси, которая тренировала их одним лишь криком? Я посмотрела на него, не зная, что сказать. Об этом я никогда не задумывалась.

Его улыбка погасла, он явно принял мое молчание за отказ. О чем я думала на самом деле, ему знать не полагалось, поэтому я и держала рот на замке. Не дождавшись ответа, Двадцать два принялся за еду.

После ланча я прогулялась на шестой этаж. В промежутках между учебными циклами я часто скучала и не знала, куда себя деть. Не представляю, что бы я делала, если бы была рибутом с малым номером, которому никогда не суждено стать тренером. Им было совершенно нечем заняться, особенно с тех пор, как в КРВЧ сочли большинство развлечений необязательными для рибутов.

Я заглянула в крытое помещение с беговыми дорожками. Там было несколько рибутов: одни просто бегали, другие гонялись друг за другом. Затем дошла до следующего зала, где находился тир – как обычно, набитый битком. Это было нашим излюбленным времяпрепровождением. Рассредоточившись по кабинкам, рибуты наводили оружие на выстроенных у стены бумажных людей. Большинство успешно попадали в цель, то есть в голову. Настоящие пули корпорация нам не доверяла, поэтому мы пользовались пластиковыми.

Сунув руки в карманы черных брюк, я направилась к последней двери, в спортзал. На пороге я оглядела группы рибутов, разбредшихся по углам. Кто-то болтал, кто-то вяло изображал поединок, чтобы не ругалась охрана.

Эвер обрабатывала в углу бумажную мишень, унесенную из тира и приклеенную к стене. Сначала она разминалась, сжимая нож и вдумчиво изучая противника. Дылда Минди Пятьдесят один стояла рядом и следила, как нож вылетел из руки и ударился в стену, поразив бумажного человека в лицо.

Я направилась к ним. Эвер наклонилась к Минди и что-то проговорила ей на ухо. В этом углу спортзала раньше играли в дартс, потом КРВЧ запретила это, посчитав бесполезной игрой. Метание ножа тоже было игрой, но все-таки больше походило на упражнение. Я никогда не участвовала, но кое-кто из унтер-шестидесятых соревновался в количестве попаданий в голову за отдельную серию бросков. В прошлый раз я слышала, что Эвер очутилась в первой тройке.

Эвер взяла Минди Пятьдесят один за руку, но, заметив меня, торопливо отошла.

– Салют! – сказала она, нацепив улыбку.

– Привет, – отозвалась я, покосившись на Минди.

Та вытерла дрожащими пальцами глаза, и я пожалела, что пришла. Мне было не по себе от эмоций маленьких номеров. Собираясь уйти, я попятилась, но Минди опередила меня.

– Мне пора, – сказала она, сделав несколько шагов в сторону. – Эвер на сорок втором броске.

Я кивнула и посмотрела на Эвер, которая вытаскивала тупой нож из пробковой стены. Вернувшись на свое место, она искоса глянула на мишень и переложила оружие в другую руку.

– Ты разрешила Каллуму сесть рядом, – проговорила она перед самым броском и вскинула бровь. Нож угодил точнехонько в лоб.

– Он может сидеть где угодно, – ответила я, не в силах забыть дерзкий взгляд, которым Двадцать два наградил Лисси.

Эвер со смехом выдернула нож из стены.

– Само собой. Ты-то всегда сидишь с мелюзгой.

Я пожала плечами:

– Он попросил. Я не нашла причин отказать.

Она опять рассмеялась и встала на позицию в нескольких футах от бумажного человека.

– Справедливо. – Ее глаза зажглись. – Он тебе нравится?

– Нет.

– Почему? Он ничего из себя.

– Здесь все ничего.

Рибутам и впрямь была свойственна своеобразная привлекательность. После смерти, когда вирус начинал действовать и организм перезагружался, кожа очищалась, тело стройнело, в глазах появлялся блеск. Это была красота с налетом безумия.

Правда, мой личный налет больше смахивал на толстый слой.

Эвер посмотрела на меня, как на милого щенка, искавшего внимания. Я не любила этот взгляд.

– Нет ничего страшного в том, чтобы считать его симпатичным, – сказала она. – Это естественно.

Естественно для нее. У меня таких чувств не было. Просто не существовало.

Я снова пожала плечами, отведя глаза. Она часто огорчалась, когда я пыталась втолковать ей, что не испытываю тех же эмоций. В итоге я решила, что лучше вообще помалкивать.

Эвер отвернулась и стала переминаться с ноги на ногу, одновременно выдыхая и готовясь к новому броску. Сосредоточившись на мишени, она застыла с занесенным ножом. Затем резко шагнула, метнувшись вперед всем телом, и улыбнулась, когда нож вонзился в стену.

Она проделала это еще несколько раз, пока не набрала ровно пятьдесят бросков, и только тогда повернулась ко мне.

– О чем же вы говорили? – спросила она. – Я видела, как этот храбрец пытался втянуть тебя в беседу.

Мои губы чуть растянулись в улыбке.

– В основном о еде. Он никогда не ел мяса.

– Ах вон оно что.

– И еще он попросил меня его обучать.

Эвер отвернулась и фыркнула:

– Бедняга. Не представляю, как ты будешь его тренировать. Ты же его напополам разломишь.

Я кивнула, глядя, как нож опять полетел в мишень. Эвер была всего-навсего Пятьдесят шесть, но рибут из нее получился хороший. По крайней мере, адекватный. Она продержалась в живых четыре года, повинуясь приказам и успешно справляясь с заданиями.

– А тебя кто учил? – спросила я.

Когда Эвер была салагой, я уделяла ей мало внимания, хотя мы и жили в одной комнате. Она попала в корпорацию почти через год после меня, и я сама еще не была тренером.

– Маркус Сто тридцать, – ответила она.

Я кивнула. Его я помнила смутно. Несколько лет назад он погиб на местности.

– В команде новичков мой номер был самый низкий, и ему пришлось со мной повозиться. – Она пожала плечами. – Впрочем, он был неплох. Лисси тогда, к счастью, еще не появилась, иначе я была бы мертва в первую же неделю.

Многие стажеры Лисси прекрасно прошли обучение, однако череда негодных закрепила за ней славу убийцы салаг. Наверное, заслуженную. Возможно, Двадцать два станет очередной жертвой ее невезения.

Нож снова воткнулся в стену, и я посмотрела на Эвер.

– Сколько уже? – спросила она.

– Пятьдесят два.

– Отлично, черт побери.

Она ухмыльнулась, глядя на мишень, и я тоже не смогла удержаться от улыбки. Может, не все унтер-шестидесятые такие уж безнадежные.

Глава четвертая

Рано утром Мэнни привел салаг в спортзал, где должен был состояться отбор. Они двигались за ним ровным строем, со скованными страхом и усталостью лицами.

Следом вошли несколько врачей в белых халатах. Тесты и рентгенологические исследования должны были продолжиться и в этот день и еще больше вымотать новичков. Я вспомнила, как сама мчалась по беговой дорожке с крутым подъемом, увешанная всевозможными хитроумными устройствами. Врачи наращивали скорость, пока я не рухнула.

Позади тренеров столпились группы рибутов; всем было любопытно взглянуть, кому из новичков какой наставник достанется. Эвер стояла в углу слева в окружении нескольких унтер-шестидесятых. Привалившись к стене, она внимательно рассматривала новичков.

Я повернулась и сразу заметила Двадцать два. Он смотрел на Лисси, но, перехватив мой взгляд, улыбнулся и шевельнул губами.

«Пожалуйста», – проговорил он беззвучно.

Умолять меня было напрасным трудом. Живые мишени занимались этим регулярно. «Пожалуйста, не забирай меня». Или: «Пожалуйста, не трогай меня». Или: «Пожалуйста, не убивай меня». Всё без толку.

Но эта улыбка… я еле сдержалась, чтобы не улыбнуться самой.

Нет. Дикость какая! Я не позволю этому не в меру улыбчивому чудику спровоцировать меня на какую-нибудь глупость. Я была лучшим тренером и брала только лучших новичков.

«А может, они становятся лучшими благодаря тебе».

Эта мысль не покидала меня с прошлого вечера.

Дверь распахнулась, и в зал вошел офицер Майер, начальник пяти филиалов КРВЧ. Все сразу затихли. Он остановился возле медиков и сцепил руки на выпиравшем животе. Большую часть времени офицер Майер проводил в Розе, самом крупном комплексе из пяти, и часто приходил взглянуть на салаг. На протяжении всей шестинедельной обработки он наблюдал за ними, чтобы выделить годных и отсеять ненадежных.

– Сто семьдесят восемь, – произнес Мэнни.

Я посмотрела на него, и он кивнул в ответ. Мэнни уже знал, что я его выберу. Ему сказали другие рибуты.

Я перевела взгляд на Двадцать два. Сколько он протянет у Лисси? Через пару недель они отправятся на задание, а с послужным списком Лисси он проживет не больше двух месяцев.

Двадцать два не отвел своих темных глаз. Мало кто отваживался на это. Люди предпочитали вообще не смотреть на меня, а рибуты либо боялись, либо ощущали мое превосходство.

Да еще эта улыбка. Такая неуместная. Никто из салаг не улыбался, все они стояли с затравленным видом и представляли жалкое зрелище.

Он и впрямь был диковинным созданием.

– Сто семьдесят восемь? – повторил Мэнни, выжидающе глядя на меня.

– Двадцать два.

Это вырвалось у меня прежде, чем я успела передумать. А улыбка на его лице стала еще шире.

Тренеры удивленно посмотрели на салаг. Настроение Лисси заметно улучшилось.

– Двадцать два? – переспросил Мэнни. – Каллум?

– Да, – подтвердила я и украдкой взглянула на офицера Майера, который потирал подбородок и кривил рот в гримасе, граничившей с разочарованием. Я ждала его отповеди и была готова к приказу взять другой номер, но Майер промолчал.

– Хорошо, – произнес Мэнни. – Сто пятьдесят?

Хьюго открыл рот, потом захлопнул, нахмурился и повернулся ко мне:

– Ты уверена?

Двадцать два рассмеялся, и Мэнни жестом приказал ему заткнуться.

«Нет».

– Да, – ответила я.

– Я… тогда Сто двадцать один, – сказал Хьюго, глядя на меня так, будто ждал возражений.

Я не возразила. Просто стояла и смотрела, как другие тренеры забирали своих новичков и отваливали, чтобы обсудить процесс обучения. Оцепенев от собственного решения, я дождалась номера Двадцать два, который неспешно подошел ко мне, держа руки в карманах черных брюк.

– Значит, я тебе все-таки нравлюсь, – изрек он.

Я нахмурилась. Что тут скажешь? Да, он был необычен. Да, он был мне интересен. Но чтоб нравиться? Это чересчур.

– Или нет, – рассмеялся он.

– Я обдумала твои слова. О том, почему я не тренирую низкие номера.

– А-а, значит, я ни при чем.

Он улыбнулся, и мне показалось, что он не поверил ни слову. Мне стало не по себе, я неловко переступила с ноги на ногу. Появилась какая-то нервозность, а я никогда не нервничала.

– Ты хорошо бегаешь? – спросила я.

– Вряд ли.

Я вздохнула:

– Встречаемся каждое утро в семь на крытой беговой дорожке.

– Лады.

– Постарайся не кричать, когда я буду ломать тебе кости. Меня это бесит. Плакать можно, это ничего.

Он просто-таки покатился со смеху. Я не поняла над чем. В моих словах не было ничего смешного.

– Усек, – сказал он, тщетно пытаясь сдержать улыбку. – Кричать нельзя, плакать можно.

– Ты когда-нибудь держал в руках оружие?

– Нет.

– Особые навыки есть?

– В технике неплохо разбираюсь.

– В технике? – с недоумением повторила я. – Где ты видел в трущобах компьютеры?

– Я не из трущоб. – Произнося это, он понизил голос.

Я моргнула.

– Ты из рико?..

– Никто так не выражается, – усмехнулся он. – Просто Остин.

Да, никто так не выражался – никто из рико. А снаружи, в трущобах, мы пользовались испанским словом, которое переводилось как «богачи» и относилось к зажиточным городским районам.

Я быстро оглядела спортзал. Из рико было несколько рибутов, но они явно находились в меньшинстве. Я ни разу не обучала таких. Мой последний стажер, Мария Сто тридцать пять, выросла на улицах Ричардса, и это ее закалило. Из трущоб выходили лучшие, сильнейшие рибуты. Двадцать два оказался с двойным изъяном. Я уже сомневалась, что выбрала бы его, если б знала о его происхождении.

– Как ты умер? – спросила я.

– КДХ.

– Я думала, что в богатых районах уже ликвидировали вирус КДХ.

– Почти. Я просто один из немногих счастливчиков.

Я поморщилась. Умирать от КДХ было паршиво. Вирус получил свое имя от названия города, где находился первичный очаг эпидемии – Килл-Девил-Хиллз, что в Северной Каролине. Это был мутировавший штамм респираторного вируса, который часто встречается у детей. За несколько дней он уничтожил большую часть человечества.

– Меня отвезли в больницу в трущобах, потому что не могли позволить себе лекарства, – продолжил он.

– Идиотизм какой-то.

Всем было известно, что КДХ процветал в трущобах. Там никто не вылечивался.

– Ну да, они были в отчаянии. И не понимали…

– Что посылают тебя либо на смерть, либо на отбор.

– Да. А ты как умерла? – спросил он.

– Меня застрелили, – ответила я. – Еще что умеешь?

– Пожалуй, ничего. Погоди! Сколько тебе было лет, когда ты умерла?

– Двенадцать. Не обо мне речь.

– Кому понадобилось стрелять в двенадцатилетнего ребенка? – удивился он с невинностью человека, который провел всю жизнь за прочными стенами, где не случалось ничего плохого.

– Не обо мне речь, – повторила я. Да и какой смысл вдаваться в детали? Как объяснить жизнь в грязной лачуге с родителями-наркоманами, которые вечно орали и били меня, будучи на ломах? Богатому сынку не понять.

– Новенькие, ко мне! – крикнул Мэнни, созывая салаг к дверям спортзала.

– Мы еще не начинаем? – спросил Двадцать два.

– Нет, с тобой еще проведут тесты, – сказала я, показав на медиков. – Приступим завтра.

Он со вздохом провел рукой по лицу:

– Что, серьезно? Еще тесты?

– Да.

Он посмотрел на остальных салаг, уже присоединившихся к Мэнни.

– Ладно. Тогда до завтра.

– Двадцать два! – заорал Мэнни. – Шевелись!

Я махнула ему, чтобы шел. Он пробежал через зал и скрылся в дверях. Когда салаги вышли, все тренеры как один уставились на меня. Хьюго и Лисси подошли ближе, выражение лиц у обоих было совершенно одинаковое.

– Что с тобой стряслось? – удивленно спросила Лисси, уперев руки в бока и сдвинув брови.

– Он что, какой-то особенный? – осведомился Хьюго.

Лисси закатила глаза:

– Ага. Он и вправду особенный, Хьюго.

Я пожала плечами:

– Может быть, я сделаю его лучше.

– Не надейся, – буркнула Лисси и с гордо поднятой головой пошла прочь. Хью наградил меня еще одним ошеломленным взглядом и последовал за ней.

Когда я повернулась, чтобы тоже уйти, я встретилась взглядом с Эвер. Она улыбнулась, склонив голову набок, а потом кивнула, словно говоря: «Ты молодец».

Глава пятая

Посреди ночи меня разбудил какой-то шум.

Я моргала, пока не отступил сон, затем медленно разжала пальцы, мертвой хваткой сжимавшие простыню. Мне приснилось, что я сижу в углу крохотной квартирки и смотрю на родителей, которые кричат на каких-то людей в гостиной. Во сне они препирались из-за меня. Вряд ли я удостоилась бы от них такого внимания наяву.

Перевернувшись, я увидела, что Эвер сидит в постели и из ее приоткрытого рта вырывается звук, похожий на глухое рычание. В следующую секунду она принялась раскачиваться на матрасе, и шум стал громче.

– Эвер, – позвала я, садясь. Да, это против правил, но ведь кто-то должен был разбудить ее и успокоить.

Она обернулась ко мне. В блестящих глазах не было ни тени узнавания. И она действительно рычала.

– Эвер! – повторила я, отбрасывая одеяло и ставя ноги на холодный пол.

Когда я потянулась к ее плечу, она мотнула головой. Рот был открыт, и зубы царапнули меня по руке.

Я резко отдернула пальцы. Да что с ней такое?

Прижав руку к груди, я ощутила странно учащенное сердцебиение. Похоже, я нервничала. Такое со мной случалось редко.

Мой взгляд метнулся к стеклянной стене. Я увидела приближавшегося охранника с направленным на нас фонарем. Перед нашей комнатой он остановился и заглянул через стекло, потянувшись к коммуникатору. Когда он отвернулся и заговорил в микрофон, я опять посмотрела на Эвер, она раскачивалась на постели, издавая утробное рычание. Я хотела зажать ей рот, чтобы охранник ушел, пока она не попала в беду.

Вскоре раздался топот: по коридору бежал какой-то научный сотрудник в белом халате. Я судорожно вздохнула, когда он начал что-то горячо объяснять охраннику, глядя на Эвер и беспокойно хмуря кустистые брови.

Люди не переживают за рибутов. И не бегают к ним на помощь.

Ученый извлек из кармана шприц, и у меня свело желудок, когда я сложила два и два.

С ней что-то сделали, а теперь поняли, что все испортили. Испортили ее.

Эвер выпрыгнула из постели, взлетев высоко и быстро, как никогда, и ударилась всем телом о стену. Я ахнула и стала пятиться, пока не налетела на свою кровать.

Она врезалась головой в стекло, и, когда выпрямилась, я увидела, что по ее лицу струится кровь. В ярости она зарычала на людей, и оба отскочили, а ученый чуть не выронил шприц.

– Сто семьдесят восемь!

Я перевела взгляд на охранника.

– Угомони ее! – крикнул он с другой стороны перегородки.

Эвер начала ритмично и размеренно биться головой о стену.

Бум.

Бум.

Бум.

Она была сама решимость и смотрела на людей так, словно была готова за полсекунды раскроить им лица.

– Сто семьдесят восемь! Угомони ее, я приказываю! Уложи ее на пол!

Охранник в бешенстве смотрел на меня.

Я медленно встала с кровати и сжала кулаки, но вдруг обнаружила, что меня трясет.

«Мне не страшно».

Я мысленно повторила это. Не было никаких причин бояться Эвер Пятьдесят шесть. Она никак не могла причинить мне вред.

Или могла? Никогда прежде я не видела, чтобы рибут так себя вел. В ней не было ничего от той Эвер, которую я знала.

«Мне не страшно».

Я потянулась к ее руке, но Эвер с необыкновенным проворством метнулась через комнату и вспрыгнула на свою кровать. Там она стала качаться с ноги на ногу, глядя на меня так, словно приняла вызов.

– Спокойно, Эвер, – проговорила я.

Что с ней случилось?

И вдруг она бросилась на меня. Я крепко приложилась затылком о бетонный пол. Из глаз посыпались искры, она же с силой прижала мои закинутые за плечи руки и разинула рот, пригнувшись, будто хотела вырвать шмат мяса из моей шеи.

Я брыкнулась и сшибла ее с себя; она с громким рыком врезалась в кровать. Тогда я прыгнула на нее и навалилась на спину, она отчаянно вырывалась и не переставала рычать.

Щелкнул замок, дверь распахнулась, и я услышала звук шагов.

– Держи ее, – приказал охранник.

Я стиснула зубы и склонилась над Эвер, чтобы он не увидел моего отвращения.

Ученый опустился на колени и воткнул ей в плечо иглу. Руки у него тряслись.

Да что же этот идиот делает? Мы ведь не нуждались в лекарствах.

– Теперь она уснет, – глянул он на меня. – Ей просто приснился кошмар.

Черта с два она уснет. У рибутов слишком активный обмен веществ. Ее организм переработает препарат до того, как он успеет подействовать.

Эвер обмякла, и я с удивлением посмотрела на нее. Когда я обернулась к людям, те сделали грозные лица, пытаясь меня запугать.

Трудно бояться того, кому можешь сломать шею прежде, чем он поймет, что ты уже на ногах.

– Тебе нельзя об этом рассказывать, – строго произнес ученый. – Понятно?

Нет. Непонятно.

Что они ей вкололи?

И чем напичкали до того?

Что они с ней сделали?

Люди смотрели на меня в ожидании подтверждения того, что я поверила этому нелепому объяснению.

«Тупая рибутка – у нее же мозги не работают».

Однажды один охранник так и сказал мне.

– Понятно, – кивнула я.

Они вышли из комнаты, и дверь за ними закрылась. Я соскользнула с Эвер и вгляделась в ее лицо. Глаза были закрыты, дыхание – глубокое и ровное.

Заснула. В последнее время я редко видела ее спящей.

Я осторожно перевернула ее, подхватила под мышки и взгромоздила на кровать. Потом укрыла одеялом и легла на свою постель, не в силах отвести глаз от Эвер.

Сон так и не пришел. Я пролежала всю ночь, попеременно глазея то на Эвер, то в потолок. Когда она заворочалась, я тут же вскочила, наспех переоделась в спортивный костюм и выскочила за дверь, отвернув лицо, едва мне почудилось, что она вот-вот посмотрит на меня.

Двадцать два ждал меня на беговой дорожке, следя за гонявшими по залу другими рибутами.

– Доброе утро! – радостно воскликнул он.

Я ограничилась кивком, вовсе не считая это утро таким уж добрым. Все мои мысли были заняты только Эвер, и я не могла отогнать от себя злобный взгляд ее пустых глаз. Пришла ли она в себя? Вспомнит ли о том, что случилось ночью?

Мне было велено молчать.

А приказы я никогда не нарушала.

– Идем, – сказала я, шагнув на черную резину.

Крытая беговая дорожка не входила в число моих любимых мест в КРВЧ. Это было четырехсотметровое кольцо с пуленепробиваемой пластиковой будкой в центре, в которой находился охранник. В случае драки можно было быстро опустить оконные стекла и всадить пулю в голову.

Разрушить мозг. Единственный способ убить рибута.

Плохое освещение придавало моей бледной коже тошнотворный зеленоватый оттенок. А вот смуглая кожа моего стажера выглядела примерно так же, как и на свету, – почти красиво. Я отвернулась, стараясь не думать о том, на что похожи здесь мои белесые волосы.

Двадцать два с трудом одолел четверть мили; такие способности не сулили ему ничего хорошего на случай, если придется улепетывать от рассвирепевших людей. Оставалось надеяться, что на какое-то время этого удастся избежать.

С нами на дорожке было еще несколько рибутов, и среди них – Мария Сто тридцать пять, которая со смехом оглянулась, проносясь мимо нас. Ее темные волосы развевались на бегу. На моей памяти она была одним из самых резвых стажеров.

Двадцать два сбился на нестерпимо медленную трусцу.

– Две минуты идем, одну бежим, – вздохнула я.

Он кивнул, судорожно глотая воздух. Мне пришлось признать, что я и сама не слишком настроена бегать в это утро. Хотелось прерваться.

– А ты хорошо бегала, когда попала сюда? – спросил он, когда восстановил дыхание.

– Нормально. Лучше тебя.

– Ну, это не сложно, – улыбнулся он. – Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– И мне. Мы тут надолго? А где-нибудь есть заведение для взрослых? Я ни разу не видел пожилых рибутов.

– Не знаю.

Я сомневалась в этом. К двадцати годам рибуты переставали возвращаться с заданий. Может, их переводили куда-то еще.

А может, и нет.

– Откуда ты? – спросил он.

– Из Остина.

– Я тоже. – Он просиял, словно у нас было что-то общее.

– Мы из разных Остинов, – скупо сказала я.

– Не понял? – нахмурился он.

– Ты из рико. Я из трущоб. Мы из разных Остинов.

Я никогда не видела рико – только отблеск огней над стеной, которая нас разделяла, но повидала другие Соединенные города Техаса. Нью-Даллас. Ричардс. Бонито. Несколько сотен квадратных миль посреди Техаса – вот все, что осталось от большой страны, которую мои родители знали в детстве. Корпорации удалось спасти от вируса и последующих нападений рибутов только Техас.

– Ах да. Я никогда не бывал в остинских трущобах, – признался Двадцать два. – То есть только раз, когда родители отвезли меня в больницу. Но я был в бреду и ничего не помню. Как думаешь, меня пошлют туда на задание? Мне бы хотелось повидать родителей. И брата. Ты видела своих родителей после Перезагрузки?

– Мои родители умерли вместе со мной.

– Ох, извини, – сказал он и посерьезнел. – Их… тоже застрелили?

– Да, – отрезала я, не желая обсуждать эту тему. – И ты не увидишь своих. Рибутов не посылают в родные места. Это смущает людей.

– А бывает, чтобы рибуты взяли да и куда-нибудь ушли?

Я хмуро посмотрела на него:

– Конечно нет. Даже если они захотят, их найдут. В изоляторе всем вживляют маячки. Наше местопребывание всегда известно.

Он вытянул руки:

– Где маячок? Ничего не помню.

– В том-то и дело. Мы не знаем, где он находится.

– Ах вот оно что, – ответил он чуть огорченно. – Но в других городах ты все-таки побывала?

– Побывала.

– Это же здорово! Если бы не Перезагрузка, мы так ничего бы и не увидели, кроме Остина.

– Ты будешь работать? – сказала я.

Салаги всегда спрашивали о поездках в другие города. Редкие выезды на особые задания были единственным преимуществом рибутом. Опасаясь распространения вируса, КРВЧ давным-давно запретила любые «путешествия», и этот закон действовал по сей день. Но в то утро мне было не до его расспросов. У меня и так голова шла кругом.

– Прибавь ходу, – велела я, переходя на трусцу.

На бегу Двадцать два не мог разговаривать, но едва мы перешли на шаг, он снова открыл рот и продолжил как ни в чем не бывало:

– Ты веришь в теорию эволюции?

«Может быть». Я бросила на него угрюмый взгляд:

– Нет.

– А по-моему, мысль, что рибуты – всего-навсего эволюционировавшие люди, вполне разумна. У нас есть иммунитет к вирусу. Это способ не умереть. Я слышал теорию, что КДХ создали люди, и думаю…

– Двадцать два! – перебила я его. У КРВЧ повсюду были камеры. Они видели и слышали все и не допускали подобных разговоров. – Хватит!

– Но…

– Ты можешь подождать с вопросами? – Я сказала это более устало и грустно, чем хотела, и он посмотрел на меня с тревогой.

– Ох да. Конечно. Прости.

– Просто я вымоталась. – Я не обязана была ничего объяснять, и мне не следовало этого говорить.

– Извини. Я буду молчать.

При виде его робкой, полной сочувствия улыбки во мне что-то шевельнулось. Чувство вины? Вот оно, значит, какое?

Он промолчал всю тренировку и только шумно дышал. Когда мы закончили, я кивнула и ушла переодеваться и принимать душ.

Прижав к груди одежду и полотенце, я побрела по скользкому полу в душевую. Там стоял пар, звучали стоны и смех. После прибытия новой партии рибутов душевые оживлялись, и нынешним утром веселье было в полном разгаре. Мимо меня пронеслись две девушки; одна, едва прикрытая полотенцем, повизгивала от возбуждения. Какой-то парень придержал шторку, и одна из девиц юркнула к нему.