Текст книги "Нация и демократия. Перспективы управления культурным разнообразием"

Наконец, важно отметить еще одно обстоятельство. Новейшие исследования становления общественных институтов современной эпохи показывают, что в центре этого процесса, вернее совокупности сложных процессов, было переосмысление элитами и населением своего положения друг по отношению к другу. Элиты осознавали (часто под угрозой революции) свою зависимость от населения и потому создавали условия для выражения публичного плюрализма и социального включения (social inclusion), тем самым закладывая основы нового социально-политического порядка, впервые сформировавшегося в Западной Европе и США к началу XIX века. В современной институциональной литературе он получил название «порядка открытого доступа»[60]60
  Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества / Пер. с англ. Д. Узланера и др. М.: Изд-во Института Гайдара, 2011 [2009].


[Закрыть] и системы «инклюзивных» политических и экономических институтов[61]61
  См.: Acemoglu D., Robinson J. Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. New York: Crown Publishing Group, 2012.


[Закрыть] (в противоположность соответственно «естественному государству» и «эксклюзивным» институтам). Иными словами, ориентированная на игру по четким правилам и зависимая от воли граждан элита заинтересована в создании и поддержании демократических институтов, социальной мобильности и экономического благополучия. Поддерживая выводы данных исследований, мы должны отметить один важный момент. Поразительно то, что обе группы авторов вообще обходятся без упоминания нациестроительства последних двух столетий, и это притом, что именно в рамках и в тесной связи с формированием национальных сообществ происходило вызревание эмансипирующих институтов. Стоит ли говорить, что переосмысление ролей и отношений между управляющими элитами и управляемыми слоями не было бы возможно без идеи нации, понимаемой как горизонтальное сообщество равных в правах граждан, воля которых признается в качестве единственного источника любой законной и легитимной государственной власти.

Так или иначе, если в ведущих странах Запада связь между гражданским национализмом и либеральной демократией была концептуализирована интеллектуальной элитой и воплощена на практике на протяжении последних двухсот лет, то ее осознание для России и многих других стран мира, оказавшихся в исторической ловушке на пути к политической модернизации[62]62
  См. подробнее: Паин Э. А. Будущее постимперских обществ. Нации, гражданский национализм и демократия // Россия в глобальной политике. 2013. № 3. (URL: http://www.globalaffairs.ru/number/Buduschee-postimperskikh-o bschestv-XXI-veka–16008).


[Закрыть], по-прежнему является актуальной задачей первейшей важности.

Выше мы не раз обращались к понятиям гражданской нации и гражданского общества. Поскольку их часто путают, нам представляется важным кратко остановиться на их определении. Являются ли эти понятия взаимозаменяемыми? И не стоит ли в таком случае использовать вместо столь часто критикуемого термина «гражданская нация» куда более популярное и даже модное выражение «гражданское общество»? На оба вопроса мы склонны дать отрицательный ответ. Безусловно, в определенных контекстах оба эти ключевые понятия имеют близкое, если не сказать родственное, значение. Однако их семантические ядра отнюдь не совпадают, но лишь частично пересекаются.

Экспоненциальный рост литературы о гражданском обществе за последние три десятилетия породил огромное количество определений этого феномена. Тем не менее с тех пор сформировался некоторый доминирующий подход к его пониманию. Как отмечает философ Борис Капустин, «общим знаменателем самых расхожих ныне определений гражданского общества будет то, что оно считается сферой автономной (читай: негосударственной) социальной жизни, образованной добровольными (читай: построенными на принципах свободы и солидарности) ассоциациями»[63]63
  Капустин Б. Г. Что такое «гражданское общество»? // Он же. Критика политической философии: Избранные эссе. М.: Территория будущего, 2010. С. 28.


[Закрыть]. Таким образом, гражданское общество чаще всего понимается как совокупность отношений между людьми и группами, которые по преимуществу (но далеко не всегда[64]64
  См. о двух подходах – «объективистском» и «активистском» – к определению гражданского общества: Якобсон Л. И. Будущее гражданского общества: исследование и проектирование // Гражданское общество в России и за рубежом. 2011. № 1. С. 2–7.


[Закрыть]) избегают политической активности, но при этом ведут открытую (публичную) и, как предполагается, взаимовыгодную деятельность, непосредственно не ориентированную на получение прибыли и осуществляемую как на территории того или иного государства, так и за его пределами[65]65
  В последнем случае говорят о «глобальном гражданском обществе» (global civil society).


[Закрыть]. В этом смысле гражданское общество чаще всего ассоциируют с «третичным сектором», который дистанцируется как от политики, так и от рынка (что, впрочем, не исключает следования участников отношений в рамках «гражданского общества» определенным политическим и экономическим правилам).

Исходя из этого определения гражданского общества, можно говорить о его пересечениях с понятием гражданской нации. Прежде всего, их роднит указание на нетождественность описываемых ими феноменов и структур власти, их автономность от государства. Как «гражданская нация», так и «гражданское общество» выражают способность общества контролировать и направлять государство, формируя и артикулируя собственно национальные, общественные интересы. Иначе говоря, речь идет об определенном состоянии общества, или, если воспользоваться словами Эрнеста Геллнера, о «типе социальной организации», соотносимом с эпохой современности и исключающем одновременно «и удушливый коммунализм, и централизованный авторитаризм» (то есть те модели организации, что свойственны традиционным обществам)[66]66
  Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. М.: МШПИ, 2004 [1994]. С. 21.


[Закрыть].

Во-вторых, оба понятия выражают сущность гражданской культуры, связанной как с реализацией индивидуальных прав, так и с коллективными усилиями и действиями в публичном пространстве. Именно в данном значении выше говорилось о «гражданственности». В таком ключе о гражданском обществе рассуждал М. Мамардашвили. На выражение этих же черт «гражданского общества» нацелено нормативное определение Б. Капустина, который предлагает понимать под последним «форму практики… объединяющую частных лиц в деле, направленном на общее благо, и преображающую их обычное “мнимое” гражданство в реальное, т. е. в деятельное участие в определении общего блага, борьбе за его осуществление или защите его»[67]67
  Капустин Б. Г. Что такое «гражданское общество»? С. 35.


[Закрыть]. То же самое можно было бы сказать и о гражданской нации. Однако дальше начинаются различия в смыслах, присущих двум понятиям.

Гражданское общество выступает в качестве публичного, но принципиально неполитизированного пространства действий и интересов, в котором не ставится вопрос о статусе суверенной власти и политическом правлении. Хотя гражданское общество и институциональная демократия тесно связаны между собой (без самоорганизации граждан не возникают и не могут существовать демократические институты и наоборот[68]68
  См.: Якобсон Л. И. Будущее гражданского общества: исследование и проектирование // Гражданское общество в России и за рубежом. 2011. № 1. С. 6.


[Закрыть]), «перспективу развития гражданского общества некорректно определять на языке политики»; «исходным пунктом определения [этой] перспективы может и должна выступать оценка имеющегося потенциала альтруистической самоорганизации» граждан[69]69
  Там же. С. 7.


[Закрыть]. Понятие гражданской нации, напротив, кристаллизует в себе идею народовластия в той мере, в какой оно апеллирует к базовому политическому мифу о «народе… обладающем неограниченной властью в учреждении органов правительства (unlimited in its power to constitute governments), но при этом неспособном осуществлять конституируемую им власть»[70]70
  Hearn J., Kukathas Ch., Miller D., Yack B. Debate on Bernard Yack’s book “Nationalism and the Moral Psychology of Community” // Nations and Nationalism. 2014. Vol. 20, N 3. P. 413.


[Закрыть]. Гражданская нация, таким образом, находится в ядре политической системы современной демократии (представительного правления), устанавливая необходимую связь между гражданами и государственной властью.

Другое важнейшее различие между двумя концептами состоит в том, что понятие «гражданское общество» подчеркивает юридическое измерение гражданства (гражданин как носитель прав, гарантированных государством), тогда как понятие гражданской нации подчеркивает в первую очередь его морально-политическое измерение. Поскольку «гражданин – это индивид, привязанный к политическому целому не только правовыми, но и моральными узами, обладающий гражданской идентичностью»[71]71
  Малахов В. С. Гражданство как объект социальной и философской теории: критическое введение // Капустин Б. Г. Гражданство и гражданское общество. М.: ИД Высшей школы экономики, 2011. С. 32.


[Закрыть], понятие гражданской нации, в отличие от термина «гражданское общество», связано с системой разделяемых гражданами культурных символов и общим для них историческим сознанием. Именно поэтому понятие гражданской нации позволяет очертить географические и символические границы общества (что невозможно сделать при помощи термина «гражданское общество»).

Наконец, членство в нации определяется моральной и политической лояльностью своему национальному сообществу, единой гражданской идентичностью и разделением с остальными его членами общего культурного наследия, а потому оно куда шире, чем сообщество акторов гражданского общества.

Если попытаться дать позитивное определение гражданской нации, то оно могло бы выглядеть следующим образом: это политическое сообщество граждан, наделенных равными и универсальными правами на всей территории государства; сообщество, которое выступает конституирующим по отношению к государственной власти и образует, как правило на протяжении многих поколений, общее культурное пространство с едиными символами и нарративами, выходящими за пределы отдельных этнических культур. Следовательно, говоря о (гражданском) национализме, мы подразумеваем интеллектуальный и политический проект по построению такого рода гражданской нации.

Пока же в российском обществе господствуют иные представления как о национализме, так и о его отношении к идеям свободы. Либеральная часть общества, основная опора проекта политической модернизации, во многом демонстрирует стереотипное, весьма примитивное понимание национализма, сводя его либо к идеологии всевозможных «державников», пропагандистов империи, либо к ксенофобии, страху перед другими народами и межэтнической нетерпимости. В этом отношении показательны споры начала 2010-х годов относительно лозунга «Хватит кормить Кавказ», в очередной раз расколовшие российских либералов.

Осенью 2011 года, несколько месяцев спустя после выступления на Манежной площади (декабрь 2010-го) и накануне очередного Русского марша, который русские националисты с 2005 года проводят в День народного единства 4 ноября, Алексей Навальный[72]72
  См.: Актуален ли лозунг «Хватит кормить Кавказ»? // Эхо Москвы. 22.10.2011. (URL: http://echo.msk.ru/programs/razvorot-morning/822833-echo).


[Закрыть] и Владимир Милов[73]73
  См.: Милов В. Ответ Сергею Алексашенко по вопросу национализма // LiveJournal. 23.10.2011. (URL: http://v-milov.livejournal.com/361263.html).


[Закрыть] высказались за сотрудничество с «адекватным» русским национализмом. А именно на основе борьбы с «кормлением Кавказа» как с наиболее очевидным проявлением коррумпированности российской власти[74]74
  Сигнал был услышан некоторыми интеллектуалами националистического толка. Один из наиболее ярких среди них, Валерий Соловей, заговорил о необходимости поддержать Навального как «мужественного человека», продвигающего в том числе и националистическую повестку. См.: Соловей В. Почему важно поддерживать Алексея Навального // Агентство политических новостей. 05.01.2012. (URL: http://www.apn.ru/publications/print25675.htm). Впоследствии А. Навальный и В. Милов, а также другие лидеры либерального движения выступали на митингах протеста зимой 2011/12 года совместно с лидерами «национал-демократов», включая К. Крылова и В. Тора. См. более подробный анализ в: Паин Э. А. Российское идеологическое безвременье в зеркале Рунета // Вестник Института Кеннана в России. 2013. Вып. 24. С. 62–73; Laruelle M. Alexei Navalny and Challenges in Reconciling “Nationalism’ and ‘Liberalism” // Post-Soviet Affairs. 2014. Vol. 30, N 4. P. 276–297.


[Закрыть]. Отвечая на это, либеральный экономист Сергей Алексашенко тут же указал на опасность распространения «вируса национализма в нашей стране», уподобив его «бочке с дерьмом, стоящей на Красной площади»[75]75
  Алексашенко С. Хватит кормить! Кого? // LiveJournal. 22.10.2011. (URL: http://saleksashenko.livejournal.com/129956.html).


[Закрыть]. С таких же позиций выступил и член федерального политкомитета партии «Яблоко» Борис Вишневский, заявивший, что для его партии «борьба против национализма – это самая патриотическая позиция и идеология», добавив, что «националисты и “мягкие”, и “жесткие” – это люди, которые ведут к неминуемому развалу России»[76]76
  Вишневский Б. Евгению Гонтмахеру: все было – и «зига», и «Слава России!» // Эхо Москвы. 22.08.2013. (URL: http://www.echo.msk.ru/blog/boris_vis/1141290-echo).


[Закрыть]. Очевидно, что стороны заявили противоположные друг другу позиции. Но в главном они все же совпадали: как одни, так и другие трактовали национализм исключительно как риторику разделения и идеологию, непременно несущую в себе элемент ненависти по отношению к каким-то этнокультурным группам (в частности, к жителям Кавказа)[77]77
  Хотя Навальный и другие либеральные сторонники сближения с русским национализмом не называли ксенофобию мотивом этого сближения, они никогда не отрицали своего стремления заручиться поддержкой большой части россиян, поддерживающей другой лозунг – «Россия для русских». См. подробнее аргументацию Навального: Актуален ли лозунг «Хватит кормить Кавказ»? // Эхо Москвы. 22.10.2011. (URL: http://echo.msk.ru/programs/razvorot-morning/822833-echo). Позднее, во время избирательной кампании на пост мэра Москвы в 2013 году, Навальный стал активно продвигать идею введения Россией визового режима со странами Центральной Азии.


[Закрыть]. Если одни сторонники либеральных преобразований рассматривают национализм как инструмент защиты интересов этнического большинства от «паразитирующих» на нем других этносов, поддержанных коррумпированной властью в стране, то для других он – в силу тех же причин – неприемлем. Однако, отвергая этнический национализм, действительно чреватый ростом напряженности и распространением конфликтов на культурной почве, последние отвергают национализм вообще, главным образом как форму надэтнической и надконфессиональной консолидации общества. Примечательно, что выступивший на волне массовых протестов 2011-2012 годов с идеей иного взгляда на национализм и на его связь с либерализмом Михаил Ходорковский (тогда находившийся в заключении) не нашел широкой поддержки ни среди отечественных либералов, ни среди националистов[78]78
  См.: Ходорковский М. Между империей и национальным государством. Национализм и социальный либерализм // Новая газета. 14.06.2012. (URL: http://www.novayagazeta.ru/politics/53088.html).


[Закрыть].

Идея гражданской нации в российской либеральной среде малопонятна, а в значительной мере просто забыта. Между тем, по словам историка Алексея Кара-Мурзы, дореволюционный опыт русского либерализма показывает, что «в России возможно плодотворное сочетание либерального мировоззрения и глубокого патриотического чувства»[79]79
  Миссия либерала: какова она? // Мир России. 2011. Т. XX. № 2. С. 77.


[Закрыть]. Отечественные либералы конца XIX – начала XX века, выступая за конституционализм и постепенные политические преобразования, опирались на городские, образованные слои – на тех самых граждан, которые формировали национальное сознание в преимущественно крестьянской полиэтнической империи[80]80
  Обобщая взгляды выдающихся российских либералов-правоведов на рубеже XIX и XX столетий на государственное устройство России того времени, социолог Андрей Медушевский пишет: «Национальное и государственное единство страны согласно либеральной программе конституционализма есть безусловный приоритет и должно быть обеспечено не внешним принуждением, но созданием социального и национального консенсуса в обществе (то, что мы назвали бы сейчас гражданской нацией)» (Медушевский А.Н. Диалог со временем. Российские конституционалисты конца XIX – начала XX века. М.: Новый хронограф, 2010. С. 441).


[Закрыть]. Современные российские либералы, так же как их исторические предшественники, внимательно относятся к идеям правового государства, независимого суда и политической конкуренции, но плохо понимают, что их реализация невозможна без осознания базовой идеи – принципа народного суверенитета, гражданского сознания и чувства лояльности национальному сообществу. В условиях маргинализации либерального дискурса и диффамации либеральных ценностей со стороны власти либералы еще больше склоняются в сторону антироссийской риторики («дурной народ»), по сути говоря – к социальному расизму[81]81
  См. подробнее: Федюнин С. Ю. Либералы 2.0: осажденное меньшинство // Интернет и идеологические движения в России: Коллективная монография / Сост. Г. Никипорец-Такигава, Э. Паин. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 186–251.


[Закрыть]. И все же в последнее время со стороны лидеров либерального общественного мнения в России заметны попытки освоения идеи нации как политического сообщества граждан[82]82
  См.: Алексей Навальный: «Татары гордятся тем, что они татары, давайте их расцелуем за это!» // Бизнес Online. 09.03.2017. (URL: https://www.business-gazeta.ru/article/339269); Ходорковский М. Русские европейцы. Наша цель – российская гражданская нация // Ходорковский. 01.03.2017. (URL: https://khodorkovsky.ru/mbh/statements/russian_europeans/?from=mobile).


[Закрыть]. Несмотря на ошибки в деталях и непонимание ими роли гражданской культуры в процессе становления демократии и распространения либеральных идей, общий тренд кажется нам положительным.

Однако пока что в России по преимуществу антинациональный либерализм противостоит повсеместно господствующему антилиберальному национализму имперского толка[83]83
  См. подробнее: Паин Э. А., Федюнин С. Ю. Россия в плену имперского синдрома: о природе политической инерции // Интернет и идеологические движения в России. С. 387–447.


[Закрыть]. Своеобразный неоимперский консенсус, образовавшийся после присоединения Крыма Россией в марте 2014 года, разделяют самые разные силы: провластные конформисты, консерваторы-традиционалисты, левые популисты и основная масса русских националистов[84]84
  О различных идеологических движениях в России начала 2010-х годов см. указанную коллективную монографию. В 2000-е годы наблюдалась несколько иная, но в целом похожая картина. Уже тогда было очевидно доминирование, во-первых, имперских и цивилизационных, а во-вторых, этнических и этнорасовых схем в интерпретации понятия «нация» и феномена национализма. Так, Марлен Ларюэль выделила несколько типов национализма в России 2000-х: оппозиционный национализм (НБП, скинхеды и т. д.), популистский национализм (КПРФ, ЛДПР, партия «Родина» и др.), консервативный национализм («Единая Россия» и официальный дискурс власти). См.: Laruelle M. In the Name of the Nation: Nationalism and Politics in Contemporary Russia. New York: Palgrave Macmillan, 2009.


[Закрыть]. Еще с середины 2000-х годов российская власть взялась активно инвестировать в понятие нации, подобно тому как имперский режим после подавления восстания декабристов (1825) принялся вытеснять из этого ключевого понятия гражданский дух (декабристы трактовали нацию как представительное правление) и подменять его верноподданичеством короне. Так же как в старой России 1830-х годов оформился гибрид имперского, или, как выразился Б. Андерсон, «официального национализма», так и в новой, постсоветской России появился его аналог, новодел. В начале XXI века российская власть последовательно пропагандирует идеи «суверенной демократии», «особого пути» России и «уникальной цивилизации», под прикрытием которых консолидировался авторитарный режим и мифологизировалось массовое сознание россиян. Эта риторика «уникальной» России не чужда подавляющему большинству левых, поддерживающих левопатриотические силы (типа КПРФ), и имперским националистам. Но если у сторонников неосоветской идеологии «охранительство» очевидным образом проистекает из антизападной и антикапиталистической риторики, то у большинства русских националистов другая мотивация поддержки власти – убежденность в необходимости мощного государства, управляемого русским православным царем, чья «сильная рука» необходима для сохранения этнически разнородного пространства на обширных территориях. Левые и националистические «охранители», полностью не разделяющие представлений об «особом пути» и «уникальной цивилизации» России, но пораженные многочисленными фобиями по отношению к разрушению российского государства, становятся опорой для дискурса официального режима. Неоимперская идея, способная, таким образом, сплотить конгломерат различных по своим идеологическим платформам сил, наглядно демонстрирует, что «вопрос отношения к империи остается для [современной] России архиважным»[85]85
  Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней / Пер. с англ. А. Козлика, А. Платонова. М.: Европа, 2007 [2002]. С. 43.


[Закрыть].

Очевидно, что как в России, так и в мире различные силы («прогрессивные» и «реакционные») пытаются присвоить себе символический капитал понятия «нация», играющего «ключевую и весьма многоплановую роль в политическом мышлении модерна»[86]86
  Миллер А. И. История понятия «нация» в России // Отечественные записки. 2012. № 1 (46). (URL: http://www.strana-oz.ru/2012/1/istoriya-ponyatiya-naci ya-v-rossii).


[Закрыть], и монополизировать дискурс о национализме, являющийся мощным инструментом политической мобилизации. Но если в Европе, где национал-либеральный синтез состоялся, сегодня национализм фактически «приватизирован» крайне правыми силами, то в России этот идейный синтез всячески блокируется, а вместо дискурса модерного, гражданского национализма господствует державничество, культ государства, насаждаемый противниками либерализма и демократии. На наш взгляд, эффективно противостоять последнему можно только с позиций либерального национализма. Проблема заключается в том, что до последнего времени для его зарождения в России были неблагоприятными не только внутренние, но и внешние для страны условия…

Глава 2. Нация: критика и реабилитация одной идеи

Райнхарт Козеллек, основатель оригинального исследовательского направления по истории понятий (Begriffsgeschichte), полагал, что концепты, используемые в социальной науке, философии и обыденной жизни, являются самостоятельными факторами исторического развития общества в эпоху «ускоренного времени» модерна. На протяжении двух последних столетий именно в понятии «нация» отразились полные противоречий процессы становления современных обществ, государств и институтов. Именем нации провозглашались войны и заключались мирные договоры. Во имя геополитического могущества нации создавали империи, тогда как империи, на своих окраинах и в колониях, в центре и в метрополиях, способствовали формированию наций[87]87
  См. важную с точки зрения переосмысления подходов к изучению империи и национализма книгу: Nationalizing Empires / Berger S., Miller A. (eds.). Budapest: Central European University Press, 2015. Авторы настаивают на том, что логика строительства и укрепления империи в современную эпоху не только не противоречила национальному строительству, но и шла с ним рука об руку.


[Закрыть]. Воображение нации и ее воплощение в реальности меняли отношение ко времени и пространству. Через призму воображения границ национального сообщества – как территориально-географических (где находится территория нации?), так и политико-символических (кто составляет нацию?) – становилось возможным ментально закрепить определенные пространства за той или иной нацией, а также сформировать собственно национальную повестку дня. Иными словами, составить некий список больших проблем и вызовов, на которые коллективные воля и усилие должны дать вразумительные ответы, притом что от этих ответов зависит выживание нации, ее мощь и влияние.

Но главное все же состоит в том, что национальный принцип – как чувство лояльности национальному сообществу и как концепция народного суверенитета – изменил господствующие представления о публичной власти и ее организации. Став моделью для воплощения, а чаще для подражания со стороны стран, добившихся независимости после 1918 года, национальная демократия получила международное признание в лице Лиги наций, на смену которой после Второй мировой войны пришла ООН. Таким образом, понятие «нация» выступает в качестве средства не только познания и восприятия мира, но и его изменения; оно было и остается инструментом активного конструирования социальной реальности.

Разумеется, с течением времени картина значительно менялась. Весь «долгий XIX век», если воспользоваться устоявшейся формулой Эрика Хобсбаума, прошел в тени постепенного распространения идеи нации. По сути, это был век национализма, затронувший собой все, практически без исключения, части планеты – национализм был спутником и даже в какой-то мере союзником империализма[88]88
  Констатируя наличие связи «между национализмом и такими явлениями, как колониализм, империализм и деколонизация», Эрнест Геллнер подчеркивал, что завоевание европейцами обширных пространств остального мира, «за исключением раннего завоевания Латинской Америки», «не было запланировано и явилось результатом не военной ориентации, а экономического и технологического превосходства» Европы (Геллнер Э. Нации и национализм / Пер. с англ. Т. В. Бердниковой и М. К. Тюнькиной. М.: Прогресс, 1991 [1983]. С. 101–102).


[Закрыть]. Доминировавшие в это время империи существовали как бы на двух скоростях: метрополии шли по пути строительства национального порядка, создавая и переформатируя имперскую структуру в качестве рамки, «надстройки», которая обеспечивала геополитическое и геоэкономическое могущество европейских наций. Нация для себя, империя для колоний – вот формула, которая описывает державы-метрополии европейского типа в их зрелом виде на протяжении XIX – начала XX века. Да и бо́льшая часть последнего столетия прошла под знаменами строительства и утверждения могущества национального порядка, на этот раз в странах, освободившихся от колониальной зависимости, но прежде, конечно, осознавших колониализм как систему угнетения в терминах национальной картины мира: независимости, суверенитета, самоуправления (self-governance). По мере этого территориальная экспансия уступала место экономическому и культурному влиянию, а территория утрачивала ценность как таковая[89]89
  Анализируя перемены, произошедшие в международной торговле и экономике за последние 100–150 лет, Владислав Иноземцев приходит к выводу, что в мире начала XXI века «большие пространства прекращают быть ценностью и становятся обузой». Это мир, который «требует новой геополитики – геополитики эффективности» (Иноземцев В. Л. Евразийский экономический союз: потерянные в пространстве // Полис. 2014. № 6. С. 80).


[Закрыть]. С некоторыми оговорками США после Второй мировой войны можно считать крупнейшей нацией, осуществляющей империалистическую внешнюю политику, а Евросоюз – коллективной имперской структурой, созданной европейскими нациями, окончательно распустившими свои заморские империи к 1975 году[90]90
  Германия и Италия лишились своих колоний по итогам Второй мировой войны. Великобритания оставила Индию в 1947 году, а к 1968 году все британские колонии в Африке, за исключением Южной Родезии, обрели независимость. Франция в 1954 году потеряла Индокитай, в 1960 году признала независимость своих западноафриканских колоний, а еще через два года ушла из Алжира. В 1975 году, в результате падения диктатуры, Португалия распустила свою колониальную администрацию. После этой даты, несмотря на сохранение некоторых заморских территорий, включенных в состав европейских национальных территорий (бывших метрополий) либо находящихся под их протекторатом, можно почти безошибочно говорить о наступлении постколониальной эпохи.


[Закрыть]. В этом же смысле провал «интернационалистского» проекта СССР может рассматриваться как акт (возможно, еще не последний) деколонизации бывшей «одной шестой части суши».

Так или иначе, до относительно недавнего времени национальный принцип не ставился под сомнение на Западе ни как естественная историческая форма организации мира, ни как способ восприятия реальности. Переломными в этом отношении стали 1970-е годы. Именно тогда идея нации, вместе со всем символическим и историческим багажом значений, скрывающимся за ней, впервые стала восприниматься в негативном отношении. Идея нации и модель национального государства были практически одновременно подвергнуты интеллектуальной, социальной и моральной критике.