Электронная библиотека » Эмили Бейн Мерфи » » онлайн чтение - страница 7

Текст книги "Нити магии"


  • Текст добавлен: 14 октября 2022, 08:36


Автор книги: Эмили Бейн Мерфи


Жанр: Зарубежное фэнтези, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Хелена трет пальцами край своего бокала.

– А почему его так называют? – спрашивает Ева с явной готовностью поддержать его план. Познакомиться с королевской фамилией, присутствуя на балете вместе со своими родными, – она и мечтать не могла о чем-то подобном.

– Потому что дети короля вступают в брак с представителями правящих династий по всей Европе, – объясняет Филипп и принимается кончиком ножа чертить на скатерти невидимую карту. – На этой неделе его дочь, принцесса Дагмара, выходит замуж за царского наследника в Санкт-Петербурге. Сын Кристиана IX, Георг, – король Греции.

Якоб прислушивается. Он стоит так близко ко мне, но, похоже, старается не коснуться меня даже ненароком.

– И еще одна дочь, – шепчет он, встретившись со мной взглядом. Я чувствую исходящий от него запах перечной мяты, и его дыхание обжигает мне шею. – Александра, будущая супруга короля Соединенного Королевства и императрица-консорт Индии.

Кончик ножа в руках Филиппа сверкает.

– У короля есть и другие дети. Королева Луиза расставляет их, словно фигуры на шахматной доске, – Филипп смеется. – Как будто в игре в далдос[5]5
  Далдос (дат. daldøs) – старинная настольная игра родом из Дании. Была почти утрачена к концу XIX века, но восстановлена по воспоминаниям свидетелей в двадцатых годах XX столетия.


[Закрыть]
. Ты играешь в далдос, Ева?

Голос его звучит неизменно приятно, но Хелена пристально смотрит ему в лицо, прищурив глаза. Так изучают противника в карточной игре, пытаясь понять, что у него в рукаве.

Или, быть может, мне это только чудится.

Мое внимание привлекает свет, отражающийся в правом глазу портрета Горма Старого. Сигнал от Лильян. Наконец-то. Я касаюсь руки Якоба: кожа у него теплая и более мягкая, чем мне представлялось.

Он открывает гардероб, и я бросаю последний неуверенный взгляд через плечо, пока Якоб ведет меня к дверце, которую я считала входом в чулан. За ней обнаруживается скрытая лестница черного хода, уходящая на два этажа вверх. Мы закрываем за собой дверь как раз в тот момент, когда Брок берет со стола поднос.

Лильян ждет нас у запертой библиотеки.

– Нас едва не поймали, – говорит Якоб.

– Извини, – шепчет Лильян. – Лара перетряхивает постели, а все остальные заняты в столовой или на кухне.

Мои мысли все еще наполовину заняты происходящим в помянутой столовой, но я заставляю себя сосредоточиться на текущей задаче. Лильян вставляет в замок ключ, украденный у Нины, заметив:

– Если Нина поймает нас, то заставит стоять на морозе, пока мы не превратимся в ледяные статуи.

– Или перемелет нас на приманку для крыс, – добавляет Якоб.

– Или утыкает иголками и превратит в подушечки для булавок, – шепчу я, заслужив одобрительную улыбку Лильян.

Мы проскальзываем в темное помещение. Библиотека оказывается темной комнатой в форме шара, где пахнет старой бумагой и кожей, стены обшиты панелями, вдоль которых тянутся полки, а верхний уровень обнесен перилами. На потолке между пересекающимися балками вырезаны изображения молота и кирки Вестергардов. Якоб задергивает тяжелые шторы и зажигает свечу. Лильян запирает дверь изнутри. Мои пальцы зудят от желания открыть одну из старых толстых книг и услышать, как кожаный корешок захрустит, точно ломкий лед.

Якоб смотрит на часы.

– У нас примерно двадцать минут до того, как ужин закончится и они пройдут в кабинет, чтобы Филипп мог выкурить сигару и выпить бренди.

Он двигает лестницу вдоль полок, на которых стоят книги с зелеными корешками: цвета мха, папоротника и изумруда. Они тянутся вверх по стенам, словно вьющиеся растения.

– Я попросил Лильян сделать копии чертежей, просто на всякий случай. После того, как Хелена поручила мне просмотреть их, – говорит Якоб, начиная взбираться по лестнице. По окнам снаружи стучит мокрый снег.

– Не знала, что ты разбираешься в устройстве шахт, – замечаю я. – Это… часть твоих здешних обязанностей?

– Обязанность Якоба – разбираться во всем, – хихикает Лильян.

– Чертежи спрятаны в книге по древней ботанике, но с тех пор книги на полках переставляли, – поясняет Якоб. – Так что мне понадобится пара минут на поиски.

– Пара минут? – переспрашиваю я. По моим подсчетам, здесь не меньше десяти тысяч книг, и это самое малое.

Но он ведет ладонями по корешкам, прищурив глаза и сосредоточенно переводя взгляд с одной книги на другую, брови его подергиваются.

Я изумленно рассматриваю, как он за минуту просматривает целый ряд книг, просто прикасаясь на мгновение к каждому корешку.

– Ты читаешь их… просто трогая? – осторожно спрашиваю я, и Лильян складывает руки на груди.

– Якоб единственный, чьей магии я когда-либо завидовала.

– Это как беглый просмотр, – отсутствующим тоном поправляет он. – Я не прочитываю все, просто ищу то, что нужно.

– Однако многое усваивает из этого, – говорит Лильян.

Я смотрю на Якоба со смесью восхищения и ужаса.

– Неужели никто из вас не боится Фирна? – спрашиваю я. Как могут эти люди пользоваться магией, не опасаясь смерти, которая всегда таится рядом? Неужели этот страх не отравляет их мысли, как отравляет мои? Рука Якоба почти незаметно вздрагивает.

– Я мог бы потратить много часов, просматривая каждую книгу, или могу использовать магию, – отвечает он, переходя к следующему ряду. – Да, всегда есть угроза Фирна, но, возможно, то время, которое магия у меня отберет, я все равно провел бы за чтением этих самых книг, но без нее. Понимаешь?

– Наверное, я никогда не рассматривала это так, – говорю я, поворачиваясь к Лильян. – А ты?

– Я не собираюсь слишком много раздумывать об этом. Может быть, со мной этого никогда не случится, – она пожимает плечами, и мое сердце сжимается, когда я вспоминаю холодное тело Ингрид, лежащее на полу. – И… ну, даже если такое случится, Якоб намерен найти для меня лекарство.

– Лильян, не будь дурой, – отвечает Якоб сверху. Лицо его раскраснелось, точно от жара. – На создание лекарства может понадобиться целая жизнь – да и то при условии, что оно вообще существует.

«Лекарство…» – ошеломленно думаю я, прислоняясь к полке. Способ пользоваться магией, не опасаясь Фирна? Мысль о подобном никогда не приходила мне в голову. Подобное лекарство могло бы изменить все. Мой мир… мою жизнь. Я могла бы создавать красоту вокруг себя, исправлять вещи одним прикосновением пальца, как сделала с навесом у булочной Матиеса. Я могла бы делать то, что люблю. Быть может, даже вместе с кем-то, кого люблю.

Даже с тем, кто владеет собственной магией.

Я заливаюсь краской и пытаюсь забыть о том, о чем только что подумала.

– Ты действительно думаешь, что когда-нибудь появится такое лекарство? – спрашиваю я с неожиданной робостью. Якоб пожимает плечами:

– Я хотел бы учиться у доктора Хольма в Копенгагене, чтобы попытаться создать это лекарство. И собираюсь попроситься к нему в подмастерья, – говорит он, и шрам на его подбородке натягивается, как нитка. – Он исследует Фирн, чтобы мы могли лучше понимать, что это такое. В опубликованном им трактате сказано, что ледяной осадок, скапливающихся в наших жилах, – это естественный остаток магии, а не какое-то проклятье драугов, – он криво усмехается. – У Вестергардов есть множество связей в обществе. Я надеюсь, что моя служба у них позволит мне получить место ассистента у доктора Хольма.

– Связи с Вестергардами могут отворить многие двери, – соглашается Лильян и продолжает шепотом: – Они используют нас ради магии. Насколько я полагаю, мы можем использовать их в ответ.

Но что-то еще беспокоит меня, словно легкое обморожение, оставшееся после прошлой ночи на замерзшем пруду.

– Как ты узнал, Якоб? – медленно спрашиваю я. – То, что мне уже известно об обвале и о погибших шахтерах?

– Это известно всем в Дании, не так ли? – говорит он, но при этом не смотрит на меня.

– Нет, – возражаю я. – Дело не только в этом. Ты был уверен, что я знаю. – И шепчу: – Ты можешь читать книги одним только прикосновением. Может быть, ты умеешь читать и мысли?

Он смеется, а потом откашливается.

– Нет, но я могу прочитать твое… э-э… – он в нерешительности умолкает и снова кашляет. – Твое… ну…

– Твое белье, – приходит ему на помощь Лильян. – Ты что-то написала на нем?

У меня перед глазами проносятся воспоминания о моем отце и Ингрид, и я ощущаю эти воспоминания, вплетенные в узелки на моей нижней юбке.

– Извини, – тихо говорит Якоб. – Честное слово, это вышло случайно.

Я заливаюсь румянцем и скрещиваю руки на груди, точно защищаясь от чего-то и чувствуя себя более обнаженной, чем если бы предстала перед ним вообще без одежды. Теперь я понимаю то странное выражение, которое возникло на его лице, когда вчера вечером он поймал меня за талию на пруду, чтобы я не упала. Понимаю, почему после этого он так неожиданно передумал. Хелена не хотела знать, что случилось в шахте. Но после единственного прикосновения Якоб, вероятно, понял, что мне нужно это знать.

– Кажется, у нас осталось не больше пяти минут, – напоминает нам Лильян. – Расскажи ей о некрологах, – эти слова срываются с ее губ, словно пар в морозную ночь.

– Обвал погубил примерно половину шахтеров, работавших в тот день, ведь так? – говорит Якоб. Навалившись на лесенку, он передвигает ее к следующему разделу. – Однако им так и не наняли замену. Я видел записи в журналах. За прошедшее с того времени десятилетие работники в шахтах практически не сменялись. Там так и работает все та же горстка людей, оставшихся в живых.

– И был еще один шахтер, который не работал в тот день, – добавляет Лильян.

– И, как оказалось, он тоже умер в ту же самую неделю, – Якоб сглатывает, пока его пальцы скользят по корешкам книг, словно по клавишам фортепьяно. – Полагаю, это может быть просто совпадением.

Но по моей спине пробегает характерный холодок. Я испытываю подлинный, глубинный страх, намек на что-то, таящееся под самой поверхностью. Нужно лишь приподнять верхний слой, дабы увидеть, что же это такое.

– Три минуты, – говорит Лильян, выглядывая в окно сквозь щель между шторами.

– Нашел, – выдыхает Якоб, хватая книгу. – «Плиний Старший и Теофраст – о древней науке ботаники», – он соскальзывает с лесенки, кладет книгу на стол и раскрывает ее.

Между страницами спрятан лист бумаги с нарисованной на нем картой.

– Вот чертежи, которые Хелена поручила мне изучить. Я просмотрел все книги в этой библиотеке, касающиеся устройства шахт: о крепях, опорах и вентиляции. И вот что обнаружил: сказано было, что кровля обвалилась вот здесь, – он указывает на карту. – Но это невозможно. Физически. Вот из-за этой крепи камни упали бы в другую сторону. Чтобы вышло так, как вышло, это должно было быть сделано намеренно. Посредством какого-нибудь взрыва.

Меня подташнивает. Я делаю глубокий вдох и крепче обхватываю себя руками, глядя в стену.

Якоб тихо произносит у меня за спиной:

– Я подумал, что ты заслуживаешь того, чтобы узнать правду. Если бы это был мой отец, мне бы тоже хотелось знать.

Лильян подходит ко мне и осторожно касается моего плеча.

– С тобой все в порядке? – спрашивает она.

Мой отец, по всей видимости, был убит. И судя по тому, что он сделал с банковскими счетами, судя по письму, оставленному им Ингрид, я предполагаю: он знал, что это грядет.

Снизу доносится приглушенный раскат смеха – несомненно, это смех Филиппа.

Моя рука сжимается в кулак.

– Я хочу знать, что случилось в тот день в шахте, – в моем голосе слышится стальной лязг. – Ты можешь сохранить эти чертежи еще на некоторое время?

Якоб кивает и прячет бумаги обратно в книгу.

К тому времени, как мы запираем библиотеку и возвращаем на место похищенный у Нины ключ, я принимаю еще одно решение.

Филипп Вестергард повезет Еву в Копенгаген только через мой труп.

Глава двенадцатая

Когда на следующее утро Хелена зовет меня в свою комнату и требует пошить еще два – более строгих – платья для нее и Евы, я сразу же понимаю, зачем они ей нужны. Поездка на балет вместе с Филиппом. Хелена требует, чтобы платья были готовы. На грани моего восприятия маячит что-то, похожее на предупреждение. То, что случилось в тот день в шахте, вполне могло умереть вместе с Алексом. В конце концов, копями Вестергардов управлял тогда именно он. Но до тех пор, пока я не узнаю, что же на самом деле случилось с моим отцом – и, самое главное, почему, – я намерена не сводить взгляда с Филиппа Вестергарда.

И это означает, что мне нужно тоже получить приглашение на балетное представление. А если этого не удастся, то… возможно, помешать Хелене и Еве попасть туда.

В день спектакля я вхожу в комнату Хелены сразу после полудня, поднимаю перед собой на вытянутых руках готовое платье, и оно расправляется, бусины стучат по деревянному полу, словно град. Я вижу довольное выражение лица Хелены, но, когда она подходит, чтобы забрать у меня платье, я деликатно придерживаю его.

– Госпожа Вестергард, вы упоминали, что когда-нибудь, возможно, захотите, чтобы я пошила для Евы балетное платье, верно? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Я никогда прежде не бывала на балете. И, если увижу, как ткань движется на настоящих балеринах, возможно, в будущем это пригодится. – Откашливаюсь и стараюсь говорить ровным, рассудительным тоном: – Я могла бы купить билет на свое жалованье.

Билет в нижний партер, где находятся стоячие места для слуг, рабочих и клерков.

Хелена моргает, и я впервые с удивлением вижу теплоту в ее взгляде, устремленном на меня. Как будто она вспоминает, что такое быть сиротой, – впервые за долгое время.

– Да, это хорошая идея, – вслух размышляет она. Потом берет у меня платье и осматривает швы. – Возьми с собой Лильян, – указывает она. – Я заплачу за билеты. Можете считать это обучением. У меня есть работа для вас обеих.

Я прячу торжествующую улыбку и несколько минут спустя, вернувшись в кухню, ухитряюсь плюхнуть в свою миску полный половник ароматного говяжьего жаркого с винной подливой прежде, чем Дорит забирает кастрюлю.

– Лильян, – говорю я, черпая жаркое ложкой, – ты когда-нибудь ездила на балет?

– Конечно, – фыркает она, – в летучей карете, сделанной из лакрицы, когда король Франции приезжал с визитом.

– Так вот, я раздобыла нам два билета, – продолжаю я, отрывая кусок хлеба и макая его в подливу. – Мы едем сегодня вечером.

Рот у нее приоткрывается сам собой.

– Погодите, какая-то портниха, которая работает тут без году неделю, уже едет на балет? – вслух вопрошает Лара, оттирая тарелки и бросая в мою сторону злобный взгляд. – А я что, рубленая редиска?

– Это дела госпожи Вестергард, – обрывает ее жалобы Нина. – Если тебе так хочется томиться по этому поводу, Дорит может засунуть тебя в кастрюлю.

Вот так, всего три часа спустя, мы с Лильян у себя в комнате переодеваемся к неожиданному выезду в свет вместе с Вестергардами. Лильян мурлычет себе под нос, натягивая платье цвета меда, согретого солнцем, а потом набрасывает на плечи ярко-красный плащ. Я тоже надеваю платье. Когда-то оно было зеленым, но теперь выцвело и напоминает скорее ряску в стоячем пруду. Лильян помогает мне застегнуть пуговицы на спине. Я уже спускаюсь по лестнице, когда замечаю, что платье начинает меняться прямо у меня на глазах. По нему распространяется глубокий, как у драгоценного камня, синевато-зеленый цвет, как будто Лильян плеснула мне на юбку краской.

– Хм, так намного лучше, – одобрительно говорит она, когда мы доходим до нижней площадки, и оборачивается, чтобы оценить свою работу. Потом кружится перед слугами, сидящими вокруг стола и взирающими на нас с разной степенью восторга и зависти.

– Если я не вернусь, – бросает Лильян через плечо, – значит, сбежала с красавцем-танцовщиком, а все свои вещи завещала Якобу!

– Барышня Даль! – возмущенно рычит Нина. Я ловлю на себе взгляд Якоба как раз в тот момент, когда сине-зеленый оттенок почти достигает подола моего платья. Якоб встает из-за стола и провожает нас до двери.

– Не позволь ей действительно сбежать с танцовщиком, – говорит он, прислоняясь к дверному косяку.

– Не позволю. Обещаю.

Я смотрю на него краем глаза, когда завязываю ленты своего капора под подбородком.

– Выглядишь мило, – негромко замечает он. Жаркая дрожь пробегает по моему телу, после чего Якоб поворачивается и уходит.

Возле дома ждет Ева, одетая в новый плащ с золотой вышивкой по рукавам, и из-под него выглядывает расшитый серебряным бисером подол ее парадного платья. Она выглядит невероятно элегантной и внезапно более взрослой, как будто надела фамилию Вестергардов, точно волшебный наряд, и сделалась в нем кем-то другим.

– Я люблю это платье, Марит, – говорит она, подбирая подол плаща, чтобы серебристая вышивка была лучше видна, – и тебя за то, что его сшила!

А потом она перешагивает заметенную снегом дорожку и обнимает меня.

«А ты вообще помнишь свою маму? – когда-то шептали мы друг другу в темноте, когда остальные сироты засыпали. – Помнишь, как пахло у вас дома?»

Я бросаю поверх ее плеча взгляд на Хелену, на ее починенный плащ, чернильными складками ниспадающий поверх платья, которое я создала магией. Щеки Хелены нарумянены, губы глубокого алого цвета, и от нее, словно от цветка, исходит запах нарциссов и гелиотропов. По ее напряженной позе я понимаю, что она слышала слова Евы, обращенные ко мне, одной из ее служанок, в то время как сама Хелена и ее приемная дочь, скорее всего, еще не говорили друг другу подобных слов.

– А я тебя, – шепчу я, коротко, но искренне обнимая Еву в ответ, и резко отстраняюсь. Наверное, слишком резко. На миг лицо Евы становится хмурым, но потом это выражение исчезает, и она запрыгивает в карету.

По пути мы все молчим, предвкушая грядущее развлечение и глядя на небо, уже окрашенное в сумеречные тона. Ева непрестанно улыбается и чуть-чуть дрожит.

– Тебе холодно? – спрашивает Хелена и наклоняется, чтобы придвинуть жаровню ближе к ее ногам.

– Нет. Просто волнуюсь, – отвечает Ева. Она вдыхает воздух так, будто это сладкий сироп.

– Я наняла тебе наставника, чтобы он учил тебя, – продолжает Хелена. – Но учить тебя танцевать буду сама. – Она выпрямляется. – Едва я увидела, как ты танцуешь в тот день в «Мельнице», сразу разглядела в тебе чистый талант. То, чему нельзя научить, оно просто есть. Это редкая драгоценность, Ева, и эта драгоценность у тебя есть, так же, как и у меня. Ты когда-нибудь танцевала на пуантах?

– Нет, – отвечает Ева.

– Я научу тебя этому, как только ты освоишь правильную технику танца. И… – Хелена подается вперед, – если захочешь, еще многому помимо этого.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Ева. Впереди уже блестят огнями городские окраины, и газовые фонари свисают со столбов, точно светящиеся плоды с веток деревьев. Дальний звон церковных колоколов слышен даже сквозь перестук лошадиных копыт, а брусчатка блестит от растаявшего снега.

– Танец на пуантах сейчас – это просто приседать и выпрямляться, вверх-вниз, вверх-вниз, – объясняет Хелена, сгибая и выпрямляя запястья. – Но я знаю, что эта техника танца расширяется, в ней появляются новые па. В Италии, в России. Прыжки и повороты, пируэты, фуэте… Датский балет больше заинтересован в показе мужских танцев, но ведь мы можем сделать куда больше. Мне нравится расширять границы привычного.

– Мне бы тоже этого хотелось, – медленно произносит Ева. – Но… я, конечно же, никогда не буду танцевать на сцене, – на лице ее появляется странное выражение и тут же исчезает. – Я совсем не похожа на этих балерин.

Внутри у меня все сжимается. Мы едем к Королевской Новой площади, и улицы Копенгагена становятся все шире по мере приближения к центру. А я вспоминаю, как мясник в Карлслунде разговаривал с кем-то прямо через голову Евы, когда она обратилась к нему: он притворялся, будто ее вообще здесь нет. Большинство кандидатов в приемные родители даже не смотрели на нее лишний раз, зато некоторые глазели слишком долго. А два года назад, одним холодным утром, какой-то мужчина подковылял к Еве на улице и, обдавая ее нечистым дыханием, потребовал от нее предъявить какие-то «бумаги об освобождении». И сейчас, слыша, как она произносит такие слова, точно они непреложный факт, я гадаю, сколько было таких моментов, о которых она мне не рассказывала. Моментов, которые я не видела. И она несла этот груз в одиночку.

– Ты из Вест-Индии, да? – спрашивает Хелена.

Ева водит пальцем по вышивке на своем плаще.

– Моя мать была оттуда. Я даже не знаю, с какого именно из островов. Она была служанкой в доме одной семьи, их фамилия Анкерсы, – ее голос падает до шепота, как будто она сознается в чем-то на исповеди: – Я никогда не знала, кто был мой отец.

– А я могу в лучшем случае сказать, что моим отцом был некий безымянный и безликий датчанин, – отвечает Хелена, поправляя свои перчатки. – А моя мать была с Санта-Круса.

Ева потрясенно глядит на нее огромными и темными, словно озера, глазами. По тому, как Лильян изо всех сил старается сделать вид, будто не прислушивается к разговору, я понимаю: она тоже этого не знала. Теперь я смотрю на Хелену более пристально. Смуглая кожа, темные глаза. Эту часть истории я никогда не слышала.

– Я не знала, – говорит Ева. Никогда не видела на ее лице подобного выражения. Но теперь до меня доходит, что Несс, должно быть, знала. И теперь лучше понимаю, почему она в тот день пригласила Хелену приехать и посмотреть Евин танец.

– Да. Что ж, немногие это знают. Я припудривала кожу и вела свою игру, – лицо Хелены остается бесстрастным, когда она достает из своей сумки балетную туфельку, сшитую из нежно-розового атласа, носок у нее квадратный и жесткий, словно шкатулочка, и укреплен полотняной нашивкой. – Я вела эту игру достаточно долго и поднялась достаточно высоко, чтобы теперь, возможно, суметь изменить многое. Ты когда-нибудь слышала о девушке по имени Мария Тальони?

Ева кивает:

– Конечно. Она первой в мире среди балерин начала танцевать на пуантах.

– Да, и было это менее пятидесяти лет назад. Понимаешь, балет выглядит неизменным, но на самом деле он постоянно развивается. В семнадцатом веке женщинам едва-едва позволили танцевать на сцене. Столетие назад у балетных туфель были каблуки. Балерины танцевали в тяжелых платьях с многослойными юбками, в которых было почти невозможно выполнять прыжки. Но потом отец Марии Тальони создал стиль костюма, невиданный прежде: легкий, воздушный и романтичный, – она бросает взгляд на меня, и я наконец понимаю, почему в тот день в Карлслунде она предложила мне работу. Что именно она увидела, когда смотрела на нас с Евой вместе. – Это платье не доходило Марии до лодыжек, у него не было даже рукавов. Но отец обучал Марию, разрабатывал хореографию и костюмы, подчеркивавшие ее сильные стороны. И они вместе решили рискнуть.

Хелена протягивает Еве туфельку, и та принимает ее, не поднимая взгляда. В глубокой задумчивости она обводит пальцем атласные изгибы.

– У него было умение предвидеть, а у нее был талант, и вместе они совершили переворот в балете, – продолжает Хелена. – Я тоже хочу это сделать – развивать балет, менять его внешний вид. И внешний вид балерин тоже, – она слегка улыбается Еве. – К тому времени, как Марии Тальони предложили контракт в России, она стала настолько популярной, что ее пуанты были проданы за двести рублей, а затем их сварили в соусе и подали балеринам-ученицам на обед.

Ева молчит, а потом тихо спрашивает:

– А если я не хочу, чтобы кто-то ел мою обувь?

Мне очень хочется взять ее сейчас за руку, но вместо меня это делает Хелена.

– И это правильно, – мягко говорит она. – Послушай меня, Ева. Тебе даже не обязательно танцевать, если ты этого не желаешь. Я просто хочу, чтобы у тебя был выбор.

Ева наконец-то поднимает взгляд и замечает:

– Что ж, могу поспорить, что если кто-то и может сделать мои туфли вкусными, то это Дорит.

Хелена смеется по-настоящему, и от этого возникает ощущение, будто их с Евой связывает что-то незримое и в то же время вполне осязаемое. И это происходит прямо у меня на глазах, вызывая у меня укол грусти и ревности, как будто я вышла из повозки, а они вместе поехали дальше, куда-то, куда я всегда мечтала попасть, но никогда там не бывала.

А потом наша карета останавливается перед колоннами Королевского Датского театра, и двери распахиваются. Воздух пахнет морской солью и сладким дымом кедрового дерева, огни театра ярко сияют, и, как только Хелена ступает на мостовую, ее сразу же окружает толпа.

* * *

Хелена увлекает Еву ко входу в театр, а та через каждые несколько шагов украдкой оглядывается на меня, дабы убедиться, что я не отстала. Мы окружены массой людей, одетых в изящные наряды, и меня ошеломляют запахи надушенного бархата, сигарного дыма и помады для волос, множество голосов… На этот раз я отмечаю, что многие задерживают взгляд на Еве и тихонько перешептываются, пока Хелена ведет ее через толпу. Едва мы входим в фойе, нас мгновенно окутывает мягкое тепло.

– Этот театр слишком мал для Копенгагена, – хмыкает кто-то, – и уже есть планы на постройку нового.

Однако я никогда не бывала в таком огромном здании, подобном собору из мрамора и золота, и все это увешано бархатными драпировками. Когда мы с Лильян пробиваемся к «черному» партеру вместе с другими слугами и прочими людьми низших сословий, нам везет, и мы находим места на одной из немногих скамей.

Ева и Хелена устраиваются выше нас, в раззолоченной ложе. Чем выше я поднимаю взгляд по ярусам, тем изысканнее становятся ткани, из которых пошита одежда зрителей, тем крупнее камни в драгоценностях, которые они носят. Все зрители разом встают на ноги, когда распорядитель объявляет о прибытии правящего семейства:

– Его королевское величество король Кристиан IX и королева Луиза!

Мое сердце подпрыгивает куда-то в горло, когда входят король и королева Дании, сопровождаемые гвардией. Лильян, стоящая рядом со мной, вытягивает шею, чтобы лучше видеть. Свет падает на кулон с гербом, висящий на шее у Евы. Она стоит рядом с Филиппом Вестергардом, в десяти шагах от короля и королевы Дании.

Пропасть между нами становится все шире.

«Я боюсь, что в моих волосах поселятся летучие мыши», – прошептала она мне однажды ночью в «Мельнице», когда проснулась с криком после приснившегося ей кошмара.

«А я боюсь утонуть», – ответила я ей, сплетая наши пальцы. Мы никогда не говорили о страхах, которые разделяли, но которые не называли вслух:

«Я боюсь, что меня никто не выберет».

«Я боюсь умереть в одиночестве».

Лицо Хелены напоминает неподвижную маску, когда Филипп склоняется к ней поверх головы Евы и что-то шепчет на ухо. И мне отнюдь не становится спокойнее, когда двери со стуком закрываются и свет начинает мерцать и гаснуть. Театр окутывает темнота, плотная, словно бархат. Я больше не вижу Еву, и сердце мое на миг замирает. Неожиданно со стороны оркестра раскатываются волны музыки, оглушающие меня звоном меди. Занавес поднимается, и под простую, зловещую мелодию скрипки на сцене появляется балерина. Направленный свет выхватывает каждый сверкающий камень на ее канареечно-желтом корсаже, укрепленном китовым усом и поддерживающим пышную многослойную юбку. Зрители низших сословий вокруг нас не сводят взглядов со сцены, полностью захваченные танцами, но я рассматриваю платье балерины. Для меня тело танцовщицы – словно дыхание, оживляющее наряд, как только она надевает его.

Мы с Лильян молча созерцаем выступление, пока сам воздух не приходит в движение. Крошечные кусочки бумаги падают со стропил, создавая настоящую метель. Бумажный снег сугробами заваливает сцену, и сквозь эту пургу в идеальной гармонии движется строй танцовщиц в туфельках из серебристого атласа. Зрители ахают от восторга и аплодируют. Просто крошечные кусочки бумаги, обычные люди в одежде из обычной ткани, но, когда я смотрю на это, моя кожа покрывается мурашками, а волосы на затылке шевелятся. Я дрожу от восхищения перед чистой, неземной красотой, которая разворачивается прямо у меня на глазах.

– Ты это чувствуешь? – шепчет Лильян, и я понимаю, что острый холодок удовольствия ощущается точно так же, как в те первые моменты, когда я взываю к своей магии. Лильян обводит взглядом зрителей, их завороженные лица обращены к сцене, точно цветы к солнцу.

– Даже люди, не владеющие магией, могут чувствовать это. Когда что-то настолько жутко-прекрасно, – шепчет она мне на ухо, – когда кто-то берет идеальную ноту или танцует так невероятно, или играет музыку, от которой у тебя дрожь по всему телу…

– Да, – бормочу я в ответ. – При этом ты чувствуешь магию всей кожей.

Я поворачиваюсь и смотрю на Еву, ее темные глаза отражают свет. Но в следующий раз, когда поднимаю взгляд на ложу, то замечаю, что Филипп смотрит на меня. Я привлекла его внимание тем, что слишком часто оглядывалась на них, поэтому отворачиваюсь так быстро, как только могу, и пригибаюсь, стараясь стать незаметной. В течение всего остального вечера я не осмеливаюсь обратить взор в ту сторону. Но во время того, последнего взгляда, брошенного мною вверх, я видела выражение лиц Хелены и Евы. Обе они смотрели на сцену с жаждой. Хелена – потому что видела свое прошлое. Ева – потому что видела будущее.

* * *

После того как занавес опускается, аплодисменты взмывают к самым потолочным балкам, словно птицы, бьющие крыльями, а в открытые двери проникает холодный воздух.

– Идем, – говорит Лильян, и я осмеливаюсь бросить еще один взгляд в сторону верхних лож. Филипп больше не смотрит на меня. Он беседует с человеком, сидящим рядом с ним и сжимающим в длинных худых пальцах шляпу-цилиндр. У него впалые щеки, высокий лоб и длинный нос, а волосы кольцами завиваются вокруг ушей.

В голове у меня эхом отдается предупреждение Якоба: «Будь осторожна». Я сглатываю и следую за Лильян, неожиданно радуясь тому, что она здесь, вместе со мной.

– Кто этот человек, который разговаривает с Филиппом Вестергардом? – спрашиваю я, когда мы пробиваемся навстречу людскому потоку, стремящемуся вниз по лестнице. Кругом раздаются восторженные голоса и смех.

– Это Ганс Кристиан Андерсен, – отвечает Лильян. – Писатель-сказочник.

Я словно опять слышу голос отца, читающий нам «Новые сказки». «Папа, – думаю я со сжимающимся сердцем, – вот человек, чьи слова ты доносил до нас, и теперь тебя нет, а он здесь, рядом».

Гвардейцы в высоких медвежьих шапках и синих мундирах приглядываются к нам с Лильян, когда мы подходим ближе к ложе, где находится королевское семейство. Сердце мое замирает, когда я окидываю взглядом всех этих людей. Филипп и Хелена Вестергарды. Ганс Кристиан Андерсен. Правящее семейство Дании. Хелена восстала из пепла сиротства, забрала Еву из «Мельницы» и поместила ее сюда, рядом с королевой. Хелена – словно невероятная игла, ведущая Еву – и меня тоже – сквозь ткань сословий, которую та ни за что не смогла бы пронизать сама. Хелена сшивает нас, таких разных, воедино.

– Мы подождем здесь, – шепчет Лильян, утаскивая меня в темный уголок.

– В Париже есть более выдающиеся танцовщицы, чем у нас, больше декораций и невероятных эффектов, подчеркивающих танец, но подобное богатство истинно поэтической балетной композиции, которое дарит нам Бурнонвиль, есть только в Копенгагене, – рассуждает вслух господин Андерсен, указывая на сидящего рядом мужчину. Видимо, это Август Бурнонвиль, балетмейстер и хореограф. У него весьма выдающийся нос, а темные волосы зачесаны на косой пробор.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации