Текст книги "Все, что мы хотели"

– Не думаю, что ты меня ненавидишь, – пробубнил я, набив рот жареным рисом с креветкой. Лила отложила палочки и посмотрела на меня.

– Именно сейчас я тебя просто ненавижу, папа.

Уточнение – именно сейчас — меня немного успокоило, и я сказал, что это пройдёт.

– Нет, не пройдёт. Я нисколько не сержусь на то, что ты влез в мой телефон – хотя это тоже дерьмово. – Она сделала паузу, очевидно, ожидая совета следить за языком, и когда его не последовало, продолжала:

– Но за такое я тебя никогда не прощу. Это моё дело, а не твоё. Я тебя просила — я тебя умоляла не вмешиваться. Не рассказывать всей школе…

– Мистер Квортерман и так знал, Лила, – сказал я.

– Какая разница. Я просила тебя не раздувать скандал… но ты всё равно раздул. Ты просто разрушил мою жизнь.

Я посоветовал ей не драматизировать.

– Я не драматизирую. Ты знаешь, насколько хуже всё стало из-за тебя? – спросила она. – Такая хрень постоянно творится в школе. Потом это всё просто… сотрётся.

– Фото не сотрётся.

– Ты понял, что я имею в виду, пап! Жизнь не стоит на месте. Но из-за тебя все зациклились на этом фото. И все его видели! Вообще все! А Финча Браунинга могут исключить!

– Вот и хорошо. Рад слышать. Так ему и надо.

– Что? Нет, папа. Если его исключат, он не поступит в Принстон.

– В Принстон? – спросил я с отвращением. – Этот засранец собрался в Принстон?

– О господи, папа! – закричала она. – Ты не понимаешь!

– Нет, это ты не понимаешь, – ответил я, думая, до чего же она сейчас похожа на мать. Глаза Лилы всегда напоминали мне о Беатриз, но когда она злилась, была похожа на неё один в один. Я имел неосторожность сказать ей об этом и тут же пожалел. В такой кипучей смеси только этого и недоставало.

– Забавно, что ты вспомнил маму, – сказала она, скрестив руки и с вызовом глядя на меня.

– И почему же?

– Потому что я говорила с ней об этом.

– Да ну? – буркнул я. – И как себя чувствует наша мамочка? Записала альбом? Получила кучу главных ролей? Третий раз выходит замуж?

– Да. Два пункта из трёх. У неё всё хорошо. Очень хорошо.

– Отлично, – сказал я. – Просто супер.

– Да. Приглашала меня в гости.

– А где она сейчас? – спросил я, хотя и знал, что она в Рио, судя по обратному адресу, нацарапанному на открытке, которая валялась в комнате Лилы.

– В Бразилии, – подтвердила Лила.

– Хорошо. Но у тебя нет паспорта. И оплачивать эту поездку я не буду.

– Над паспортом я сейчас работаю. А билет купит мама, она так сказала.

Я невесело рассмеялся.

– Правда? Очень мило с её стороны. Скажи ей, что с финансовой поддержкой она опоздала лет на десять. – Я поднялся и понёс посуду в раковину.

Лила ничего не ответила, и я расстроился ещё больше.

– Эй, у меня отличная идея! – сказал я, возвращаясь за стол. – Может, отправишься к ней на всё лето? Раз уж твоя жизнь здесь разрушена и ты меня ненавидишь.

Я не хотел говорить эти слова – нисколько! – и пожалел о них, едва они сорвались у меня с языка, прежде чем увидел боль в глазах Лилы.

– Хорошее предложение, пап. – Она кивнула. – Спасибо, что разрешил. Так и скажу маме.

– Потрясающе! – воскликнул я, выходя из кухни. – Только сначала помой посуду. Мне осточертело делать всё самому.

Глава восьмая
Нина

– Как, по-твоему, всё прошло? – шёпотом спросил Кирк, когда мы шли к парковке после встречи с Уолтером.

– Ужасно, – ответила я, хотя этого слова было недостаточно, чтобы описать глубочайшее разочарование, граничащее с ощущением полной безысходности.

– Да вообще. Пафосный, как чёрт. Напыщенный, самодовольный… типичный либерал, – пробормотал Кирк, зашагав быстрее.

– Что? – изумилась я, хотя после всего пережитого меня, казалось, уже ничего не могло удивить.

– Уолт, – уточнил Кирк. – Он просто отвратителен.

Я ускорила шаг в такт его размашистой, сердитой походке.

– Не Уолт, а Уолтер.

– Да какая разница.

– И судить будут не Уолтера, а Финча.

– Ну, пока не судят, – сказал Кирк, когда мы дошли до машин.

– Но будут… думаю, это очевидно. – Я открыла дверь, положила сумочку на пассажирское сиденье и посмотрела мужу в глаза.

– Да, – ответил Кирк. – И это дерьмово. Квортерман уже сделал свои выводы. Хотя как директор он должен придерживаться нейтральной позиции. Финч – тоже его ученик. И к тому же свой.

Своими называли детей, поступивших в Виндзор сразу после детского сада – это отличало их от тех, кто перешёл сюда в средних или старших классах. Я всегда гордилась, что Финч в числе первых – это давало некую особую причастность, но когда услышала эти слова в таком контексте, меня покоробило. Смысл был ясен – Финч больше связан с Виндзором, чем Лила, и это даёт ему особые преференции.

– Верно. Но у него нет оправданий. Никаких, – сказала я. – Это, кажется, очевидно.

– Хорошо, Нина, – ответил Кирк. – У него нет оправданий. Но он признался и извинился. И за такое не исключают. Тем более после стольких лет безупречного поведения. Это всего лишь одна глупая ошибка.

– Думаю, другие с тобой не согласятся, – сказала я, задавшись вопросом, что же Кирк полагает заслуживающим исключения. На мой взгляд, поступок Финча был хуже списывания на экзамене, пьянства на территории школы или участия в драке – исключение полагалось за всё вышеперечисленное. – И не мы решаем. Решает Виндзор.

– Ну, я не позволю, чтобы судьба Финча была в руках кучки полоумных левацких академиков.

Я закусила губу, села в машину, чувствуя на себе взгляд мужа, побуждающий ответить.

– Не думаю, чтобы у тебя был выбор, – наконец сказала я, подняв на него глаза.

Одно из любимых заблуждений Кирка – считать, что всё находится под его контролем, и хотя прежде эта черта казалась мне привлекательной, теперь я чувствовала к ней едва ли не отвращение. Я собиралась закрыть дверь машины, но Кирк придержал её рукой.

– Можно тебя попросить?

Я приподняла брови.

– Ничего не делай… никому не говори. Даже Мелани.

– Мелани и так знает, – сказала я, вспоминая наши бесконечные разговоры с того субботнего вечера. Отчасти она чувствовала виноватой в случившемся и себя, а ещё волновалась, что вся эта история может сказаться на её сыне. Ведь это Бью устроил вечеринку, а они с Тоддом, сами того не желая, оплатили алкоголь.

– Да, но ведь о нашем сегодняшнем разговоре она не знает, верно?

– Нет, – сказала я. – Но уверена, может позвонить и спросить.

– Ладно. Пусть спрашивает. Только не особо распространяйся… За дело берусь я.

Я чуть было не спросила, что в его понимании значит браться за дело, но мне казалось, я и так поняла. В следующие двадцать четыре часа Кирк обзвонит всех своих знакомых юристов и придумает оправдания, которые не позволят процессу двинуться дальше. Потом позвонит отцу Лилы, попросит его встретиться «как мужчина с мужчиной» и найдёт способ убедить его «оставить всё как есть». Скажет, что такой вариант – «в обоюдных интересах».

Спустя двадцать минут я вернулась домой, где было непривычно тихо. В любой другой день по нашей территории непременно кто-нибудь шатался. Ремонтники и ландшафтные дизайнеры, чистильщики бассейна и инструкторы по пилатесу, наш шеф-повар Трой или, во всяком случае, Жуана, помощница по дому, которая была с нами всегда, и даже когда мы жили в Бельмонте, наведывалась к нам раз в неделю.

Но сегодня не было никого, и мне предстояло убить больше часа, прежде чем Финч вернётся из школы. Непривычное одиночество вызвало во мне облегчение и вместе с тем панику. Я бросила сумку в кухне, хотела приготовить себе поесть, но аппетита не было. Поэтому я пошла в свой кабинет, служивший комнатой для прислуги в двадцатые годы, когда был построен дом. Здесь я отвечала на письма, занималась благотворительностью и онлайн-шопингом.

Сидя за встроенным столом, я смотрела в окно на залитый солнцем двор, где росли вечнозелёные кустарники и голубые гортензии. Вид был прекрасен и всегда дарил мне хорошее настроение, особенно в это время года. Но сегодня он принёс только боль.

Опустив римские шторы, я смотрела на стол в поисках того, на что бы отвлечься. Я обожала всё записывать в блокноты. В третий раз за сегодня открыла ежедневник, хотя уже знала, что на сегодня ничего не запланировано – это было так же странно, как и пустой дом. Закрыла кожаную книжечку, стала разглядывать коробку с канцелярскими принадлежностями, думая о том, что надо бы написать давно опоздавшее благодарственное письмо и ещё более опоздавшее письмо, выражающее соболезнования. Но сил не хватало ни на то, ни на другое, поэтому я поднялась и стала безо всякой цели бродить по дому. Все комнаты были безупречно убраны, сияли кристальной чистотой. Паркет блестел. Диванные подушки были взбиты и аккуратно расставлены. Пышно цветущие орхидеи стояли на чайных столиках трёх комнат. Я мысленно пообещала себе поблагодарить Жуану – что делала недостаточно часто – за работу и внимание к деталям. Наш дом являл безупречный вкус.

Но как и вид из окна кабинета, наш красивый дом сегодня лишь нагонял на меня тоску. Всё это показалось мне фарсом, и, проходя мимо бара, я внезапно захотела взять с подсвеченной полки кусочек хрусталя и запустить им в мраморный камин, как делали герои фильмов, когда были чем-то расстроены. Но, на мой взгляд, недолгое моральное удовлетворение не могло сравниться с необходимостью всё это убирать. Не говоря уже о возможном риске пораниться. Хотя, опять же, поездка в больницу поможет мне отвлечься, подумала я, вертя в руках бокал для вина.

– Не глупи, – сказала я вслух, опуская руки. Повернулась и побрела по коридору в главную спальню, пристроенную уже в восьмидесятых. Огляделась, задержалась взглядом на белой бархатной кушетке, которую приобрела в магазине «Деко» в Майами. Конечно, безумие столько тратить на несчастный стул, как бы он ни назывался, но я пообещала себе, что буду каждое утро сидеть на этой кушетке, читать или медитировать. К сожалению, это оказалось не так – я всегда была слишком занята, но сейчас я села на кушетку и задумалась о Кирке, о том, что он за человек. Как он мог с такой лёгкостью закрыть глаза на то, как Финч поступил с Лилой? Неужели он всегда такой был? Я сомневалась, но если не всегда – когда он успел измениться? Почему я раньше не замечала? Что ещё я упустила?

Я думала о том, как много времени мой муж проводил в разъездах, как редко мы оставались одни. У меня не было причин полагать, что он мне изменяет, и к тому же он слишком много времени уделял работе, чтобы хватало ещё и на интрижку. Но всё же я предположила процентов на двадцать, что он может быть мне неверен. Потом задумалась и подняла до тридцати. Возможно, это стало следствием общения с лучшей подругой – юристом.

Вот уже несколько дней мы с Джули не общались даже по переписке. Для нас это был довольно длительный перерыв, и я вынуждена была себе признаться, что избегаю её, во всяком случае на подсознательном уровне. Мне страшно было рассказать ей, что сделал Финч. Не то чтобы она была святошей. Нет, у неё были очень высокие моральные принципы, но при этом она меньше, чем кто бы то ни было из моих знакомых, стремилась кого-то осуждать. Но если уж осуждала, то открыто. Она была такой ещё в седьмом классе. За столько лет её прямолинейность не раз становилась причиной наших ссор, когда она задевала мои чувства. Но я ценила нашу нефильтрованную дружбу и считала, что друзья познаются именно так. Это лучше, чем безудержное восхищение. Есть ли у вас человек, в котором отражаются, как в зеркале, все ваши достоинства и недостатки? Для меня таким человеком всегда была Джули.

Узнав о поступлении Финча в Принстон, я сразу же позвонила ей, уверенная, что с её стороны не будет ни зависти, ни чувства соперничества. Я знала, что смогу довериться ей и теперь. Поэтому принесла из кухни телефон, вновь села на кушетку и набрала номер подруги.

Джули ответила не сразу. Она тяжело дышала, будто пробежалась по этажам – или, что более вероятно, по коридору своей небольшой юридической фирмы.

– Привет. Ты можешь говорить? – спросила я, отчасти надеясь, что нет. Мне внезапно расхотелось делиться всем этим, когда и без того было паршиво.

– Да, – сказала она. – Я читала отчёт частного детектива. Это что-то с чем-то.

– Твоего детектива?

– К несчастью, нет. Другой стороны, – сказала она со вздохом. – Я представляю интересы жены.

– А я её знаю? – спросила я, хотя знала, что правила запрещают ей распространять личную информацию.

– Вряд ли. Она моложе нас. Ей чуть за тридцать… В общем, она решила, что заняться сексом со своим женатым бойфрендом прямо на парковке «Уолмарта»[13]13
  Американская компания, управляющая крупнейшей в мире сетью оптовой и розничной торговли.


[Закрыть] – отличная идея.

– О господи! И на фото всё видно? – спросила я, отчасти из любопытства, отчасти из странной радости, что не только моя жизнь перевернулась с ног на голову.

– Ага, – ответила Джули. – Камера просто отличная.

Я глубоко вздохнула и сказала:

– Ужас какой. И кстати, если речь о скандальных фото… должна тебе сообщить кое-то неприятное.

– Ой-ой. Что стряслось?

– У Финча проблемы, – ответила я. Желудок вновь скрутило, голова раскалывалась. – У тебя есть свободная минутка? Долго рассказывать…

– Да. Даже пара минут. Повиси пока, я дверь закрою.

Через несколько секунд она вернулась и спросила:

– Так что случилось?

Я прокашлялась и рассказала ей всё, начиная с того момента, как Кэти в дамской комнате показала мне фотографию, и заканчивая нашим с Кирком разговором на парковке Виндзора. Она несколько раз перебила меня, чтобы задать вопросы – по существу, как и пристало юристу. Когда я закончила, она сказала:

– Окей. Перешли мне фото.

– Зачем? – спросила я, уверенная, что достаточно подробно её описала.

– Мне нужно её увидеть, – ответила Джули, – чтобы оценить всю ситуацию. Перешли, ладно?

Приказ, как и её тон, был строгим, граничащим с резкостью, но в то же время это успокаивало. В нашей дружбе Джули всегда выступала в роли вожака, что я особенно ценила в тяжёлые моменты.

Поэтому я подчинилась. Сбросила звонок и смотрела на фото, ожидая ответа. Она очень долго не перезванивала, и я начала тревожиться – может быть, фото не дошло или ей нужно много времени, чтобы всё обдумать. Но наконец телефон зазвонил.

– Да, я видела, – сказала она, когда я ответила.

– И? – Я старалась держать себя в руках как могла.

– Всё очень плохо, Нина.

– Я знаю. – Мои глаза вновь наполнились слезами, и я не знала, от стыда это или от тревоги за сына.

На другом конце провода повисла тишина – что было странно для нас обеих. Во всяком случае, тишина, которая ощущалась как неловкая. В конце концов, прокашлявшись, Джули сказала:

– Не могу поверить, что Финч так поступил… Он всегда был таким добрым мальчиком…

Я услышала в её голосе напряжение, и слёзы полились с новой силой. Мне вспомнилось, как много времени мы проводили втроём, когда Финч был маленьким. Я приезжала в Бристоль по меньшей мере раз в месяц, когда поездки Кирка длились больше двух дней, и хотя жили у родителей, Финч всегда настойчиво требовал встречи с тётей Джули. Она тогда отчаянно боролась с бесплодием – и однажды призналась мне, что Финч её успокаивает. Что если у неё не будет детей, ей легче оттого, что у неё есть крёстный сын. Вот какой сильной была их связь.

Даже когда спустя пять лет появились на свет её дочери-близняшки, Пейдж и Риз, мы по-прежнему всегда были на связи и непременно каждое лето на недельку выбирались к морю. Финч был очень мил с девочками, часы напролёт терпеливо играл с ними в песочек, строил замки, рыл ямки и позволял себя закапывать, хотя ему гораздо больше хотелось покататься на сёрфе.

Я спросила, как она поступила бы, если бы такое случилось с её девочками. Она помолчала, потом ответила:

– Они только в седьмом классе. Я такого даже представить не могу… пока.

– Можешь, – сказала я, потому что помимо других достоинств Джули обладала богатым воображением, порождённым высокой способностью к эмпатии.

– Ладно, постараюсь. – Она вздохнула. – Я бы… подвесила его за яйца.

Её ответ был как удар в живот, но я знала – так оно и есть. Мне стало ещё страшнее при мысли о том, какие последствия могут быть у этой истории за пределами Виндзора.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила я.

– Я подала бы в суд, – отрезала она, как мне показалось, со злостью. Злилась ли она на меня, на Финча? Или просто злилась на то, что так поступили с девушкой?

– А что в таких случаях может постановить суд? – спросила я осторожно.

Прокашлявшись, она ответила:

– В Теннесси вышел новый закон. В прошлом году. Закон о сексэмэсках… Лицо, рассылающее оскорбительные сообщения сексуального характера, признаётся злоумышленником, или, если речь о детской порнографии, лицом, совершившим половое преступление. Этот человек вносится в реестр сексуальных преступников вплоть до достижения двадцатипятилетнего возраста. Информация об этом должна будет прилагаться ко всем заявлениям о приёме в учебное заведение или на работу.

Я рыдала в голос. Я была не в силах говорить.

– Мне очень жаль, Нина, – сказала Джули.

– Я знаю, – с трудом выдавила я, надеясь, что она не сможет понять, до какой степени мне плохо.

– Ну, разумеется, Адам постарался бы меня отговорить… – продолжала она. Её супруг, невозмутимый боец пожарной команды, по случайному стечению обстоятельств дружил с моим бойфрендом школьных времён, Тедди, теперь служившим в полиции.

– Почему ты так решила?

– Не знаю. Но мне кажется, он сказал бы – пусть школа с этим разбирается. Вообще, я уверена, дело не пойдёт в суд. Учитывая, сколько вы, ребята, платите за учёбу… Мне кажется, папа девочки доверился школе.

– Может быть, – сказала я. Джули вздохнула и спросила:

– Финч уже извинился перед ней?

– Нет. Пока нет.

– Обязательно нужно.

– Я знаю. Что ещё, ты считаешь, нужно сделать?

– Ну… надо подумать… Если бы кто-то из моих девочек так поступил с одноклассницей… – размышляла она вслух.

– Они бы так не поступили, – сказала я. Дочери Джули не имели ни малейшей склонности к подобным гадостям.

– Да… но никогда не угадаешь, – ответила она. Весьма благородное утверждение. Я видела, как она хватается за соломинку, пытаясь меня успокоить. – Ну… я не знаю, как бы мы поступили… Но я знаю, что мы не пытались бы их отмазать.

Я напряглась.

– Джули, мы не пытаемся отмазать Финча.

– Да ну? – Её голос был полон скепсиса. – Тогда зачем же Кирк звонит отцу девочки?

– Ну, во-первых, чтобы извиниться, – сказала я, уже жалея, что рассказала ей об этом – во всяком случае, о намерениях Кирка точно не стоило. Если уж на то пошло, он не обещал мне ничего конкретного. Может, в самом деле хотел извиниться, и всё.

– А во-вторых?

– Не знаю, – ответила я.

Вновь повисла тишина.

– Что ж, – наконец сказала Джули. – Это большая развилка на пути Финча… Я понимаю, для Кирка важнее всего Принстон… но на карту ставится гораздо большее.

Я ясно понимала, к чему она клонит, но слышать её слова всё равно было больно и к тому же немного обидно. Она могла быть очень жёсткой, особенно когда дело касалось Кирка.

– Уверена, всё обойдётся, – выдавила я наконец.

Если она и заметила напряжение в моём голосе, то вида не подала.

– Сомневаюсь, что такие ситуации могут просто «обойтись», – начала она. – И, может быть, не стоит этого говорить, но…

– Тогда не говори, – выпалила я. – Иногда лучше смолчать.

За всю нашу дружбу мы ни разу не общались в таком тоне, но ведь сейчас ей совсем с другой стороны открылся характер моего единственного сына. Её крёстного сына. По ряду причин проще было думать об этом, чем о том, что его характер совсем с другой стороны открылся и мне.

– Хорошо, – сказала она чуть мягче, но без малейшего сожаления.

Я сказала ей, что мне пора идти, и поблагодарила за совет.

– Обращайся, – ответила она. – В любое время.

Глава девятая
Том

В понедельник вечером, когда я мыл посуду, мне позвонили со скрытого номера. Я отчего-то почувствовал, что нужно ответить, и незнакомый мужской голос спросил:

– Добрый вечер, это Томас Вольп?

– Да. Это Том, – ответил я, оторвавшись от тарелок.

– Здравствуйте, Том, – сказал мужчина. – Это Кирк Браунинг, отец Финча. – Какое-то время я не мог вымолвить ни слова. –   Алло? – спросил он. – Вы на связи?

– Да. На связи. Что я могу для вас сделать? – Свободная рука сама собой сжалась в кулак. Его ответ был быстрым и ясным:

– Дело не в том, что вы можете сделать для меня. Это я хочу сделать что-нибудь для вас. Я хочу исправить то, что испортил мой сын.

– Хм, – сказал я, – вряд ли это возможно.

– Да. Я понимаю, случай трудный, но может быть, мы могли бы встретиться и поговорить?

Я хотел было ответить – нет, он не скажет мне ничего, что я пожелал бы услышать, и мне тоже нечего ему сказать. Но потом подумал – вообще-то есть что.

– Хорошо. Ладно. Когда.

– Ну, надо подумать… я сейчас не в городе… вернусь в среду утром. Как насчёт вечера среды? Часов в шесть, у меня дома?

– Нет, это не годится. Вечера я провожу с дочерью, – многозначительно сказал я.

– Ну, тогда скажите, когда вам удобно, – предложил он только теперь, хотя должен был с этого и начать.

– В среду днём, – отрезал я, надеясь, что в среду днём ему совершенно неудобно. Может быть, придётся даже перенести рейс.

Он поразмыслил, потом ответил:

– Не вопрос. Я прилетаю в девять. Давайте примерно в полпервого?

– Хорошо, – сказал я.

– Вот и отлично. У вас есть мой адрес?

– Нет. Пришлите эсэмэской. И не скрывайте номер.

Всю жизнь прожив в Нэшвилле, я повидал много роскошных домов и уже по адресу понял, что жилище Браунингов окажется весьма шикарным. Но всё же был впечатлён, проехав по длинной подъездной дорожке, пройдя вдоль высоченного забора и увидев огромный особняк в духе Тюдоров, выстроенный из кирпича и камня и окружённый сказочным пейзажем. Я большой фанат старых домов, и я не мог не восхититься деталями. Шиферной крышей с крутым скатом и замысловатыми фронтонами. Деревянно-кирпичным обрамлением. Высокими и узкими окнами, искусственно состаренными и освинцованными. Я вышел из машины и побрёл к исполинским резным двустворчатым дверям из красного дерева, по обе стороны которых располагались мерцающие фонари, и содрогнулся при мысли о том, сколько обитатели особняка платят за газ, не говоря уже об ипотеке. Потом напомнил себе, что такие люди вряд ли покупают жильё в ипотеку.

Я поднялся на крыльцо и постарался внятно сформулировать, что чувствую. Я злился точно так же, как и по дороге сюда, но теперь к моей злости прибавилось что-то ещё. Испугался ли я? Нет. Позавидовал им? Нисколько. Расстроился ли оттого, что они так богаты? Вряд ли. Найдя наконец дверной звонок, я понял: то, что богатый мальчик сделал гадость бедной девочке, так предсказуемо, и мне противно было осознавать себя частью клише. И ещё, если честно, я разозлился на этого засранца-папашу за то, что в нём нет ни капли здравого смысла. Кто, кроме полнейшего идиота, станет приглашать незнакомца в свой дом, тем более такой дом, тем более если его кретин-сынок сделал пакость? Посмотрел ли он информацию о Лиле или обо мне? Знает ли, что Лила одна из немногих, кто учится в Виндзоре за счёт госфинансирования? За десять секунд он мог выяснить с помощью Гугла, что я плотник – из тех, что он, вероятно, нанимает и потом выносит им мозги за каждую мелочь. Значит, он либо не потрудился это посмотреть, либо посмотрел и теперь ему насрать на мои чувства. Я не знал, что хуже, но ещё сильнее его возненавидел.

С таким тяжёлым чувством я нажал кнопку звонка, прислушался к эху. Прошло по меньшей мере тридцать секунд, в которые я старался думать о том, что у этих людей есть только деньги, а у меня – моральное превосходство, и закон, конечно, будет на моей стороне.

Наконец дверь открылась, и я увидел пожилую латиноамериканку, которая пригласила меня войти и сказала, что сейчас позовёт мистера Браунинга. Эта сцена тоже была до ужаса стереотипной, особенно когда мистер Браунинг тут же материализовался у неё за спиной. Конечно, он запросто мог бы и сам открыть дверь, но предпочёл, чтобы её открыла чернокожая домработница. Напускай на себя важный вид, и всё приложится, – вот по какому правилу он, несомненно, жил.

Не представив её мне и не поблагодарив, он отпихнул женщину в сторону и втиснулся в дверной проём. Всё в его внешности сразу же вызвало во мне отвращение. Нездоровый румянец, будто он целыми днями распивал алкоголь на поле для гольфа. Смазанные гелем волосы, слишком тёмные, чтобы это был натуральный цвет. Розовая льняная рубашка, верхние две пуговицы, расстёгнутые слишком низко.

– Привет, Том, – сказал он, протягивая мне руку. Грохочущий голос, как у мальчишки-студента, вполне сочетался с хваткой со всей дури. – Кирк Браунинг. Прошу вас, входите.

Я кивнул, выдавил из себя приветствие, и он отступил назад, позволяя мне войти. Я окинул взглядом прихожую, удивился лаконичности и современности стиля. Над чёрным лакированным комодом нависала гигантская абстрактная картина в бледно-голубых тонах. Не сказать, чтобы мне такое нравилось, но вынужден признать – выглядело впечатляюще.

– Спасибо, что пришли. – Кирк сиял искренней улыбкой. – Пообщаемся в моём кабинете?

– Давайте, – ответил я.

Он кивнул и повёл меня через парадную гостиную по широкому коридору в тёмный, обшитый деревянными панелями кабинет, который украшали оленьи головы и чучела птиц, однако дизайнерское решение было довольно радикальным.

– Добро пожаловать в мою берлогу! – Он хохотнул. Я натянуто улыбнулся.

– Подходящее время для скотча, не так ли? – он указал в сторону полного бара. – Кое-где уже вечер.

– Нет, спасибо, – ответил я, – но вы пейте, я не возражаю.

Он, казалось, всерьёз задумался, чтобы выпить одному, но всё же решил, что не стоит, и указал на кресла посреди комнаты. Мне отчего-то показалось, будто их поставили здесь специально для меня, и от этой мысли по спине поползли мурашки.

– Присаживайтесь, – сказал он.

Я выбрал кресло с видом на дверь, спиной к камину. Конечно, он не дровами топит, подумал я. Он уселся, поставив ноги идеально параллельно друг другу и продемонстрировав голые лодыжки. Никаких носков с мокасинами – типичный Белль-Мид.

– Ещё раз спасибо, что пришли, Том. – Он чуть понизил голос, подчёркивая моё имя. Я кивнул и ничего не сказал, не желая облегчать ему задачу.

– Надеюсь, не страшно, что я прервал ваш рабочий день?

Я пожал плечами и сказал:

– У меня гибкий график… работаю сам на себя.

– Вот как, – ответил он, – и чем же вы занимаетесь, Том?

– Я плотник.

– Ух ты. Ага. Здорово. – Его голос и выражение лица сочились снисходительностью. – Говорят, самые счастливые люди – те, кто работает руками. Хотел бы я быть… порукастее. – Он опустил глаза, посмотрел на свои ладони, несомненно, столь же мягкие, сколь и бесполезные. – А то даже лампочку поменять не могу.

Я поборол в себе порыв спросить, сколько человек меняет их за него, а потом подумал – а собственно, какого чёрта.

– У вас, наверное, есть для этого специально обученные люди?

Он, казалось, чуть смутился, но быстро пришёл в себя:

– С этим неплохо справляется моя жена, Нина. Хотите верьте, хотите нет.

Я приподнял бровь.

– Она меняет лампочки?

– Ха. Нет… ну то есть она выполняет мелкую работу по дому. Это приносит ей удовольствие. Но для более сложных дел у нас есть помощник. Отличный парень. Ларри, – сказал он так, будто все неквалифицированные рабочие знакомы друг с другом.

Я обвёл взглядом комнату и спросил:

– И где сейчас ваша жена? Она к нам присоединится?

Он покачал головой.

– Увы, нет. У неё уже была назначена встреча.

– Какая жалость, – сказал я безразлично.

– Да, – ответил он, – но я подумал, будет даже лучше, если мы поговорим… ну, вы понимаете… как мужчина с мужчиной.

– Ну да. Как мужчина с мужчиной, – повторил я.

– Итак, Том, – начал он, глубоко вздохнув. – В первую очередь позвольте мне принести извинения от лица моего сына. Фотография вашей дочери, которую он выложил в Сеть, абсолютно недопустима. – Я прищурился, сделал вид, что задумался над его словами. Он продолжал лепетать: – Она ужасна. И поверьте мне, теперь Финч это прекрасно понимает.

– Теперь? – уточнил я. – А раньше он не понимал? Когда выкладывал её в Сеть?

– Ну, – сказал Кирк, поднимая руки вверх, как бы защищаясь, – собственно говоря, он ничего не выкладывал.

– Ах, прошу прощения. – Прежде я никогда не употреблял это выражение. – Он не понимал, когда отправлял фото своим приятелям?

На такой вопрос он вряд ли мог ответить отрицательно. То есть я так думал. Но он смог.

– Нет, не понимал, – сказал он. – Сначала не понимал. Он вообще ни о чём не думал. Сами понимаете, подростки… Но теперь он всё понимает. Абсолютно всё. И ему стыдно. Очень, очень стыдно.

– Он уже сказал об этом Лиле? – спросил я, уверенный, что знаю ответ.

– Ну, пока нет. Он хочет… но я велел ему подождать, прежде чем я поговорю с вами. Я хотел сначала попросить прощения у вас.

Я прокашлялся и постарался подобрать нужные слова.

– Хорошо, Кирк, – сказал я, – я принимаю извинения. Но, к сожалению, они не отменяют того, что совершил ваш сын – простите, как вы сказали его зовут?

– Финч. – Он кивнул, едва не коснувшись подбородком груди. – Его зовут Финч.

– Ах да, точно. Как Аттикуса Финча?

– Да, совершенно верно! – Он осклабился. – «Убить пересмешника» – любимая книга моей жены.

– Ха. И моей тоже. Представляете? – Я шлёпнул себя ладонью по бедру, всем своим видом выражая сарказм.

– Ух ты. Какое совпадение. Я ей расскажу, – сказал он с улыбкой. – Итак, на чём мы остановились?

– Мы говорили о том, что ваш сын сделал с моей дочерью. Лилой.

– Да… я даже не могу сказать, до чего Финчу стыдно.

– Постарайтесь. – Я фальшиво улыбнулся. – До чего же ему стыдно?

– Очень. Ему очень, очень стыдно. Он не может есть, не может спать…

Я едко рассмеялся, чувствуя, как начинаю терять самообладание.

– Так, подождите. Вы… Я сочувствовать ему должен, что ли?

– Нет-нет. Вовсе нет. Я не это имел в виду, Том. Я имел в виду, что он понимает, какой поступок совершил. И ему в высшей степени стыдно. Но он не хотел её оскорбить. Он просто… пошутил.

– И часто ваш сын отпускает расистские шуточки?

– Разумеется, нет. – Он поёжился; я наконец-то его задел. – А ваша дочь, она… испанка?

– Нет.

Он просветлел.

– Я так и знал, – сказал он так, будто на этом дело можно было считать закрытым.

– Но её мать из Бразилии.

Его улыбка тут же погасла, лицо приняло сконфуженное выражение.

– Полагаю, слово, которое вы пытаетесь подобрать, – «латиноамериканка». Термином «испанка» можно обозначить лишь уроженцев Испании и носителей испанского языка. А насколько мне известно, национальный язык Бразилии – португальский.

Всю эту информацию несколько месяцев назад сообщила мне Лила, когда решила досконально выяснить, кто она такая.

– Очень интересно, – сказал он, и у меня появилось чувство, будто он не то хвалит меня, не то зондирует почву, чтобы получше выкрутиться из положения. – Значит, бразильцы не относятся к другой расе?