Текст книги "Мы были лжецами"

19

Папа планирует свозить меня в Австралию и Новую Зеландию на все лето-номер-семнадцать.

Я не хочу ехать.

Хочу вернуться на Бичвуд. Хочу встретиться с Миррен и позагорать, планируя наше будущее. Хочу поспорить с Джонни, понырять в море и приготовить мороженое. Хочу разводить костры на берегу маленького пляжа. Хочу валяться в гамаке на крыльце Клермонта и снова стать одной из Лжецов, если это возможно.

Я хочу вспомнить несчастный случай.

Хочу узнать, почему Гат внезапно испарился. Не понимаю, почему его не было со мной, когда я пошла плавать. Не знаю, почему я пошла на маленький пляж в одиночку. Почему я плавала в нижнем белье и не оставила одежды на пляже. И почему он бросил меня, когда мне было так плохо.

Я гадаю, любил ли он меня. Любил ли Ракель.

Мы с папой должны улететь в Австралию через пять дней.

Я не должна была соглашаться на это.

Я делаю несчастный вид и начинаю всхлипывать. Говорю маме, что не хочу увидеть мир. Мне нужно повидаться с семьей. Я очень скучаю по дедушке.

Нет.

Мне обязательно станет плохо, если я полечу в Австралию. Снова начнутся сильные головные боли, мне нельзя садиться на самолет. Нельзя есть не привычную еду. Перелет – слишком большая нагрузка. А что, если мои лекарства потеряются?!

Хватит спорить. Поездка уже оплачена.

Утром я выгуливаю собак. Загружаю посуду в посудомойку, потом расставляю ее по полкам. Надеваю платье и крашусь. Съедаю все, что есть на тарелке. Позволяю маме обнять меня и погладить по волосам. Говорю, что хочу провести лето с ней, а не с папой.

Пожалуйста.

На следующий день к нам в Берлингтон приезжает дедушка. Он жил на острове с середины мая, и ему пришлось воспользоваться лодкой, машиной и самолетом, чтобы добраться сюда. Он не навещал нас с тех пор, как умерла бабуля Типпер.

Мамуля забирает его из аэропорта, пока я дома накрываю на стол к ужину. Она купила жареную курицу и гарнир в супермаркете.

Дедуля сильно похудел с последнего раза, как мы виделись. Седые волосы пучками торчат вокруг ушей; он похож на старого птенца. Кожа потеряла упругость, живот вывалился – не таким я его помнила. Он всегда казался непобедимым, с сильными широкими плечами и сверкающими зубами.

Дедуля из тех людей, у кого есть девизы. «Нет – неприемлемый ответ», – всегда говорит он нам. И: «Никогда не занимайте места в заднем ряду. Победители сидят впереди».

Мы, Лжецы, раньше только глаза закатывали на такие формулировки: «Будьте решительны; никому не нравятся мямли». Но когда разговоры касались взрослых тем, мы всегда внимали его мудрым словам.

На дедушке клетчатые шорты и мокасины. На его тощих ногах видны гематомы. Он хлопает меня по спине и требует виски с колой.

Пока мы едим, он рассказывает о каких-то своих друзьях в Бостоне. О новой кухне в доме на Бичвуде. Ничего важного. Позже мама моет посуду, а я показываю ему сад за домом. Светит закатное солнце.

Дедуля срывает пион и вручает мне.

– Для моей старшей внучки.

– Не рви цветы, ладно?

– Пенни не будет против.

– Еще как будет.

– Старшей была Каденс, – говорит он, поднимая глаза к небу, не глядя на меня. – Помню, как она приезжала к нам в Бостон. На ней были розовые ползунки, волосенки торчали в разные стороны. Джонни родился через три недели.

– Я тут, дедуля.

– Каденс была старшей, и неважно, что она была девочкой. Я бы отдал ей все. Как отдал бы внуку. Я брал ее на руки и танцевал. Она была будущим нашей семьи.

Я киваю.

– Мы видели, что она – истинная Синклер. У нее были наши волосы, но дело не только в этом. Ее подбородок, маленькие ручки. Мы знали, что она будет высокой. Все мы были высокие, пока Бесс не вышла замуж за этого коротышку, и Кэрри повторила ту же ошибку.

– Ты про Броди и Уильяма?

– Скатертью дорога им, да? – дедушка улыбается. – Все в нашей семье были высокие. Ты знала, что родственники со стороны моей матери приплыли на «Мейфлауэре»? Чтобы хорошенько обустроиться в Америке.

Я знаю, что не имеет значения, что мы приплыли на «Мейфлауэре». Не имеет значения и рост. Или светлый цвет волос. Поэтому я и покрасила волосы: не хочу быть старшей. Наследницей острова, богатства и ожиданий.

Но, вероятно, я все-таки ей являюсь.

Дедуля слишком много выпил после долгого дня в дороге.

– Пойдем внутрь? – спросила я. – Хочешь посидеть?

Он срывает второй пион и вручает мне:

– В знак прощения, моя дорогая.

Я хлопаю его по сгорбленной спине:

– Не рви больше, хорошо?

Дедушка наклоняется и касается белых тюльпанов.

– Серьезно, не нужно, – говорю я.

Он резко и с вызовом срывает третий пион. Вручает мне.

– Ты – моя Каденс. Старшенькая.

– Да.

– Что случилось с твоими волосами?

– Я покрасила их.

– Я не узнал тебя.

– Ничего страшного.

Дедушка указывает на пионы в моей руке.

– Три цветка для тебя. Ты достойна трех.

Он выглядит жалко. Он выглядит властно.

Я люблю его, но не уверена, что он мне нравится. Беру его за руку и веду внутрь.

20

Давным-давно жил-был король, у которого было три прекрасных дочери. Он любил каждую из них. И вот когда юные леди достаточно повзрослели, чтобы выйти замуж, ужасный трехголовый дракон напал на их царство, сжигая деревни своим огненным дыханием. Он сжигал посевы и церкви. Убивал младенцев, стариков и всех, кто попадался на пути.

Король пообещал руку принцессы любому, кто убьет дракона. Герои и воины появлялись в доспехах, красуясь на резвых конях, вооруженные мечами и луками.

Один за другим эти мужчины были растерзаны и съедены.

Наконец король решил, что сердце дракона может растопить юная дева и преуспеть там, где потерпели неудачу рыцари. Он послал свою старшую дочь молить дракона о пощаде, но тот не прислушался к ее мольбам. И проглотил девушку целиком.

Затем король послал свою среднюю дочь молить о пощаде, но дракон съел и ее. Проглотил до того, как она успела и слово молвить.

Король послал свою младшую дочь молить дракона о пощаде, дева была столь мила и умна, что он был уверен в ее успехе там, где другие пали.

Но нет. Дракон просто съел ее.

Король остался жить в муках сожаления. Он был один в этом мире.

А теперь позвольте задать вопрос. Кто убил девушек?

Дракон? Или их отец?

Проводив дедушку на следующий день, мамочка звонит папе и отменяет поездку в Австралию. Не обошлось без криков. Не обошлось без уговоров.

В конце концов они решили, что я поеду на Бичвуд на четыре недели, затем навещу папу в Колорадо, где никогда не была. Он настоял. Если он не увидит меня ни разу за все лето, то в дело вступят адвокаты.

Мама обзванивает тетушек. Ведет с ними долгий, проникновенный разговор на крыльце нашего дома. Я ничего не слышу, кроме нескольких фраз: «Каденс такая хрупкая, ей нужно много отдыхать. Лишь на четыре недели, не на все лето. Ничто не должно ее беспокоить, исцеление идет очень постепенно».

А также «Пино-гриджо», «Сансер», может быть, «Рислинг»; но определенно не «Шардоне».

21

Моя комната теперь почти пуста. На кровати простыня и стеганое одеяло. На столе ноутбук и пара ручек. Стул.

У меня есть: несколько пар джинсов и шорт. А также кофты и фланелевые рубашки, теплые свитера; купальник, кроссовки и пара ботинок. Два платья и несколько пар туфель на каблуке. Теплое пальто, охотничья куртка и брезентовый плащ.

Полки пусты. Ни фотографий, ни плакатов. Ни детских игрушек.

Отдаю: туристический набор для чистки зубов, который купила мне вчера мама.

У меня уже есть щетка. Не знаю, зачем она купила еще одну. Эта женщина покупает вещи ради факта самой покупки. Идиотизм.

Я направляюсь в библиотеку и снова вижу девушку, которая взяла мою подушку. Она так и сидит, спиной к стене. Кладу набор в ее стакан для мелочи.

Отдаю: зеленую охотничью куртку Гата. Ту, в которой я была в ту ночь, когда мы держались за руки, смотрели на звезды и говорили о Боге. Так и не вернула ее.

Нужно было отдать ее сразу. Я знаю. Но я не могла себя заставить. Это все, что у меня осталось от него.

Но это глупо и низко. Гат меня не любит.

Я тоже его не люблю, возможно, никогда не любила.

Мы увидимся послезавтра, но я не люблю его, и мне не нужна его куртка.

22

Телефон начинает звонить в десять вечера, утром мы уезжаем на Бичвуд. Мама в душе, поэтому трубку беру я.

Тяжелое дыхание. Затем смех.

– Кто это?

– Кади?

Я понимаю, что это ребенок.

– Да.

– Это Тафт. – Брат Миррен. Совершенно невоспитанный.

– Чего это ты не спишь?

– Это правда, что ты наркоманка? – спрашивает он.

– Нет.

– Уверена?

– Ты звонишь, чтобы узнать, не наркоманка ли я? – Мы с Тафтом не общались после несчастного случая.

– Мы на Бичвуде, – говорит он. – Приехали этим утром.

Я рада смене темы. Заставляю себя ответить веселым голоском:

– Мы приедем завтра. Как вам там? Ты уже плавал?

– Нет.

– А на качелях катался?

– Нет, – отвечает Тафт. – Ты точно не наркоманка?

– И откуда у тебя возникла такая мысль?

– Бонни. Она говорит, что я должен приглядывать за тобой.

– Не слушай Бонни, – говорю я. – Слушай Миррен.

– Об этом я и говорю. Но Бонни единственная, кто верит мне насчет Каддлдауна, – отвечает он. – И я хотел позвонить тебе. Но только если ты – не наркоманка, а то они понятия не имеют, что происходит вокруг.

– Я не наркоманка, кроха, – говорю я. Хотя, возможно, это ложь.

– Каддлдаун захвачен призраками, – говорит Тафт. – Можно мне спать с тобой в Уиндемире?

Мне нравится Тафт. Правда. Он слегка сумасбродный, веснушчатый, да и Миррен любит его куда больше, чем близняшек.

– Никем он не захвачен. Просто в доме всегда сквозняк. Он и в Уиндемире есть. Окна постоянно дребезжат.

– Там тоже призраки, – утверждает Тафт. – Мама и Либерти мне не верят.

Мальчуган всегда был из тех, кто верит в буку в шкафу. Затем он стал думать, что под причалом у нас кишмя кишат чудовища.

– Попроси Миррен помочь тебе, – предлагаю ему я. – Она прочитает тебе сказку или споет колыбельную.

– Ты так считаешь?

– Конечно. А когда я приеду, то возьму вас кататься на лодке, и мы будем нырять в море за сокровищами. Это будет самое лучшее лето, Тафт.

– Хорошо.

– Не бойся старого глупого Каддлдауна, – говорю я. – Покажи ему, кто здесь главный. Увидимся завтра.

Он кладет трубку, не попрощавшись.

Часть третья
Лето-номер-семнадцать

23

В Вудс-Хоуле, портовом городке, мы с мамочкой выпускаем ретриверов из машины и тащим наши чемоданы к причалу, где нас уже ждет тетя Кэрри.

Она крепко обнимает маму и сразу бросается помогать загрузить наши вещи и собак в большую моторную лодку.

– Ты прекрасна, как никогда, – говорит она. – Слава богу, что вы приехали.

– Ой, прекрати, – отмахивается мамуля.

– Знаю, ты болела, – говорит мне тетя. Она самая высокая из сестер, и старшая Синклер. Вокруг ее рта образовались глубокие морщины. На ней длинный кашемировый свитер. Она носит древнее нефритовое ожерелье, принадлежавшее бабушке.

– Со мной ничего такого, что не мог бы исправить «перкосет» и пара рюмок водки, – говорю я.

Кэрри смеется, но мама наклоняется и говорит:

– Она не принимает «перкосет». Врачи прописали таблетки, не вызывающие зависимость.

Это вранье. Таблетки, не вызывающие привыкания, не помогли.

– Девочка слишком худая, – говорит Кэрри.

– Это все водка. Она у меня вместо еды.

– Каденс не может есть, когда начинаются мигрени, – отвечает мама. – Боль вызывает у нее тошноту.

– Бесс приготовила твой любимый черничный пирог, – объявляет тетя Кэрри. И снова обнимает маму.

– Все внезапно стали такими ласковыми, – удивляюсь я. – Раньше вы так много не обнимались.

Кэрри обнимает и меня. От нее пахнет дорогими лимонными духами. Мы так давно не виделись.

Дорога из гавани холодная и сверкающая. Я сижу в хвосте лодки, пока мама стоит рядом с тетей за рулем. Опускаю пальцы в воду. Она брызгает на рукав моего пальто, и ткань быстро намокает.

Вскоре я увижу Гата.

Гата, моего Гата, который – не мой.

Дом. Малышню, тетушек, Лжецов.

Услышу крики чаек, отведаю пирог и домашнее мороженое. Услышу удары теннисных мячиков, лай ретриверов, эхо своего дыхания в трубке для подводного плавания. Мы будем разводить костры с запахом пепла.

Но буду ли я там как дома?

Вот впереди показался Бичвуд, его родные очертания. Первым я вижу Уиндемир с его островерхими крышами. Дальняя комната справа – мамина; виднеются ее голубые занавески. Мое окно смотрит в глубь острова.

Кэрри огибает остров, и я вижу с его нижней части Каддлдаун – квадратное, как коробка, основательное здание. Крохотная песчаная бухта – малый пляж – скрывается за длинной деревянной лестницей.

Пейзаж меняется, когда мы проходим восточную сторону острова. Рэд Гейт почти не виден сквозь деревья, но я замечаю красную отделку стен. Мимо проплывает большой пляж, к которому тоже нужно спускаться по деревянной лестнице.

Клермонт возвышается на самой верхней точке острова, с видом на море в трех направлениях. Я выворачиваю шею, чтобы разглядеть его задорную башенку – но ее нет. Деревья, которые раньше создавали тень в большом саду, тоже пропали. Вместо шести викторианских спален, огромного крыльца и кухни с дымоходом, вместо дома, где дедуля проводил каждое лето целую вечность, я вижу глянцевое современное здание, стоящее на скалистой горе. С одной стороны к нему примыкает японский сад, с другой – голые скалы. Дом из стекла и железа. Такой неприветливый.

Кэрри выключает двигатель, и говорить становится легче.

– Это Новый Клермонт, – говорит она.

– В прошлом году был лишь каркас здания. Даже представить себе не могла, что у дома не будет газона, – говорит мамочка.

– Подожди, еще зайдешь внутрь. Стены тоже голые, а когда мы вчера приехали, то обнаружили, что холодильник пуст, если не считать, конечно, парочки яблок и треугольного куска сыра «Хаварти».

– С каких пор он ест «Хаварти»? – интересуется мама. – Это дрянной сыр.

– Папа не умеет покупать продукты. Джинни и Люсиль – его новые повара – делают лишь то, что он им говорит. Он питался тостами с сыром. Но я написала огромный список продуктов и отправила их на рынок в Эдгартаун. Теперь у нас достаточно еды на какое-то время.

Маму передернуло.

– Хорошо, что мы здесь.

Я пялюсь на новое здание, пока мама и тетушка болтают. Конечно, я знала о дедушкином ремонте. Они с мамой обсуждали новую кухню, когда он навещал нас несколько дней назад. Холодильник и еще один морозильник, сушилки и стойки со специями.

Но я не думала, что он снес весь дом. Что лужайки больше нет. И деревьев, особенно огромной старой магнолии с качелями-шиной. Ей, должно быть, было лет сто.

Вздымается волна – синяя, выпрыгивает из моря словно кит. Она поднимается надо мной. Мышцы моей шеи сводит спазм, горло перехватывает. Я сгибаюсь под ее весом. Кровь ударяет в голову. Я тону.

На секунду все это кажется таким грустным, таким невыносимо грустным – думать о старой доброй магнолии с качелями. Мы никогда не говорили дереву, как сильно мы его любили. Мы никогда не давали ему имени, никогда ничего для него не делали. Оно могло еще столько прожить…

Мне так холодно.

– Каденс? – Мама наклоняется ко мне.

Я хватаюсь за ее руку.

– Веди себя нормально, сейчас же, – шепчет она. – Сейчас же!

– Что?

– Потому что ты нормальная. И можешь справиться.

Ладно. Ладно. Это всего лишь дерево.

Просто дерево с качелями, которые я очень любила.

– Не устраивай сцену, – шепчет мамуля. – Сделай глубокий вдох и сядь.

Я делаю, как велено, и беру себя в руки, как делала всегда.

Тетя Кэрри пытается отвлечь нас, радостно сказав:

– Новый сад очень хорош, когда к нему привыкаешь. Там есть зона отдыха для коктейльных вечеринок. Тафт и Уилл ищут подходящие камни.

Она поворачивает лодку к берегу, и внезапно я вижу своих Лжецов, которые ждут меня не у причала, а у выцветшего деревянного забора, идущего по Периметру.

Миррен стоит на нижней части барьера, радостно машет мне, ее волосы развеваются на ветру.

Миррен – сладость, любопытство и дождь.

Джонни прыгает вверх и вниз, периодически делая колесо.

Джонни – сопротивление, упорство и сарказм.

Гат, мой Гат, однажды бывший моим. Гат – он тоже пришел встретить меня. Стоит в стороне от забора, на скалистом холме, который теперь ведет к Клермонту. Он делает вид, что подает сигналы, отчаянно размахивая руками, будто я должна понять какой-то наш секретный код. От него веяло страстью и жаждой деятельности, интеллектом и крепким кофе.

Добро пожаловать домой, как бы говорят они. Добро пожаловать домой.

24

Лжецы не подошли к нам, когда мы причалили, как и тетя Бесс с дедушкой. Нас встречала только малышня: Уилл и Тафт, Либерти и Бонни.

Мальчишки, обоим по десять, пинают друг друга и борются. Тафт пробегает мимо и хватает меня за руку. Я поднимаю его и кружу. Мальчик удивительно легкий, будто его веснушчатое тело готово воспарить в любой момент.

– Тебе уже лучше? – спрашиваю я.

– У нас в холодильнике полно мороженого! – кричит он. – Трех разных сортов!

– Серьезно, Тафт. Ты звонил вчера чуть ли не в истерике.

– Вовсе нет.

– Еще как да.

– Миррен почитала мне сказку. Затем я пошел спать. Не о чем говорить.

Я взъерошиваю его медовые волосы.

– Это просто дом. Многие дома кажутся жуткими по ночам, но утром они снова уютные.

– Мы все равно не живем в Каддлдауне, – говорит Тафт. – Мы переехали в Новый Клермонт к дедушке.

– Правда?

– Там мы должны быть послушными и не хулиганить. Наши вещи уже перенесли. А еще Уилл поймал трех медуз на большом пляже и мертвого краба. Посмотришь на них?

– Конечно.

– Краб у него в кармане, а медузы в ведре с водой, – говорит Тафт и убегает.

Мы с мамочкой идем по острову в Уиндемир, выбирая короткий путь по деревянной тропинке. Близняшки помогают донести наши чемоданы.

Дедушку и тетю мы находим на кухне. На столе стоят вазы с полевыми цветами, Бесс оттирает чистую раковину губкой, дедуля читает «Мартас-Винъярд Таймс».

Бесс мягче своих сестер и светлее, но такая же шаблонная. На ней белые джинсы и синий хлопковый топ с бриллиантовым украшением. Она снимает резиновые перчатки, целует мамочку и обнимает меня слишком крепко и долго, будто пытается передать этим какое-то глубокое тайное послание. От нее пахнет хлоркой и вином.

Дедушка встает, но не двигается с места, пока Бесс не отпускает меня.

– Привет, Миррен, – весело говорит он. – Рад тебя видеть.

– Он часто так делает, – шепчет Кэрри мне и маме. – Зовет других людей Миррен.

– Я знаю, что она не Миррен, – вставляет дедуля.

Взрослые начинают оживленный разговор, а меня оставляют с близняшками. Они странно выглядят в летних сарафанах и кроксах. Им уже почти четырнадцать. У них сильные ноги, как у Миррен, и голубые глаза, но лица у девочек измученные.

– У тебя черные волосы, – говорит Бонни. – Ты похожа на мертвого вампира.

– Бонни! – Либерти дает ей подзатыльник.

– То есть это лишнее, поскольку все вампиры мертвые, – продолжает девочка. – Но у них темные круги под глазами и бледная кожа, прямо как у тебя.

– Будь с Кади вежлива, – шепчет Либерти. – Так мама сказала.

– Я вежливая, – спорит Бонни. – Большинство вампиров невероятно сексуальны. Это доказанный факт.

– Я же говорила, что не хочу слышать от тебя разговоров о жутких мертвецах этим летом, – говорит Либерти. – Достаточно было прошлой ночи. – Она поворачивается ко мне. – Бонни помешана на мертвецах. Она читает о них книги, а потом не может заснуть. Это бесит, учитывая, что мы живем в одной комнате. – Все это Либерти говорит не глядя мне в глаза.

– Я просто говорила о волосах Кади, – отвечает вторая близняшка.

– Необязательно говорить, что она похожа на труп.

– Ничего страшного, – говорю я Бонни. – Мне все равно, что вы думаете, так что это нормально.

25

Все направляются в Новый Клермонт, оставив меня с мамочкой в Уиндемире, чтобы мы разобрали вещи. Я бросаю свою сумку и иду на поиски Лжецов.

Внезапно они накидываются на меня, словно щенки. Миррен хватает меня и кружит. Джонни хватает Миррен, Гат хватает Джонни, мы все хватаемся друг за друга и прыгаем. Затем мы, снова разъединившись, идем в Каддлдаун.

Миррен болтает о том, как она рада, что Бесс и малышня будут жить с дедушкой этим летом. Нужно, чтобы кто-то за ним приглядывал. К тому же с ее мамой невозможно находиться рядом, с ее-то страстью к уборке. Что еще важнее – теперь Каддлдаун предоставлен нам, Лжецам. Гат говорит, что приготовит горячий чай – это его новая страсть. Джонни называет его пафосным придурком. Мы с готовностью следуем за Гатом на кухню. Он ставит чайник на плиту.

Мы словно ураган, все пытаемся перекричать друг друга, радостно препираемся, прямо как в старые времена. Тем не менее Гат на меня почти не смотрит.

Я же не могу оторвать от него глаз.

Он такой красивый. Такой… Гат. Мне знаком изгиб его нижней губы, его сильные плечи. Как всегда, рубашка небрежно заправлена в штаны, ботинки стоптаны, и он касается шрама над бровью, сам того не замечая.

Я так злюсь. И так рада его видеть.

Наверное, он уже «двинулся дальше», как любой другой легко забывающий человек. Гат не провел последние два года в тисках мигреней и жалости к себе. Он гулял с нью-йоркскими девушками в балетках, водил их в китайские рестораны и на концерты. Если он и не с Ракель, то наверняка дома его ждет пара-тройка подружек.

– У тебя новая прическа, – вдруг говорит мне Джонни.

– Ага.

– Но тебе идет, – мило вставляет Миррен.

– Она такая высокая, – говорит Гат, возясь с коробками из-под черного чая, жасминового и «английского завтрака». – Раньше ты не была такой высокой, а, Кади?

– Это зовется взрослением, – говорю я. – Я не виновата. – Два лета назад Гат был на пару дюймов выше меня. Теперь мы одинакового роста.

– Я полностью за взросление, – отвечает он, все еще не глядя мне в глаза. – Только не становись выше меня.

Он что, флиртует?

Да, точно.

– Вот Джонни не мешает мне быть самым высоким, – продолжает Гат. – И никогда не возмущается.

– Будто у меня есть выбор, – бурчит тот.

– Она все еще наша Кади, – говорит верная мне Миррен. – Мы, наверное, тоже кажемся ей другими.

Но это не так. Они выглядят точно так же. Гат в поношенной зеленой футболке, которую носил два лета назад. Его неунывающая улыбка, манера наклоняться вперед, аристократический нос.

Широкоплечий Джонни в джинсах и розовой клетчатой рубашке – старой, с изодранными краями, у него обгрызены ногти и стрижка короткая.

Миррен словно сошла с картины прерафаэлитов, хотя и унаследовала квадратный подбородок Синклеров. Ее длинные, густые волосы собраны наверху, на ней верх от бикини и шорты.

Это обнадеживает. Я их так люблю.

Будет ли им важно, что я не могу запомнить самых простых подробностей о том несчастном случае? Я так много забыла о нашем лете-номер-пятнадцать. Гадаю, говорили ли обо мне тети.

Не хочу, чтобы они смотрели на меня как на больную. Или как будто у меня не все в порядке с головой.

– Расскажи про школу, – говорит Джонни. Он сидит на кухонном столике. – Куда ты будешь поступать?

– Пока никуда. – Я предпочитаю избегать этой темы. Удивительно, что они еще не знают.

– Что?

– Почему?

– Я не получила аттестат. Слишком много пропустила после несчастного случая.

– Полный капец! – воскликнул Джонни. – Это ужасно. А почему ты не пошла в летнюю школу?

– Тогда я не смогла бы приехать сюда. Кроме того, будет лучше, если я буду поступать, сдав все долги.

– Что ты будешь изучать? – спрашивает Гат.

– Давайте сменим тему.

– Но мы хотим знать! – настаивает Миррен. – Все хотим!

– Я серьезно. Давайте поговорим о чем-то другом. Как твоя любовная жизнь, Джонни?

– И снова капец.

Я удивленно подняла брови.

– При моей красоте, путь любви не бывает гладким.

– У меня есть парень, его зовут Дрейк Логгерхед, – хвастается Миррен. – Мы вместе с ним собираемся поступать в Помону. Между нами не раз был секс, но всегда защищенный. Каждую неделю он дарит мне желтые розы, и у него классные мышцы.

Джонни давится чаем. Мы с Гатом смеемся.

– Дрейк Логгерхед? – спрашивает Джонни.

– Да. Что смешного?

– Ничего. – Тот качает головой.

– Мы встречаемся уже пять месяцев. Лето он проведет в походном лагере, так что, когда я увижу его снова, его мышцы будут еще крепче!

– Ты, наверное, прикалываешься, – говорит Гат.

– Немного, – подмигивает нам Миррен. – Но я люблю его.

Я сжимаю ее руку. Рада, что она нашла в кого влюбиться.

– Позже расскажешь мне все о своем опыте, – предупреждаю я сестру.

– Когда мальчишек не будет рядом. Поделюсь всеми подробностями!

Мы оставляем чашки на столе и спускаемся к маленькому пляжу. Снимаем обувь и зарываемся пальцами в песок. В нем полно крошечных острых ракушек.

– Я не пойду на ужин в Новый Клермонт, – решительно произносит Миррен. – И на завтрак тоже. В этом году ни за что.

– Почему? – интересуюсь я.

– Не смогу этого выдержать. Тетушек. Малышню. Дедушку. Знаешь, он потерял рассудок.

Я киваю.

– Это единение – уже слишком. Я просто хочу весело проводить время с вами, ребята, прямо здесь, – говорит Миррен. – И я не собираюсь гулять по этому новому, бездушному дому. Там и без меня хорошо.

– Аналогично, – говорит Джонни.

– Поддерживаю, – говорит Гат.

Я понимаю, что они обсуждали эту тему еще до моего приезда.