Текст книги "Талантливая мисс Фаруэлл"

Глава 3
Пирсон
1983

Пятница после обеда – это почти суббота. Все начинают строить планы на выходные, заканчивать начатое и собираться домой. Бекки проводила сверку и неожиданно обнаружила несоответствие в расчетах с «Голден фьюэл энд ойл». Нужно разобраться.

Она единственная женщина в бухгалтерии и самый молодой сотрудник (ей было семнадцать, когда ее взяли на работу). Ладила со всеми и стремилась быть как все, не обнаруживать свой математический талант и умение считать в уме. Подмечала, что делают другие, и время от времени – когда вдруг прерывалось монотонное «щелк-щелк» машинки Фредди за столом напротив – тоже постукивала кончиком карандаша по кнопкам калькулятора.

Пятьсот сорок два доллара. Она сразу поняла, что эту сумму возвращать не нужно. Иногда бывало, что компания случайно переплачивала, но предпочитала ничего не исправлять, а в следующем месяце им возмещали. Бекки вписала эту сумму в бледно-зеленую контрольную ведомость с водяными знаками, их потом отдавали на утверждение в бухгалтерию; один из десятков платежей, которые они с Фредди обрабатывали каждый день.

На всякий случай Бекки просмотрела бухгалтерскую книгу «Голден» и сравнила ежемесячные платежи. У «Голден» долгосрочный контракт – школы и библиотека, а также местный банк и Исторический центр. Двойных платежей она не нашла. Откуда взялся чек на пятьсот сорок два доллара с пометкой «Выплачено городу Пирсон»?

Бекки взяла книгу, ведомость и направилась в бухгалтерию. Потопталась перед дверью своего босса Джима Францена. Дверь была плотно закрыта, что совершенно определенно означало: не входить. Кого еще можно спросить? Не Боба Пи, уж точно не Гарри – на прошлой неделе он потрогал полу ее пиджака и прошептал: зачем она носит свободную одежду, ей бы очень пошло облегающее платье… и, к сожалению, не милого седовласого мистера Каплана, который, по-видимому, сегодня ушел пораньше.

Обойдя весь этаж, Бекки решила заглянуть в комнату отдыха. Обшарпанная столешница, скрипучий холодильник, стойкий запах горелого кофе и салата с тунцом. С удивлением она увидела мистера Файна из отдела кадров, принимавшего ее на работу. Он сидел за единственным круглым столом, листая газету. Бекки на мгновение застыла – на прошлой неделе мистер Файн смотрел презентации сотрудников, и, похоже, ему не очень-то понравилась ее работа – и все же решилась:

– Добрый день, вы не могли бы мне помочь? Я не совсем понимаю, это долг или…

Она попыталась развернуть ведомость и найти нужную страницу в бухгалтерской книге. Мистер Файн нахмурился, сложил газету, поднял глаза. Бекки тоже посмотрела на него. Голова как луковица – выпуклая лысина, к ней прилипли прядки зачесанных сбоку бесцветных волос.

– Спросите вашего начальника.

– Я хотела, но он…

– Мисс Фаруэлл, у меня создалось впечатление, что вы достаточно взрослая, чтобы справляться со своими простыми обязанностями. Хоть вы и несовершеннолетняя. Дебет, кредит. Считаете разницу. Сводите баланс. Это сложно?

Бекки прижала к груди документы.

– Нет.

– Прекрасно.

Мистер Файн растянул губы в ледяной улыбке, и Бекки отступила. Уже у двери обернулась – Файн окликнул ее.

– Мисс Фаруэлл, хотите небольшой совет? Никто не любит примерных девочек. Вам следовало хорошенько подумать, прежде чем предлагать «Новый метод».

Бекки вздрогнула, услышав название своей неудавшейся презентации.

– Или вы считаете, что до вашего прихода никто и понятия не имел, как нужно работать?

– Благодарю за совет, мистер Файн. Вы совершенно правы.

В руках покалывало, но Бекки держала спину прямо и говорила ровным уверенным голосом. Она несколько лет отвечала на звонки поставщиков и знала, как нужно держаться, если дело принимало неприятный оборот.

Бекки медленно сложила ведомость, жестко улыбнулась Альберту Файну и еще несколько секунд разглядывала его. Костлявые руки, обручального кольца не видно. Вечером в пятницу – в комнате отдыха. Тщательное и безнадежное причесывание (а волос все меньше)… Он почувствовал себя неловко, понимая, что Бекки все это отмечает. В ее улыбку потихоньку проникла жалость; она в упор смотрела на Файна, пока он не опустил взгляд. Затем резко повернулась и вышла.

Охваченная яростью, Бекки едва слышала, как Фредди и остальные начали прощаться: «До свидания, хороших выходных». Но, как обычно, привела в порядок свой стол, накрыла чехлом пишущую машинку, поставила книгу «Голден» на полку. И тайком засунула ведомость с чеком в нижний ящик стола, под запасной свитер.

На следующее утро Бекки проснулась еще до рассвета. Ее разбудила незатейливая песенка горлицы – четыре нотки, не больше. Стены спальни перекрасили в мягкий персиковый цвет, однако комната не очень изменилась. На полках стояли книги, как раньше куклы; блузки и юбки висели на грубых деревянных штырьках и все еще пахли теми духами, которыми она пользовалась в старших классах. Прямо перед окном рос тополь, и через щель в шторах было видно, как ветер колышет верхние ветки – сколько Бекки себя помнила, эта картина не менялась.

Неожиданно с лестницы раздался грохот. Бекки замерла, боясь пошевелиться. Услышав стон, выскочила из комнаты: отец лежал на боку, одна рука заломилась за спину, на другую он опирался и силился встать.

– Господи, папа. У меня чуть сердце не остановилось! – Она обхватила его за талию, помогла подняться. Присела рядом с ним на ступеньку. Отец тяжело дышал.

– Как ты? Ничего? – Она убрала ему волосы с лица. Хэнк виновато улыбнулся. Понимал, что напугал ее.

Все началось прошлой зимой; приступы случались все чаще и сначала вроде бы проходили бесследно, если не считать того, что он начал кое-что забывать и путать – положил ключи в посудомоечную машину, забыл, как зовут церковного пастора. Однако болезнь прогрессировала, отцу становилось хуже: отнялась правая рука, почти совсем пропала речь. Дома он чувствовал себя более-менее, но Бекки задавалась вопросом, сколько еще это продлится. И что потом. Представляла себе – а если бы он упал так в будний день, дома никого – лежал бы со сломанной ногой или спиной… Нужно что-то делать.

Они решили съездить в больницу в Шампейн-Урбана. Бекки записала отца на прием к 11 часам.

– Пусть назначат лечение. Перекусишь перед поездкой?

Прием оказался совершенно бесполезным. Еще один врач не сказал ничего определенного, уклончиво отвечая на ее вопросы. И Бекки впервые взяла в руки брошюру «Территориальные учреждения для долгосрочного ухода».

Поставив машину на стоянке кампуса Иллинойского университета, она отвела отца в парикмахерскую в вестибюле больницы – побриться и подстричься. Брошюру сложила пополам и засунула в сумочку. «Датсун» тарахтел на холостом ходу, охлаждая двигатель, а она сидела, пытаясь представить себе будущее. Кое-какие активы у них имелись – можно было продать дом и бизнес, который неуклонно сокращался с тех пор, как отец заболел; на год или два этого хватило бы, чтобы поместить отца в одно из таких учреждений. Если бы хоть кто-нибудь из докторов прямо сказал, долго ли он проживет!

Бекки вышла из машины и принялась быстро ходить туда-сюда. Внутренний двор кампуса тянулся метров на триста от одного коричневого цементного здания до другого, мощеные дорожки перекрещивались, как кукурузный лабиринт, только без кукурузы. Замедлила шаг – пусть ее примут за студентку; жаль, что в руках нет учебников.

– Вот это да! Бекки Фаруэлл?

Бекки замерла. Ей приветливо улыбалась Сара Микинс, под руку с какой-то девушкой.

Черт! Как же она не подумала, что обязательно наткнется здесь на кого-нибудь из знакомых? В университет Иллинойса поступили человек десять из Пирсона.

Сара начала рассказывать подруге о школьных успехах Бекки.

– Мы звали ее Малышка – помнишь, Бекки? Никто из девятиклассников, кроме нее, не справлялся с тригонометрией.

– Ты сюда перевелась? – спросила подруга Сары. Она понемногу отщипывала от кекса, завернутого в бумажную салфетку, и клала кусочки в рот.

– Нет, я…

– О, Бекки окопалась дома. – Сара повернулась к Бекки. – Мама говорила, ты работаешь в мэрии!

– Я пока думаю. Получила предложение от университета Нотр-Дам. – Бекки моргнула – в глаза попал солнечный луч, отразившийся от угла крыши. – И от Кейс Вестерн. – Ну да, в Кейсе ей предложили полную стипендию. – А еще от Мичиганского университета, Карлтонского колледжа…

Подруга Сары опустила руку с кексом.

– Ну… здорово, Бекки, – медленно произнесла Сара с полуулыбкой.

– Хотя, скорее всего, пойду в университет Джонса Хопкинса. С точки зрения качества обучения, может, и не совсем то, зато там большая стипендия. И льготные кредиты.

Сара молча переглянулась с подругой.

Бекки несло.

– Есть другой вариант – Джорджтаун. Лучше жить в большом городе, в округе Колумбия, например, а не в каком-нибудь фермерском городке, ха, учиться в местном колледже!

– Ничего себе, – произнесла подруга Сары, наконец откусив от кекса нормальный кусок.

Сара коснулась плеча Бекки.

– Передавай привет отцу.

Они пошли дальше, размахивая сумками с учебниками, переговариваясь на ходу. Влились в толпу студентов.

И тут Бекки разревелась. Сначала из-за собственной глупости и чувства унижения, затем – из-за того, что не удержалась от слез, потому что это тоже глупо и унизительно. Вошла в ближайшее здание. На стеклянной двери красовалась надпись: «ШКОЛА ИСКУССТВ».

Несколько минут в дамской комнате, и вот она в полном порядке: губки заново подкрашены, рыжеватые волосы аккуратно собраны под заколкой из черепахового панциря. Когда Бекки шла к двери, намереваясь забрать отца и, черт возьми, свалить отсюда, с территории университета, за стойкой холла вдруг материализовался коротко стриженный толстяк и громко произнес: «Брошюры!»

Бекки подошла и взяла одну: «Что такое дом? Взгляд художника на жилое пространство».

– Вы первый год учитесь? У нас здесь галерея…

– Да, спасибо. – Ну, можно и посмотреть.

Сначала Бекки покорно обходила по кругу небольшие комнатки с белыми стенами. Иногда кивала, хотя была единственным посетителем: очень красиво; да, интересно. Наверное, папу уже побрили? После всех процедур ему поставили кресло так, чтобы он мог смотреть телевизор и дожидаться, пока она вернется. Бекки думала: нужно заехать на заправку (три с половиной доллара за галлон, о господи…) и какой залог берут дома престарелых из того списка, что лежит у нее в сумочке. Как это организовано, с ними можно торговаться? Или просто вручают график платежей, и все?

Ей хотелось вернуться к отцу; он, должно быть, уже ждет. Бекки осмотрела последние три полотна и вдруг остановилась перед одним из них, висевшим на уровне глаз. Подошла ближе.

Разве она раньше не видела картин? Видела. В младших классах – когда весной они ездили в Чикаго и посещали Институт искусств. И в ресторане «Барнер», где они с отцом часто обедали (мясное блюдо на выбор плюс еще три: гарнир, напиток, десерт) по средам или четвергам, в зависимости от того, когда в ресторане готовили «ветчинный хлеб», – там постоянно менялись натюрморты на стенах. Их привозил управляющий из дома престарелых, где жила его мать – он ездил туда каждую неделю. Натюрморты он выставлял на продажу; их рисовали обитатели дома престарелых. В основном изображения вазы с фруктами (одна и та же ваза, разные фрукты).

«Что я, картин не видела…» – убеждала себя Бекки. Однако в отношении этой картины можно было сказать – да, не видела, вот именно такого сочетания красок, такого узора мазков кистью конского волоса, именно на таком холсте в незатейливой деревянной раме, сколоченной гвоздями, при таком освещении. Прошло пять минут. Пятнадцать. Она уже устала стоять; сумочка валялась на полу (Бекки не заметила, как ее уронила). Протянула руку, сняла картину с крючка и какое-то время держала ее прямо перед глазами. С близкого расстояния изображение казалось совершенно иным.

– Ой-ей-ей. – Толстяк из-за стойки мгновенно оказался рядом с ней, осторожно, но решительно взял у нее из рук картину, нахмурился.

Бекки была застигнута врасплох.

– Их нельзя трогать?

– Конечно, нельзя. Боже упаси.

– Простите, я не знала.

Она же только хотела повнимательнее рассмотреть – как вы берете туфельку без пары с полки в обувном магазине и рассматриваете ее.

– Это все продается, не так ли? Постойте, а почему, у вас же музей?

– Да, однако два раза в год мы включаем в экспозицию картины из галерей, на продажу. Если хотите, можно подписаться на нашу рассылку новостей. – Мужчина кивнул в сторону стойки.

– А можно… Прошу вас, чуть ближе? – Бекки подняла руки (вот они, я не буду ничего трогать), затем сцепила их за спиной.

Толстяк развеселился, протянул ей полотно. Бекки почти прижалась лицом к картине, словно хотела впитать ее в себя. Мужчина начал рассказывать (как ей хотелось, чтобы он помолчал) об умершем художнике, его звездной карьере; на него, конечно же, повлиял Хоппер, а также современные абстракционистские…

Бекки пыталась запомнить каждый мазок на холсте, с грустью понимая, что ей пора. Отец наверняка уже ждет.

Наконец мужчина закончил рассказ, осторожно повесил картину на место. Деликатно отступил в сторону, чтобы Бекки могла поднять сумочку.

Она последний раз с грустью посмотрела на картину и собралась уже было идти, но остановилась – ее взгляд привлекла маленькая круглая наклейка на стене.

– Извините, а это?.. – Она указала на число на наклейке.

– Цена.

Пятьсот сорок долларов. Сердце Бекки забилось быстрее. На мгновение перед ее мысленным взором возникли две почти одинаковые суммы – здесь и на чеке, спрятанном в ящике офиса.

«Не сходи с ума», – сказала она себе. Помахала на прощание рукой (но даже не взглянула на толстяка) и поспешила к двери.

Стоя в очереди в банк, Бекки думала о Пирсонской аварии, о том, как многие беспричинно обвиняли банк – что утром на церемонии его открытия утонуло столько народу. Ей казалось, что некий отзвук тех событий все еще витает здесь спустя почти сто восемьдесят лет. Если так, пусть это сработает в ее пользу.

Октябрьский день клонился к вечеру. Она стояла четвертой в очереди, выстроившейся вдоль пыльной бархатной веревки – специально пришла в послеобеденный наплыв, когда хозяева магазинов сдавали выручку перед закрытием. Тщательно продумала наряд: новый кремовый свитер, заправленный под пояс трикотажной юбки из эконом-магазина, и любимые туфли-лодочки на тонком каблуке. Она представляла себе их звонкое цоканье по полированным плитам вестибюля банка.

Уже третья. Бекки улыбнулась мистеру Форнету, когда он коснулся своей бейсболки, приветствуя ее. За девять месяцев работы ей часто приходилось бывать в банке, и она всегда перебрасывалась парой фраз с добродушным охранником. Погода меняется. Определенно. Если повезет, к Хеллоуину выпадет снег.

Кассирша жестом пригласила Бекки к окошку. Спросила:

– Ты без пальто?

Бекки улыбнулась. Разложила чеки и ведомости на потертой латунной поверхности на уровне груди.

– С ума сошла, – заявила кассирша. – Я даже на перекур одеваюсь!

От банка до мэрии было минут пять ходьбы.

– Я бегом. На каблуках.

Кассирша фыркнула.

– Не убейся!

Бекки изучала эту женщину в течение нескольких недель. И выбрала ее, почувствовав – она легко относится к работе, типа «выключила станок, и пошло оно все к черту». Бекки не знала ее имени, но вполне могла представить себе, как на дамских вечеринках с сослуживицами она, пытаясь перекричать шум кафе, громко рассказывает о последней идиотской выходке менеджера – «этот прыщавый болван». Сияя шикарным розовато-лиловым маникюром, кассирша одним за другим брала приходные чеки, ставила штамп и нажимала на клавиши.

Древний вентилятор под потолком медленно перемешивал воздух. Кассирша уже обрабатывала ошибочное возмещение. Бекки пристально смотрела – чек «Голден» перекочевал в другую стопку, в список на экране добавилось пятьсот сорок два доллара. «Подожди, – уговаривала она себя. – Подожди. Пусть возьмет следующий чек, а потом…»

– О черт! – Бекки прикрыла глаза рукой. – Как я могла…

– Что такое?

Бекки протянула кассирше бланк на выплату наличными.

– Забыла взять подпись! – Возмещение представительских расходов; аккуратнейшим образом заполненный бланк.

Кассирша взяла документ и внимательно изучила его.

– Наверное, решили, что ты теперь сама все будешь подписывать.

Бекки нетерпеливо взмахнула рукой.

– Мне нужно успеть обратно, прежде чем… – Она взглянула на часы. Кассирша сделала то же самое. Поморщилась.

– Я облажалась, – простонала Бекки. – Хотела подписать у них вчера, но…

– Да ладно, – тихо произнесла кассирша. Нацарапала что-то в нижней части бланка и напечатала квитанцию, положив оригинал поверх стопки чеков, затем открыла кассу с деньгами.

Бекки прошептала ей через стойку:

– Ты спасла мою задницу.

– Без проблем. – Кассирша подмигнула ей, и этим все было сказано: мы против них. Передала Бекки обратно стопку чеков; задержала в руках конверт с деньгами, взглянула на сумму.

– Хм, пятьсот долларов. Они что, собираются закупить шелковую туалетную бумагу и брендовый кофе?

Бекки наклонилась к окошку:

– Скорее, потратят на проституток и минет.

Кассирша рассмеялась и отдала ей деньги.

– Спасибо, – одними губами сказала Бекки.

Теперь по вечерам Бекки выключала верхний свет, оставляя только прикроватную лампу. Не нужно смотреть прямо на картину. Лучше передвигаться в непосредственной близости от нее, притворяясь, будто забыла, что она там. Бекки помнила восхитительное ощущение, когда она медленно, очень медленно, доставала из своего шкафчика учебник по тригонометрии, пока Кэл Хартман на нее пялился. Перелистывала несколько страниц, меняла позу. Клала учебник обратно, тянулась за тетрадью. Она стояла спиной к Кэлу, и от его взгляда все ее тело будто пронизывали невидимые электрические заряды. (Сам Кэл Хартман, конечно же, фе-е.)

День Благодарения. В свитере с высоким воротом и джинсовой юбке Бекки сидела на краешке кровати и подпиливала ногти. После праздничного ужина из трех блюд в кафе «Пэлас» на 4-м шоссе в желудке ощущалась тяжесть. Папа за столом почти не разговаривал; ей нечем было заниматься, кроме как есть из массивных белых тарелок: индейка с подливкой, картофель, стручковая фасоль и фаршированные овощи. Три куска пирога, один – сверх заказа, потому что официантка хорошо относилась к Хэнку и рассчитывала на солидные праздничные чаевые. Которые Бекки и добавила к оплате по счету.

Она занималась ногтями, старалась сдержать отрыжку и ждала: картина должна сотворить свое волшебство. Мэрия закрыта, по улицам бродят шумные компании студентов, приехавших домой на каникулы, а комната Бекки все та же – сквозняк и потертые плинтусы. На секунду вспыхнуло сомнение: не в том, что она сделала, а для чего. Что, если впечатление не вернется?

– Папа? – крикнула она, не отрываясь от своего занятия. По телевизору шел фильм об Индиане Джонсе, и по приглушенным звукам, доносящимся снизу, можно было сориентироваться, какую сцену – погоню, драку – показывают в данный момент.

– Ты спишь? – К ее удивлению, телевизор замолк, и она услышала, как отец – тяжелыми шагами, его походка не изменилась даже после нескольких инсультов – поднимается по лестнице.

Бекки встретила его в коридоре.

– Зайди на минутку. – Помогла ему войти и осторожно усадила на кровать, присела рядом.

Сделка произошла в офисе университетского музея. Женщина-продавец – вовсе не тот толстяк, с которым она разговаривала в прошлый раз – и глазом не моргнула, когда Бекки подала ей мятый конверт с деньгами. Бекки сочинила целую историю – у моей бабушки юбилей, семьдесят лет, мы решили сделать ей подарок… но все это вылетело у нее из головы, когда она вновь взяла в руки картину.

– Я так тупила, – сказала Бекки отцу. – Она просто дала ее мне, и я сначала даже не поняла, думала, может быть, кто-то должен отнести ее в машину. И объяснить правила перевозки.

Бекки положила на заднее сиденье кучу подушек, в том числе и те, с васильками, что сейчас у нее на кровати.

– Она не кусается, – сказала женщина с сухим смешком и немного нетерпеливо. Какой у нее тонкий рот, и на губе герпес.

– Ну да. – Бекки даже не знала, как держать эту штуку – на руках, как пиццу? Перед собой, как щит? И в конце концов просто взяла ее, не задумываясь, как именно она ее держит.

Но с отцом Бекки разговаривала уверенно. Как эксперт. Положила руку на его сутулую спину – он был в шерстяном пуловере, который она сама выбрала ему на вечер. Ей хотелось, чтобы отец оценил ее приобретение, понял, как чудесно иметь в доме настоящую картину, ведь это придавало ее старой комнате совершенно другой вид. И пусть он не беспокоится о деньгах: она хорошо зарекомендовала себя на работе: «Не всем в конце года дают премии». Бекки погладила его по плечу.

– Буря.

– Что ты, сегодня ясно.

Но он имел в виду картину, он смотрел на холст: синевато-серый фон с вкраплениями белого переходил в желто-зеленый оттенок летнего торнадо.

– Это ведь буря?

Он хочет сказать, что она потратила пятьсот сорок (краденых!) долларов на изображение смерча с ливнем?

– Может быть, – нахмурившись, произнесла Бекки.

Картина стояла на подставке в офисе музея, на коленях у Бекки лежал надорванный конверт с деньгами, и все это время женщина с герпесом перечисляла какие-то даты из биографии автора, кто оказал влияние на художника, какие техники он использовал. Бекки чуть не выпалила: «Я же сказала – покупаю». Ей решили устроить экзамен? Почему она ничего не узнала о художнике до того, как приехала сюда?

– И, конечно же, само изображение силосной башни – оно является типичным и в то же время напоминает о ферме, где художник провел детство…

– Чего?

– Силосная башня… – Женщина прервала выступление. – Тема. То, что изображено на картине.

– Ах, да. – Так вот как это называется. Бекки сразу показалось, что она уловила очертания башни, а теперь еще и покосившийся забор, и кипарисы, но они второстепенны. Главное – башня. «Тема», – повторила она про себя. Целых две лихорадочных недели до покупки она, оказывается, не знала тему картины.

Бекки обняла отца за плечи, помогла ему спуститься по лестнице; подождала возле туалета, затем проводила к кровати, расстелив на ней его пижаму. Дальше он справится. Включила оба ночника, положила его очки рядом с будильником – отец ставил будильник на 4:40 утра.

Вернулась к себе в комнату и улеглась в кровать. Ну и что. Да, папа не видел в картине того, что видела она. Вот старый ночник на комоде ему нравится. Черт, даже раньше, когда он не болел, ему не было дела ни до каких картин, он их просто не замечал. Бекки не помнила, чтобы отец вообще проявлял интерес к живописи.

Так что можно не огорчаться, и нечего привередничать. Плакать она точно не собиралась. И жалеть себя, поддаваясь внезапным горьким размышлениям: об учебе в колледже можно забыть, парня у нее нет, и мама не хлопочет внизу, прибирая на кухне после семейного ужина. Бекки упорно старалась направить поток своих мыслей так, как ей спокойнее и радостнее.

Вот она в офисе, снимает трубку после первой же трели. На целый день раньше сдает недельный отчет. Случайно слышит слова мистера Дэвида: «Эта новенькая быстро всему научилась, такая шустрая». Вот сидит с прямой спиной за столом, перебирает кучу счетов-фактур. Приносит миссис Харрис пакетик креветок (и миссис Харрис потом счастлива весь день!) для ее полосатого кота. Аккуратно расчерченные журналы с записями, упаковка йогурта в холодильнике в комнате отдыха, пожелания доброго утра – ими обменивались все, даже старый мэр Томсик приветствовал Бекки, если она случайно проходила мимо.

Бекки перевернулась на бок и еще раз посмотрела на картину. Теперь это ее картина, и какая разница, понимает ли кто-то другой, насколько она чудесна? Ночной ветер гнул и качал ветви тополя. Бекки выключила верхний свет. Лежала и умоляла:

«Ну же, прошу тебя. Измени все вокруг».