Текст книги "Навеки не твоя"

Глава 7

 
Хор:
На смертном ложе страсть
                былая издыхает
И жадно новая наследства ожидает:
Краса, смущавшая мечтателя покой,
Померкла пред Джульеттиной красой.
 

Войдя на репетицию в понедельник, я замечаю, что кровати из «Богемы» не видать. «Слава богу». Передняя часть комнаты не обставлена как сцена, и я знаю, это может означать только одно – Джоди проводит занятие тет-а-тет с кем-то, у кого монолог. Я только надеюсь, что не со мной. Она выходит из своего кабинета, и я невольно начинаю ерзать, пока остальные ученики заходят. Она молча наблюдает, пока все не рассаживаются по местам, и вот звенит звонок.

– Энтони, – вызывает она, и я чувствую, как плечи расслабляются в облегчении, – время монолога. – Энтони вскидывает вверх кулак на своем месте, явно обрадованный тем, что предстоит час беспрерывной работы над его ролью. – Все остальные, – продолжает она, – разбивайтесь на пары, заучивайте слова.

Мое облегчение оборачивается раздражением. Энтони был бы моим партнером. В его отсутствие я оглядываю комнату в поисках замены. Все разбиваются по парам. Я замечаю, что Тайлер смотрит на меня, вопросительно вздернув бровь. Есть определенная логика в том, чтобы Ромео и Джульетте работать вместе, понимаю. Но после пятничной сцены в постели и смутивших меня признаний Маделайн относительно нашего с Тайлером первого раза я хочу от него отстраниться еще сильнее обычного.

Я демонстративно смотрю в другую сторону, и мои глаза цепляются за знакомую копну темных волос. Оуэн говорит с Алиссой. Прежде чем он угодит в ее когти, я бросаюсь к нему и хватаю за рукав.

– Ты мне нужен, – говорю я ему на ухо, толкая его вперед.

Он оборачивается, на лице снова появляется его удивленное выражение (как я уже успела понять, оно у него почти всегда), и он вопросительно изгибает одну длинную бровь:

– Здравый смысл подсказывает, что твой партнер вон там. – И он кивает в сторону Тайлера. – Ну, Ромео?

Я корчу гримасу.

– Ромео и Джульетта? Нет, нет, нет. – Я фыркаю. – Брат Лоренцо и Джульетта – вот им действительно есть над чем поработать.

Оуэн смеется. Он смотрит через плечо, где Тайлер делано протягивает руку группке десятиклассниц.

– Сегодня он и правда особенно несносный.

Мы выходим в коридор и направляемся к актовому залу. Джоди требует тишины на время репетиций тет-а-тет, и обычно мы используем этот шанс, чтобы позаниматься на улице, но сегодня дождь. Так что вместо этого мы направляемся к театру, где достаточно пространства для всех пар, чтобы репетировать по углам комнаты, не мешая друг другу.

Правда, эта просторная зала иногда наполняется эхом, что раздражает. Когда двери закрываются за нами, я веду Оуэна по проходу к сцене.

– Ты хочешь репетировать реплики на сцене? – В его голосе изумление.

– Конечно, нет. – Я открываю дверь слева от первого ряда. – Мы пойдем за кулисы. У меня есть ключ от гримерки. Там тихо.

Я веду его вверх по темной лестнице, через пустые кулисы, в запертую комнату за сценой. Оуэн следует за мной, его шаги мягко хрустят по дешевому ковру на ступенях. Я предполагаю, что он рассматривает фотографии труппы и команды прошлых постановок, вывешенных вдоль стены. Я их помню наизусть: «Красавица и Чудовище» в 2001 году, «Бриолин» в 2005-м, «Много шума из ничего» в 2014-м. Я помню, как была подавлена, когда узнала, что они ставили «Много шума» прямо перед тем, как я пошла в старшие классы.

Мы добираемся до верхнего уровня. То, что в Стиллмонте выполняет роль гримерки, скорее похоже на коридор. Она длинная и узкая, и там только один диван, покрытый подозрительными пятнами.

Оуэн осматривается, когда я закрываю дверь.

– Если зайдет Уилл и вы с ним опять станете строить друг другу глазки, то я сразу выйду вон. Тут слишком интимно. – Он плюхается на диван.

– Если зайдет Уилл, я сама тебя попрошу выйти вон, – пожимаю я плечами. – На этом диване с ним можно бы много чем заняться…

Оуэн морщится с преувеличенным отвращением:

– Это куда подробнее, чем я хотел.

Я плюхаюсь рядом с ним.

– Если бы только эти подробности были наяву. Не то чтобы он проявлял какую-то активность, – говорю я с бóльшим разочарованием, чем рассчитывала показать.

Я знаю, что он заметил, потому что его выражение смягчается.

– Не вкладывай в это слишком многого. Уилл… нувосекс.

Я морщу нос.

– Он кто?

– Ну, знаешь, как нувориш. – Оуэн машет рукой, его колени выступают далеко за краешек дивана. – Уилл только что стал сексуальным, – говорит он, – и он не знаком с этикетом для подобных ситуаций.

Я поднимаю бровь:

– Подобных ситуаций?

– Ну… – Я замечаю, что он краснеет. – Когда девушка, э-э, заинтересовалась им.

– Заинтересовалась – это мягко сказано, – заявляю я. – Ты его друг. Подтолкни его в моем направлении, а лучше, знаешь, пихни со всей силы, – говорю я полушутливо, вытягивая свой сценарий и открывая его на пятом акте. – Желаешь пройтись по твоей сцене с братом Джованни?

– Желаю – это сильно сказано. – Его губы немного изгибаются, и я смеюсь. «Он быстро соображает», – думаю я, и не впервые. – Но да, типа того, – добавляет он.

Я открываю вторую сцену и произношу громко и ясно:

– Брат во святом Франциске! Здравствуй, брат! – Оуэн отшатывается, и я тыкаю пальцем в страницу. – Нет, правда, это реплика брата Джованни.

Он опускает взгляд.

– Ладно, – поднимает глаза, пытаясь не читать с листа. Он смущенно сглатывает. – Ах, это брат Джованни! – Его взгляд возвращается к странице. – Ты вернулся? – заканчивает он.

– Это не считается, – перебиваю я. – Ты даже и не начинал заучивать наизусть, так?

– У меня было мало времени, – бурчит он, энергично качая ногой один или два раза. – Случился прорыв в моей следующей пьесе, и я провел все выходные, делая заметки.

Заинтригованная, я откладываю сценарий.

– Что, правда? Можно посмотреть?

– Нет! – выпаливает он, а затем принимает смущенный вид. – Просто она еще далека от завершения, – говорит он, потирая шею.

– О чем она? – Я не то чтобы часто встречала подростков-писателей, и мне, пожалуй, интересно узнать, о чем пишет именно Оуэн Окита.

Оуэн краснеет до бордового цвета.

– Вообще-то, меня вдохновил наш разговор на прошлой неделе.

– Ух ты. – Я кладу руку на грудь, в шутку польщенная. – Я всегда мечтала быть увековеченной в пьесе.

Его губы трогает улыбка.

– Она о Розалине. Из «Ромео и Джульетты», – продолжает он. – О ней в оригинале нет вообще ничего, но в шекспировской Вероне у нее могла быть своя жизнь и целая история. Она могла быть чем-то большим, чем просто ранним эпизодом в чьей-то чужой любовной истории.

Его слова меня обескураживают. Я разочарована сильнее, чем готова признать, тем, что именно на это я вдохновила Оуэна.

– История Розалины не так интересна, как история Джульетты, – говорю я тихо. – В этом вроде все дело.

– Она могла бы быть интересной. – Оуэн бросается на ее защиту, и я его не виню. Я и правда сейчас уничижительно отозвалась о его пьесе. – Но мне сложно представить, как Розалина думает.

– Поэтому ты за все выходные не нашел времени выучить реплики, – отвечаю я.

Он пожимает плечами.

– Просто о ней не так много написано в «Ромео и Джульетте», и сложно понять образ мыслей этого второстепенного персонажа, которого события пьесы оставили в странном положении. – Он складывает пополам сценарий на коленях, большие пальцы его измазаны темно-синими чернилами. – Мне нужно найти ее вектор. Ее сердце разбито? А может, она злорадствует по поводу смерти Ромео?

– Или знает, что судьба не сулит ей роковой любви, и пытается убедить себя, что это не так уж плохо. – Эта мысль срывается у меня с губ прежде, чем я успеваю понять, откуда она взялась. Надеясь, что Оуэн не увидит в моем комментарии скрытого смысла, я резко встаю.

Он только осторожно кивает.

– Это отличная мысль, – говорит он, и взгляд его затуманивается. Выглядит так, будто он перенесся в другой мир или замкнулся в собственной голове. Это тот же самый взгляд, который я наблюдала в лесу и в ресторане в день нашей встречи, и его отточенным чертам лица он очень идет.

Кто-то стучит в дверь гримерки, и Оуэн моргает. Я чувствую неведомое ранее разочарование, когда этот отрешенный взгляд исчезает с его лица. Я тащусь к двери, надеясь, что это не Джоди или кто-нибудь еще, кто пришел на нас наорать, – вообще-то нам не полагается быть одним в гримерке без преподавателя.

Вместо этого я вижу на пороге Маделайн, которая вертит и дергает шнурки на своей школьной толстовке с нервной улыбкой.

– Привет, Маделайн. Не все в курсе того, что мы тут, правда? – Я быстро заглядываю за ее спину.

– Что? – Она выглядит растерянной. – Нет, Тайлер сказал мне, что вы двое в зале, так что я подумала, что найду вас здесь… – Она замолкает, явно смущенная. – Можно с тобой поговорить минутку?

– Ага. – Я распахиваю дверь. – Что такое?

– Э-э… – Она заглядывает мне за спину, видя Оуэна на диване. – Только с тобой?

– Да. Конечно, – говорю я, вспоминая наш разговор в туалете и осознавая, что именно у нее на уме. Я выхожу из гримерки и закрываю за собой дверь. – Это случайно не связано с тем, что Тайлер сегодня в исключительно прекрасном настроении? – спрашиваю я, пока Маделайн отводит меня подальше, чтобы разговор не услышал Оуэн.

Она поворачивается ко мне с легкой улыбкой:

– У нас был секс.

– У тебя был секс на выходных, и ты мне рассказываешь об этом только после уроков? Я требую деталей в качестве моральной компенсации. – Я шутливо скрещиваю руки, изображая строгость.

Она кусает губу.

– Правда? Я пойму, если…

– Маделайн, прекрати, – говорю я ей, опуская руки и глядя ей в глаза. – Я твоя лучшая подруга. Я хочу знать ровно столько, сколько ты хочешь рассказать. – Ее улыбка снова играет на губах, щеки покрываются легким румянцем. – Это было идеально? – наседаю я.

– Он все распланировал, – начинает она нерешительно, голос подрагивает от волнения. Слова льются чем дальше, тем легче. – Он отвез нас в домик в лесу – ну, ты знаешь, их семейный, у озера. Приготовил ужин на двоих и даже достал бутылку родительского шампанского. Затем на закате мы пошли купаться голышом. Это было прекрасно, со звездами и всем таким, как в кино или на открытке. И когда мы вернулись в дом… – Маделайн оставляет это предложение незавершенным.

Я замолкаю, потому что перед моим взором встает не озеро под тысячей звезд. А диван в подвале Тайлера и звуки вечеринки труппы «Двенадцатой ночи», доносящиеся сверху. Мне понравилось то, что у нас было с Тайлером, понравилась близость с парнем, который мне был небезразличен, и в кои-то веки ощущение, что я важна. Будто я была главной героиней романтической истории. Но ни я, ни Тайлер не видели это грандиозным, судьбоносным событием. И обстановка, и время – все было не совсем из той категории вещей, о которых обычно пишут поэты.

И конечно, у Маделайн была идеальная ночь. Я рада, что она была идеальной. Правда рада. Пока Маделайн наблюдала за моей почти что беспрерывной чередой парней, я наблюдала ее проводящей все свободное время за учебой и волонтерской работой – вообще без парня, но постепенно становящейся тем невероятным, прекрасным человеком, кто она есть сейчас. Приятно видеть, что и в ее жизни теперь есть парень.

– Я же говорила тебе, что беспокоиться не о чем, – в итоге выговариваю я.

– Похоже на то. – Она заправляет выбившийся локон за ухо, мягко улыбаясь, глядя вниз. – Ну, мне пора обратно в библиотеку. Я просто хотела тебе рассказать лично.

– Я рада, что ты рассказала, – говорю я, но внезапно в моем животе открывается черная дыра. Я провожаю ее до лестницы. – Плавать в озере под звездами у красивого домика, – добавляю я, натягивая улыбку. – Вы даете нам, простым смертным, надежду на то, что настоящая любовь существует.

Она смеется.

– Существует, Меган. – Она широко улыбается и практически бегом спускается по ступеням.

Я стою в коридоре, и ее слова отдаются эхом в пространстве. Существует. Я не знаю, почему ее уверенность меня так расстраивает. Или почему, услышав рассказ Маделайн о ее идеальной ночи, я чувствую, будто у меня кусок свинца под легкими. Я знала, что это случится, и не лгала ей, когда сказала, что меня это не беспокоит. Но я думаю о том, о чем Маделайн умолчала. Тайлер подарил ей ночь, которую не дарил мне, потому что то, что между ними, – более реально, более ценно, чем то, что было у нас. В его голове наша ночь забыта, затерта чем-то лучшим.

«Как и должно быть», – напоминаю я себе. Они любят друг друга.

Но, видимо, мне понравилась идея того, что наш с Тайлером первый раз что-то для него значил, что меня запомнил один из моих парней. Вместо этого я осознаю, что как бы близко я ни чувствовала себя к центру нашей с Тайлером сцены, я все еще от него далека. Далеко не важна. Далеко не особенна.

Я пытаюсь отогнать это чувство. Я открываю дверь в гримерку и вижу, как Оуэн бормочет под нос свои строчки. Я вспоминаю, что он говорил о Розалине и как она не обязана быть всего лишь предвестницей чьего-то еще счастливого финала.

Маделайн и Тайлер идеальная пара – они как Ромео и Джульетта, только без трагедии. Я поняла, что их отношения особенные, сразу, с первого раза, когда они сели рядом пообедать, будучи парой. Маделайн засмеялась над чем-то сказанным Тайлером, и его глаза озарились таким светом, будто он в жизни ничего прекраснее не слышал. Это напомнило мне то, как папа улыбается Роуз. Некоторые вещи происходят, даже если ты пытаешься им препятствовать.

Но я не собираюсь оставаться всего лишь наблюдателем при их сказочном романе. Я не желаю Тайлера, но желаю быть желанной.

– Мне нужна твоя помощь с Уиллом, – прерываю я чтение Оуэна, присаживаясь рядом.

Он вскидывает голову:

– Ну, начнем с того, что я из-за тебя теперь сбился, – говорит он с раздражением в голосе, но захлопывает книгу и обращает внимание на меня. – А еще – ты в моей помощи не нуждаешься. Ты и сама отлично справляешься.

– Нет, не справляюсь, – признаюсь я. Я трижды видела, как Уилл строит декорации после уроков, и он все еще ни разу со мной не заговорил со дня первой встречи. – Ты мне только что рассказывал о Уилле-«нувосексе», вот такого рода подсказки мне нужны. Я мало о нем знаю, о том, чего от него ожидать, как его понять, что его интересует. Мне он нравится, – говорю я, – и я бы не хотела все испортить. Ты его друг – ты мог бы помочь.

Оуэн медлит с ответом. Он начинает щелкать ручкой о колено, и мне стоит всех моих сил сдержаться и не вырвать ее из его руки.

– Может неудобно получиться, если Уилл поймет, что я его пытаюсь с кем-то свести, – наконец говорит он.

Я чуть улыбаюсь, надеясь, что он не заметит, потому что его ответ – не отрицательный. Он знает, что я права.

Теперь он щелкает ручкой о блокнот, и мне приходит в голову идея, как его убедить.

– Я помогу тебе с пьесой. – Это звучит как утверждение, а не как предложение.

Ручка перестает щелкать, и он смотрит на меня то ли с любопытством, то ли с сомнением.

– Я не особо ищу соавтора, – мягко отвечает он.

– Не в качестве соавтора. – Я качаю головой. – Я помогу тебе понять персонаж Розалины. Ты сказал, что тебе сложно представить, как она думает. Посмотри только. Я же и есть Розалина. – Оуэн моргает, его лицо снова становится задумчивым. – Тебе понравилась моя мысль о том, что Розалина убеждает себя, что не хочет такой любви, как у Ромео с Джульеттой. Я тебе могу рассказать больше. Я знаю, каково это – наблюдать, как твой бывший влюбляется в кого-то так, что готов умереть ради своей половинки, и это повторяется снова и снова, – продолжаю я. – Я могла бы тебе рассказать о первых свиданиях, последних свиданиях, разрывах – о, эти разрывы.

Ему интересно, я вижу это по искорке в глазах. Но он только спрашивает:

– Разве это не будет странно? Если я буду тебя интервьюировать на тему твоих любовных историй. – Его уши розовеют.

– Для меня не будет странно. Я этого не стесняюсь, – говорю я, пожимая плечами. Но румянец расползается по щекам Оуэна, что дает мне понять – он не меня имеет в виду. Мне будет весело его шокировать рассказами, если он согласится. – Кроме того, – продолжаю я, – ты сам сказал, что на пьесу тебя вдохновила я. Ты же писатель, Оуэн. Как ты можешь отказываться от возможности получить настоящее, эмоциональное представление о персонаже? Это я тебе могу предоставить, – заключаю я победно.

Он раздумывает долго. Я вижу, как за его темными глазами поворачиваются шестеренки.

Я вытягиваю руку:

– Ну как, договор?

Он вкладывает свою ладонь в мою – и без малейшего колебания. Его пальцы охватывают мою руку, и его ладонь неожиданно жесткая.

– Договор, – отвечает он.

– Я точно не пожалею об этом, – говорю я и убираю руку.

Он сужает глаза.

– Ты… Ты, наверное, хотела сказать, что я не пожалею об этом?

– Ну да, это тоже. Но я знаю, что сама не буду жалеть, – отвечаю я, и Оуэн улыбается немного сконфуженно. – Начнем с моего первого бойфренда? Или с моего привычного ритуала после разрыва, или с чего?

Он роняет свой сценарий «Ромео и Джульетты» мне на колени.

– Ты можешь почитать за брата Джованни. Джоди меня выгонит, если я не запомню хоть что-то к концу сегодняшнего дня.

Глава 8

 
Ромео:
И горе наше будет
Нам в будущем бесед
         предметом сладким.
 

Оуэн живет от меня всего в десяти минутах. В отличие от моей, его улица высажена деревьями, и, кажется, начало тропы для прогулок виднеется в квартале от того места, где я выхожу из машины. Его дом – одноэтажный, и машины перед ним нет. Лужайка коричневая, опавшие листья лежат кучами вдоль тротуара.

Я стучу в дверь, и Оуэн открывает почти мгновенно.

– Привет, – говорит он с улыбкой.

– Ух ты! – Я заглядываю через его плечо в гостиную. – Твой дом очень чистый. – Я уже и не помню, как выглядит чистый дом. Я на днях нашла на своей сумке прилипшую макаронину.

– Да? – Он пожимает плечами, но выглядит несколько польщенным. – Это потому что моя семья сейчас не дома.

Он ведет меня по коридору. На стенах совсем немного украшений – только пара фотографий в рамочках, где Оуэн и, судя по всему, его младший брат. Рядом с ними висит огромная черно-белая фотография мужчины-азиата, по-юношески красивого, в костюме в стиле семидесятых. Я останавливаюсь перед ней.

– Это твой отец? – спрашиваю я.

Оуэн оглядывается с озадаченным видом. Его взгляд находит фотографию, и губы растягиваются – он сдерживает смех.

– Моя мама мечтала бы об этом. Это Юдзиро Исихара, – говорит он. – Моя мама выросла в Киото, и когда она была подростком, он был по сути самой большой звездой в Японии. Она на нем была помешана. И до сих пор помешана, – добавляет он, – хотя он и умер тридцать лет назад.

– Черт. Твоя мама настоящая фанатка. – Я присматриваюсь к бровям и линии подбородка Юдзиро. – Впрочем, я ее понимаю.

– Отлично, – ворчит Оуэн, толкая дверь в свою комнату. – И ты туда же. – Я следую за ним, усмехаясь ему в спину.

Первое, что я замечаю в комнате Оуэна, – это киноафиши, развешенные по стенам. Но фильмы мне незнакомы – половина названий на французском, и изображения на большинстве из постеров такие сюрреалистичные, что я не могу разобрать, о чем фильмы.

– Ого, – говорю я и оборачиваюсь к Оуэну, который заметил, что я осматриваю комнату.

– Я неравнодушен к французскому кино, – говорит он небрежно.

– Да? А я и не заметила, – отвечаю я невозмутимо. – Но правда, как это увязано с Шекспиром и Юджином О’Нилом[10]10
  Американский драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе 1936 года, лауреат Пулитцеровской премии.


[Закрыть]?

Он ухмыляется и проводит рукой по волосам.

– Я многогранен, Меган.

Я прохожу в центр комнаты.

– Английский театр, французское кино, итальянская подружка… – Я ищу глазами фотографию Козимы на его захламленном комоде, на подозрительно чистом письменном столе и на подоконнике, где выставлены тома энциклопедии. – Она же не прервет нас звонком по FaceTime, не так ли?

– Нет, она уже пошла спать, – отвечает он нейтрально.

– Ну конечно же, – дразню я. Я подхожу к его столу и начинаю открывать ящички, в каждом из которых лежат впечатляющие стопки блокнотов.

– Прошу прощения, – слышу я за спиной. – Что именно ты делаешь с моими личными вещами?

Я оглядываюсь через плечо и вижу, что Оуэн прислонился к стене, скрестив руки на груди. Он отрывается от стены и пересекает комнату, чтобы закрыть ящик, за который я держусь.

– Ищу фотографию Козимы, – отвечаю я, будто это и так очевидно. – Она же не считает и фотографии тоже ерундой?

– Нет, – отвечает Оуэн прохладно. – Просто у меня нет ее фотографий, вот и все.

– Где вы с ней встретились? – спрашиваю я, не смутившись. Я поворачиваюсь к книжным полкам у его кровати. Маленькая обрамленная фотография Оуэна и Джордана времен средней школы располагается между красивым изданием «Великого Гэтсби» и собранием стихотворений Эмили Дикинсон[11]11
  Известная американская поэтесса XIX века.


[Закрыть].

– В летнем театральном лагере в Нью-Йорке. – Звучит так, будто он обороняется. Я не вижу его лица, потому что зашла ему за спину, но уверена, что он покраснел.

– Ну, и какая она? – напираю я.

– Она из пригорода Болоньи. Она пишет темные, экспериментальные произведения про пригородную жизнь. Типа Дэвида Мэмета, только из Италии. Ее родители – местные политики.

– Ты вообще не ответил на мой вопрос.

Он поворачивается ко мне лицом, наклоняет голову вбок с растерянным видом.

– Нет, ответил.

– Нет, ну какая она? – повторяю я. – Ты мне сказал, что она пишет, где живет, но не кто она. Если придумываешь себе девушку, то нужно придать ей побольше фактуры, – не то чтобы я уверена в том, что он ее выдумал, но мне нравится его дразнить. – Для человека, пишущего пьесы, Оуэн, у тебя мог бы получиться персонаж и получше.

Он хмурится и поднимает бровь.

– Она общительная, у нее много друзей. И саркастичное чувство юмора. Так лучше?

Я ухмыляюсь.

– Уже ближе к делу, – бросаю я в ответ. – Но все еще не убедил.

– Тебе нужна помощь с Уиллом или нет? – громко спрашивает он. Не дожидаясь моего ответа, он продолжает: – Я думал, мы здесь для того, чтобы поработать над моей пьесой.

– Ладно, – говорю я, театрально вздыхая, затем сажусь на его кровать и откидываюсь на подушки. – Спрашивай, что хочешь.

Оуэн закатывает глаза при виде моей позы и садится за письменный стол. Он вынимает блокнот из верхнего ящика и внезапно весь меняется. Его плечи опускаются, он садится прямо, и его глаза впиваются в меня. Я жду, что он спросит, что я думаю о любви или о себе, что-то в этом духе, как мне кажется, заинтересовало бы драматурга.

– Насколько далеко ты обычно заходишь со своими парнями? Ну, в сексуальном плане? – поясняет он.

Моя челюсть на секунду отвисает – и от вопроса, и от внезапной собранности Оуэна. Не желая дать ему понять, что смутилась от его вопроса, я лениво усмехаюсь:

– А ты сразу к делу.

Я ожидаю, что Оуэн побледнеет, но этого не происходит.

– Это важно для пьесы.

– Ну, если для пьесы. – Я подавляю ухмылку. Если он хочет деталей, то он их получит. – Тайлер был моим первым. Мы делали это всего пару раз, в основном на диване в его подвальном этаже во время вечеринок труппы, пока все остальные были наверху, – я не обращаю внимания на оставшуюся горечь от сравнения этих воспоминаний с недавним рассказом Маделайн, и вместо этого сосредотачиваюсь на надежде поймать момент, когда уши Оуэна покраснеют.

Но он всего лишь продолжает делать записи, и я слегка разочарована. Мне нужно приложить больше усилий. Что будет нетрудно, учитывая обилие деталей, которые я могу предоставить.

– Я бы не сказала, что это было великолепно, но была причина, почему мы делали это больше одного раза… – говорю я с намеком, хмурясь, когда Оуэн на это всего лишь кивает. Я привыкла к сдавленным смешкам и блестящим в предвкушении сплетен глазам в ответ на детали своих приключений – как утешительные призы за их раннее, неизбежное окончание. Оуэн же… устоял. Это неожиданно, и я не знаю, что это значит.

– Я пытаюсь понять, что бы чувствовала Розалина, если бы она переспала с Ромео до всей этой истории с Джульеттой. – Его взгляд остается прикован к блокноту. Рука движется с выверенной скоростью, ручка совершает точные рывки. – Твои чувства к Тайлеру отличаются от чувств к другим бывшим?

– Не особо, – пожимаю я плечами. – Я много чем занималась с другими парнями.

Впервые плечи Оуэна напрягаются. Я усмехаюсь. У каждого есть свои чувствительные точки в теме секса, даже у нашего юного Шекспира. Я продолжаю.

– У нас дошло до петтинга с Крисом за спортзалом после выпускного в десятом классе. С Чарли только руки были задействованы, потому что его мама вечно приходила домой не вовремя. Само собой, ничего такого с Энтони – о, и еще петтинг с Дином, и это было ужасно долго. Мне приходилось…

– Это… этого достаточно, спасибо, – прерывает он меня с совершенно пунцовым лицом.

– Ха! Наконец-то, – взрываюсь я.

Он поднимает глаза.

– Ты меня пыталась вогнать в краску?

– Ну, вроде того, да. – Я смотрю на него игриво.

Он поднимает ручку с видом, будто что-то хочет сказать, и наконец говорит:

– Вот такая… Такая ты и есть?

– Какая я есть?

– Такая, ну… Прямолинейная. Провоцирующая. – Я понимаю, что это не критика и не шутка. Он наблюдает за мной, его рот – нейтральная линия, глаза ищут ответа. Он правда хочет узнать.

Я громко смеюсь.

– Я заслужила право такой быть. Когда у тебя позади столько отношений, как у меня, то учишься находить смешное в… – я ищу подходящее слово.

– Разбитом сердце, – говорит Оуэн.

– Это звучит немного поэтичнее, чем я бы сказала, но в принципе да. – Он ничего не отвечает, и я пользуюсь возможностью сменить тему. – И кстати, дразнить тебя так весело, что я не могу устоять. – Я тянусь к стулу и хлопаю его по колену. – Ты просто такой… милый.

Он стряхивает мою руку.

– Я не милый, – говорит он сердито.

Он смотрит в пол, и я чувствую укол раскаяния. Оуэн ведь и правда милый. Он всегда был ко мне добр, а я только что превратила его доброту в повод для стеснения.

– Ты прав. Извини.

– У меня вообще-то и другие вопросы есть. – К Оуэну возвращается самообладание, и он снова обращается к блокноту. – Если ты готова на них ответить как взрослый человек. – Он слегка улыбается.

– Лааааадно. – Я тяну по слогам, испытывая облегчение от того, что он меня простил.

– Влияет ли то, насколько далеко ты зашла с парнем, на твои чувства после расставания?

Я задумываюсь. Он в этот раз заслуживает обстоятельного ответа.

– Секс сам по себе значения не имеет. Но если я пробыла с парнем достаточно долго, чтобы этим заняться, то я успела привыкнуть к нему, и тогда расставаться сложнее. Хотя и в этом случае, когда я вижу его с другой и они идеальная пара, в отличие от нас с ним, то тут расстраиваться не получается.

– Хм. – Оуэн прекращает писать. – Я думал, что наоборот – это бы было больнее.

– Не в том случае, когда ты этого ожидаешь. Мои отношения заканчиваются ради чего-то большего. В конце концов, эта мысль греет.

Он долго смотрит на меня, будто ждет, что я то ли продолжу, то ли расплачусь, что-то в этом духе. Я не знаю, что у него на уме. Когда я не делаю ничего из вышеперечисленного, он записывает что-то еще.

– Ты веришь в настоящую любовь? – спрашивает он внезапно.

– Настоящую любовь? – презрительно усмехаюсь я, стараясь не встречаться с его пристальным взглядом. Я не знаю, почему этот вопрос меня настолько застает врасплох. Может, дело в том, как именно он его задал, будто настоящая любовь – это обычное дело, нечто очевидное, что можно вот так просто обсудить, как погоду. – Я тебе говорила. Я не романтичный человек, который влюбляется с первого взгляда, – таков мой ответ.

– Ты также сказала, что Тайлер и Маделайн – идеальная пара.

– И? – отвечаю я несколько раздраженно.

– И, – повторяет он спокойно, – если двое являются идеальной парой, это предполагает, что их связь сильнее, чем у других. Более глубокая, настоящая.

– Настоящая любовь существует, типа, вообще в мире. – Я неопределенно машу рукой в воздухе. Я наблюдала настоящую любовь слишком часто, чтобы не верить в нее. У Маделайн и Тайлера – настоящая. И у моего папы с Роуз. – Но я уж точно не питаю особых надежд насчет себя.

– Хм-м, – задумчиво тянет Оуэн, глаза его блестят. Он откидывается на спинку стула, явно уверенный в том, что собирается сказать. – Интересно, что ты так думаешь.

– Думаю так? Я знаю, что это так. Я так чувствую, – у меня зачесалась вся кожа на руках. Я ссутуливаюсь, пытаясь избавиться от внезапного напряжения в спине.

– И все же, когда одни отношения заканчиваются, ты легко начинаешь следующие.

– И это, как тебе скажет любой ученик нашей школы, означает, что я кокетка и помешана на парнях. Две вещи, которых я, кстати, совершенно не стесняюсь, – говорю я, держа высоко подбородок.

– Конечно, – он поспешно кивает. – Я и не говорю, что должна стесняться. Я просто интересуюсь, почему, если ты просто кокетка и помешана на парнях, ты переходишь от одних отношений к другим вместо того, чтобы переходить от одного одноразового свидания к другому, – его глаза снова впиваются в мои.

Я моргаю. Я знаю Оуэна всего пару недель, а он каким-то образом смог заглянуть в самый тихий, дальний уголок моего сердца. Это желание, которое я нечасто признаю. Не каждый находит для себя идеального партнера. А если находит, то иногда этот партнер не считает, что ты идеален для него. Оставшиеся у моей мамы чувства к папе это мне продемонстрировали.

– Я думала, мы собираемся думать над пьесой, а не устраивать сеанс психоанализа.

Оуэн опускает ручку, и выражение его лица смягчается.

– Ты права. Ты мне предоставила отличный, обширный материал для работы.

Молчание повисает в воздухе. Я не знаю, что теперь делать. Получается, я тут для того, чтобы спросить про Уилла, но разве это не будет странно? Или будет более странно, если не спрошу? Не покажет ли это, что я сильнее взволнована, чем готова признать? Хотелось бы мне придумать что-нибудь, что разрядит обстановку.

– Не очень-то хорош, а? – внезапно спрашивает Оуэн, и я благодарна за улыбку на его лице. – Я про Тайлера.

Я чувствую, как мое лицо расплывается в ухмылке.

– Его финальный выход не совсем соответствовал высоким ожиданиям после репетиций.

Оуэн усмехается.

– Не очень долго продержался, значит?

– Всего несколько минут. Надеюсь, Уилл может дольше… – Я поднимаю бровь.

– Для тебя он Сексуальный Техник Уилл, – серьезно говорит Оуэн.

– Ну конечно. – Я наклоняюсь вперед. – Твоя очередь. Что там насчет Сексуального Техника Уилла? Почему он так медлит? Я уже сколько дней смотрю на него своим постельным взглядом – и речь не о взгляде из дурацкой двуспальной постели, – добавляю я, – а из дворцовой постели с шелковым балдахином.

– Постельный взгляд? – Оуэн скептически склоняет голову набок. – Это еще что?

Сидя на кровати, я наклоняюсь ближе и смотрю на него снизу вверх масляными, полуприкрытыми глазами.

– Аа, – говорит он почти сразу. – Ну, Уилл к такому не привык. Он не сделает шага, если не уверен в твоем интересе.