Текст книги "Чудо"

Эмма Донохью
Чудо

Emma Donoghue

THE WONDER

© И. Иванченко, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016 Издательство АЗБУКА®

* * *

Нашей дочери Юне – старинное ирландское благословение: «Пусть мороз не побьет твой картофель и червяки не пожрут капусту»

Глава 1. Сиделка

Сиделка

выкармливает младенца

воспитывает ребенка

ухаживает за больным

Путешествие оказалось не таким уж страшным. Поезд до Ливерпуля, ночной рейс на пакетботе до Дублина, неспешный воскресный поезд, идущий на запад, в городок Атлон в центральной части Ирландии.

Ее ожидал извозчик.

– Миссис Райт?

Либ знала многих ирландцев, в частности солдат. Но это было несколько лет назад, и сейчас она с трудом разобрала акцент извозчика.

Он отнес ее чемодан к двухколесной коляске с четырьмя сиденьями, как он ее назвал. Никаких четырех мест в этой пустой повозке не было. Либ устроилась на единственном сиденье, беспокоясь о том, что ее ботинки оказались по соседству с правым колесом. От моросящего дождя она защитилась зонтом со стальными спицами. По крайней мере, это было лучше душного поезда.

На другом конце скамьи, едва не касаясь ее сутулой спиной, поместился возница.

– А ну пошла! – щелкнул он кнутом.

Лохматый пони шевельнулся.

Немногочисленные люди, попадавшиеся им по дороге от Атлона, казались рахитичными и бледными, что Либ приписала печально известной картофельной диете. Вероятно, в этом также причина отсутствия зубов у извозчика.

Он сделал какое-то замечание по поводу сердца.

– Прошу прощения?

– В самом сердце, мэм.

Либ ждала, вцепившись в тряскую скамью.

– Мы здесь в самой середке страны. – Извозчик указал на землю.

Участки красновато-коричневых болот – печально известный источник болезней. Плоские поля в обрамлении темной листвы деревьев. Время от времени попадались полуразрушенные дома, почти заросшие травой. Либ не находила в этих пейзажах ничего живописного. Ирландский Мидлендс представлял собой углубление в центре Ирландии, где скапливалась влага: кружок в центре блюдца.

Повозка свернула с вымощенной щебнем дороги на более узкую, посыпанную гравием. Стук дождевых капель о зонтик превратился в нескончаемую дробь. Лачуги без окон. Либ представила себе в каждой семью, прячущуюся от дождя и сбившуюся в кучу вместе с домашним скотом.

Время от времени дорога приводила к нагромождению крыш, вероятно представляющему собой деревню. Но всякий раз деревня была не та. Либ следовало бы спросить у возницы, сколько времени займет поездка. Но она не спрашивала, боясь услышать в ответ: «Еще долго».

Главная медсестра из госпиталя сказала ей только, что в частный дом на две недели требуется опытная сиделка. Оплачивались дорожные расходы в Ирландию и обратно, а также суточное довольствие. Либ знала о семье О’Доннелл только то, что они достаточно обеспечены, если пригласили сиделку из Англии. Но сейчас ее поразило, что оговорен период. Как можно точно знать, что пациенту потребуются ее услуги в течение именно двух недель? Может быть, придется временно замещать другую сиделку?

В любом случае ей хорошо заплатят за беспокойство. Привлекала также новизна. В госпитале подготовку Либ хотя и ценили, но редко ею пользовались. Требовались лишь основные навыки: кормление, перемена белья, заправка постели.

Либ подавила в себе желание вытащить из-под плаща часы. Время быстрее не пойдет, а дождевая влага может попасть в механизм.

Еще одна ветхая лачуга без крыши, стоящая поодаль от дороги, ее стены обвиняюще устремлены в небо. Эта пока не заросла сорняками. Либ заметила в глубине дверного проема почерневшие останки – стало быть, пожар случился недавно. Непонятно, как вообще в этой пропитанной водой местности что-то может загореться. Никто не удосужился убрать обуглившиеся балки, не говоря уже о том, чтобы соорудить новую крышу и покрыть ее соломой. Неужели правда, что ирландцы глухи к комфорту?

На краю дороги стояла женщина в потрепанной шляпе с рюшем. Позади нее кучка детей у живой изгороди. Стук повозки заставил их подойти к дороге и протянуть вперед сложенные лодочкой ладони, словно для того, чтобы собрать дождевую влагу.

Либ в смущении отвела взгляд.

– Голодное время, – заметил возница.

Но ведь лето в разгаре. Почему именно сейчас не хватает еды?

Ботинки Либ забрызгала грязь от колеса. На дороге грязи было не меньше, чем гравия. Несколько раз повозка ныряла в глубокие лужи с коричневой жижей, и Либ приходилось цепляться за скамью, чтобы ее не выбросило из повозки.

Еще лачуги, некоторые с тремя или четырьмя окошками. Амбары, сараи. Двухэтажный фермерский дом, потом другой. К ним повернулись двое мужчин, нагружавших тележку, один что-то пробормотал другому. Либ оглядела себя: какой-то изъян в ее дорожном платье? А может быть, по своей лености они рады случаю оторваться от работы и поглазеть на новенькое.

Впереди сверкнули беленые стены здания с островерхой крышей, с крестом наверху – римско-католическая часовня. Возница натянул поводья, и только тогда Либ поняла, что они въехали в деревню, хотя по английским меркам это было всего лишь скопление жалких домишек.

Теперь она взглянула на часы – почти девять, и солнце еще не село. Пони опустил голову и принялся жевать пучок травы. Оказалось, что это улица – единственная.

– Вас поселят в бакалейно-алкогольной лавке[1]1
  Ирландские пабы часто носили название бакалейно-алкогольной лавки (англ. Spirit Grocery), а сам паб как таковой находился в одном здании с продуктовой лавкой, мастерской или каким-либо иным основным делом его хозяина. Нередко владельцами пабов были могильщики, и такая традиция отчасти сохраняется в Ирландии до сих пор. – Здесь и далее примеч. ред., кроме особо оговоренных.


[Закрыть].

– Прошу прощения?

– У Райана.

Извозчик указал налево, на дом без вывески.

Здесь что-то не так. Утомившись после дороги, Либ оперлась на руку возницы и слезла с подножки. Отряхнув воду с зонта, она свернула его и застегнула на пуговицу. Потом вытерла руки о подкладку плаща и вошла в лавку с низкими балками.

В ноздри ей ударила вонь от горящего торфа. Помимо тлеющего под массивной печной трубой очага, комнату освещала лишь пара ламп. Какая-то девушка запихивала на высокую полку жестяную банку.

– Добрый вечер, – сказала Либ. – Наверное, меня привезли не туда, куда нужно.

– А вы, стало быть, англичанка, – громко, как для глухой, произнесла девушка. – Не желаете ли пройти в заднюю комнату и поужинать?

Либ пришлось сдержаться. Если здесь нет подходящей гостиницы или семья О’Доннелл не в состоянии предоставить нанятой сиделке нормальное жилье, жаловаться бесполезно.

Пройдя через дверь у печной трубы, она оказалась в крошечной комнатушке без окна. Там сидела монахиня, лица которой почти не было видно за складками накрахмаленного головного убора. Либ немного передернуло только потому, что она уже много лет не видела такого – в Англии монахини не носили подобных одеяний, чтобы не спровоцировать антикатолических настроений.

– Добрый вечер, – вежливо произнесла Либ.

Монахиня ответила сдержанным кивком. Возможно, ей запрещали разговаривать с людьми другого вероисповедания или она дала обет молчания.

Либ села за другой стол, отвернувшись от монахини, и стала ждать. У нее урчало в животе – она надеялась, не слишком громко. Слышалось тихое пощелкивание, исходившее, вероятно, из-под черных складок одежды женщины, – та перебирала четки.

Когда наконец девушка внесла поднос, монахиня наклонила голову и что-то зашептала – молитву перед едой, догадалась Либ. Ей, наверное, от сорока до пятидесяти. Немного выпуклые глаза и мясистые руки крестьянки.

Странное сочетание блюд: овсяный хлеб, капуста, какая-то рыба.

– Я думала, будет картошка, – дружелюбно обратилась к девушке Либ.

– Еще с месяц придется ее подождать.

Ага, теперь понятно, почему это голодное время для Ирландии: картофель начнут убирать только осенью.

Еда отдавала торфом, однако Либ съела все дочиста. Со времен Шкодера, где порции медсестер были такими же скудными, как у мужчин, у нее вошло в привычку не выбрасывать ни кусочка.

Из лавки послышался шум. В столовую втиснулось четверо.

– Да храни вас Господь! – произнес первый мужчина.

Не зная толком, как отвечать, Либ кивнула.

– И вас тоже, – пробормотала монахиня.

Она осенила себя крестным знамением и вышла из комнаты – то ли потому, что насытилась скудной порцией, то ли решила освободить второй стол для вновь прибывших. Либ этого не знала.

Шумная компания эти фермеры с женами. Наверняка пили весь воскресный вечер.

Теперь она поняла фразу возницы. Не лавка с привидениями, а лавка, где продают спиртное.

Из болтовни фермеров о каком-то необыкновенном чуде, в которое невозможно поверить, хотя они видели его собственными глазами, Либ заключила, что те побывали на ярмарке.

– Там поджидает еще куча народа, – произнес бородатый мужчина. Жена ткнула мужа локтем в бок, но он продолжал: – Всячески угождают ей!

– Миссис Райт?

Либ повернула голову.

Незнакомец в дверях постукивал себя пальцами по жилету.

– Доктор Макбрэрти.

Так зовут врача О’Доннеллов, вспомнила Либ. Она встала и пожала ему руку. Всклокоченные седые бакенбарды, на голове очень мало волос. Потертый сюртук, плечи усыпаны перхотью, трость с набалдашником. Пожалуй, семьдесят?

Фермеры с женами рассматривали их с нескрываемым интересом.

– Издалека вам пришлось добираться, – заметил доктор, словно Либ прибыла с визитом, а не нанималась на работу. – Ужасным был переезд? Уже поужинали? – не дав ей возможности ответить, продолжал он.

Либ вышла вслед за доктором в лавку. Прислуга, держа перед собой лампу, проводила их наверх по узкой лестнице.

Спальня была тесной. Бо́льшую часть места на полу занимал чемодан Либ. Она должна здесь беседовать тет-а-тет с доктором Макбрэрти? Неужели в доме нет другой свободной комнаты или неотесанная прислуга не смогла организовать все подобающим образом?

– Хорошо, Мэгги, – сказал он девушке. – Как у отца с кашлем?

– Немного лучше, – ответила та и вышла.

– Прошу вас, миссис Райт, – указал доктор на единственный плетеный стул.

Либ многое отдала бы за то, чтобы сначала минут на десять остаться одной и воспользоваться ночным горшком и столиком с умывальными принадлежностями. Да, ирландцы печально известны отсутствием деликатности.

Доктор оперся на трость:

– Не хочу показаться невежливым, но можно узнать, сколько вам лет?

Итак, расспросов не избежать, хотя ее уверяли, что эта работа у нее в кармане.

– Еще нет тридцати.

– Вдова, как я понимаю. Вы занялись медсестринским делом, когда э-э… оказались без средств?

Проверяет ли он отзыв о ней главной медсестры? Либ кивнула:

– Меньше чем через год после замужества.

Как-то ей довелось прочитать статью о тысячах солдат, страдающих от пулевых ранений или холеры и оставшихся без ухода. В «Таймс» было напечатано о собранных семи тысячах фунтов для отправки в Крым в качестве медсестер группы англичанок. Вот, подумала тогда Либ с замиранием сердца, но и с дерзостью, пожалуй, я смогу это сделать. Она потеряла так много, что ее ничего не страшило.

Сейчас она сказала лишь:

– Мне было двадцать пять.

– Так, значит, вы Соловей! – восхитился доктор.

Стало быть, главная медсестра сказала ему об этом. Либ всегда стеснялась упоминать в разговоре имя великой женщины и не выносила причудливое прозвище, прилипшее ко всем подопечным мисс Найтингейл[2]2
  Флоренс Найтингейл (1820–1910) (в переводе с английского «соловей») – сестра милосердия и общественная деятельница Великобритании. – Примеч. перев.


[Закрыть], словно они какие-то куклы, отлитые по ее образу и подобию.

– Да, мне выпала честь служить в Шкодере под ее началом.

– Благородный труд.

Сказать «нет» казалось странным, «да» – высокомерным. До Либ сейчас дошло, что семья не поленилась пригласить заморскую сиделку из-за имени Найтингейл. Она догадывалась, что старому ирландцу хочется больше услышать о красоте, аскетизме, праведном гневе ее наставницы.

– Я была привилегированной медсестрой, – ответила вместо этого Либ.

– Волонтером?

Либ хотела уточнить, но старик понял ее неправильно, и ее лицо запылало. Право, зачем смущаться? Мисс Н. всегда напоминала своим медсестрам, что получение оплаты ничуть не умаляет их альтруизма.

– Я хотела сказать, что была одной из обученных медсестер, в отличие от медсестер из низших сословий. Мой отец был дворянином, – глуповато добавила Либ. – Правда, не зажиточным, но все же…

– Что ж, очень хорошо. Давно вы работаете в госпитале?

– В сентябре будет три года.

Это само по себе примечательно, поскольку большинство медсестер задерживались не более чем на несколько месяцев – безответственные поломойки. Не то чтобы Либ там особенно ценили. Она слышала однажды, как главная медсестра называет ветеранов Крымской кампании мисс Н. заносчивыми.

– После Шкодера я работала в нескольких семьях, – добавила Либ, – и ухаживала за родителями до их смертного часа.

– Вам приходилось ухаживать за ребенком, миссис Райт?

Она замялась, но лишь на миг.

– Полагаю, подходы одни и те же. Так мой пациент – ребенок?

– Анна О’Доннелл, – кивнув, произнес доктор Макбрэрти.

– На что она жалуется?

Доктор вздохнул.

Стало быть, что-то фатальное, решила Либ. Но болезнь затяжная, раз еще не убила девочку. Скорее всего, чахотка, обычная в этом сыром климате.

– Она не то чтобы больна. Ваша единственная обязанность – надзирать за ней.

Занятный глагол. Как та ужасная сиделка из «Джейн Эйр», нанятая для ухода за душевнобольной, которую держали в мансарде.

– Я приехала сюда, чтобы караулить ребенка?

– Нет, просто наблюдать.

Однако надзор лишь первый элемент пазла. Мисс Н. учила медсестер наблюдать, чтобы понять, какой уход требуется больному, и обеспечить его. Не медицинскую помощь – это забота врачей, – но есть то, что, по ее мнению, не менее важно для выздоровления: освещение, воздух, тепло, чистота, покой, удобство, питание и беседы.

– Насколько я понимаю…

– Боюсь, не понимаете, и в этом мой просчет.

Макбрэрти оперся кулаком о край умывального столика.

Либ хотела было предложить старику стул, но побоялась обидеть его.

– Никоим образом не хочу создавать у вас предвзятое мнение, – продолжал доктор, – но могу сказать лишь, что это совершенно необычный случай. Анна О’Доннелл утверждает – или, скорее, утверждают ее родители, – что она не принимает пищу со своего одиннадцатого дня рождения.

– Тогда она, видимо, больна, – нахмурилась Либ.

– Но неизвестной болезнью. Неизвестной мне, во всяком случае, – поправляя себя, сказал Макбрэрти. – Она просто не ест.

– Вы имеете в виду твердую пищу?

Либ была наслышана о пристрастии некоторых утонченных современных мисс питаться отваром из маранты или крепким мясным бульоном.

– Вообще никакого питания, – поправил ее доктор. – Она не может принять ничего, кроме чистой воды.

Не может, значит не хочет, как говорят про детей. Если только…

– У бедного ребенка кишечная непроходимость?

– Не замечал ничего подобного.

Либ была в растерянности.

– Сильная тошнота?

Она знала беременных женщин, которые, испытывая тошноту, не могли принимать пищу.

Доктор покачал головой.

– Она меланхолик?

– Не сказал бы. Спокойная, набожная девочка.

Ах, так это, наверное, религиозное исступление, а вовсе не медицинский случай.

– Католики?

Махнув рукой, он, казалось, говорил: «А как иначе?»

Либ предположила, что вдали от Дублина они все здесь католики. Доктор наверняка тоже.

– Не сомневаюсь, вы убеждали ее в опасности голодания, – сказала Либ.

– Разумеется. И родители тоже, вначале, но Анна непреклонна.

Неужели Либ заставили пересечь море из-за ребяческого упрямства? О’Доннеллы, должно быть, запаниковали, когда их капризная дочь отказалась от завтрака, и послали в Лондон телеграмму с требованием прислать не просто медсестру, а одну из новых и безупречных: «Пришлите Соловья!»

– Сколько времени прошло с ее дня рождения? – спросила она.

– Это было в апреле. – Макбрэрти потеребил бакенбарды. – Сегодня минуло четыре месяца.

Если бы не выучка, Либ рассмеялась бы.

– Доктор, в этих обстоятельствах девочка уже умерла бы.

Она ждала, что Макбрэрти чем-то обнаружит свое отношение к абсурдности этого случая – мигнет или постучит себя по носу. Но он лишь кивнул:

– Это великая тайна.

Его слова удивили Либ.

– Но она, по крайней мере, прикована к постели?

Доктор покачал головой:

– Анна ходит, как любая другая девочка.

– Истощена?

– Анна всегда была миниатюрной, но мне кажется, с апреля она мало изменилась.

Он говорил искренне, но это ведь смехотворно. Наверное, эти слезящиеся глаза наполовину слепые.

– И она совершенно не утратила своих способностей, – добавил Макбрэрти. – По сути дела, в ней вовсю кипят жизненные силы, и О’Доннеллы уверовали, что она может жить без пищи.

– Невероятно… – Слово прозвучало у Либ излишне иронично.

– Не удивляюсь вашему скептицизму, миссис Райт. Я был настроен так же.

– Был? Вы утверждаете со всей серьезностью, что…

Доктор прервал ее, вскинув сухие руки:

– Очевидное объяснение – что все это обман.

– Да, – с облегчением откликнулась Либ.

– Но это дитя… Она не похожа на других детей. – (Либ ждала продолжения.) – Я ничего не могу вам сказать, миссис Райт. У меня одни только вопросы. Последние четыре месяца я сгораю от любопытства, как, должно быть, и вы сейчас.

Нет, Либ сгорала от желания покончить с этим разговором и выпроводить мужчину из комнаты.

– Доктор, наука утверждает, что жить без пищи невозможно.

– Но разве большинство новых открытий в истории цивилизации не казались поначалу необъяснимыми, почти магическими? – Его голос слегка дрожал от возбуждения. – Все великие, от Архимеда до Ньютона, совершали свои прорывы, без предвзятости изучая явления. Все, о чем я прошу, – будьте беспристрастны, когда завтра увидите Анну О’Доннелл.

Либ опустила глаза, негодуя на Макбрэрти. Как мог врач позволить вовлечь себя в детскую игру и в результате вообразить себя среди великих?

– Позвольте спросить: она наблюдается только у вас?

Либ выразилась вежливо, но хотела узнать, не приглашались ли более крупные специалисты.

– Да, – уверил ее Макбрэрти. – Я знаю Анну с рождения. По сути дела, именно я выдвинул идею написать письмо об этом случае и послать его в «Айриш таймс».

Либ никогда не слышала об этом издании.

– Национальная газета?

– Мм… созданная совсем недавно. Я подумал, что, может быть, ее владельцы не слишком ослеплены сектантскими предрассудками, – с жаром произнес он. – Более открыты необыкновенному, где бы оно ни возникало. Я рассчитывал, знаете ли, поделиться фактами с широкой публикой в надежде, что кто-нибудь найдет им объяснение.

– И кто-нибудь…

– Было несколько восторженных писем, объявляющих случай с Анной совершеннейшим чудом. А также ряд интересных идей, предполагающих, что она может потреблять неразгаданный пока источник питания, наподобие жизненного магнетизма или молекул запаха.

Запаха?! Либ поджала губы, чтобы не улыбнуться.

– Один дерзкий корреспондент предположил, что Анна каким-то образом может преобразовывать солнечный свет в энергию, как это делают растения. Или даже питаться воздухом, – добавил доктор, и его морщинистое лицо просветлело. – Помните ту команду с потерпевшего кораблекрушение судна, которая, как говорят, несколько месяцев кормилась табаком?

Либ опустила взгляд, чтобы доктор не прочел насмешку в ее глазах.

– Однако подавляющее большинство напечатанных откликов содержат оскорбление личности, – возобновил свой рассказ Макбрэрти.

– Ребенка?

– Ребенка, родственников и меня. Комментарии не только в «Айриш таймс», но и в различных британских изданиях, которые, похоже, перепечатывали мое письмо только для того, чтобы подвергнуть осмеянию.

Теперь Либ понимала. Она приехала сюда издалека, чтобы наняться сиделкой и тюремщиком в одном лице, – и все из-за уязвленной гордости одного старика. Почему она не выпытала у главной медсестры подробности?

– Большинство корреспондентов считают О’Доннеллов обманщиками, которые сговорились тайком кормить дочь, чтобы посмеяться над целым светом. – Голос доктора звучал резко. – Название нашей деревни становится символом легковерности и отсталости. Некоторые из важных местных лиц считают, что на карту поставлена честь нашего графства, а возможно, и всего ирландского народа.

Распространилась ли среди всех этих важных лиц, подобно лихорадке, легковерность доктора?

– А потому был образован комитет и принято решение организовать наблюдение.

Так, значит, за Либ послали вовсе не О’Доннеллы.

– С целью доказать, что ребенок существует за счет неких необычных источников питания? – Либ постаралась, чтобы в ее голосе не прозвучало ни тени насмешки.

– Нет-нет, – уверил ее Макбрэрти, – всего лишь пролить свет на истину, какова бы она ни была. В течение двух недель при Анне должны находиться днем и ночью, сменяя друг друга, две добросовестные сиделки.

Выходит, Либ вызвали сюда не благодаря ее опыту в хирургии или в уходе за инфекционными больными, а лишь из-за навыков добросовестной медсестры. Пригласив одну из нового поколения медсестер, комитет явно рассчитывал вызвать доверие к безумной истории О’Доннеллов. Превратить это затхлое болото в место обитания чуда. В Либ заклокотала ярость.

Другая женщина, вовлеченная в эту историю, вызывала у нее сочувствие.

– А вторая сиделка? Я ее знаю?

– Разве вы не познакомились с сестрой Майкл за ужином? – нахмурился доктор.

Бессловесная монахиня. Либ следовало догадаться. Странно, что они берут имена мужчин-святых, словно отказываясь от женских черт. Но почему монахиня не представилась? Возможно, ее низкий поклон означал, что они с англичанкой вместе вовлечены в эту неразбериху.

– Она тоже проходила подготовку в Крыму?

– Нет. По моей просьбе ее прислали из дома призрения в Талламоре, – сказал Макбрэрти.

Одна из странствующих монахинь. Либ работала в Шкодере с монахинями из этого ордена. Они, по крайней мере, надежные работницы.

– Родители попросили, чтобы хотя бы одна из вас имела такое же, как у них, э-э…

Итак, О’Доннеллы просили себе католичку.

– Вероисповедание.

– Да, и национальность, – как бы смягчая сказанное, добавил он.

– Насколько я понимаю, англичан в этой стране не любят, – с натянутой улыбкой произнесла Либ.

– О, слишком сильно сказано, – возразил Макбрэрти.

А как же те лица, которые поворачивались к повозке, когда Либ ехала по деревенской улице? Наверное, те мужчины говорили о ней, потому что ждали ее приезда. И не просто приезда англичанки, а женщины, присланной для надсмотра за баловнем местного сквайра.

– Сестра Майкл поможет более близкому общению с ребенком, вот и все, – сказал Макбрэрти.

Как будто близкое общение может быть необходимым или даже полезным качеством сиделки! А в качестве второй сиделки он нанял одну из знаменитой команды мисс Н., чтобы надзор выглядел более добросовестным, особенно для английской прессы.

Либ подумывала очень сдержанно произнести такие слова: «Доктор, вижу, меня привезли сюда в надежде, что мое сотрудничество с великой женщиной поможет придать возмутительному обману видимость респектабельности. Я не стану в этом участвовать». Если отправиться в дорогу утром, то в госпиталь она вернется через два дня.

Перспектива подобного объяснения наполнила ее унынием. Либ представила себе, как пытается объяснить, что работа в Ирландии оказалась нежелательной по моральным соображениям. Вот главная медсестра посмеется!

Итак, Либ сдержала раздражение и сосредоточилась на практических сторонах. Только наблюдение, как сказал Макбрэрти.

– А если в какой-то момент моя подопечная выразит малейшее желание, путь даже завуалированное, что-нибудь съесть… – начала она.

– Тогда дайте ей это. – Судя по голосу, доктор был поражен. – Мы не морим детей голодом, миссис Райт.

Либ кивнула:

– Значит, через две недели мы, медсестры, должны представить вам информацию?

– Меня, как лечащего врача Анны, к тому же втянутого в эти газетные дрязги, могут посчитать заинтересованной стороной, – покачал головой доктор. – Так что вы под присягой будете отчитываться перед выборным комитетом. – (Она будет ждать этого с нетерпением.) – Вы и сестра Майкл по отдельности, – подняв узловатый палец, добавил доктор, – безо всякого обсуждения. Мы хотим услышать независимое мнение каждой из вас.

– Отлично. Можно спросить: почему это наблюдение не проводится в местной больнице?

Если предположить, что в самом сердце острова таковая имеется.

– О’Доннеллы отказались от самой идеи поместить свою малышку в лазарет графства, – ответил Макбрэрти.

Все сходится: сквайр с супругой, должно быть, тайно приносят дочери еду. Для их разоблачения не потребуется двух недель надзора.

Либ осторожно подбирала слова, поскольку доктор явно благоволил к маленькой плутовке:

– А если до истечения двух недель я найду доказательство того, что она тайно принимает пищу, следует ли мне сразу сообщить комитету?

Заросшие волосами щеки обмякли.

– Полагаю, в таком случае продолжать означало бы понапрасну тратить время и деньги.

В таком случае Либ на днях сможет отплыть в Англию, с удовлетворением оставив за спиной нелепый эпизод.

Более того, в газетах Соединенного Королевства будет отмечена заслуга медсестры Элизабет Райт в разоблачении обмана. Весь штат госпиталя проявит к ней интерес. Кто тогда назовет ее заносчивой? Может, из этого выйдет что-то хорошее и Либ займет положение, более соответствующее ее способностям. Жизнь ее перестанет быть пресной.

Либ подняла руку, прикрывая неожиданный зевок.

– Пожалуй, мне пора, – сказал Макбрэрти. – Должно быть, около десяти.

Она потянула за цепочку на талии и открыла часы:

– На моих восемнадцать минут одиннадцатого.

– Это английское время. Мы здесь отстаем на двадцать пять минут.

Либ спала в общем хорошо.

Солнце встало около шести. К этому времени она уже оделась в униформу из госпиталя: серое твидовое платье, шерстяной жакет и белую шапочку. Одежда, по крайней мере, подходила ей – не так, как было в Шкодере, где медсестрам выдавали униформу стандартного размера и Либ напоминала девочку-нищенку, выросшую из одежды.

Она позавтракала в одиночестве в комнатушке позади лавки. Свежие яйца с ярко-желтыми желтками. Прислуга – Мэри? Мэг? – была в том же заляпанном переднике, что и накануне. Вернувшись за посудой, она сообщила Либ, что ее ожидает мистер Таддеус, и сразу же вышла. Либ не успела даже сказать, что не знает такого человека.

Либ вошла в переднюю часть паба.

– Вы хотели поговорить со мной? – спросила она стоящего там мужчину, не зная, надо ли добавлять «сэр».

– С добрым утром, миссис Райт, надеюсь, вы спали хорошо. – Этот мистер Таддеус отличался обходительностью, чего она не ожидала от человека в полинялом сюртуке. Розовое, не очень молодое лицо со вздернутым носом, копна черных волос, показавшаяся из-под приподнятой шляпы. – Если вы готовы, я отведу вас к О’Доннеллам.

– Вполне готова.

Но, услыхав сомнение в ее голосе, он добавил:

– Добряк-доктор подумал, что пусть вас представит доверенный друг семьи.

– У меня создалось впечатление, что такой друг – это доктор Макбрэрти, – сказала Либ.

– Ну да, конечно, – откликнулся мистер Таддеус, – но полагаю, О’Доннеллы питают особое доверие к священнику.

Священник? Мужчина был в штатском.

– Прошу прощения, следует ли именовать вас отцом Таддеусом?

– Что ж, так сейчас принято, – пожал он плечами, – но в наших краях мы не забиваем себе голову подобными вещами.

Трудно было представить этого дружелюбного мужчину исповедником деревни, посвященным в людские тайны.

– На вас нет пасторского воротника или…

Либ указала на его грудь, не зная названия черного одеяния на застежке.

– У меня, разумеется, есть все облачение для религиозных праздников, – с улыбкой ответил мистер Таддеус.

Вытирая руки о передник, поспешно вошла девушка.

– Вот ваш табак, – сказала она, заворачивая края бумажного пакетика и передавая его через прилавок.

– Благослови тебя Бог, Мэгги, и коробок спичек тоже. Правильно, сестра?

Он смотрел мимо Либ. Она обернулась и увидела застывшую на месте монахиню. Когда та успела пролезть сюда?

Сестра Майкл кивнула священнику, а потом и Либ, конвульсивно дернув губами, что, видимо, заменяло улыбку. Патологически робкая, подумала Либ.

Почему Макбрэрти не пригласил двух Соловьев, раз уж он за это отвечает? Либ пришло в голову, что за столь короткий срок не нашлось медсестер средних лет – из светских или религиозных кругов. Неужели Либ оказалась единственной крымской медсестрой, не сумевшей найти себе подходящее место лет на пять вперед? Единственная без определенного занятия и поэтому проглотившая отравленную приманку в виде этой работы?

Все трое свернули налево и пошли в бледном солнечном свете вдоль улицы. Либ, неловко сжимая кожаный саквояж, шла между монахиней и священником.

Совсем не похоже на английскую деревню. Строения, развернутые под разными углами, подставляли друг другу плечи. Либ заглянула в одно из окон и увидела старуху, сидящую у стола, заставленного корзинами. Торгующая вразнос своими изделиями хозяйка? Никакой суеты утра понедельника, какую можно было ожидать. Мимо прошел мужчина с мешком на спине, обменявшись приветствиями с мистером Таддеусом и сестрой Майкл.

– Миссис Райт работала с мисс Найтингейл, – обращаясь к монахине, заметил священник.

– Слышала об этом. – В следующий момент сестра Майкл сказала Либ: – Должно быть, у вас есть опыт в хирургии.

Либ кивнула со всей возможной скромностью:

– Помимо этого, мы часто сталкивались с холерой, дизентерией, малярией. Зимой, разумеется, обморожения.

Фактически английские медсестры много времени тратили на набивку матрацев, варку каши и стирку. Но Либ не хотела, чтобы Макбрэрти принимал ее за невежественную прислужницу. Этого никто не мог постичь – спасение жизней зачастую сводилось к тому, чтобы прочистить засорившуюся уборную.

Никаких признаков рыночной площади или лужаек, привычных для английской деревни. Ослепительно-белая церковь была единственным с виду новым зданием. Священник свернул направо как раз перед ней и пошел по грязному переулку, огибающему кладбище. Замшелые, косые могильные плиты не располагались рядами, а были беспорядочно разбросаны.

– Дом О’Доннеллов стоит за деревней? – спросила Либ, удивляясь, что семья не позаботилась прислать извозчика, не говоря о том, что не поселила у себя сиделок.

– Немного в стороне, – тихо произнесла монахиня.

– Малахия разводит шортгорнскую породу коров, – добавил священник.

Это бледное солнце горячей, чем она думала. Либ вспотела под плащом.

– Сколько детей у них в семье?

– Теперь только девочка, с тех пор как Пэт покинул их. Храни его Господь! – ответил мистер Таддеус.

Куда уехал? Для Либ наиболее вероятной казалась Америка, или Британия, или колонии. Ирландия, эта расточительная мать, похоже, отправляет за рубеж половину своего отощавшего выводка. Значит, у О’Доннеллов всего двое детей, не много для ирландской семьи.

Они миновали убогий домишко, из трубы которого шел дым. Потом тропинка из переулка повернула к другой хижине. Либ обшаривала взглядом болотистую пустошь, силясь разглядеть признаки поместья О’Доннеллов. Следует ли ей расспрашивать о более чем очевидном? Каждая из нанятых сиделок должна сформировать собственное мнение. До Либ дошло, что эта прогулка, возможно, единственный шанс посоветоваться с доверенным другом семьи.