Текст книги "Притяжение звезд"

Я покачала головой.

И не стала ей говорить, что так можно разорвать матку или даже выдернуть ее целиком. Я видела, как однажды такое произошло с измученной многими беременностями бабушкой сорока семи лет, хотя принимавшая роды сестра Финниган была предельно осторожна, и, всякий раз вспоминая тот случай, я боялась, что меня вырвет.

Локоны Делии Гарретт разметались по подушке. Я приложила тыльную сторону ладони к ее лбу удостовериться, что у нее нет жара. Дай природе всего один час, напомнила я себе.

Но у меня было нехорошее предчувствие. В лучшем случае плацента осталась во чреве, а в худшем – приросла к внутренней стенке. Делия Гарретт и так слишком ослабла из-за инфлюэнцы, и чем дольше послед оставался в ней, тем больше шансов у нее было подхватить еще какую-то инфекцию.

Мне надо было дожидаться доктора Маколиффа. Или снова послать туда Брайди, наказав ей без него не возвращаться.

Хотя что мог этот желторотый птенец знать о женском организме?

По простыне быстро расползалось теплое алое пятно. О боже! Наверное, это вышел обрывок последа, из-за чего немало матерей умерло после родов.

Я сильно надавила на ее живот, чтобы помочь плаценте выйти, и буквально сжимала его, как лимон.

– Давайте, миссис Гарретт, тужьтесь как следует…

И тут из нее вышла вся пуповина с блином на конце – темно-багровым куском плоти.

– Ну вот!

Но моя радость тут же улетучилась, когда я увидела то, чего боялась: половина последа отсутствовала.

А кровь бурно изливалась на простыню, впитываясь в ткань.

Акушерка никогда не рискнет удалять плаценту вручную – только если не дали результата все прочие методы остановки кровотечения и если рядом не оказалось врача, который мог бы проделать эту процедуру. Меня учили в таких случаях сначала прибегнуть к горячему внутриматочному спринцеванию, но я оказалась в безвыходном положении: на это у меня не было времени, и, стоило мне помедлить еще хоть немного, Делия Гарретт могла умереть от потери крови.

Подойдя к раковине, я принялась так рьяно драить руки, что впившиеся в ладони ногти оставили красные полумесяцы, а карболка буквально жгла кожу. Я чуяла, что смерть с косой стоит за дверью палаты. Она уже забрала младенческую жизнь, так что мы даже не успели это осознать, и не ушла, а отплясывала зловещий танец, сжимая свой череп, точно репу, в костлявых пальцах. Я смыла с рук мыльную пену и натянула резиновые перчатки.

Плечами раздвинув ноги Делии Гарретт, я обмыла ее разорванное влагалище раствором антисептика.

Она дернулась и заскулила.

– Постараюсь как можно быстрее, – пообещала я. – Расставь ей колени, Брайди, пока я извлекаю остаточные фрагменты.

До сих пор я проделывала такое только с апельсином. На третьем году обучения сестра Финниган заставила меня ради тренировки снимать кожуру с большого испанского апельсина.

Я положила левую руку на расслабленный живот пациентки и, нащупав через кожу и мышцы таза шарообразную матку, сжала ее. Потом постаралась сместить ее книзу и, удерживая в этом положении, сложила конусом пальцы правой руки и проникла внутрь.

Делия Гарретт буквально взвыла.

Как будто я попала в пещеру позади водопада. Теплые красные потоки омывали мою руку от перчатки до самого локтя. Но я нащупала шейку матки и медленно пробралась еще глубже, не обращая внимания на ее рыдания и судорожное сопротивление.

Брайди держала ее за плечи, прижимая к кровати. Смелая девочка!

Я оказалась внутри. И сразу же поджала кончики пальцев, чтобы не повредить стенки матки. Я была точно опасливый грабитель, неуверенно рыскающий впотьмах.

Делия Гарретт пыталась стиснуть мои руки бедрами, но Брайди неизменно раздвигала их, приговаривая:

– Дайте медсестре Джулии все исправить, это займет всего минуту.

И как она могла обещать такое? Я заблудилась… Я не могла сказать в точности, на что натыкались мои пальцы, затянутые в тонкую резину. Но отступив, я бы позволила Делии Гарретт истечь кровью до смерти.

Вот, основанием сжатой ладони я нащупала нечто знакомое: я не могла ошибиться.

– Хватит! Хватит! – рыдала она.

– Еще минуту.

Я просунула мизинец под ворсинки плаценты, подобралась к месту их соединения с задней стенкой, медленно вложила еще один палец, потом еще – и обхватив жуткий фрукт, стала неуклюже отделять его, словно кожуру с апельсина.

Я поймала себя на том, что умоляю одними губами: «Давай, отделяйся, отцепись же от нее!»

– Прошу вас, сестра!

Но в этот момент я не могла проявить милосердие – сейчас нет!

Брайди прижимала Делию Гарретт к кровати, утешая ее, как мать дочку.

Я не успокоилась, пока не получила то, что хотела. Это все, ничего не осталось? Сжимая комок плоти, ощущая ладонью ее мембраны и скользкую поверхность. Теперь можно вытягивать!

(Меня охватило неуместное веселье.)

Я с трудом извлекла из тугого туннеля свое сокровище, на секунду застряв у выхода…

Но потом высвободилась. Моя сжатая в кулак окровавленная рука упала на простыню.

Делия Гарретт безутешно рыдала.

– Пожалуйста, принеси еще один таз, Брайди!

Я рассмотрела лежащий в тазу послед. С виду это была именно недостающая часть плаценты, но, чтобы быть уверенной, мне следовало на всякий случай еще раз провести осмотр в поисках фрагментов тканей или сгустков крови.

– Миссис Гарретт, мне нужно еще раз очень быстро провести осмотр внутри…

Она так сильно сомкнула колени, что, как мне показалось, у нее кости хрустнули.

– Это необходимо сделать, чтобы исключить опасность заражения, – объяснила я.

Я надела свежие перчатки и раскрыла пакет с марлевым тампоном, пропитанным антисептиком. Я кивнула Брайди, и та снова раздвинула Делии Гарретт колени. Я максимально осторожно ввела руку внутрь.

Она закричала, но на этот раз не стала сопротивляться.

Я протерла стенки матки марлевым тампоном, пытаясь нащупать остаточные фрагменты мембран, на которых могли размножиться бактерии. Хорошо, хорошо, мысленно произнесла я, все чисто.

Я отошла к раковине и сняла перчатки. Потом нагрела на спиртовке немного карболовой кислоты для спринцевания, потому что горячий раствор лучше останавливал кровотечение. Я искоса взглянула на пациентку, на случай если она собралась умереть на моих руках.

Взобравшись на кровать и встав перед Делией Гарретт на корточки, Брайди держала ее за руку и что-то шептала.

Я взяла простерилизованную спринцовку. Продолговатый резиновый сосуд с мягкими трубками по бокам всегда напоминал мне красного паука с двумя ногами. Я проверила температуру раствора, капнув немного себе на запястье, а потом залила раствор в большую банку. Свежие перчатки.

– Так, миссис Гарретт, сейчас я вам тщательно все промою.

Я опустила входную трубку в банку с раствором и погрузила стеклянный носик спринцовки в шейку матки. Потом сжала грушу, чтобы закачать жидкость внутрь, другой рукой одновременно массируя ее складчатый живот. Из нее начала вытекать розоватая жидкость, разливаясь по простыне и намочив наши с Брайди юбки.

Наконец моя ладонь уловила знакомое ощущение: матка начала сокращаться. Кровотечение прекратилось. Теперь не нужно было давать ей настойку спорыньи или затыкать ее комком марли. Все кончилось, и я не потеряла мать.

– Кто здесь главный?

Я вздрогнула и обернулась, почему-то почувствовав себя виноватой.

Незнакомка в черном. Должно быть, та самая доктор Линн. Высокий воротничок, галстук – как у мужчины, но в простой юбке, без сестринского фартука. На вид ей было сколько – за сорок? Длинные (с проседью) волосы, завитые и собранные сзади в локоны. Это была та дама в мехах, которую я раньше увидела в окне.

Она внимательно смотрела на нас с Брайди, перемазанных кровью, стоявших возле развороченной Делии Гарретт. Потом перевела взгляд на пустую колыбель. Потом повернулась и заметила прикрытый простынкой таз.

II
Коричневый

Завершив под тихие всхлипывания Делии Гарретт свой краткий отчет, я заметила, что за окном смеркалось: осеннее солнце начало закатываться. Я подошла к выключателю и зажгла яркую потолочную лампу.

– Спасибо, сестра.

Доктор Линн не произнесла еще ни одного укоризненного слова.

Я была смущена видом своих окровавленных манжет, которые уже стали коричневыми. Отстегнув, я бросила их в корзину с грязным бельем, обмыла руки и нашла пару чистых манжет.

Брайди после бурных событий последнего часа жалась в уголке с отрешенным видом.

Подняв очочки на переносицу, доктор Линн изучила медицинскую карту Делии Гарретт, потом что-то дописала внизу.

Я понимала, что от последствий неудачных родов никуда не деться, но мне не хотелось оказаться между врачом и пациенткой. Во всяком случае, я могла лишь отодвинуть от кровати пустую колыбель, которая торчала там как немой укор мне. Я подкатила ее – одно колесико скрипело – к рабочему столу старшей медсестры отделения (сегодня это был мой стол, и я была ответственна за все, здесь происходившее).

– Соболезную вашей утрате, миссис Гарретт, – сказала доктор Линн.

Всхлип.

(Разве я виновата в том, что она родила мертвого ребенка? Мне не хватало воздуха, я мечтала как можно скорее выбежать из душной палаты.)

– Судя по внешним признакам, сердце у вашей дочурки перестало биться несколько часов назад, скорее всего, по причине вашей инфлюэнцы.

Из слов врача следовало, что ребенок умер вовсе не по моей вине. Но я все равно пала духом при мысли, что утром, покуда Делия Гарретт превозмогала боль, листала свой журнал, дремала и поедала украденную сосиску, ее младенец уже погиб.

– Но другой врач… доктор Прендергаст… уверял, что мое состояние хорошее, – произнесла Делия Гарретт.

Доктор Линн печально кивнула.

– Мы установили, что инфлюэнца даже в слабой форме представляет опасность для плода или может вызвать преждевременные роды.

Снова рыдания.

– Я бы не смогла спасти вашу дочь, даже если бы находилась здесь, – продолжала доктор Линн тихим голосом, – но тем не менее вам нельзя было рожать в отсутствие врача. А теперь вам надо поспать, пока мы будем вас мыть.

Плачущая мать никак на это не отреагировала.

Доктор Линн обернулась ко мне, но я уже достала банку с хлороформом.

Покуда доктор дезинфицировала свои узловатые пальцы, я прижала к спутанным волосам Делии Гарретт толстую маску и накапала анестетик. В считаные секунды пациентка уснула.

– Прошу прощения, сестра, – пробормотала доктор Линн. – Телеграмма из канцелярии главного врача сегодня утром шла до меня несколько часов, я была не дома, а во временной клинике для больных инфлюэнцей, которую организовала.

Эта дама в дорогих мехах, подумала я, ни дать ни взять – сердобольная благодетельница. Впрочем, нет, вид у нее был достаточно серьезный, и скорее всего, помощь больным была для нее истинной страстью. К тому же я чуть не забыла, что она была еще и активной участницей восстания – и ее депортировали из страны за участие в вооруженном мятеже, хотя по ней этого никак нельзя было сказать. Я не понимала, что за птица эта доктор Линн. И кроме того, по какой причине опытный врач общей практики вроде нее стал бы временно замещать акушера?

Я вымыла руки, сняла с полки поднос с инструментами, вставила длинную изогнутую иглу в иглодержатель и вдела в нее хирургическую нить.

Доктор Линн раздвинула Делии Гарретт колени и осторожно ощупала пальцами разрывы.

– Боже мой, большая голова ребенка нанесла такие увечья – и все напрасно.

Я невольно подумала: есть ли у нее вообще опыт в том, что она сейчас собиралась делать?

– Вы занимаетесь частной практикой, доктор?

Ее умный взгляд впился в меня, тонкие губы сложились в едва заметную улыбку.

– Хотите спросить, медсестра Пауэр, достаточно ли я квалифицирована, чтобы восстановить травмированное влагалище?

Я шумно сглотнула.

– Акушерство – одна из сфер моих особых интересов наряду с офтальмологией и психиатрией. Вас, должно быть, успокоит тот факт, что я сертифицированная акушерка, с опытом работы в нескольких родильных отделениях.

Я кивнула, сгорая от стыда.

Стоявшую у стены Брайди наша беседа, похоже, забавляла.

Я накапала раствор карболовой кислоты на промежность спящей женщины и протерла льняной паклей.

– Почему не ватой?

– Не хватает, – пояснила я.

Доктор Линн кивнула.

– Досадно, что разрыв доходит до ануса, у повторнорожавших такое случается довольно редко.

– Я пыталась удержать промежность от разрыва…

– О, я вас не критикую, – заметила она, не глядя на меня. – Я не люблю прямо говорить пациенткам, что они оказались в критической ситуации, но, честно говоря, если бы вы не проявили инициативу, дело обернулось бы совсем скверно.

Теперь Брайди улыбнулась мне.

У меня зарделись щеки. Бог свидетель, я не напрашивалась на похвалу.

Доктор Линн взяла у меня иглодержатель.

– Шелковых нет? Они лучше держат шов.

– Боюсь, шелковые у нас закончились несколько недель назад.

Она наложила первый шов.

– Давно вы на смене?

– Э-э… с семи утра.

– Без перерыва?

– Все в полном порядке.

Доктор Линн шила очень тщательно. Но разрывы у Делии Гарретт были настолько серьезные, что я даже засомневалась, будет ли она когда-нибудь снова чувствовать себя нормально.

– Брайди, можешь сходить еще раз к холодильнику – помнишь, в кладовой? – и принести замороженный ватный тампон?

Она выбежала из палаты.

Доктор Линн обрезала последнюю нитку.

– Так, готово. Во всяком случае, «кошачьи кишки» со временем растворяются, так что миссис Гарретт не нужно будет снова приходить сюда снимать швы и опять вспоминать о случившемся.

Оценив ее глубокомыслие, я еще раз продезинфицировала наложенные Делии Гарретт швы и натянула простыню до талии.

Вымыв руки, доктор Линн полностью распахнула верхнюю фрамугу.

– Не допускайте здесь духоты. Побольше свежего воздуха!

– Хорошо, доктор.

Я черкнула записочку в канцелярию главного врача с просьбой позвонить мистеру Гарретту и сунула ее в кармашек фартука.

Доктор Линн взяла Мэри О’Рахилли за руку, как подружку, с которой она пришла на вечеринку.

– А кто у нас здесь?

– Миссис О’Рахилли, семнадцать лет, первородящая. Схватки продолжаются пару дней, но с перерывом в двадцать минут.

– Мне сие не очень нравится.

Она произнесла это таким озабоченным тоном, что из глаз Мэри О’Рахилли покатились слезы, и она закашлялась.

Я сняла медицинскую карту со стены позади ее кровати, и расшатавшийся гвоздь вывалился на пол.

– Простите! – Передав врачу карту, я бросилась поднимать гвоздь и вспомнила о своих часах, на которых надо было поставить новую скорбную отметку.

Отвернувшись от врача, которая беседовала с Мэри О’Рахилли, я выудила из кармана увесистый диск и нацарапала на серебряной крышке новую закорючку. Но на сей раз не О, как обычно, а короткую черточку в память о мертворожденном младенце Делии Гарретт.

Брайди стояла рядом и внимательно смотрела на меня. Я опустила часы в кармашек и вставила гвоздь обратно в стену.

Она протянула мне какой-то комок. Не замороженную вату, которую я просила принести.

– Это влажный мох в муслиновом лоскуте, медсестра сказала, что и он прекрасно подойдет.

Другими словами, ничего другого у них не было. Вздохнув, я взяла смятый лоскут муслина.

Делия Гарретт все еще лежала без сознания, но на случай, если она могла в забытьи меня услышать, я все же сказала:

– Сейчас мы наложим повязку.

Я положила между ее ног охлажденный компресс, сложенный в форме колбаски, и прикрепила английской булавкой к нижней части широкого бандажного ремня. Потом туго затянула все три его ремешка.

– А это зачем?

– Поддержать травмированную промежность, – объяснила я Брайди. – Ты не могла бы отнести эту записку в канцелярию на третий этаж?

Прилежная Брайди чуть не вырвала у меня из рук бумажку.

Делия Гарретт тихонько застонала.

Пока она не проснулась, мне нужно было унести мертвого младенца с глаз долой. Подойдя к узкой притолоке шкафа, я сняла с полки пустую обувную коробку – они стояли стопкой на самом верху. Расстелила вощеную бумагу, сняла с таза пеленку и подняла завернутый трупик. Положила его на вощеную бумагу и аккуратно, как могла, сделала сверток и опустила в коробку. Руки у меня дрожали, когда я накрывала коробку крышкой. Я завернула коробку оберточной бумагой и туго перевязала бечевкой, как почтовую бандероль – никто не хотел бы получить такую.

Оформлять свидетельство рождения или смерти не было нужды. В юридическом смысле не произошло никакого события. На коробке я написала: «Гарретт, 31 октября».

Я надеялась, что на следующий день мистер Гарретт придет за коробкой. Хотя встречались отцы, не желавшие заниматься такими делами, и тогда главная медсестра ждала, когда соберется несколько коробок, чтобы отправить их на кладбище.

Доктор Линн пальпировала живот Мэри О’Рахилли и прослушивала стетоскопом.

– На этой стадии рекомендую вам покой, миссис О’Рахилли. Я попрошу медсестру Пауэр дать вам снотворное. Так и время пройдет быстрее, и вы сможете восстановить силы.

Она подошла к моему рабочему столу и распорядилась:

– Хлорал! Он поспособствует раскрытию шейки матки. Но только не хлороформ, поскольку мы не хотим подавлять эти ранние сокращения.

Кивнув, я записала назначение.

Она вполголоса добавила:

– Меня немного беспокоит, что у нее процесс протекает не слишком быстро. Малорослая и, конечно, плохо питалась. Будь я властелином мира, я бы вообще запретила рожать до двадцатилетнего возраста.

Я зауважала доктора Линн за такое смелое заявление.

Мэри О’Рахилли безропотно приняла снотворное.

Вернулась Брайди.

Я вручила ей обувную коробку.

– Теперь, будь добра, отнеси это в морг – он находится в подвале.

– А что там?

– Туда поступают умершие, – шепнула я.

Брайди с ужасом взглянула на коробку, которую держала в руках, только сейчас осознав, что это.

– Ты в порядке? – спросила я.

Возможно, я чересчур многого требовала от неопытной девушки. «Почти двадцать два», – сказала она. Может быть, у нее были свои причины дать мне такой расплывчатый ответ, а может, она просто не знала точно свой возраст?

– В порядке, – ответила Брайди.

Смахнула со лба медно-рыжий локон и умчалась.

– Какая энергичная у вас помощница, – заметила доктор Линн.

– И правда.

– Практикантка?

– Нет, обычная волонтерка.

Мэри О’Рахилли уже засыпала. Зато зашевелилась Айта Нунен и задышала с отчетливо слышным клекотом. Доктор Линн взяла ее за запястье, и я тотчас подбежала с термометром в руке.

– Как вы себя чувствуете, миссис Нунен?

В ответ она выпустила пулеметную очередь кашля, но при этом улыбнулась.

– Просто прелестно! Не обращайте внимания на воск!

– Шесть дней держится жар, – пробормотала доктор Линн. – Она поступила к вам с флебитом на одной ноге?

Я кивнула.

– Она сказала, что нога опухла и побелела после последних родов. И все это время оставалась холодной и твердой.

Температура у Айты Нунен опустилась почти на градус, но доктор Линн сообщила, что пульс и дыхание участились. Она приставила мембрану стетоскопа к впалой груди пациентки.

– Хм… В обычных обстоятельствах я бы срочно направила ее на рентгенографию, но там сейчас выстроилась очередь на полкоридора.

Я попыталась припомнить, когда все у нас было более или менее нормально – прошлым летом?

– В любом случае, – добавила врач, – рентгенограмма показала бы, насколько поражены ее легкие, а не как их очистить.

Айта Нунен обратилась к ней с подчеркнутой учтивостью:

– Вы останетесь на танцы?

– Непременно останусь, спасибо, миссис Нунен.

Опять повернувшись ко мне, доктор Линн заметила:

– Ее левая рука слегка трясется. При этой инфлюэнце такое бывает. У нее голова не кружится?

– Мне так показалось, когда я водила ее в туалет.

Доктор Линн добавила запись в ее медкарте.

– Как же это мучительно, не иметь возможности получать точные ответы от бредящей пациентки, правда? Ведь каждый симптом – это слово на языке болезни, и иногда мы не можем четко расслышать эти слова.

– Но даже если и можем их расслышать, – невольно отозвалась я, – мы не всегда способны понять фразу целиком.

Она кивнула:

– И потому мы пресекаем их бессвязную болтовню и стараемся вытянуть из них отдельные слова.

– Может быть, дать миссис Нунен еще порцию горячего виски? Доктор Прендергаст посоветовал воздержаться от аспирина.

– Боюсь, он прав. А у хинина и каломеля есть нежелательные побочные действия. Такое впечатление, что для больных инфлюэнцей алкоголь – самое безопасное средство.

– Доктор Линн! Вы нужны в женской хирургии!

В дверях стояла незнакомая мне младшая медсестра.

Врач встала и передвинула очки на переносицу:

– Уже иду! – И бросила мне через плечо: – Я пришлю священника переговорить с миссис Гарретт.

– Можно ей тоже дать виски – для облегчения послеродовых болей и симптомов инфлюэнцы?

– Конечно! Со всеми этими пациентками, медсестра Пауэр, поступайте по своему усмотрению.

Ее слова меня немало изумили.

– Вы хотите сказать… я могу давать им лекарства без предписания врача?

Если я неверно ее поняла, то могла потерять работу за самоуправство.

Но доктор Линн нетерпеливо кивнула:

– Меня сегодня заставляют бегать чуть ли не по всем отделениям больницы, а вы, как я вижу, вполне компетентны, так что да, я разрешаю вам давать пациентам алкоголь, или хлороформ, или морфин от сильных болей.

Это был возмутительно вольный протокол, но я испытывала к ней благодарность за то, что она развязала мне руки.

Влетев в палату, Брайди, немного запыхавшаяся, с испариной, блестящей на веснушчатых скулах, едва не столкнулась с доктором Линн. Она что, взбегала по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки?

– Отдышитесь, дорогая, – посоветовала доктор Линн.

– Да все в порядке. Чем еще могу вам помочь, медсестра Пауэр?

Я попросила ее сбросить в мусоросжигатель сверток с растерзанным последом Делии Гарретт и унести в прачечную ворох окровавленных простынок.

Обводя взглядом свои скудные владения, я заметила кастрюльку, в которой разбился термометр. Я аккуратно слила остывшую воду в раковину, оставив на дне крошечные осколки и ртутные шарики. Сложив из клочка газетного листа фунтик, я стряхнула туда стекло и ртуть.

Вернувшаяся Брайди застала меня за этим занятием.

– Какая же я дура – разбила его!

– Это не твоя вина. Мне следовало заранее тебя предупредить, что в кипящей воде ртуть расширяется и от этого стекло может лопнуть.

Она горестно покачала головой.

– Мне и самой нужно было догадаться.

– Если урок не выучен, вини ученика, Брайди. Но если урок преподан плохо или вообще не преподан – вини учителя.

Она печально улыбнулась:

– Значит, я теперь ученица? Дожили!

Я завернула газетный фунтик в оберточную бумагу и сказала:

– Боюсь, я сейчас плохой учитель.

– Немудрено, когда сейчас везде полная жопа.

Брайди произнесла эту фразу сквозь зубы, словно боялась покоробить мой слух.

А я только улыбнулась, услыхав от нее любимую присказку Тима.

Делия Гарретт, все еще без сознания, корчилась на подушках.

Брайди кивнула на нее.

– Она бы истекла кровью до смерти, если бы вы не вытащили из нее тот кусок, это имела в виду доктор?

Я поморщилась.

– Да кто ж его знает?

Ее голубые глаза засияли как звездочки.

– Никогда еще такого не видела!

Благоговейное восхищение девушки легло мне на душу тяжким бременем. Ведь если бы моя рука чуть дрогнула, я могла бы нанести Делии Гарретт такое увечье, от которого она или осталась бы бесплодной на всю жизнь, или вообще умерла. Я не знала ни одной медсестры, на чьей совести не было ни одной ошибки.

А Брайди продолжала бормотать, словно разговаривала сама с собой:

– Думаю, ей повезло.

В смысле – что ей это выгодно? Но я не могла взять в толк, каким образом это может быть выгодно семейству Гарретт. И переспросила:

– Повезло в каком смысле?

– Что у них не будет.

До меня не сразу дошел смысл сказанного.

– Не будет ребенка?

Брайди выдохнула.

– Ну… В итоге-то от них одни печали.

Я просто потеряла дар речи. Как у этой юной женщины смогли сформироваться столь искаженные представления о важнейшем предназначении человечества?

– Она же сама нас уверяла, – понизив голос, продолжала Брайди, – что не хочет рожать третьего!

– Но ее сердце все равно не перестанет разрываться от горя, – решительно возразила я и взглянула на сверток с осколками стекла и шариками ртути: я буквально заставила себя вернуться к практическим вещам. И задумалась, не возникнут ли в мусоросжигательном желобе ядовитые испарения.

Я попросила Брайди вынести сверток из больницы и выбросить его в ближайший мусорный бак.

– А потом сходи перекуси, – добавила я. – Пора тебе пообедать, точнее сказать, поужинать.

Во время напряженной смены меня редко посещал голод, будто кто-то отключал потребности моего организма. В разгар событий в палате я готова была отослать разносчицу с родимым пятном обратно на кухню.

– Скажи-ка, Брайди, за дверью все еще стоят подносы?

Она покачала головой.

– Их, наверное, кто-то унес.

Совесть не позволяла посылать за разносчицей, когда у персонала на кухне и так дел было по горло.

– Вот что, Брайди, можешь сначала сходить в столовую и принести всем поесть?

Она отложила сверток с осколками и дотронулась ладонями до головы – теперь ее волосы торчали, как растрепанный моток проволоки. Она достала подаренной мной гребень и кое-как расчесалась.

– Иди-иди, ты выглядишь отлично.

Она убежала.

Странное существо эта Брайди Суини, но при том она словно родилась для работы в больнице.

В палате стало тихо.

Мой фартук был весь в пятнах, и я сменила его на новый. Я разгладила фартук на своем плоском животе, который тотчас заурчал. Моя смена продолжалась, и я держалась изо всех сил.

Делия Гарретт заморгала, приходя в себя. Она перевернулась на бок, как будто собиралась…

Я схватила с полки тазик и простынку и успела вовремя поймать то, что она извергла из себя.

Когда ее перестало рвать, я обтерла ей губы.

– Такое часто случается после хлороформа, миссис Гарретт, – пояснила я, – вы очищаете организм.

Я заметила, как она что-то вспомнила – ее словно ударили кулаком в лицо. Она начала рыскать взглядом по сторонам.

– Где она? Что вы с ней сделали?

Что она хотела? Увидеть личико своей дочки? И я начала себя корить за то, что не настояла тогда на этом. А если бы она еще больше расстроилась при виде безжизненных исчерна-синих губ ребенка?

– Она отправилась на Делянку ангелов[15]15
  Участок на кладбище Гласневин в Дублине, где хоронили мертвых младенцев.


[Закрыть], – сообщила я.

– Что? – хрипло воскликнула женщина.

– Так называется особый участок на кладбище.

(Как описать место массового захоронения?)

И я стала импровизировать:

– Там красиво. Травка, повсюду цветы.

Круглые щеки Делии Гарретт были покрыты высохшими солеными ручейки.

– И что я скажу Биллу?

– Вашему мужу уже позвонили и все объяснили.

(Как будто такие вещи можно объяснить.)

Я взяла чистую салфетку, чтобы обтереть следы рвоты.

– А теперь давайте сядем. Давайте, миссис Гарретт, так вам будет удобнее.

Мне не хотелось прямо говорить, что ей это необходимо, чтобы ее матка успокоилась. Мне пришлось усадить ее и привалить к подушкам.

Частота пульса и давление снизились до нормы: теперь, когда ее тело освободилось от бремени, кровь в ее сосудах бежала как обычно. Я проверила компресс в ее промежности: кровотечение было совсем слабым. В состоянии Делии Гарретт меня беспокоили ее кашель и разрыв влагалища, вызванный головой ребенка. И смерть ребенка. После девяти месяцев мать осталась ни с чем.

Я опасалась, что виски повредит ее ослабшему желудку, и заварила ей чашку чаю, крепче обычного, с тремя кусочками сахара, чтобы умерить пережитый шок, и еще я положила на блюдце два печеньица.

Делия Гарретт отпила чаю, и по ее щекам опять заструились слезы, добегавшие до уголков рта.

Я предложила ей печенье.

Не глядя, она нащупала одно.

В палате было тихо, как во время чаепития, когда разговор сам собою угас.

Айта Нунен на левой кровати вдруг задрыгала обеими ногами, отчего я подскочила. Она села, оглядевшись по сторонам и облизав губы, потом наморщила нос, точно почуяла неприятный запах. Это могло быть последствием ее состояния – бред нередко вызывал обонятельные галлюцинации, а также слуховые и зрительные.

– Хотите пить, миссис Нунен?

Я протянула чашку-поильник, но Айта Нунен, похоже, не поняла, что это такое. Когда же я прижала чашку к ее губам, она резко отвернула пунцовое лицо. Я обернула мокрыми полотенцами ей шею, чтобы немного охладить кожу. Но она швырнула их на пол и юркнула под одеяло. Я нащупала ее запястье, чтобы измерить пульс, но она выдернула руку и сунула себе под спину.

Позади меня раздался громкий шорох: это Брайди с тяжелым подносом в руках, пятясь, вошла в палату. Я поспешила расчистить место на рабочем столе.

Две тарелки с чем-то тушеным, белесые куски, похожие на опрокинутые вверх дном лодки, горка мятой капусты и пюре, пахнущее турнепсом. Ломоть хлеба из муки грубого помола, намазанный маргарином. Два ломтя пирога с, как я предположила, крольчатиной, и мисочка чернослива.

– Смотрите, – радостно заявила Брайди, – тут даже ломтики курятины!

Мне они показались желеобразными – ясное дело, консервы.

– И жареная рыба!

Но тут ее лицо осунулось.

– Правда, кто-то из поваров сказал, что так можно заразиться гриппом.

– Каким образом? Через рыбу? – спросила я.

Она утвердительно кивнула.

– Если рыба питалась трупами солдат.

– Но это просто чушь, Брайди!

– Точно?

– Я на сто процентов уверена! – заверила я ее.

Она усмехнулась.

– Что смешного?

– Вы не можете быть уверены на сто процентов. Потому что никто точно не знает, откуда этот грипп, ведь так?

– Тогда на девяносто пять процентов! – запальчиво воскликнула я.

Под тарелками я обнаружила лист бумаги с надписью – краска на нем еще не высохла.

СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ, НАХОДИТЕСЬ В ТЕПЛЕ, ПИТАЙТЕСЬ ПРАВИЛЬНО, НО СТАРАЙТЕСЬ ПОТРЕБЛЯТЬ ГОРЮЧЕЕ И ПИЩУ УМЕРЕННО.

ЛОЖИТЕСЬ СПАТЬ ПОРАНЬШЕ, ПРОВЕТРИВАЙТЕ ПОМЕЩЕНИЯ, НО НЕ УСТРАИВАЙТЕ СКВОЗНЯКОВ.

СВЕЖИЙ ВОЗДУХ И ЧИСТЫЕ ПОЛЫ – ВОТ СПАСЕНИЕ СТРАНЫ!

Этот парадоксальный совет заставил меня криво улыбнуться: автор текста явно хотел смутить и того, кто сжигал чуть больше газа ради здоровья, и того, кто сжигал чуть меньше ради экономии. Мне самой уже становилось стыдно, когда я отказывала себе в маленьких удовольствиях: ведь другим сейчас куда хуже! Задымленный воздух, которым мы дышали каждый день, был буквально пропитан чувством вины.

Меня умиляла неутомимая Брайди, поедавшая пирог с крольчатиной с таким благодарным выражением лица, словно ее пригласили в ресторан отеля «Ритц».

Я заставила себя запустить ложку в жаркое. Одна ложка. Другая. Министерство продовольствия заявляло, будто в реальности питательность нашего рациона с начала войны улучшилась: стало больше овощей, меньше сахара. Ну а что они еще могли говорить…

Я рассказала Брайди, что до войны у нас был часовой перерыв, который мы проводили в столовой для медсестер.

Она изумилась:

– Целый час отдыха?

– Мы там читали вслух новости, вязали, пели и даже танцевали под граммофон.