Текст книги "И вот настало Рождество"

9 дней до рождества

Глава вторая
Чарли

– Я еду, – объявляю я вслух, хотя никто не слышит. – Неважно, сколько раз она позвонит и будет пытаться меня отговорить, я еду.

Сам с собой разговариваю. Прекрасно.

За утро Хелена уже отправила мне целых пять сообщений с нового телефона, который я купил ей как ранний подарок на Рождество.

Шесть, если считать мем с очаровательным мультяшным щенком в костюмчике Санты, смотрящим на меня с экрана трогательными глазами. Я изо всех сил стараюсь не поощрять ее ответными сообщениями, но изнутри меня рвет когтями чувство вины, ведь, кроме меня, у нее никого нет.

Я откидываю со лба длинные волосы, которые, если верить Хелене, придают мне сходство с рокерами семидесятых. Никогда не понимал, как на это реагировать. Я ее люблю, но от того, что у нее есть мнение обо всем на свете, говорить бывает довольно тяжело.

Какие планы на сегодня?

Написала она в шесть утра, я даже глаза еще продрать не успел.

Хорошо спал?

Нет.

Ты не передумал сегодня уезжать, Чарли? Без тебя Рождество не Рождество.

Это, признаюсь, меня задело, но обратного пути нет. Я еду. Прямо вот в ближайшие несколько секунд, если она перестанет мне написывать.

Это решение далось мне непросто. Но сумки собраны, машина заправлена, и Макс готов к путешествию. Хелена знает, как на меня надавить, поэтому я должен держаться изо всех сил и стоять на своем.

Все еще не могу поверить, что я это делаю.

Я оглядываю дом, который когда-то любил всем сердцем, и напоминаю себе, что это – Рождество в одиночестве – в общем-то моя вина. Как и я, дом потерял душу, стал лишь оболочкой без сути. Гостиная, прежде яркая и праздничная, теперь такая же голая, как деревья в саду. За последние два года я совсем перестал ухаживать за двором, и высокие плакучие ивы посерели и зачахли.

Теперь внутри все белое и педантично вычищенное, все на своих местах. Ни пластиковых игрушек на полу, ни крошечных кроссовок на полу в коридоре, ни грязно-розовых ботинок у задней двери. В кухне ни макарон с сыром, ни хлопьев на завтрак. Мой дом выполняет свои функции: служит мне офисом с запасной комнатой и местом, где можно поесть и поспать, но не более.

Он больше не кажется мне родным. Повсюду фотографии Ребекки: на столике в прихожей, на камине в гостиной, на стенах в столовой. На них запечатлены столько стадий ее жизни… Первое Рождество, когда она, перепуганная, сидит на коленях у Санты. Первая поездка на крошечных американских горках, и уже я выгляжу перепуганным, а она восторженно улыбается на моих руках. Первый день в школе, на ее плечах такой огромный рюкзак, кажется, будто он вот-вот перевесит. Взгляд падает на фотографию, где они с Хеленой катаются верхом на пляже недалеко от Мостовой гигантов… столько воспоминаний, застывших во времени, и каждый раз они разбивают мне сердце.

Я пялюсь в пустой угол, где раньше в это время года гордо возвышалась елка, украшенная маленькими ручками, в окружении кучи красных, зеленых, золотых и серебряных подарков. А в рождественское утро мы открывали их, разрывая упаковочную бумагу.

Даже телевизор сводит меня с ума. Я закрываю глаза и вижу ее в уютной пижаме: она сидит в кресле, свесив с подлокотника ноги в праздничных тапках, и смотрит бесконечные рождественские фильмы: «Один дома», «Снеговик»…

Все, хватит. Пора ехать.

Телефон снова пищит. Не сомневаюсь, что это Хелена, но времени проверять нет. Нет, но все же проверяю. Как и всегда.

Чарли, я купила на Рождество зеленое бархатное платье, но не уверена в нем. Если отправлю тебе фото, скажешь мне честно? Ты уже уехал?

Я считаю до трех, прежде чем ей ответить.

Да, отправь. Скажу все, что думаю, как доберусь до Донегола. Уже выезжаю.

Это чистая правда.

Я правда не хочу, чтобы ты уезжал,

отвечает она.

Я обхватываю руками голову и ненадолго присаживаюсь, хочу снова все обдумать.

Она единственный человек в мире, кому я сейчас нужен. Моя дочь в другой стране, играет в счастливую семью со своей матерью и отчимом. И все. Остались только мы с Хеленой и Максом – против всего мира.

Но этого недостаточно. Как может быть достаточно?

Я утыкаюсь лицом в ладони и закрываю глаза, но за веками вижу только заплаканное лицо Ребекки в тот день, когда мы прощались в аэропорту полтора месяца назад.

Она не хотела со мной расставаться. И я не хотел, чтобы она уезжала. Неужели я поступлю точно так же с Хеленой? Причиняю ли я ей такую же боль, оставляя одну на Рождество?

Ох, Ребекка. Как мне пережить праздники без тебя?

Немыслимо. Хочется что-нибудь разбить. Не Рождество, а настоящее чистилище. Что же мне делать?

Может, остаться в Белфасте и смириться с тем, что так теперь будет всегда? Будем только мы с Хеленой и Максом, в этом истосковавшемся по любви доме с белыми стенами, в котором я, кажется, забочусь обо всех вокруг, кроме себя. Будет только мучительное существование, осознание, что я не могу быть настоящим отцом ребенку, живущему на другом конце света, на другом конце провода, но все равно придется улыбаться и притворяться перед всеми, будто все хорошо.

Ну уж нет. Не могу оставаться здесь. Не хочу проводить Рождество без своей дочери.

Макс уже ждет в машине. Я медленно выдыхаю, хватаю ключи и закрываю дверь, пока Хелена не успела меня к чему-нибудь склонить. Мне нужно передохнуть, и она это знает. Мне будет полезно уехать, чтобы моя психика не расшаталась окончательно.

– Графство Донегол, малыш Макс, – говорю я своему шестилетнему приятелю – ну, сорокадвухлетнему, если переводить на человеческие годы, и сейчас, пожалуй, он единственный, кто удерживает меня на плаву. Ну, Макс, Хелена и двенадцать клиентов, которые каждую неделю делятся со мной своими проблемами и напоминают, что даже если мой мир сошел с рельсов, это еще не означает конец всего.

Может, я не свожу Ребекку к Санте, и не открою с ней подарки, и не спою дурацкие колядки, и не смогу полюбоваться ею, выступающей на школьной сцене, из толпы гордых улыбающихся родителей, ну и пусть. Я справлюсь.

Рождество без моей девочки не праздник, так что я должен просто стиснуть зубы и пережить его. Нужно закрыть глаза и забыться.

Макс становится на задние лапы и выглядывает в окно.

– Даже не думай устраивать свой любимый фокус и исчезать, когда мы туда приедем, ладно? – говорю я своему жизнерадостному спрингер-спаниелю. – Одно дело вокруг дома по полям бегать, но это новое место. И я обещал, что ты будешь хорошо себя вести, слышишь?

Коричнево-белый хвост Макса виляет, как маятник. Наклонившись, я глажу его, зарываюсь пальцами в пушистую шерсть. Мы постепенно выезжаем из города и оказываемся на шоссе, которое приведет нас прямиком в Донегол и «уединенное местечко», где я планирую упиваться жалостью к себе, гулять по пляжу и, надеюсь, подружиться с моим новым компаньоном – тишиной. Я хочу притвориться, что Рождества не существует вообще, и надеюсь, что у меня получится.

* * *

По радио Крис Ри поет о том, как едет домой на Рождество, поэтому я, как уезжающий на Рождество из дома прочь, немедленно переключаю станцию.

Снеговик Фрости? Нет, спасибо. Переключаю снова. Майкл Бубле?

– Нет-нет, не то настроение, чтобы вас слушать, мистер Бубле. Без обид.

Я нахожу радио «Классика», уверенный, что уж местные квартеты или оркестры вряд ли будут мне навязывать праздничную музыку, но тут же понимаю, что из динамиков доносится «Щелкунчик», поэтому подключаю Bluetooth и врубаю собственный плейлист. Надо было сразу так сделать, уберег бы себя от духа Рождества.

На улице проливной дождь. Дворники работают на полную мощность, Макс сопит, а я пытаюсь не думать о том, что за тридцать семь лет это первое Рождество, которое я проведу в одиночку.

Чарли Ширин, терапевт и человек, который любому может наладить жизнь, бежит от своей и надеется, что две недели, проведенные в одиночестве, подскажут ему, как быть дальше.

На половине пути я останавливаюсь, чтобы зайти в огромный супермаркет, где меня окружают колядующие и призывно трясут ведерками для пожертвований.

– Дорогой, Рождество же. Чего такой кислый? – говорит какая-то старушка. У меня есть что ответить, но я знаю, что намерения у нее добрые. Могу поспорить, нахмуренные брови и тяжелый взгляд выразительнее слов.

Я бросаю им какие-то завалявшиеся в кармане монеты, покупаю продукты и вино для своего отпуска в одиночку, пробираясь сквозь толпы закупающихся в последний момент посетителей. В их тележках столько всего, будто приближается конец света.

– Чертовы праздники, – бурчу я кассирше, которая искренне улыбается мне, пробивая товары, а потом вдруг разражается смехом.

Ну ладно, не настолько и смешно было.

– Полностью с вами согласна, – говорит она, хихикая, будто бы я сказал какой-то тайный пароль. – Так рада это услышать. Чертовы праздники. Чертовы праздники!

А потом шепчет:

– Просто разрекламированная ерунда. Я это все презираю! Дети называют меня Гринчем.

Она все еще смеется, когда я забираю пакеты, и от этого тоже улыбаюсь. Я возвращаюсь в машину, загружаю покупки в багажник и вдруг замираю, вспоминая предыдущие поездки на северо-восточное побережье Ирландии и то, насколько другими они были.

Не побег из города в последний момент. А летние каникулы, заполненные детскими вопросами: «Когда мы приедем? Давай купим мороженое?!»

Мне в те дни никогда не доводилось выбирать музыку, но втайне я был этому рад. На заднем сиденье Ребекка притворялась, что ведерко и лопатка – это барабанная установка, и подыгрывала песне, прося меня подпевать все громче и громче.

«Сделай еще раз смешной голос, папочка! Пожалуйста, спой еще!»

От мыслей о том, как я по ней скучаю, зудит под кожей. Скучаю каждую секунду каждого дня.

– Что думаешь насчет бодрого исполнения The Wheels on the Bus[2]2
  Wheels on the Bus (англ. Крутятся колесики у автобуса) – знаменитая английская детская песенка.


[Закрыть], Макс? – спрашиваю я пса, которому вообще плевать на то, какой за окном сезон или что рядом нет Ребекки, которая делает любое время волшебным. – Притворимся, что едем на летние каникулы, а на улице не эта жалкая слякоть, а яркое солнце.

И я, чтобы скоротать время, громко подпеваю и барабаню в такт пальцами по рулю.

Крутятся колесики у автобуса, крутятся, крутятся.

Желудок у меня тоже крутится, но путешествие проходит спокойно. Мысли в конце концов перестают крутиться вокруг чувства вины, и мы проезжаем крошечные деревушки, городки, в окнах которых мигают гирлянды. Прохожие переходят дорогу, нагруженные пакетами и сумками, и, с зонтиками в руках, виляют между машинами.

Длинные дороги растягиваются в ленты, по бокам зеленятся поля, раскинувшись до самого горизонта. Навигатор ведет нас по пугающе узким дорогам с резкими поворотами, и на подъезде к вершинам холмов и долин кажется, будто я играю в какую-то азартную игру. На улице пасмурно, и все едут медленно и осмотрительно. Даже машут проезжающим мимо.

Вот что мне нравится в Донеголе. Дружеское приветствие от незнакомцев, овцы, гулящие у подножия терракотовых гор, растянувшихся вдоль дороги. Широкий небосвод, на горизонте встречающийся с сорока оттенками зеленого. Чувство свободы и открытые пространства, море вдалеке.

Это местечко называется Голова Фанада – как я мечтал оказаться здесь! Уже чувствую, как расслабляются плечи.

– О нет, у кого-то проблемы, – говорю я Максу, когда несколько мгновений спустя натыкаюсь на узкой обочине на машину с поднятым капотом. Радуюсь, что не я попал в эту передрягу, тем более в такой промозглый холод. Еще и снег обещают вечером. Дождь со снегом, потом снег и еще больше снега все ближайшие дни.

Интересно, когда человек становится одержимым прогнозом погоды? У меня что, кризис среднего возраста? Пытаюсь притвориться, будто Рождества не существует, и смотрю прогноз погоды, как мой отец?

Я замедляюсь и вижу женщину, держащую над головой огромный желтый зонт. Одну ногу она согнула в колене и подняла, а на второй, обутой в высокий каблук, умудряется ловко балансировать, склонившись над капотом.

Надо бы остановиться. Опасно, конечно, съезжать на обочину на такой узкой дороге, но не могу же я притвориться, что не заметил ее, и проехать мимо.

И тут же слышу в голове знакомый голос.

Не останавливайся, Чарли, ну ради бога. Не обязательно всегда и для всех быть добрым самаритянином. Мистер Всегда Хорошо Выгляжу. Мистер Само Очарование. Мистер Не Могу Не Лезть в Чужие Дела. Неудивительно, что мы вечно опаздываем. Не лезь, куда не просят.

Я делаю то же, что и всегда.

Игнорирую этот голос.

Включив левый поворотник, я медленно останавливаюсь позади припаркованной машины. Хватаю с заднего сидения дождевик и, накинув его капюшон на голову и заперев двери, – хочу убедиться, что Макс не выбежит на извилистую дорогу, – бегу под проливным дождем к другой машине.

Нельзя всем помочь, Чарли. Сосредоточься в первую очередь на тех, кто для тебя важен, не пытайся изменить мир.

– Могу я вам чем-то помочь? – перекрикиваю я ливень, прикрывая голову дождевиком, но женщина меня не слышит. – Здравствуйте!

Она оборачивается. Выглядит взволнованной, но взгляд решительный, на обеих щеках масляные пятна, ярко контрастирующие с ее красной помадой, пышным зеленым платьем и синим пальто. Ее наряд – старомодная одежда, дополненная высокой прической, – был бы больше кстати на какой-нибудь тематической вечеринке, но явно не на обочине в дождливом Донеголе.

– Не лучший день для проблем с машиной, – говорю я и в ту же секунду понимаю, как глупо звучат эти слова.

– Проблемы с машиной всегда некстати, – говорит она, одной рукой закручивая крышку на отсеке для масла, а второй пытаясь удержать свой огромный зонт. – Кажется, генератору вот-вот крышка, но я удачно остановилась, масло нужно было долить. Конечно, не на это я рассчитывала по дороге в…

– Что-что? – переспрашиваю я; дождь помешал расслышать конец ее фразы.

– Ничего, – чуть громче отвечает она, но как будто неохотно, словно уже и так сказала слишком много. В отдалении я вижу макушку знаменитого маяка. Я был здесь всего пару раз, но этот вид безотказно зажигает что-то внутри меня.

Женщина впервые смотрит мне в глаза. Смаргивает с ресниц дождевые капли, и они падают на ее красивое лицо. Несмотря на то что щеки замараны маслом, она выглядит очень собранно для человека, которого застал на улице ливень. Она словно всплеск ярких красок в серый день, но в то же время ее уверенный взгляд будто разрезает.

– Тогда, получается, повезло, – говорю я, чувствуя себя немного глупо.

– В смысле?

– С машиной, – я переминаюсь с ноги на ногу, и ботинки чавкают по лужам. – Вовремя остановились. Довольно опасно внезапно сломаться в такую погоду.

Она смотрит так, словно у меня вдруг рога выросли.

– В любом случае у вас тут, кажется, все под контролем, – спешно бормочу я, жалея, что хоть раз в жизни не прислушался к голосу в голове и не проехал мимо.

– Все так, – отвечает она и захлопывает капот. И, чтобы усилить впечатление, упирает руку в бок – наверняка пачкая при этом свое дорогое пальто. – Думали, мне нужна помощь, потому что я женщина? Что меня выдало, помада или сапоги на каблуках?

Она смеется, и в этом звуке больше издевки, чем веселья. Я пытаюсь подобрать слова, но запинаюсь. Отросшие волосы липнут к лицу, а щеки горят так, словно я снова школьник.

– Господи, нет, конечно, – в конце концов выдавливаю я, натягивая на голову капюшон своего синего дождевика. Может, на мне и нет масла, но выгляжу я наверняка не лучше в вымокших джинсах и серой футболке. Я вижу, как она косится на мою забитую татуировками руку, склоняя на бок голову. – Я ничего такого не думал. Просто остановился, чтобы проверить…

– Что ж, спасибо, но я со всем разобралась, – говорит она мне, вытирая руки о салфетку и закинув на правое плечо желтый зонт. – Ладненько, мне пора. Опаздываю.

– Хорошо вам провести время.

Я же говорила. Слышу я голос прошлого Рождества. Как унизительно. Когда ты уже научишься? Всех не спасти, Чарли. Оставь свои альтруистические наклонности для работы, бога ради.

Я выезжаю с обочины, оборачиваясь на женщину, залезающую в машину. И отправляюсь в сторону маяка, в ближайшую деревушку, где надеюсь провести две недели в тишине и уединении.

Мне это нужно даже больше, чем я думал.

* * *

Мой друг Нил явно не шутил, говоря, что этот коттедж в Донеголе расположен вдали от цивилизации.

Я еду по дороге, которую указывает мне навигатор. Наверняка он выбрал самый живописный маршрут, но я все равно удивляюсь, в каких краях я оказался.

Это же Донегол, напоминаю я себе. Настоящая глубинка. Я проезжал мимо полей всех оттенков зелени, мимо холмистых дорог – от этих видов у самых циничных людей перехватило бы дыхание. Я уже несколько раз перепроверил, правильно ли еду.

После бесконечно петляющих дорог, видов моря, великолепие которых в ясную погоду трудно представить, заблудшей овцы, из-за которой мне пришлось сделать незапланированную остановку, я проезжаю сквозь небольшую деревушку с домами пастельных оттенков, пабом с соломенной крышей, кафе, магазинчиком с безделушками и причудливой церквушкой с самыми настоящими рождественскими яслями, уместившимися под пушистой елкой.

– Вот и цивилизация, Макс, – говорю я своему компаньону, который был на удивление тих на протяжении всей поездки. Если не считать странной привычки лаять каждый раз, когда мы останавливались на перекрестке. – Ну прямо мечта.

Из деревни мы поворачиваем направо, на грунтовую дорогу, и с каждым километром она становится все уже и ухабистей. Мы проезжаем мимо загона для скота и кустов боярышника, пока в поле зрения не попадает он: дом, который станет нашим пристанищем на ближайшие две недели. Я ненадолго опускаю окна, чтобы проверить, слышно ли отсюда море, которое лежит вдалеке темно-синим покрывалом.

Да, слышно. От этого воспаряет душа.

У домика побеленные стены и скругленные углы, окна с малахитово-зелеными створками, толстая соломенная крыша, которая выглядит, словно плохая стрижка (прямо как у паба ниже по дороге), и ярко-красная дверь, зияющая в центре.

Снаружи припаркован небольшой темно-серый фургончик: полагаю, он принадлежит хозяйке, Марион, которая любезно согласилась встретиться сегодня утром и поведать мне об особенностях коттеджа. Мне сказали, что он принадлежит этой семье уже три поколения. Я немного опаздываю, наверное, из-за того, что хотел помочь незнакомке, но не настолько сильно, чтобы чувствовать себя виноватым. Такое случается. Пара минут – не то, из-за чего стоит переживать.

Я паркуюсь, благодарный за то, что дождь поутих, хотя низкие, похожие на цветную капусту облака обещают скорый снегопад. Оставив Макса в машине, я отправляюсь приветствовать хозяйку.

– Ты, должно быть, Чарли! Добро пожаловать в коттедж «У моря», – говорит она, распахивая красную входную дверь. – Заходи, заходи! Покажу тебе все. Какое счастье, что я растопила камин. Ты же насквозь промок, дорогой!

Чтобы добраться до дома, я поднимаюсь по узенькой гравийной дорожке, ведущей сквозь буйно заросший сад. В воздухе пахнет свежим хлебом и растопленным очагом, эти запахи заполняют меня. Очевидно, Марион немало потрудилась, пока ждала моего приезда. Она румяная, с аккуратным серебристо-седым каре. От ее толстого шерстяного свитера и душевной улыбки становится так тепло, что я тут же чувствую себя, как дома.

– Вы Марион, да? – говорю я, и она кивает. Я протягиваю ладонь, но она неловко предлагает дотронуться до локтя. – Вы даже не представляете, как я хотел сюда приехать. Остаться наедине с Максом и природой. Спасибо, что согласились меня принять.

Марион выглядит очень довольной: ей явно нравится, что ее дом может осуществить мои мечты.

– Ну, Нил прекрасно о тебе отзывался, – говорит она мне. – Надеюсь, ты себя хорошо чувствуешь? Непростая ситуация, конечно. Тебе через многое пришлось пройти. Повезло, что у тебя есть такой друг, как Нил. Он хороший мальчик.

Челюсть у меня потихоньку отвисает. Очень интересно, как именно Нил убеждал ее разрешить мне приехать и что рассказал. Как и женщина со сломанной машиной, она косится на мои татуированные руки, растрепанную прическу и простую одежду. В такую погоду носить футболку не лучшая идея.

– Да, мы с Нилом дружим с детского сада, познакомились давным-давно.

– Должна признаться, ты не такой, как я ожидала, – цедит она, и я приподнимаю бровь.

– Надеюсь, в хорошем смысле?

– Да, – отвечает Марион, и в ее глазах блестят смешинки. – Да, в хорошем. Нил говорил, что ты скромный тихоня. И у меня сложился совсем другой образ. Наверное, не стоит в следующий раз делать поспешные выводы, но да, в хорошем смысле.

– Эм… спасибо. Наверное.

Она заправляет седой локон за ухо и смотрит на меня чуть дольше необходимого.

Будь я в своем обычном состоянии, я бы развлек себя мыслью о том, что она со мной флиртует. Может, не настолько уж и неряшливо я выгляжу.

Марион снова оживает и ведет меня в кухню, где я вижу глубокую белую раковину, шкафчики, выкрашенные в синий, и, как я и предполагал, целый поднос свежеиспеченных булочек, выложенных на клетчатое полотенце.

Картинка, как из кино.

– Ого… Как уютно.

– Да, – говорит она и стискивает руки у груди, словно восхищаясь своей работой. – Я обычно не пускаю сюда кого попало не в сезон, но, когда Нил рассказал мне о тебе, я не смогла отказаться.

– Даже так?

– Но ты себе голову этим не забивай. Теперь давай я расскажу все, что тебе нужно знать. Домик старый, но все работает, за исключением пары вещей, о которых я предупреждала по телефону, – продолжает она. – Например, чтобы закрыть дверь, нужно приложить небольшое усилие, но я покажу как. На заднем дворике есть горные ботинки и рюкзак, если тебе нравятся походы. А еще во дворе стоит джакузи. Но подогрев… нужно раза три нажать на кнопку, чтобы он заработал. Если не поможет, пни его как следует.

Я приподнимаю брови.

– Ну, не слишком сильно. Думаю, ты понимаешь, о чем я, – говорит она, снова покосившись на мои руки. Ее взгляд опять задерживается дольше, чем нужно. – Так, о чем это я? Ах да, сад. Сад огорожен, но в паре мест ограда может не выдержать, так что имей в виду, если собака любит погулять.

– Макс может.

– И в душе может пойти холодная вода, если ты не… О! Секундочку, – говорит она, когда вдруг раздается звук подъезжающей машины. – Ты кого-то ждешь?

Она вытягивает шею в сторону входной двери.

– Нет, – отвечаю я, увлеченно разглядывая лес, раскинувшийся за коттеджем. Вдалеке море и лес под боком – это местечко настоящий кусочек рая. – Если честно, компания – последнее, что мне сейчас нужно.

Звук закрывающейся дверцы побуждает Марион засуетиться, она спешит вниз по коридору, вытирая руки о полотенце и бормоча под нос:

– Я-то уж точно никого не жду. Странно, здесь тупик, но, может, кто-то не туда повернул? Такое иногда бывает.

Я иду вслед за ней – мало ли, вдруг этот незваный гость представляет какую-то угрозу, – но прежде чем она успевает выйти из дома, дверь открывается и перед нами предстает рыжеволосый мужчина со впечатляющей бородой.

Он слегка горбится, будто несет на плечах небосвод, и одет так, что я по сравнению с ним выгляжу, будто намеренно прихорашивался.

– Марион?

– Расти?

– Что происходит? – спрашивает он, заходя внутрь так вальяжно, будто дом ему принадлежит. И довольно быстро я соображаю, что, похоже, так оно и есть.

На нем тяжелое пальто цвета хаки, синяя рубашка в клеточку и мешковатые джинсы, которые явно видали виды, а его лицо – лицо мужчины лет шестидесяти – выражает замешательство.

– Ты что здесь делаешь? – сквозь стиснутые зубы спрашивает Марион, выдавив вежливую, неискреннюю улыбку. – Сейчас же не сезон, Расти!

– Это мой дом, не думал, что мне надо заранее согласовывать визит!

– Это наш дом, раз уж мы женаты последние тридцать лет, – поправляет его она. Интересно, не забыли ли они о моем присутствии. – Ты в последнее время сюда приезжаешь только из-под палки. В чем дело?

Стоит, наверное, ретироваться. Извиниться, раскланяться, притвориться, что нужно в туалет, – что-то в таком духе. Очень уж неловко. Расти все потирает бороду, и вблизи я замечаю в ней серебристую проседь. Удивительно, как у него вообще остались рыжие волосы, учитывая ледяное напряжение между супругами.

– Я приехал проверить… эм… Просто хотел… Вообще-то, тебя могу о том же спросить, Марион, – продолжает мужчина. – Что ты здесь делаешь?

Его навыки ухода от ответа впечатляют.

– Я заселяю своего гостя, – говорит Марион, снова заправляя свои недлинные волосы за ухо.

– Но мы не сдаем коттедж на Рождество.

– Да, да, знаю, но я решила сделать исключение. Это Чарли. Друг Нила, одного из наших частых постояльцев, хотя вряд ли ты их знаешь. Как бы там ни было, я позволила ему приехать. Он проведет здесь Рождество.

Глаз у мужчины дергается, а потом вдруг раздается звук еще одной подъезжающей машины, и мы дружно впериваемся взглядами в окно. Я вспоминаю, что до сих пор не выпустил Макса, поэтому пытаюсь просочиться между владельцами – пусть они разбираются, а я пока выручу свою собаку, – но не тут-то было: Расти преграждает путь, словно бойцовский пес.

– Да, с этим может выйти проблемка, – говорит он, разминая руки. – Понимаешь, я тут тоже решил сделать исключение. И тоже позволил кое-кому заселиться в коттедж на Рождество. Как раз она и подъехала.

– Что?! Расти!

– Ну, я же не знал, что ты тоже кого-то заселила… – быстро бормочет Расти. – Может, если бы мы чуть больше разговаривали вместо того, чтобы…

– Нет, этого недостаточно, – говорит Марион, и ее голос становится все громче по мере того, как голос ее мужа затихает. – Как ты смеешь делать что-то за моей спиной?! Обычное твое поведение, Расти Куинн. Ничего нового!

Пока на моих глазах продолжает разворачиваться ссора, я слышу, как хлопает во дворе дверца машины. Во мне просыпаются инстинкты психотерапевта, и я не могу удержаться от того, чтобы не вставить свои пять копеек.

– Прошу прощения, что перебиваю. Мы только что познакомились, но, судя по всему, вы оба действовали, не посоветовавшись с другим? – выпаливаю я. – Может, дело в недостаточной коммуникации, но проблема явно двусторонняя.

Расти и Марион одаряют меня недобрыми взглядами, но затем смотрят друг на друга, хоть и предполагая, что я могу быть прав, но никак не желая уступать. Именно в этот момент на пороге появляется потенциальная гостья.

– О, снова здравствуйте, – говорит она и выглядит крайне смущенной. Что ж, теперь нас четверо. – В чем дело? Я думала, мой приезд должен остаться в…

– Роуз?! – восклицает Марион, и на ее лице читается, как бы так помягче выразиться, ужас. – Что ты здесь делаешь?

– Эм… привет, Марион. Не ожидала приветственного комитета, – говорит сбитая с толку гостья.

Расти обхватывает голову руками, а Марион с отвращением смотрит в потолок, скрипя зубами.

– Это ужасно, невероятно неловко, – отчитывает его она, ее лицо чуть ли не сереет от отчаяния. – Страшно неловко.

Перед нами стоит женщина, которую я встретил на дороге. С желтым зонтом, странной машиной и следами от масла на щеках. На пальто, когда-то чисто синем, серо-грязное пятно у кармана, но ее помада все еще идеальна, и выглядит незнакомка так, будто вышла из другой эпохи.

– Думаю, тебе нужно кое-что объяснить, – говорит Марион, выстреливая взглядом сперва в мужа, а потом пуская очередь по всем сразу. – Что здесь делает она?

Расти демонстрирует дипломатию, которой так не хватает его жене.

– Ладно, давайте не будем нервничать, – мягко говорит он, потирая обветренные руки. – Да… Вот что. Почему бы нам не пройти в дом и не решить, что мы будем со всем этим делать?

– Звучит как отличная идея, – соглашаюсь я.

– Я поставлю чайник, – говорит Марион, впереди всех шагая на кухню. – Но чай будешь делать ты, Расти.

– Не отказалась бы от кофе, – говорит модная женщина, снимая пальто.

– Роуз, я бы на твоем месте не перегибал палку, – шепчет Расти, отчего новоприбывшая закатывает глаза. – Давай не будем горячиться. Только спокойствие.

Он смотрит на меня и долго, протяжно выдыхает, словно этот воздух он собрал из каждой клеточки тела, даже из кончиков пальцев. А потом следует на кухню за женой, которая, как я уже понял, пленных не берет.

Думаю, мне нравится этот Расти, но каким бы милым он ни был, из коттеджа я съезжать не собираюсь. Овербукинг там или нет – мне без разницы.

Я жил ради этого момента. Мне нужен этот отдых, иначе я сломаюсь, раз и навсегда.

И этим я ни для кого не готов жертвовать.

* * *

Несколькими минутами позже мы вчетвером сидим у разожженного камина в убранной бесчисленными безделушками и цветами гостиной коттеджа «У моря», и от напряжения такое чувство, будто на нас наседают стены. Сердце беспокойно заходится, – а такого не случалось уже несколько недель, – напоминая, почему я собирался в эту поездку один.

Сил спорить нет, так что до нынешнего момента я был относительно немногословен. Но даже попытайся я что-то вставить, это было бы сложно, так активно переругивались Роуз и Марион, расположившись на бежевом и голубом диванах друг напротив друга. На самом деле я использовал тактику, которую выработал за годы врачебной практики: сперва выслушать, потом комментировать.

– И я приехала аж из Дублина, с очень нетерпеливой и игривой собакой, – умоляет Роуз, довольно убедительно аргументируя, почему именно она, а не я, должна остаться в коттедже на Рождество. – Это была непростая поездка, и мне пришлось в дороге ужасно тяжело. А откуда приехали вы?

А, это она меня спрашивает.

– Из Белфаста, – отвечаю я.

– То есть практически с соседней улицы, – говорит она так, будто только что заработала дополнительные очки.

– Мы тут не проделанным расстоянием меряемся, – говорю я, хотя и не уверен, что хочу, чтобы она это слышала.

– Может, и нет, но только здесь я смогу пережить Рождество, так что я чем угодно воспользуюсь, чтобы повысить свои шансы, – отвечает она. – Мое пальто, скорее всего, испорчено. Машина сломалась в нескольких милях от города, и я добрых полчаса стояла на обочине под ливнем. И после всего, что я вытерпела, вы говорите мне возвращаться домой?

– Я ничего вам не говорю, – отвечаю я, чувствуя, как смягчаюсь от ее оправданий. – Знаю только, что я остаюсь, так что…

Так и тянет сказать, и я вообще-то первый сюда приехал, но это прозвучало бы по-детски, так что я молчу.

– Прости, Роуз, но ты попросту не можешь остаться здесь, – говорит Марион, прежде чем ее муж успевает ответить. Отсутствие у нее эмпатии поражает даже меня, все-таки история Роуз показалась мне искренней и весьма убедительной. – Расти действовал без моего ведома, так что придется тебе ехать домой. Ну если только не хочешь найти какой-нибудь другой дом неподалеку. Могу поделиться с тобой парой контактов.

– Они мне ни к чему, – отвечает Роуз, и, хоть она и кажется поникшей, но явно не сдается. – Я все варианты пересмотрела, прежде чем попроситься приехать сюда, но даже в гостиницах номера уже заняты, не говоря уж о домах, куда можно приехать с собакой.