Текст книги "И вот настало Рождество"

Глава девятая
Роуз

Крохотная деревушка, расположившаяся всего в полмили от коттеджа, так и манит меня этим поздним утром. Я уже распаковала вещи, и с каждым шагом по снегу мне кажется, будто я постепенно перемещаюсь в прошлое.

Бабушка Молли много раз рассказывала, как ее отец построил этот дом своими руками, каждый камешек был уложен с любовью и вниманием. Денег тогда было мало, но и забот тоже.

Она привозила меня и мою сестру Сару сюда, когда мы были детьми. Зимой мы ходили в одинаковых пальтишках, летом – в платьицах, и она гордо демонстрировала нас всем, кто хотя бы глянул в нашу сторону.

Не уверена, полезно ли мне снова оказаться здесь, но пока я преодолеваю себя и надеюсь, что этот мой неожиданный приезд сулит именно то, что мне сейчас необходимо.

Может, поэтому меня и потянуло сюда. Обычно я в судьбу не верю, но горе толкало меня на самые разные поступки, пока я пыталась обрести почву под ногами в этой новой реальности, так что я открыта любым знакам вселенной. Главное, чтобы они помогли мне со всем этим справиться.

Так, однажды на Рождество я неожиданно отправилась в романтическую поездку, а потом вдруг организовывала похороны.

– Жизнь – это путешествие, только без карты, – говорю я вслух Джорджу, крадущемуся рядом по свежему снегу, запорошившему землю. – Но у нас все хорошо, да, Джордж? Я все делаю для того, чтобы было хорошо.

Я останавливаюсь и вдыхаю холодный воздух, наслаждаясь красотой и покоем природы. Когда-то это место было моей детской площадкой. Эти извилистые серые дороги, повороты и холмы, дикие долины, что ведут к океану и маяку, здесь я в детстве загадывала желания, многие из которых сбылись.

Я чувствую, как расслабляются шея и челюсть. Это мое любимое место на земле. Место, где я всегда чувствую себя дома. Майклу здесь тоже нравилось.

Каждый год мы навещали маяк Фанад. Ветер трепал наши волосы, мы стискивали картонные стаканчики с кофе и, выдыхая пар в морозный воздух, смотрели на раскинувшийся перед нами фьорд Лох-Суилли[4]4
  Лох-Суилли – бухта, один из трех ледниковых фьордов в Ирландии, расположенных в графстве Донегол.


[Закрыть], тянущийся до Малин-Хеда, самой северной точки Ирландии, и впадающий в Атлантический океан. Там, на маяке, мы выдумывали самые нелепые новогодние обещания.

В этом году я клянусь не пить пиво до Дня Святого Патрика.

Каждый год это было первым обещанием Майкла – и первым, которое он нарушал. Как-то раз он продержался без алкоголя целый январь, и я подарила ему дешевую медаль на ленточке, чтобы наградить за старания.

В этом году я выучу второй язык.

Я всегда начинала с этого обещания и даже начинала учить французский, немецкий и итальянский. Дальше базового уровня, конечно, я не продвинулась, но Майкл все равно понял: если уж я за что-то берусь, то крепко. Его мама Эвелин была очень впечатлена и говорила, что я на него хорошо влияю. Майкл на это закатывал глаза.

Я часто вспоминаю Эвелин. Моя мама говорит, что она не хочет больше смешивать. Она предпочитает горевать в одиночестве, не отвечает на звонки и не принимает гостей. Интересно, что она делает на это Рождество, ведь с ней больше нет ее мужа и сына. Каждый год моя семья приглашает ее присоединиться к их празднованию, но она отказывается, так же как и я.

Я глубоко вздыхаю, пытаясь впитать в себя окружающие виды в надежде, что они поднимут мне настроение. И на первый взгляд так и происходит.

Рядом с изящной церквушкой из песчаника гордо высится заиндевелая пушистая елка, и меня так и тянет поближе к деревушке, чтобы лучше все разглядеть.

У елки разместилась композиция, изображающая семью Христа в полный рост: все на соломенной подложке, а через хрипящие колонки льются рождественские гимны.

Разбросанные по улице магазинчики ярко раскрашены и залиты уютным золотым цветом. Всего часа четыре дня, но сумерки уже начинают опускаться, а вместе с ними приходит и снегопад, укрывающий торопящихся за покупками жителей снегом. Народ постепенно стекается в «Таверну у маяка», уютный паб с традиционной ирландской музыкой, если мне не изменяет память.

Я не была здесь очень, очень давно.

– Твое лицо выглядит знакомым, – говорит мне женщина в лавке-мастерской, пока я разглядываю на ее витрине восхитительные карты ручной работы и прочие декоративные штучки. От одной мысли о том, как бы я могла применить их в интерьере, рот наполняется слюной.

Пустите Роуз в лавку хендмейда, и она украсит дом в два счета.

– Я раньше проводила здесь каникулы, но уже очень давно не приезжала, – говорю я, стараясь больше сосредоточиться на широком ассортименте товаров, чем на словах мастерицы. – Должна признаться, мне очень приятно снова здесь оказаться.

История моей семьи корнями уходит в Фанад, так что неудивительно, что меня узнают даже столько лет спустя, но я не хочу давать повод для слухов. Я не уверена, что Расти уже рассказал Марион о том, что я осталась, а здесь и у стен есть уши, и люди любят поболтать. Не хочу, чтобы у Расти из-за меня были проблемы, но, кажется, с этим я опоздала.

Мне жаль, что в их семье не все гладко, но это не мое дело. Марион ко мне не благосклонна, я это чувствую, так что лучше не лезть, чтобы не ухудшить ситуацию еще больше. Когда бабушка Молли умерла, не оставив завещания, и отец Расти унаследовал коттедж из-за какого-то глупого соглашения… Ну, скажем так, какие-то мосты были сожжены полностью.

– Сколько они стоят? – спрашиваю я, поднимая в воздух ароматизированные сосновые шишки.

Я хотела просто осмотреться. Не планировала что-то покупать, тем более что-то рождественское, но от тепла и атмосферы лавки в голове все помутилось.

– Хорошенькие, да? – говорит продавщица. – Всего два евро за три штуки. Их моя дочь сделала. За что ни возьмется, у нее все выходит, с самых ранних лет. Я сама такая была, пока артрит не разгулялся.

– Я тоже любила рукодельничать, когда была подростком, – говорю я, вспоминая Рождество дома, когда и вправду была той девочкой. Той, что ходила в лес за ягодами и остролистом. Часами мастерила украшения из подручных материалов. Я сглатываю слезы. Как бы хотелось снова отыскать внутри себя эту девочку! Взглянуть на нее еще хотя бы разок.

Не думаю, что она исчезла насовсем, просто взяла долгий перерыв. Моя сестра Сара говорит, что иногда во мне проглядывает прежний юмор, но, боюсь, это лишь маска, скрывающая то, что происходит во мне на самом деле. Вот как сегодня, когда я подшучивала над Чарли. Когда-то это было инстинктивно, но сейчас я задумываюсь: может, попытка заставить кого-то рассмеяться – просто нервная привычка?

Раньше я была веселой. Была душой любой вечеринки, была полна идей, обожала Рождество.

Я тянусь за корзинкой.

Медленно беру ароматизированные шишки, кладу их в корзинку, и сердце пропускает удар. Что я творю?

Я пришла сюда просто убить время, но меня соблазняют звуки, запахи и теплая атмосфера Рождества.

На окне стоят пучки елки и остролиста, они бы идеально подошли для плетения ярких рождественских венков… Я чувствую прилив энтузиазма. Вижу ленточки разных цветов: серебряные, красные, золотые. Хорошенькие фигурки снегирей, свечи с запахом имбирного пряника и корицы, и когда я подношу одну из них к носу, тут же переношусь в то время, когда этот аромат наполнял меня радостью. Сердце колет при мысли о самодельных украшениях моей матери.

Укрась елочку, Роуз, – словно слышу я ее голос, так часто произносивший эти слова. – Никто не сделает это так, как ты.

А потом она наливала себе стаканчик сливочного ликера, включала «О Святая ночь» и наблюдала за мной с той же гордостью, с которой родитель смотрел бы на свое чадо, только что выигравшее олимпийское золото. Это был опыт, который нам нравилось каждый год проживать вместе, сколько я себя помнила. «О Святая ночь» и елка, которую я украшала. Я вдруг понимаю, что уже какое-то время напеваю, хоть и фальшиво, эту мелодию.

По лавке я расхаживаю с улыбкой на лице, сердце замирает от тех сокровищ, которые предложены покупателям. Как будто часы отматывают время вспять, и это никак не остановить.

Моя корзинка уже доверху забита свечами, остролистом и ленточками, спреем с блестками и коллекцией крошечных елочек, уже украшенных и сияющих золотыми каплями. Понятия не имею, что я буду со всем этим делать, но сейчас я как будто проживаю полузабытые, более счастливые времена.

Могу ли я украсить этим коттедж «У моря»? Понравится ли это Чарли или он расстроится, потому что хотел сбежать от Рождества? Пожалуй, определюсь потом: сейчас я испытываю что-то слишком хорошее, и мне это нравится.

– Зови, если нужна будет помощь, – говорит женщина.

– Обязательно, – отвечаю я, порхая по лавке, трогая, нюхая и довольно прикрывая глаза. Я чувствую себя ребенком в магазине сладостей. Я выгляжу, как сестра, когда она смотрит на своих детей. Как мама, когда слушает Элвиса Пресли. Как моя покойная бабушка Молли в модном бутике. Как мой отец, когда видит всех нас смеющихся вместе.

Я в своей стихии.

Выглянув в окно, я вижу, что Джордж терпеливо ждет меня у двери. Он не похож на большинство собак. Его не надо сажать на поводок, и он не будет сломя голову бросаться на дорогу. Он просто рад всегда быть рядом со мной, поэтому я знаю, что могу пробыть в лавке дольше запланированного и ничего страшного не случится.

– Мамочки, а это что такое?

Я нахожу крошечную деревянную музыкальную шкатулку, и от одного ее вида покрываюсь мурашками. Я открываю ее в надежде, что зазвучит «Приветствие любви», мелодия, напоминающая о счастливых временах в деревне с бабушкой Молли, но вместо этого играет «Щелкунчик». На какой-то краткий, но прекрасный миг я представляю, что это шкатулка бабушки Молли, но нет. Она восхитительна, но не настолько, так что я возвращаю ее на полку.

От выбора разбегаются глаза. Шестнадцатилетняя я оказалась в рождественском раю.

Набив корзинку доверху, я иду к кассе. Запах Рождества наполняет меня изнутри, и я понимаю, что стоит продавщице выказать хоть каплю добросердечности, я могу не выдержать и разрыдаться. Нужно взять себя в руки. Эмоции во мне зашкаливают.

– Хорошее у вас тут местечко, – говорю я, надеясь, что мой обычный способ – болтовня – поможет мне сосредоточиться. – Я в таком могу спустить на свечи и ароматные шишки все отпускные.

Понятия не имею, куда я собираюсь все это девать, но меня так переполняет ностальгия, что не устоять. Я решаю, что это знак. До нынешнего момента одна мысль о том, чтобы купить что-то рождественское, вызывала у меня рвотные позывы.

– Ты в порядке, милочка? – спрашивает меня женщина, но горло так перехватывает, что я не могу выдавить ни слова.

Тепло в ее голосе согревает мое разбитое сердце. На бейджике написано «Лоррейн» таким витиеватым шрифтом, что мой внутренний маркетолог тут же хочет выбрать гарнитуру попроще.

– Все хорошо, – отвечаю я, но глаза меня выдают. Я останавливаюсь. Задумываюсь. Я угодила в некий туманный лимб, где совсем не разобрать, существует Рождество или нет. Но теперь я вдруг оказалась здесь, с корзинкой, полной рождественских украшений, и даже не понимаю, что я буду с ними делать.

– Все совсем не хорошо, да? – спрашивает Лоррейн. Ее доброта и почти материнская забота выбивают почву из-под моих ног.

– Я просто…

– Да?

– Ну, прошло… пару лет прошло с тех пор, как я покупала что-то подобное. Я какое-то время избегала Рождества.

Она кивает так, будто ей не впервой слышать подобные слова, аккуратно раскладывая мои покупки по бумажным пакетам. Потом вдруг останавливается.

– Моя мама всегда говорила, что это Рождество может быть счастливейшим временем в году, а следующее вдруг – самым горьким.

Я согласно киваю. Молю, чтобы из глаз не сорвались уже наливающиеся слезы.

– Ваша мама – мудрая женщина, – говорю я срывающимся голосом. Глубоко вздыхаю.

– Не торопись, будь к себе добра и со всем справишься.

Я киваю.

– Знаю, – я закрываю глаза.

– О милая.

– Я же здесь. В деревеньке, которую раньше любила, снова покупаю украшения, – нервно смеюсь я. – Такого я, конечно, не ожидала. Простите, я немного в замешательстве.

Она не смущается. Не знаю, почему я только что вывалила столько личной информации незнакомой женщине, но ощущалось это как нечто естественное.

– Просто делай то, что кажется тебе правильным, и проживай каждый новый день, – шепчет она мне, когда в лавку заходит новый покупатель, восторженно оглядывая все его сокровища, как я какое-то время назад. – Нет никаких правил, и горе нельзя торопить, милочка. И нет правильного времени, чтобы в первый раз улыбнуться после потери близкого. Так что не бойся снова улыбаться. Если что-то или кто-то вызвал у тебя улыбку, запомни этот день как хороший. Ты заслуживаешь очень много хороших дней. И они у тебя будут. Вот увидишь.

Боже, я сейчас прямо перед ней расплачусь. Ужас какой.

Я дышу.

– Мне нравятся ваши слова. Я их запомню, спасибо.

Я удивляюсь, как такой крошечный шаг в новом направлении заставил меня чувствовать себя намного лучше. Пусть даже эмоции сейчас и переливаются через край.

Я расплачиваюсь картой и подхватываю со стойки два больших крафтовых пакета, оглядываясь на ждущего в дверях Джорджа.

– Счастливого Рождества, – говорит она мне вслед. – По-настоящему счастливого.

– Меня зовут Роуз, – говорю я в ответ, открывая дверь. Внутри меня клубится какое-то забавное, приятное чувство. – Роуз Куинн. Желаю счастливого Рождества и вам с дочерью.

На ее лице расцветает улыбка.

– Ну конечно же, – говорит она. – Такой же безупречный стиль, как у твоей бабушки Молли, и ее прекрасные зеленые глаза. Надо было догадаться. Очень приятно с тобой познакомиться, Роуз Куинн.

– И мне, Лоррейн. Счастливого Рождества!

* * *

– Булочки с белым шоколадом и малиной, только из духовки вытащил. Давай, попробуй.

– Вы меня балуете, Шон.

Шон склоняет голову набок, в одной руке у него блокнот, а ручка во второй замерла в воздухе. В кафе сейчас полно народу, что разительно отличается от картины, которую я видела пару дней назад.

– Из эгоистичных соображений. Мне нравится, когда Джордж приходит в гости.

– Ну спасибо. Я, значит, не нравлюсь?

Он усмехается и кладет ладонь мне на плечо.

– Я шучу, конечно. Так, будешь латте с корицей, как в прошлый раз?

– Да, пожалуйста.

– Как в прошлый раз. С удовольствием приготовлю, моя дорогая, – говорит он, уходя за стойку и бормоча под нос. – Принесу воды твоему другу. Про Джорджа забыть никак нельзя. Старине Джорджу воды и угощение, а даме кофе и булочку.

Кофейня заполнилась замерзшими и проголодавшимися гуляющими, а я пытаюсь прийти в себя после своего разгула в лавке хендмейда, но телефон очень вовремя присылает оповещение: отвлекает меня от дальнейшего погружения в прошлое.

Оставил ключ под ковриком.

Это Чарли.

И попросил Расти дать нам еще комплект, чтобы не возиться. Он сказал, это меньшее, что он может сделать. Обещал положить в конверт и опустить в почтовый ящик.

Чарли, как всегда, в своем репертуаре. Как ни странно, меня это успокаивает, несмотря на список его правил. Я долго жила в режиме турбулентности, но спустя всего день в своем любимом месте я снова могу дышать.

Спасибо,

печатаю я в ответ и кладу телефон на стол, но он снова оповещает о сообщении.

Купил еще свежего хлеба и молока. Доска на холодильнике, можно оставлять там послания на тему еды.

Я вслух смеюсь над его простодушием, оно довольно мило, но я не могу устоять и не вставить шпильку.

Вы всегда ставите точки в конце сообщений?

По-детски подкалываю я.

Надеюсь, он не обиделся. Я всего так, чуть-чуть язвлю. После последних событий я немного не в себе, но, надеюсь, кофе с булочкой плавно вернут меня на землю.

Вы не очень много пропускаете,

приходит тут же сообщение.

Хорошего дня!

А потом и еще одно.

Еще – и довольно часто – ставлю восклицательные знаки. Это тоже раздражает, так что заранее прошу прощения!!!

Так у него все-таки есть чувство юмора! Я могла бы привыкнуть к Чарли и его четким порядкам, но так не пойдет. Нам не стоит сближаться.

Шон появляется с миской воды для Джорджа и, наклоняясь, аккуратно ставит ее на пол, немного пролив в процессе.

– Уф. Кто-то хотел пить, – говорит он, довольно наблюдая за тем, как Джордж лакает. – Как бы то ни было, здорово видеть, как ты улыбаешься.

Я поднимаю брови.

– Кто, я или Джордж?

– Ты, глупышка, – отвечает он. – Не хочу лезть не в свое дело, дорогуша, но ты только что улыбалась своему мобильнику. Приятное было зрелище.

– Да?

– Да, и тебе очень идет эта улыбка, – говорит он мне. – Пойду принесу твой кофе. Сейчас вернусь.

Глава десятая
Чарли

Я нажимаю номер Клод и потираю руки. Дочка вот-вот ответит на мой звонок. Я считал дни, часы и минуты, и вот, когда этот момент наконец наступил, я едва не лопаюсь от нетерпения.

На улице темно, хоть глаз выколи. Снег падает густым покровом, а я сижу у огня в тихом пабе «Таверна у маяка» с тарелкой мидий и пинтой «Гиннесса». Мне сейчас не помешает немного жидкой храбрости.

Наконец-то пятница.

Если точнее, пятница, шесть часов вечера: время, на которое назначен еженедельный звонок самой прекрасной девочке.

Моей Ребекке.

Экран зажигается, показывая мне фотографию Ребекки с мамой, на них обеих солнцезащитные очки и розовые шляпки с огромными полями. Они улыбаются солнцу на Тенерифе, в сотнях километров от меня.

Давай будем созваниваться раз в неделю, пока она тут не пообвыкнет, – сказала мне Клод. – Не хочу ее расстраивать накануне Рождества твоими частыми появлениями. Пусть акклиматизируется, и мы придумаем другое расписание.

Я медленно дышу. Быстрее, чем обычно, но во всей этой ситуации нет ничего обычного. С тех пор как Клод и ее новый муж – которого она встретила, казалось, минут пять назад, – решили увезти мою семилетнюю дочь в другую страну, весь мой мир перевернулся с ног на голову.

Ребекка не заставляет меня ждать и берет трубку после второго гудка. Боже, она ждала этого так же, как и я.

– ПАПОЧКА!

В носу щиплет, а глаза горят. Она уже немного загорела, голубые глаза блестят, даже почти уже не шепелявит: растут новые передние зубы. Оливковая кожа, которую она унаследовала от моей семьи, хорошо себя чувствует под средиземным солнцем даже зимой. Как бы я этого ни отрицал, она уже выглядит по-другому, всего шесть недель спустя. Прошло только шесть недель с тех пор, как я попрощался с ней и посадил малышку в самолет.

– Какая же ты! – шепчу я, зрение затуманивается.

Я моргаю. Только бы не заплакать. Я не плачу на глазах у своей дочери.

– Привет, папочка!

– Ребекка, милая. Как здорово тебя видеть. Как ты? Ты…

Я хочу спросить, ждет ли она Санту, но слова застревают в горле.

– До Рождества всего восемь дней, но здесь так солнечно, пап. Ужасно странно.

– Получается, никаких снеговиков?

Она хихикает и закрывает ладошкой рот. Ее маленькие ногти накрашены бирюзовым. Ей всегда нравилось, когда я красил ей ногти. Если я хотел ее рассмешить, то позволял накрасить и мне тоже.

– Глупый, снеговик бы тут растаял! – отвечает она, хмурясь. – В магазине есть местечко, но там Санта в шортах, так что ненастоящий. У него светлая борода и он слишком худой для Санты.

Я поглощаю каждое ее слово.

– Не заметила там нигде эльфов?

Она задумчиво морщит розовые губы.

– Не уверена, что эльфы знают, что я теперь тут живу. Но мама говорит, что к Рождеству узнают. Как думаешь, пап?

– Уверен, они тебя найдут, дорогая. Санта все знает, и эльфы всегда наготове, если ребенок переезжает в другой дом. Я бы на твоем месте не беспокоился.

Как я могу не быть больше частью ее жизни? Раньше мы с дочкой целыми днями разговаривали, я выдумывал истории про говорящих животных, невероятные приключения героев из моего воображения и детства, а она сияла. Но Рождество всегда было нашей любимой темой и лучшим сеттингом для сказок. Мы могли часами болтать о привычках Санты и его эльфов.

Как все могло так быстро и так сильно измениться? Мы с ее матерью давно не вместе, но родительство всегда было для нас в приоритете. Ребекка была в приоритете. Рождество мы всегда проводили вместе, чтобы не упустить магию этого невинного возраста.

В моей жизни были девушки, и Клод встречалась с хорошими мужчинами, но Рождество всегда было нашим, нашим с Ребеккой. Пока не появился Роб и не увез их обеих в солнечную страну. Я даже не успел его узнать или осмыслить его грандиозные планы на мою дочь, они просто взяли и уехали.

– Расскажи еще что-нибудь. Чем ты занимаешься?

Сердце стучит в такт часам. Я не хочу прощаться, но и от одного только ее вида душа рвется на части. Я прежде не испытывал подобной боли. Может, так ощущается разбитое на тысячу осколков сердце?

– Эм… У меня новый купальник…

Она задумывается на мгновение, голубые глаза стреляют вверх, к потолку.

– Друзей новых завела?

Она сияет.

– Да… ну, нет. Не совсем. Завела, но он здесь только на праздники, – признается она. – Но мама сказала, что, когда после каникул начнется школа, я заведу много новых друзей.

– Обязательно, милая, – говорю я. Как бы мне хотелось потянуться и обнять ее через экран.

– Тебе грустно, папочка? – спрашивает она. – Выглядишь чуть-чуть грустным.

Я прикусываю губу и выдавливаю улыбку. От звука ее голоса хочется плакать.

– Нет, совсем не грустно, родная, просто что-то в глаз попало, – быстро вру я.

– Как ресничка? Помнишь, мне как-то попала, а потом сама вышла? Ты говорил, что выйдет.

– Помню, – отвечаю я. Я все помню.

– Тебе постричься надо, – хихикает она. – Такие волосы длинные.

Я ерошу волосы, начесывая их вперед, и она смеется.

– Ай, а мне нравится! Смотри как хорошо. Что думаешь?

– Нет, – верещит она. – Постригись!

– Я хочу такие же длинные, как у тебя, – шучу я. – Когда они у тебя успели так вырасти?

Глаза у нее расширяются: она обожает говорить про волосы. Откидывает назад голову, чтобы они казались еще длиннее, чем есть на самом деле.

– Я хочу быть как Покахонтас. Смотри, пап, почти до талии.

Живот скручивает. Даже пинта сливочного «Гиннесса» и миска горячих мидий не может отвлечь меня от любимого личика.

– Знаешь что?

– Что?

– Знаешь!

Она закатывает глаза и хихикает.

– Просто расскажи, пап! Не обязательно всегда говорить «знаешь что».

– Ладно, я ужасно хотел тебе рассказать, – гордо объявляю я. – Я скачал приложение, буду учить испанский, чтобы не отставать от тебя в новом году.

– Круто!

Сердце в груди заходится стуком. Я дотрагиваюсь до ее лица на экране и остро ощущаю расстояние, разделяющее нас. Мне вспоминается день, когда она сделала первые шаги. День, когда я учил ее кататься на велосипеде. У нее впереди еще столько новых опытов, а я пропущу их все.

– Может, даже с домашкой смогу тебе помогать? Будем вместе ее делать в зуме. Я все устрою.

Я замечаю пушистую, очень дорогую на вид елку, устроившуюся на белой плитке их нового дома. Пытаюсь игнорировать мать Ребекки, разгуливающую на заднем фоне, но от одного только, пусть и эпизодически, вида Клод закипает кровь. Я пытаюсь, как могу, избавиться от этого чувства. Я уже высказал все, что думаю, о ее решении переехать на Тенерифе, особенно прямо перед Рождеством.

– Не могу представить, как ты говоришь на испанском, пап, – хихикает Ребекка.

– Чего это? Я говорю на итальянском и немного на ирландском, помнишь?

– Помню. Ну ладно, может, у тебя и получится выучить, – отвечает она, заправляя за ухо прядь, чтобы похвастаться новыми сережками-гвоздиками. – Роб уже научил меня говорить «привет», «пока», «собака» и «кошка».

– Мило с его стороны.

Роб, как всегда, впереди планеты всей. Я рад, что Ребекка и понятия не имеет, как мне сейчас больно.

– Мы с мамочкой и Робом учим по десять слов каждый день, чтобы, придя в школу, я уже много знала, – объясняет она.

Мы с мамочкой и Робом.

Я выдавливаю улыбку, но чем больше попыток смириться с этой ситуацией я предпринимаю, тем шире становится разлом в моем сердце. Ничего он не упустит, старина Роб. Всегда на десять шагов, или на десять слов, впереди меня, когда дело касается моей семилетней дочери.

Теперь я обо всем в ее жизни узнаю последним, есть же Роб. Богатенький Роб с домом на Канарских островах, Роб, увезший мою дочь куда-то, где она не может говорить на своем языке и где на Рождество жара.

Это ненадолго, – сказал мне Нил, как только услышал о поспешной свадьбе Клод и скоропостижном отъезде. – Сам увидишь. Поспешишь – людей насмешишь, поверь мне.

Я, конечно, желаю своей бывшей счастья. Просто хотелось бы, чтобы мы жили в одной стране и воспитывали дочь вместе.

– А ты где? – спрашивает Ребекка. – И где Макс? Хелена с вами?

Я прикусываю губу, думая о том, что вживую увижу Ребекку только на Пасху, и борюсь со слезами.

– Нет, милая, – вздыхаю я. – Хелена в этом году празднует у себя дома. Тут только мы с Максом.

– Можно мне его увидеть?

Я поворачиваю экран, чтобы показать Макса, сопящего у огня.

– Мы приехали провести Рождество в небольшом домике в Донеголе, – быстро говорю я, надеясь, что вид Макса не вызвал у нее тоску по дому. – Тут есть местечко, называется Фанад, мы тебя привозили, когда ты была маленькая. Помнишь?

Она подпрыгивает.

– Это там, где маяк?

– Да, – отвечаю я, удивляясь ее памяти. Она никогда ничего не забывает. – Тут совсем недалеко до него.

– Круто!

– Да, очень круто. В горку надо подниматься.

Она закатывает глаза на мою попытку пошутить. А потом вдруг затихает.

– А вы с Максом… вы что, пап, совсем одни? – спрашивает она растерянно. – Совсем одни на Рождество? Почему ты не взял с собой Хелену?

От ее заботы мутнеет в глазах, и я понятия не имею, как ей все объяснить. Как объяснить, почему я не взял Хелену?

– Ну, я…

Губа у нее начинает дрожать.

– Я не хочу, чтобы ты был один, папочка, – шепчет она. – Ни на Рождество, никогда.

– Нет-нет, не волнуйся. Я на Рождество буду не один, – пытаюсь говорить ровно я, чтобы не дать ей расплакаться. – У меня есть Макс.

– Но он просто собака.

– Ну нет, он не просто собака. Он мой приятель.

– Но он не сможет с тобой поговорить!

Соображать надо быстро. По лицу я понимаю, что она близка к тому, чтобы заплакать.

– А еще в домике живет милая женщина по имени Роуз, – добавляю я, не особо уверенный, к чему клоню. – Она может со мной поговорить.

Да, я оценил иронию. Сам же придумал правило, чтобы мы не разговаривали.

– У нее милый черно-белый пес Джордж, так что у нас с Максом есть компания. Не волнуйся, мы не совсем одни.

Да, звучит довольно идиллически, но это миленькое описание слишком уже далеко от правды. Роуз я с утра не видел. Пока мы делали все от нас зависящее, чтобы вообще никак не пересекаться.

– Эта Роуз симпатичная?

– Э-э, да, очень симпатичная.

– Она твоя новая подруга?

– Ну да, новая.

– То есть как девушка?

– Ну, э-э…

Я так ошарашен этим вопросом, что даже не успеваю на него ответить, а Ребекка уже кричит во все горло, передавая дальше новости о моей жизни.

– Мам, у папы новая девушка, ее зовут Роуз и у нее есть собака по кличке Джордж!

– Ребекка, она не моя девушка, – говорю я, стараясь поспеть за ней. Вижу, как Клод идет мимо, но в этот раз останавливается. – Просто подруга. Не девушка.

– Очень мило, – слышу я слова Клод, адресованные нашей дочери. – Так, нам пора идти, Ребекка, попрощайся с папой и собирайся на пляж. Роб вечером выведет из марины яхту.

Яхту. Ну и почему я не удивлен, что у него есть яхта? У Роба есть все.

– Но я не закончила, – хнычет Ребекка. – Я еще не рассказала папе про новые сережки и…

– Они очень красивые, милая.

Вот и все. Снова мы подобрались к главному: прощанию.

– Пора, Ребекка, – говорит Клод. – Нам надо быть на месте до заката.

Я закрываю глаза и отсчитываю секунды, пытаясь остудить закипающую в венах кровь. Четыре минуты и тридцать пять секунд? И все? Она серьезно? Я неделю ждал этого разговора, а она даже пяти минут не дает мне поговорить с моим ребенком?

Я прикусываю язык, ради Ребекки. Всегда так делал.

– Но я не хочу класть трубку, – говорит Ребекка. – Я хочу посмотреть, где папа живет, и на Роуз с Джорджем.

На заднем плане я слышу приглушенный разговор. Глаза Ребекки стреляют от камеры и обратно, ее мать продолжает что-то говорить, а я понимаю: что бы я ни сделал, это лишь усугубит ситуацию.

Дыши глубоко.

– Беги, малышка, развлекайся, – говорю я дочери, отчаянно пытаясь игнорировать узел в животе и слова, которые так и грозятся сорваться с языка. Клод вертит моими отношениями с Ребеккой, как ей вздумается. – Совсем скоро еще созвонимся. Скажи маме, чтобы присылала мне фотографии.

– Но…

– Ребекка!

– Я отправил тебе все подарки перед тем, как уехать, – говорю я, надеясь развеять все тревоги. – Так что, когда они доедут к вам, передашь маме, чтобы мне сказала.

Она ахает, и глаза, еще секунду назад наполненные грустью, зажигаются, хоть даже наш звонок и оказывается таким коротким.

– Подарки, мне?! Папочка, спасибо, ты лучший!

Мне так не кажется, я сижу тут без нее с одной только собакой, примостившейся в ногах.

– Люблю тебя, Ребекка, – говорю я, пытаясь сглотнуть ком в горле. – Я так сильно тебя люблю, никогда об этом не забывай.

Как же это тяжело. Я даже не представлял, что сердце может так болеть.

Я не могу вынести мысль о Рождестве без моей дочери.

– И я тебя люблю, папочка, так сильно, что как до луны и обратно и потом еще несколько раз вокруг Земли!

Я киваю, не могу заставить себя повторить слова, которые мы говорили друг другу каждый день, когда я укладывал ее спать. Как до этого дошло? Когда-то я видел ее каждый день, потом всего два раза в неделю, а теперь – только на экране телефона, и она за тысячу километров от меня. Как я позволил этому случиться?

Она вешает трубку, и я сижу, уставившись на танцующие в камине языки пламени, где-то на фоне играют рождественские песни, а рассевшиеся на высоких барных стульях старики над чем-то смеются.

Еще восемь дней, и с этой праздничной суетой будет покончено. И начнется обратный отсчет до момента, когда я снова увижу свою дочку.

Рождество придет и уйдет, но я хотя бы могу вернуться в коттедж и притвориться, что его не существует.

Когда мужчина в углу затягивает Fairytale of New York[5]5
  Fairytale of New York (англ. Сказка по-ньюйоркски) – знаменитая рождественская песня, исполненная группой The Pogues с участием певицы Керсти Макколл.


[Закрыть] и некоторые посетители решают присоединиться, воссоздавая непревзойденные интонации Шейна и Керсти, я понимаю, что пора мне убираться отсюда.

У моего Рождества в этом году счастливого конца не будет. Клод со своим новым мужем, их яхтой и закатами об этом позаботились.