Текст книги "Есть совпадение"
Автор книги: Эмма Лорд
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Глава четвертая
– Ну, – начинает Савви.
У меня вырывается нервный смешок, чего раньше со мной никогда не случалось.
– Ну.
Я не могу на нее смотреть, и в то же время пялюсь на нее. Мой взгляд сосредоточен на ней и на пространстве вокруг нее – везде и нигде одновременно. Я – не я, когда нахожусь рядом с ней. Мне трудно понять, что более странно: то, что мне о ней известно, или то, что нет.
Она неожиданно сходит с тропинки, вылавливает брошенную кем-то бутылку и направляется к мусорному баку. Я стою как вкопанная, сомневаясь, должна ли последовать за ней, но девушка даже не оглядывается.
– Как меня это раздражает, – произносит она в качестве объяснения, когда возвращается.
Но это короткое мгновение дает мне возможность увидеть мир, в котором живет Савви – или, по крайней мере, мир, каким она его делает. Чистый. Точный. Контролируемый. Все то, что ко мне никак не относится.
– Я начну, – говорит она с видом человека, привыкшего брать ситуацию в свои руки. – Думаю, нужно сказать: я всегда знала, что меня удочерили.
Мы идем, но она не отрывает от меня взгляд, показывая, что я всецело владею ее вниманием. С самого начала становится ясно, что она не из тех, кто делает что-то наполовину – когда она сосредоточена на мне, она действительно сосредоточена, отрываясь только для того, чтобы уступить дорогу велосипедистам и детям на самокатах.
– А мне, наверное, нужно сказать… Что я понятия не имела о твоем существовании.
Я боюсь, что она может неправильно это понять, но девушка лишь кивает в ответ.
– И я о твоем тоже. Мои приемные родители всегда говорили, что мои биологические были слишком юными и даже не встречались. Но похоже, у них появилась ты.
Не успев подумать, как помягче выразиться, я бормочу:
– Ну, еще три брата.
Брови Саванны подлетают вверх.
– У тебя три брата? – Это то, что она произносит вслух, но я слышу: «У нас три брата?»
Я удивлена внезапной искре чувства, вспыхнувшей внутри меня к этим диким, нелепым, гадким мальчишкам, которые научились своим самым диким, нелепым и гадким выходкам у меня. И даже не от мысли, что она захочет иметь с ними что-то общее. Скорее, наоборот, мне страшно, что она не захочет. Вдруг она будет плохо думать о них – об этих маленьких продолжениях меня: пухлых щечках, грязных пальцах и разбитых коленках, которые создают мой мир.
Когда я наконец решаюсь взглянуть на Савви, ее брови приподнимаются, выражая едва заметную радость. Как будто она понимает. Возможно, нам все же стоит попытаться.
– Может быть, четыре, – говорю я, стараясь говорить спокойно. – Иногда я сбиваюсь со счета.
Савви не смеется над шуткой, как делают, чтобы заполнить тишину. Крохотная часть меня уважает ее за это, но большая часть волнуется, не понимая, что стоит, а что не стоит говорить.
– Я всегда считала себя случайностью, – говорит Савви.
– Я тоже, если честно. – Я впервые признаю эту мысль, произнося ее вслух. Судя из ежегодного просмотра Конни «Блондинки в законе», то, что я появилась у родителей во время их учебы в юридической школе, было нелегким испытанием. Насколько мне известно, подруга семьи провела для них свадебный обряд и отправила в счастливый супружеский путь.
– А тебе сколько… шестнадцать? – спрашивает Савви.
Я киваю. На полтора года младше нее, если верить фотографии, которую она выложила, позируя с кучей разноцветных шариков на день своего восемнадцатилетия в декабре. Этот пост собрал больше ста тысяч лайков.
– А знаешь, что самое безумное? Я даже не собиралась сдавать этот тест, – говорит она. – Это была формальность. Мы сделали рекламный пост вместе с этим сайтом ДНК-тестов в инстаграме, – говорит она так, будто мне и так все известно, и не хочет вдаваться в подробности. – Я сдала его, чтобы пополнить раздел о здоровье. И да, я думала, что, может, кто-то из моих… кто-то из твоих родителей вдруг найдется. Я всегда знала, что легко смогу их найти, если вдруг захочу. Но никогда бы не подумала…
Она вопросительно смотрит на меня, будто я могу знать что-то, чего не знает она. Это еще больше выбивает меня из колеи. Я задаюсь вопросом, кому я должна быть верна, и имеет ли верность вообще какой-то смысл. Это рефлекторная реакция – защищать родителей, и еще более рефлекторная реакция – рассказать ей все, что только могу, лишь бы заставить их страдать после того, как они лгали мне все эти годы.
– Мне кажется, что кто-то подсыпал наркотики в мой макфлурри, – говорю я, стараясь уйти от темы. Стратегия, взятая из так называемого Конни «Учебника Эбби Дэй по хроническому избеганию конфликтов», к чему Лео добавлял «и тому, как построить на этом день».
Савви пропускает это мимо ушей.
– Лучше расскажи, когда пришло то письмо…
– КРЯЯЯК, кряя, кряяяк!
Вздрогнув, мы поднимаем глаза и видим двух маленьких девочек, очевидно сестер, сидящих у края озера и крякающих. Их одинаковые сандалии и леггинсы испачканы грязью, а волосы одного рыжего оттенка выбиваются из косичек. Та, что помладше, пихает вперед старшую, имитируя вслед за ней кряканье.
Мы с Савви направляемся к озеру, откуда доносятся звуки, и она, к моему удивлению, издает короткий смешок. Она на секунду смягчается, от чего я вижу в ней что-то знакомое, и дело не только в наших похожих лицах.
– Утиный остров, – говорит она, с нежностью указывая на клочок земли посреди озера.
Птичий заповедник настолько зарос деревьями, что, несмотря на его крохотные размеры, вы все равно не сможете увидеть сквозь него противоположный берег озера.
Я едва ли хочу говорить об этом. Я странно чувствую себя рядом с ней, будто ощущаю, как она оценивает во мне то, что я еще не изучила сама. Но тишина более угнетает, чем моя болтовня, поэтому я говорю:
– Когда я была маленькой, мне казалось, что Утиный остров – это что-то вроде королевства, в котором всем заправляют утки.
Я не ожидала увидеть на ее лице недоверчивую улыбку, когда она поворачивается ко мне.
– Я тоже так думала, – говорит она. – Раз людям нельзя туда заходить. Будто это какой-то тайный утиный мир, да?
Впервые я вижу ее настоящей и такой человечной. Все в ней: прямая осанка, проницательный взгляд, задумчивые паузы перед тем, как заговорить, – казалось продуманным и спланированным, будто мы живем в ее ленте инстаграма, а каждое мгновение записывается туда и выносится на суд всего мира.
Но она снова одаривает меня ухмылкой, граничащей с усмешкой, и словно кто-то приоткрывает завесу между нами, обнажая глубину ее души, в которой я не могу не разглядеть свои черты.
Может, именно поэтому меня вдруг пронзает чувство, что я обязана сказать:
– Я была там.
Ухмылка сходит с ее лица.
– На Утином острове?
Я киваю, возможно, слишком энергично, пытаясь реабилитироваться в ее глазах.
– Мы с моей подругой Конни… как-то плавали там на каяке. Просто из любопытства.
Савви окидывает меня оценивающим взглядом: на ее лице снова появляется выражение «я взрослая, а вот ты еще нет».
– Нельзя этого делать.
Она права. Учитывая, что остров носит статус заповедника, по всему парку висят таблички, запрещающие туда заходить. Но дети и каякеры постоянно бродят по нему. Если в Грин-Лейк и есть официальная организация, запрещающая это делать, я ни разу не замечала, чтобы она действовала.
– Я знаю, – тараторю я. – Но мы были очень осторожны. Мы даже на сошли с лодки.
– Тогда в чем смысл?
Показываю старый фотоаппарат Поппи, который сегодня взяла вместо Китти. Я редко беру его с собой, учитывая мою не самую обнадеживающую историю содержания вещей в целости и сохранности, но иногда мне нужно, чтобы он был рядом. Это своего рода талисман – ощущение его веса на моей шее вселяет в меня уверенность.
– Вид, – смущенно говорю я, это кажется менее глупым, чем признаться, что я хотела пошпионить за птицами.
Ее губы складываются в тонкую линию, так делает папа, когда собирается прочитать мне нравоучительную лекцию, но она протягивает руку.
– Могу я посмотреть?
– А?
Савви кивает в сторону деревьев, растущих на острове посреди озера.
– Утиный остров.
– О. Я не…
«Показываю никому мои фотографии», – едва не произношу я. Но как бы мне ни было неловко, что кто-то увидит мои снимки, еще более неловко – признаться в этом.
Она наклоняет голову, неправильно истолковав мою робость.
– Ты не выкладывала их?
– Ох, – говорю я, чтобы потянуть время. Нужно придумать, как бы так мягко объяснить, что ей, может, и разрешено иметь мою ДНК, но не разрешается видеть фотографии, которые я сделала на свой фотоаппарат. – Вроде того.
Она делает нетерпеливый жест, чтобы я отдала свой телефон, и я так обескуражена этим, что немедленно подчиняюсь. Кроме того, это ведь то, чего я так хотела, не так ли? Кого-то, кому могла бы доверять подобные вещи. И хотя Савви во многом отличалась от человека, которого я ожидала увидеть, она может стать им, если я дам ей шанс.
– Подожди. Это, э…
Я пытаюсь вспомнить название странички в инстаграм, которую сделал мне Лео. Он так гордился каламбуром, который выдумал. Что-то о спасении, что-то связанное с моей фамилией. Что-то насчет…
Слова так и не всплывают в голове, но я вспоминаю лицо Лео – то, как он сиял в мой пятнадцатый день рождения, когда наконец вернулся из лагеря, а Конни – из путешествия, и мы втроем, истекая потом, пили молочные коктейли из «Высшей лиги», сидя в нашем местечке в Ричмонд-Бич. Он взял у меня телефон, его темные глаза пристально смотрели на меня, и редкий луч солнца, пробиваясь сквозь туман, освещал его бронзовое лицо.
– Это не настоящий подарок. Так, просто глупость. В любом случае, ты можешь сменить ник в любое время, если пожелаешь…
– Просто покажи ей уже, придурок, – сказала Конни, вырывая у него телефон и вкладывая его мне в руки.
– Хорошо. Так. Ты знаешь, что некоторые из моих друзей из лагеря создали странички инстаграм для своих хобби? Не пугайся, но я взял несколько фоток с твоей камеры. Я хотел найти способ сохранить их и…
И вот слова, появившиеся из глубин моего мозга: @savingtheabbyday.
Я достаю телефон и передаю его Савви, не глядя на нее. Она нажимает большим пальцем на экран, и ее брови приподнимаются, показывая, что сестра под впечатлением.
– Ты их сделала?
Может, мне следовало обидеться на удивление в ее голосе, но меня переполняет унижение от того, что мой инстаграм наверняка выглядит так, будто на него вырвало все сообщество любителей птиц.
– Да.
– Они реально классные, – говорит она, задерживаясь на одной из моих любимых – воробей с открытым клювом и распахнутыми крыльями, застывший в воздухе перед полетом. Я не дышала целую минуту, чтобы сделать этот кадр, предвкушая каждое вздрагивание его крошечного птичьего тельца в ожидании идеального момента.
– Ты могла бы зарабатывать на этом.
Я чуть не закашливаюсь, пытаясь не рассмеяться.
– Нет, – говорю я, забирая телефон.
– Нет, правда, – твердит Савви. – Такой материал можно продавать местным газетам, сувенирным магазинам и прочим компаниям. Почему бы тебе не заняться этим? Что ты теряешь?
«Все», – чуть было не отвечаю я, хотя это уже на грани мелодраматичности и определенно звучит как подростковое клише. Даже не будь я смертельно напугана мыслью, что люди заглянут за ту сторону моего объектива, фотографии – единственное, что принадлежит лично мне. Ни учителям, говорящим, что я делаю это неправильно, ни родителям, которые интересуются моими снимками за обеденным столом.
– Я не могу… Не хочу быть такой, как… – вырывается у меня, потому что это намного проще, чем признать, что мне страшно.
– Как что? – резко спрашивает она.
– Как… я не знаю.
Она смотрит на меня, сузив глаза, и я обливаюсь потом. Он покрывает не только руки, но и все мое глупое тело.
– Мне… мне на самом деле плевать на инстаграм и всю эту популярность. Я делаю это для удовольствия.
Святой Утиный остров, мне нужно заткнуться. Она застывает, и становится ясно, что я не просто засунула руку в пасть к зверю, а затолкала ее по самый локоть. Чем дольше она смотрит, тем усиленней начинают крутиться винтики в моем мозгу в попытке придумать, как загладить глупость, которую я сказала, чем-то еще более глупым – словно я собираю многослойный сэндвич из глупых высказываний.
– Я думаю, что денежный фактор может все разрушить.
Савви делает вдох и тщательно подбирает слова для ответа.
– Я не несчастна только потому, что зарабатываю деньги.
Наконец всплывает то, что раздражало меня с самого начала, с момента когда мы с ней встретились. Она даже не потрудилась рассказать о своем инстаграме, потому что и так знает, что я его видела. Она не сомневается, что я трачу свое время, кликая на ее рекламные посты для кормов Purina, рассматривая снимки с модной едой и любуясь на гору именинных воздушных шаров.
И хуже всего то, что она совершенно права.
Она отворачивается от меня, вновь уставившись на озеро.
– В конце концов, тебе придется зарабатывать на жизнь, – говорит она, пожимая плечами, словно ее это не особо волнует, хотя это явно не так. – Разве ты не должна заниматься тем, что любишь?
Господи. Я пришла сюда в поисках союзника, а вместо этого встретила самую нетинейджерскую девчонку-подростка во всем Сиэтле. На глаза наворачиваются слезы, как у глупого ребенка, а разочарование настолько переполняет меня, что я не знаю, как его выплеснуть, кроме…
– Тебе нравится позировать с бутылками воды, с ног до головы обтянутой спандексом?
Черт.
Ее рот снова складывается в тонкую линию, она поворачивает голову в мою сторону так быстро, что ее конский хвост делает небольшой щелчок, рассекая воздух. Я замираю, не понимая, кто из нас больше потрясен: она или я.
Я открываю рот, чтобы извиниться, но Савви отворачивается прежде, чем успеваю это сделать, и смотрит на крякающих малышек. Их крики достигли предельного уровня, той грани безумства, за которой, как мне известно из моего обширного опыта общения с братьями, следует либо приступ безудержного смеха, либо слезы.
– Ну так нет никакого тайного утиного королевства? – спрашивает Савви, словно последней минуты и вовсе не было.
От облегчения мои ноги становятся такими тяжелыми, что мне хочется сесть в траву или уткнуться в нее лицом, дабы спасти себя от возможности выпалить что-нибудь такое, что может снова все испортить. Я не привыкла к новым знакомствам и попыткам найти общий язык. Всю жизнь я ходила в одну школу, а моими лучшими друзьями с детства были Конни и Лео.
– Даже утиной династии нет, – говорю я, издавая стон.
– Жаль, – говорит она, оглядываясь. – Моя мама всегда рассказывала, что существует целое утиное королевство. С собственным правительством, правителем и всем прочим. Она называла ее…
– Королева Кряк, – произносим мы одновременно.
Я моргаю.
– Так мне сказала мама, – говорю я.
Савви задумывается.
– Мне всегда казалось, что мама все это выдумала.
Я перехожу на писк, когда отвечаю:
– Мне тоже.
Савви выдыхает, и мы смотрим на скопление деревьев посреди озера, шагая в одном темпе и вспоминая другое время.
– Это странно, – говорит Савви. – Но как ты думаешь, наши родители знали друг друга?
Я хмурюсь. Одна Королева Кряк – еще не повод создавать теорию заговора.
– Я считаю…
Но глядя на воду, ощущая легкий ветерок, овевающий берег озера, я осознаю, что это единственная часть этой бессмыслицы, которая имеет смысл. Как бы ни было трудно представить, что мои родители отказались от ребенка, появившегося на свет всего за полтора года до меня, еще труднее поверить, что они отдали ее незнакомцам.
Савви достает телефон, и на экране появляется фотография. Это праздничная фотокарточка, сделанная перед огромной рождественской елкой на Белл-Сквер, а вокруг множество людей с покупками. На снимке, обняв Савви, стоят мужчина и женщина с безупречной осанкой, добрыми глазами и теплыми улыбками, одетые в элегантные брюки и вязанные кашемировые свитера. Они похожи на людей с открыток «Хеллмарк», но в хорошем смысле – вы знаете, что если они пригласят вас на ужин, то крепко обнимут у двери и без лишних вопросов положат вам на тарелку дополнительную порцию еды.
– Это мы, – говорит Савви.
У меня на языке вертится нелепость – комментарий, как она похожа на них. Это гарантированно испортило бы момент. Но я забираю у нее телефон, увеличивая изображение ее мамы.
– Подожди. Я видела ее.
– Она дает уроки рисования. Может быть…
– Нет, на фотографиях. Подожди. Стой. Стой.
Савви забирает у меня телефон, отступая назад, как бы говоря: «А куда мне еще идти?»
Мне требуется секунда, чтобы понять, как получить доступ к Dropbox, куда мы скидывали файлы для большого проекта по антропологии в конце семестра. Того самого, который подтолкнул Лео к решению сделать тест ДНК, куда он нас втянул, и поэтому я оказалась здесь.
Я нашла фотографию со свадьбы родителей в коробке из-под обуви, засунутой в шкаф в подвале. Изображение, которое я тогда сфотографировала, загружается на мой телефон – и вот они, мои родители во всей красе в конце девяностых. Мама в простеньком белом платье и с настолько большой копной волос, что мелкие предметы могли бы притянуться к ним, а папа в костюме, лучезарный и тощий, от чего больше похож на ребенка, чем на человека, который собирается стать родителем.
А в центре – подруга семьи, которая вела церемонию.
Я смотрю на Савви, чтобы задать очевидный вопрос, но ее глаза выпучились. Она уставилась в экран моего телефона. Это ее мама.
– Год, – говорит она, увидев дату в углу фотографии. – Это было еще до того, как кто-то из нас родился.
Мое сердце громко стучит. Даже когда каждая клеточка меня пытается отвергнуть правду, мы с Савви внезапно понимаем, смотря друг на друга: там произошло что-то глобальное. Что-то гораздо масштабнее, чем мы могли себе представить.
Что-то настолько серьезное, что мои родители прилагали большие усилия, чтобы лгать мне об этом каждый день на протяжении всех шестнадцати лет.
Телефон вибрирует в моей руке, и я слегка подпрыгиваю. На экране высвечивается «папа», и Савви резко отворачивается, будто бы увидела что-то, что ей нельзя видеть.
«Где ты? Только что закончил».
– Черт. – Я отпрыгиваю от нее, будто он вот-вот выскочит из кустов. – Он, наверное, направляется сюда.
– Мы должны выяснить, что случилось.
– Да. – Я закрываю глаза, мысли в голове быстро крутятся. – Мои родители довольно сильно нагружают меня, но если ты будешь поблизости в следующее воскресенье, может…
– В следующее воскресенье я уезжаю в летний лагерь. – Савви начинает отступать от меня, и мы, до предела взволнованные, напоминаем в этот момент полярные магниты. – Плохое обслуживание и один общий компьютер для персонала. Wi-Fi едва хватит для связи по скайпу.
– Ой!
Теперь, когда узнала все это, вряд ли у меня получится провести все лето в неведении. Мы обе почувствовали громовой раскат чувств, эхо которого все еще гудит между нами.
– Даже если бы ты осталась здесь, я буду прозябать в общественном центре, вбивая в свой мозг вопросы для вступительных экзаменов.
– Поехали со мной в лагерь.
Не требование, но и не просьба. Она говорит это так, как могла бы сказать Конни – давно меня зная и ожидая, что я скажу «да».
Смех, бурля, вырывается из моей груди, я нахожусь на грани истерики, но от этого Савви только сильнее наседает на меня.
– Это лагерь Рейнольдс. Ты можешь выбрать академическую программу. Наполовину – учеба, наполовину – обычная лагерная жизнь. В этом году стартует первая программа.
Мой рот открывается. Листовки на моей кровати. Лагерь Рейнольдс. Это та программа, про которую консультант рассказывал мне весь семестр. Но в брошюре было полно жизнерадостных фотографий студентов, улыбающихся, зависших над своими калькуляторами. Это походило на тюрьму для ботаников. Конечно, нигде не упоминалось, что можно будет и отдыхать.
Савви замирает, не понимая моей реакции. На мгновение она перестает быть Саванной Талли – восходящей звездой инстаграма с бойким характером, а становится Савви – такой же наивной и напуганной девочкой, как и я.
– Это нелепо? – спрашивает она.
Мне приходит в голову, что она заинтересована в том, чтобы докопаться до сути, гораздо больше, чем я. Если я сейчас уйду, в моей жизни ничего не изменится. Я могу притвориться, что никогда ее не встречала. Продолжать жить в тщательно скрываемой лжи, ведь у моих родителей наверняка были веские причины оберегать свою тайну все эти годы.
Но даже если бы я могла притвориться, что все нормально, есть что-то еще, от чего не могу избавиться. Достаточно одного взгляда на фотографию, на которой мои родители излучают радостное сияние, стоя рядом с мамой Савви, чтобы понять: они были кем-то большим друг другу, чем просто друзьями – как я с Конни и Лео.
Неразлучные, безграничные, близкие настолько, что к ним применимо выражение: «либо вместе, либо никак». А это означает, что бы ни случилось тогда, это было катастрофой.
Я не хочу думать, будто нечто подобное может случиться со мной, Лео и Конни. Это мой худший кошмар на яву.
И снова срабатывает моя одержимость – необходимо довести дело до конца. Выяснить, что произошло. Если не ради наших родителей, то ради меня самой, потому что даже малейшая мысль о мире, в котором я не разговариваю с Конни и Лео восемнадцать лет, причиняет боль, которую никакое время не сможет залечить.
– Не более нелепо, чем все остальное.
Не успев все обдумать, мы обмениваемся номерами и мчимся в разные стороны парка. Папа оказывается там же, где я его покинула – стоит перед «Бин-Велл» и разглядывает какие-то бумаги, насупив брови. Я наблюдаю за ним, пытаясь найти способ успокоить торнадо внутри меня – адреналин, бьющий по костям, и внезапное чувство вины, которое, кажется, способно раздавить мое тело.
– Удалось поймать удачные кадры? – спрашивает он.
В какой-то момент я думаю, чтобы рассказать ему все, лишь бы прогнать это чувство из своего тела и направить его куда-то во внешний мир.
Но пытаясь представить, как будет проходить этот разговор, я вижу перед собой лицо Савви. Мне пока неизвестно, кто она для меня на самом деле. Не считая биологического родства. Но что бы это ни было, оно уже пустило во мне корни и довольно глубоко.
Я слышу вкрадчивый голос: «Они первыми мне солгали». Если им позволено хранить такой секрет все эти годы, то мне, черт возьми, можно скрывать что-то от них.
– Несколько, – говорю я.
Я беспокоюсь, что он может попросить показать фото, но он рассеяно складывает бумаги обратно в папку и направляется к машине. Мне приходит в голову, что мама, должно быть, занимается продажей – в конце концов, это был дом ее отца – и это напоминает мне, не без добавления порции стыда к моему латте вины, что я не единственная, кто скучает по Поппи. Никто не хочет продавать это место. Но в жизни есть моменты, когда у нас нет выбора.
Интересно, каким был выбор у них восемнадцать лет назад?
Я чувствую себя чуть менее худшей в мире дочерью, когда по дороге домой упоминаю, что я изучала информацию о лагере Рейнольдс и решила, что хочу туда поехать. Папа оживляется и выглядит таким довольным, что моя вина лишь разрастается, будто каждый раз, когда я пытаюсь уничтожить ее частичку, она наоборот делится и становится вдвое больше, чем раньше.
– Звучит довольно весело, – говорит папа, бросая на меня взгляд.
Я ничего не отвечаю, и он продолжает что-то в духе: «Мы всегда будем рядом, чтобы приехать за тобой, если тебе понадобится», – но я отстраняюсь от него в тот момент, когда вижу новое сообщение с номера 425. Я уже готова закатить глаза, уверенная, что это назойливая реклама. Но вместо этого появляется ссылка на последний пост Савви с подписью: «Делайте то, что любите, особенно если вам нравится позировать с бутылками воды, будучи с ног до головы обтянутым спандексом».
Я фыркаю.
– Что стряслось? – спрашивает папа.
– Ничего, – отвечаю я, закрывая сообщение как раз в тот момент, когда приходит еще одно уведомление, и ухмылка сразу исчезает с моего лица. Это электронное письмо из школы с такой ужасной темой, что кажется, будто директор кричит об этом прямо мне в уши: «ОБЯЗАТЕЛЬНАЯ ЛЕТНЯЯ ШКОЛА – ИНСТРУКЦИИ ПО РЕГИСТРАЦИИ ВО ВЛОЖЕНИИ».
Черт.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.