Текст книги "По дорогам жизни и смерти"

– Я сам позабочусь о них. Государству нечего волноваться.

– Но так, как содержите детей Вы – это жестокость.

– Телесные страдания укрепляют дух человека.

– Это не укрепление духа, а издевательство над детьми, антиобщественное преступление. И если дальше так будет продолжаться, общество изолирует от Вас детей.

– Зарублю первого, кто переступит порог моего дома.

И тут Вера не выдержала, ранее сдерживаемый гнев вырвался наружу, щёки покрыл яркий румянец, карие глаза сузились и вспыхнули огнём:

– Вы не мужчина, Вы – жалкий самолюбивый эгоист, способный только на юродство.

От её слов он качнулся, как от плети, сжался и отошёл от окна. Вера поняла, что беседа окончена безрезультатно. На дороге её ждала Соня.

Инструктор Обкома комсомола имела вид воина, потерпевшего тяжёлое поражение, и Соня, сразу оценив ситуацию, промолвила: «Я же говорила, что это бесполезно».

– Как жену его найти?

Соня, слегка наморщив лоб, неуверенно предложила: «Может, через сестру жены можно что-то сделать? Пойдём туда».

Она привела Веру к новому дому: три больших окна – на улицу, четыре – во двор; новый забор, новые ворота, новый сарай, старая хата ещё стояла рядом, двор чисто подметён. На скрип калитки вышла маленькая женщина, с круглым лицом, большими серыми глазами и мягким приятным голосом пригласила: «Проходите в дом, проходите!»

Вера сообщила о цели своего визита, и, она, тяжело вздохнув, заговорила: «А, горе! Спасать детей надо. Он их идиотами сделает. Девочки уже очень нервные. Если что им не нравится, рвут на себе волосы и царапают лицо, бьются головой о стену.

– А что же Ваша сестра?

– Горе! Одно слово – горе! – с горечью продолжала она. – Полностью под его влиянием. Я их на завтра пригласила к себе в гости. В честь Пасхи он решил их выпустить. Мать придёт раньше. Вы сначала с ней поговорите, а с девочками – по дороге – отдельно. Я это устрою. Когда Вы сможете?

– Примерно к часу дня, после воскресника.

В сердце инструктора Обкома комсомола затеплилась надежда.

Уже вечерело. Когда девушки пришли в Правление. Председатель колхоза оказался совсем не таким, каким его нарисовало Верино воображение. Худощавый, но плотный, среднего роста, лет тридцати, в надвинутой на лоб фуражке и драповом тёмно-сером пальто, он сидел за столом, задумчиво глядя в окно. На стук двери председатель резко повернул голову с красивым мужским профилем. Орлиный нос и чётко очерченные линии рта, чуточку скуластое лицо говорили об энергичном и сильном характере.

Девушки присели напротив, излагая свои заботы.

– Значит, комсомольский воскресник! Ну! Ну! – он внимательно рассматривал Веру своими цепкими глазами. И вдруг они впились в её руки. Вера всё поняла. Руки! Сколько раз, бывая в селе, Вера испытывала неловкость за свои красивые маленькие руки. После любой грубой работы стоило её рукам отдохнуть два-три дня – и они вновь становились, как у многих юных девушек, розовыми и гладкими. Рядом с загорелыми крупными руками Сони они выглядели здесь нелепо. В первую секунду Вере захотелось спрятать их в карманы жакета, но она лишь сжала пальцы в кулак и дерзко глянула в глаза председателю, а он по-прежнему упорно следил за движением её рук, потом перевёл взгляд на ботинки, аккуратно обтягивающие ноги, и вновь повторил:

– Значит, комсомольский воскресник? Все работы у нас сделаны в срок, прорывы не нужны. Вот разве коровник почистить.

– Коровник, так коровник! Завтра с семи утра! – ответила Вера, закончив разговор.

Инструктору Обкома комсомола захотелось побеседовать с молодёжью, и девушки направились в избу-читальню.

Воздух улицы, по-весеннему чистый и свежий, смешался со сладким ароматом печёного хлеба, в каждом доме пекли праздничную сдобу, пасхи и куличи. По пути, увидев магазин, Вера решила запастись едой, там продавались консервы, шоколад, конфеты, но хлеба не оказалось. Купив глазированных пряников, Вера протянула кулёк Соне: «Угощайся!»

Не, их топором не разрубишь.

Не без риска Вера попыталась раскусить пряник, но ей это не удалось: «Придётся водой размачивать. Далеко ещё идти?»

– Да, вот… пришли…

Изба-читальня сверкала чистотой. Длинный стол со скамьями пересекал помещение. У входа справа – печь с лежанкой, а дальше – убранная кровать. Стены и потолок выбелены, полы вымыты, печь вытоплена, и вся изба заполнена ароматом недавно испечённых куличей. Только хозяйки не было. «Здесь Пасху справляет вся деревня», – сделала вывод Вера и с упрёком спросила Соню: «Как ты, думаешь, товарищ комсомольский секретарь, придёт сегодня в избу-читальню молодёжь?»

– Я Вам откровенно скажу, – вновь перешла Соня на «Вы», – не придёт! И хозяйка, видно, не придёт…

– Ну, всё же посидим немного.

Между тем в избе становилось темно, избачка включила свет, а Вера принесла из сеней кружку с водой, снова предложила Соне отведать пряников, но после её категорического отказа, стала размачивать их в воде. Уткнувшись в свежие газеты, девушка принялась за еду. Время приближалось к полуночи, стало ясно: никто в читальню не придёт, и перед Верой встала проблема ночлега, но Соня молчала.

«Мать у неё, небось, верующая, куличей напекла, яиц накрасила, недаром стесняется», – думала Вера…

– Слушай, Соня, полночь скоро, пора заканчивать рабочий день, иди домой, а я здесь останусь! Доверяешь мне?

– Да тут ничего нет, кроме кровати и газет. А вот спать негде.

– А ты не волнуйся. Я такое прекрасное убранство, да ещё чужое, не трону; прилягу на лежанке, она тёплая, с крахмалом побелена, не пачкается.

Соня обрадовалась, но виду не подала и для порядка пролепетала: «А может, ко мне пойдём?

– Спасибо. Мне здесь удобнее. Иди.

Ну, я побежала, – точно птичка, вспорхнула избачка, на ходу крикнув:

«Верхнюю подушку возьмите! Если хозяйка утром не придёт, – замок с ключом в сенях, на скамейке. Встретимся на колхозном дворе».

Наконец Вера получила возможность подумать и отдохнуть. Подушку трогать не стала, она возвышалась, как шпиль на колокольне, да и наволочки праздничные, белые, с широкими кружевными прошвами. Взяла подшивку районной газеты, положила в изголовье под самотканую дорожку, покрывавшую лежанку, погасила свет и улеглась. Ноги, освобождённые от ботинок, приятно загудели; несколько минут Вера следила за лунными тенями на стене, а потом уснула, до конца не разобравшись в событиях этого дня. Разбудил её шум за окном. Светало. Послышался чей-то женский голос: «Христос воскрес!»

– Во истину воскрес, – ответил другой. Потом заговорили о чём-то неразборчиво. Люди шли со Всенощной, то ли из церкви из соседнего села, то ли из молитвенного дома баптистов. Хозяйка не пришла, по-видимому, разговляться решила у родственников до обеда. Вера встала, умылась, заплела косы и, размачивая водой, сжевала последние пряники, закрыла избу и отправилась на скотный двор. Соня пришла туда раньше. С нею – ещё 4 человека, Вера – шестая. Доярки встретили их недружелюбно. Они уже давно закончили дойку и спешили домой. Самая старшая сердито заворчала: «Другого дня вам не було навоз выкидать. Ох, бязбожники».

– Ты что, тётка Настя, ругаешься? – одёрнула её Соня.

– Я ругаюсь? Я не ругаюсь. Якая то ругань? От председатель наш ругается, во то – ругань. Люди хрыстосуются, а ён, что з цэпу сорвався. От, гадкий, противный человек. Ни покоя, ни святого дня яму няма, – тётка Настя выливала своё раздражение после конфликта с председателем на утренней дойке.

– Хватит, тётка Настя, где вилы?

– Вон, в углу. Работайте. А мы – да хаты.

И доярки одна за другой вышли из коровника. Работы осталось немного, стойла они почистили, и через 3 часа после их ухода в коровнике стало чисто, хоть танцуй.

Теперь инструктору Обкома комсомола предстояло самое трудное дело – вытащить детей из склепа, куда заточил их безумный отец. Смыв с ботинок в весенней лужице налипший навоз, и простившись с Соней, Вера направилась на место встречи. И снова – поражение! Жена баптиста, внешне похожая на сестру, являла собой воплощение какой-то бессмысленной тупости и забитости. Это впечатление довершала обтрёпанная одежда. До такого состояния довёл её муж. На все аргументы, которые Вера считала убедительными, она отвечала: «Детей не отдадим», – и со страхом спряталась за занавеской. И сколько Вера ни просила её выйти оттуда, она не показывалась. Всё ясно – командировка напрасна! И всё же Вере хотелось увидеть девочек. Спрятавшись за угол забора, она следила за их избой. Наконец, дверь открылась, и из неё, дико озираясь по сторонам, вышли девочки. Одёжки неприметные, но чистые. Очевидно, мать или её сестра об этом позаботились. На ногах – женские полуботинки, какие носили многие; чулки, старые жакетики неопределённого цвета, у одной – клетчатый платок, а другая – без платка. У обеих – длинные косы. Старшая, Надя, больше похожа на отца, хотя овал лица – материнский, всего на семь лет моложе инструктора Обкома комсомола, ростом только на голову ниже. Они могли бы быть подругами, и потому Вера следила с состраданием, как боязливо, вслед за своей младшей сестрой, ступала девочка по земле. Однажды Вера видела, как кошка, прожившая от рождения в комнате и выпущенная во двор, ползла на животе, боясь встать на лапы – таким огромным и страшным казался ей мир. Аналогичное состояние переживали и эти два существа. Щурясь от солнца, прислушиваясь и озираясь, девочки шли вперёд. Из окошка они раньше видели тёткин дом и огород. Но какой длинной казалась им эта дорога, обрушиваясь всеми звуками и цветами жизни. Вера решила их окликнуть.

– Здравствуйте, девочки!

Они вздрогнули, и на их лицах отразился ужас. Инстинктивно ища опору, сёстры прижались к забору.

– Я хочу с вами поговорить…

Они не ответили. Держась руками за доски забора, девочки двигались вперёд.

– Не бойтесь. Я хочу вам помочь. Надя, Вера, почему вы не отвечаете?

Ни слова. Едва она пыталась приблизиться к ним, её тут же останавливали лица девочек, искажённые животным страхом. Вера дошла за ними до калитки совершенно ошеломлённая и растерянная, но решила не отступать, поговорить с ними ещё. Тётка встретила девочек и ввела их в дом, пригласила и Веру. Рядом с ней они почувствовали себя увереннее, так как она единственная иногда скрашивала их жестокое заключение. И всё-таки, находясь в просторной светлой комнате, столь непривычной для их глаз, они прижались к стене. В какое-то мгновение Вера Василевич заметила, как выражение страха на лице старшей девочки сменилось любопытством. Надя изучала её, как незнакомое существо из другого мира, но чем-то близкое ей. Это давало маленькую надежду, и Вера тут же обратилась к ней: «Надя, давай поговорим»

Но мать из-за занавески, закрывавшей дверь спальни, каким-то своим знаком позвала их, и обе девочки спрятались. Досада придала Вере Василевич красноречия, и она заговорила горячо и взволнованно, обращаясь к матери и девочкам, хотя видела перед собой только одну ситцевую, цветастую штору: «До какого состояния можно довести себя. Ну, не глупость ли? Разве можно жить в таком страхе? А Вы, мать, отдаёте отчёт своим поступкам? Вы подумали о судьбе своих дочерей? Что их ждёт? Мне жаль Ваших девочек. Отпустите их вместе со мной. Я их определю в самую лучшую, только что созданную школу-интернат, они будут учиться, получат профессию, будут счастливы. Подумайте, я больше не имею времени уговаривать вас, срок моей командировки кончается. Потом будет сложнее определить их жизненный путь».

Но ответа не было, только штора покачивалась от их дыхания.

Вера чувствовала, что сдвиг какой-то наметился в поведении этой семьи, но для того, чтобы помочь по-настоящему детям, нужно время, а утром она должна быть в Гомеле.

– Мне жаль вас, – снова повторила Вера, – Ну что ж, как хотите. До свидания.

Потрясённая и огорчённая Вера вышла на улицу и, почувствовав боль в сердце, присела на скамейку. Перед глазами её всё мелькали то девочки, то их фанатичный отец, то забитая запуганная их мать, и опять девочки… И вдруг, точно молния, мелькнула мысль: «А ведь Надя-то шла без платка. По религиозным понятиям в святой день женщина без платка – кощунство. И косы заплела, как незнакомая ей девушка из города. Сколько же надо проявить характера, чтобы наперекор родителям выйти на улицу с непокрытой головой. Нет, не всё пропало, – думала Вера, – Если девочки окончательно не сойдут с ума, а, наверное, не сойдут, потому что за ними жизнь и люди много сил потратили, чтобы спасти их, то ты, проклятый фанатик, – мысленно обращалась она к своему противнику, – ещё будешь сам рад избавиться от них, они отомстят тебе, они не дадут тебе спокойно созерцать мир через окошко твоего склепа».

Немного успокоившись, Вера Василевич поднялась со скамьи, чтобы идти в райцентр. Но в ту же минуту её окликнула какая-то женщина: «Слухай-ка, дявчына! Чаго ты журышься? На что табе етыя дети? У их батька з маткай ёсть. Хадем, я пакажу табе круглых сирот, возьми их, кали ты такая добрая».

Вера опешила: «Вот это ситуация! Что за сироты? У кого они живут?»

– У бабки. Ды яна на ладан дыша.

Из её бессвязного рассказа вырисовывалась история ещё двух детей. Сын этой бабки несколько лет назад за убийство по пьяному делу попал в тюрьму. А два года назад в село приехала беременная молодая женщина с двухлетней девочкой. Назвалась женой сына, в тюрьме вроде где-то познакомились. Родила и через шесть месяцев, оставив детей на попечение старухи, по выражению селянки, съехала; два года – ни слуху, ни духу. А недавно пришло известие, что сын умер.

В такой ситуации решение могло быть только одно: выяснить условия жизни этих детей и предложить сельскому Совету определить их в детский дом.

Но то, что увидела Вера Василевич, заставило её изменить все планы. Эта многострадальная старуха жила в маленькой свежесрубленной избушке напротив магазина. Благодаря заботам односельчан поддерживалась жизнь и старухи, и детей. К Пасхе люди убрали жильё и двор, постирали бельё и вымыли детей, так как сама она делать что-либо уже не могла – болезнь согнула её надвое. При виде вошедших, она сделала несколько шагов навстречу; и в первый момент впечатление ужасало, потому что движения её напоминали паука, ибо голова достигала пола, и одета она во всё чёрное. Всю её скрючило на один бок, одну ногу она тащила, а руки производили какие-то неуправляемые движения. Но когда старуха кое-как взгромоздилась на стул, Вера увидела ещё не старое бледное лицо, с чертами замечательной увядшей красоты; оно являло резкий контраст всей её измождённой, безобразной фигуре. Огромные тёмно-голубые глаза, казалось, лили великую скорбь и были похожи на глаза Божьей матери на иконе, висевшей над её головой.

Прежде Вера видела подобные лица только в творениях художников. Столкнувшись с теневой стороной жизни, она впервые осмыслила здесь, не в переносном, а в прямом смысле, народное выражение «сломило горе», ибо она воочию увидела, как великая печаль может разрушить человека. И всё же, глядя то на эту женщину, то на огонёк лампады, мерцавшей перед иконой, Вера думала со свойственной молодости некоторой жестокостью и максимализмом: «Теперь в молитвах можно головы не поднимать, не надо и разгибаться, «милостливый» бог позаботился об этом». Дети, оставленные на попечение старухи, оказались очень общительными. Они уже хорошо усвоили, что жизнь их зависит от посторонних людей. Девочку – четырёх-пяти лет звали Таней. Внешне вполне здоровая, симпатичная девчушка. А мальчик Коля, около двух лет, чем-то болел, половину его лица покрывала красная корка. Какая-то болезнь или ожёг. Глаз гноился и от рубцов потерял форму.

– Что это у мальчика?

– А, детка, кто ж его знает?

– Давно это?

– С полгода.

– А почему к врачу не обратились?

– Врач в райцентре. Некому отвезти. Силы у меня нет, забери их.

– Свидетельства о рождении детей есть?

– Маня, – обратилась старуха к женщине, привёдшей Веру Василевич, – достань, там, за иконой.

Просмотрев свидетельства, Вера попросила бумагу, ручку и чернильницу, чтобы написать акт о беспризорности детей. Маня, так её называла старуха, принесла из своего дома письменные принадлежности, и Вера тут же написала акт. Требовалось хотя бы три подписи, и её тревожило, что в праздник не сможет найти тех, кто нужен. Но все были на месте, как по заказу. Встретившись с директором школы, Вера словами, как шпилькой, тут же кольнула его: «Хотя дети Всеобучу не подлежат, но подписать акт придётся». Читать ему мораль – не имело смысла. Они понимали друг друга без слов. Лицо председателя сельского Совета при появлении инструктора Обкома комсомола исказилось гримасой побитого пса. Вера Василевич не стала мелочиться, молча взяла подписанный акт, и, не подав руки, вышла. Две подписи и её – достаточно. Детей можно забирать. Как, куда – не задумывалась, стараясь быстрее оформить дело.

Нужен транспорт до городского посёлка. Значит, надо идти на колхозный двор.

А что если председатель колхоза откажет? Своенравный мужик. Опасения оказались напрасными. Вся деревня тешила Зелёного змия в честь Иисуса Христа, и только коммунисты оставались трезвыми, как стёклышко. Председатель колхоза сидел один в Правлении, погружённый в думы: может, о весеннем севе, а, может, о людях, с которыми он расходился во взглядах на многие явления, но всё же находил общий язык, одному ему ведомыми методами. Он поднял колхоз, укрепив материально жизнь каждой семьи. При появлении инструктора Обкома, он как-то виновато посмотрел на неё и тут же послал дежурного запрягать лошадь.

Направляясь к хате старухи, Вера вспомнила выражение лица председателя, с каким она застала его врасплох. Таким он бывал, наверное, наедине с собой. И Вере стало почему-то жаль его: «А он – хороший человек, и, очевидно, одинок, – подумала она. – Нелегко работать с людьми в этой деревне, поневоле начнёшь ругаться»

Не прошло и полчаса, как у подъезда стояла лошадь, запряженная в телегу. У магазина без пиджаков, разгорячённые водкой и весенним солнцем, о чём-то громко толковали мужики. Поодаль нарядные бабы лущили семечки и, видно, давали оценку событиям Святого дня, в которых нашлось и Вере Василевич не малое место. Ясно, что с момента появления вся деревня внимательно следила за каждым её шагом. Бабушка собирала внуков в дорогу. Натянула малышу тёплые чувяки, поцеловала детей. Коля без шапочки, штанишки да курточка, у Тани – поношенное платьице, кофтёнка и платочек – всё дары добрых соседей. За оставшиеся командировочные Вера, забежав в магазин, купила детям по плитке шоколада, уселась вместе с детьми на подводу и, обратясь к ездовому, глубоко вздохнула: «Ну, в путь!» Дети щебетали без умолку, здоровый голубой глаз Коли светился восторгом. Возница молчал, иногда цоканьем погоняя лошадь. Вера тоже замолчала. Было о чём подумать. Теперь перед ней стояла задача: куда девать детей? Везти в Гомель, в ОблОНО? Дошкольные детские дома в ведении Облздравотдела. В детский Дом без медицинских справок не примут: Коля болен, может, и Таня больна.

– Куда править? – спросил ездовой.

– К районной больнице.

Что сказать дежурному врачу, Вера и сама не знала, и примут ли детей? У неё никакой солидности нет. Природа старательно вытянула её с двух сторон, увенчав творение маленькой головкой, с мелкими чертами лица. Ни дать, ни взять – выпускница школы, с двумя косами. Стараясь выглядеть солиднее, она заговорила в приёмном покое мужественным голосом: «Я из Обкома комсомола. Нашла в деревне двух больных беспризорных детей, их надо обследовать, а потом определить через РайОНО и Райздравотдел в детский дом. Вот документы».

Позвали главврача Лебедева, он в воскресенье находился в больнице. Перелистывая бумаги большими сильными руками, с гибкими пальцами и подвижными жилками, хирург просматривал документы, а Вера мысленно обращалась к нему: «Милый, добрый доктор! Возьми этих детей! Я на тебя надеюсь больше, чем на себя. У меня нет крыши над головой. У тебя – квартира, больница, в которой есть бельё, питание. И ты мужественный и добрый мужчина». И как будто в ответ доктор улыбнулся, хорошо и светло. Значит всё в порядке! Через короткое время дети, одетые в больничную одежду, принимали от расчувствовавшихся больных пасхальные угощения.

Но душевное спокойствие не пришло к Вере Василевич. По дороге в Гомель её не оставляли мучительные мысли о невыполненном задании. Ругать её, конечно, не будут. Павел Семёнович, первый секретарь, хотя и молодой, но человек – мудрый, поймёт. Вера представляла, как на красивом лице его дёрнутся брови и на лбу появится складка огорчения, и ей опять стало не по себе. Он внимательно и хорошо относился к работникам Обкома комсомола, и не оправдать его доверия – стыдно. Но даже не это главное. В памяти всё время всплывали то девочки, в страхе прижимавшиеся к забору, то их отец, как мертвец, стоящий у окна. И ей всё казалось, что она где-то видела его, где? Память прояснилась: «А, на картине Ге, царевич Алексей, только этот субъект – светловолосый и шире в груди и в плечах. Надо же бывает такое!»

Весна набирала силу, но Вера не замечала изменений вокруг, механически глядя в окно. Как доказать, что отец девочек – шизофреник, и его надо связать и отправить в лечебницу, а детей – забрать. Всю ночь на квартире у хозяйки Вера металась и говорила во сне, а утром уже сидела в кабинете секретаря, доказывая необходимость насильственных мер в отношении одиночки-баптиста. Павел Семёнович слушал её внимательно, а потом сказал: «Попробуй убедить в этом зав. отделом школ Обкома партии. Там уже интересуются этим фактом». И опять Вера Василевич убеждала зав. отделом школ в необходимости определить безумца в психбольницу.

– Советская власть должна действовать только в рамках Закона, – категорически заявил он.

– А что же ответить в редакцию газеты?

– Мальчик двух лет – Всеобучу не подлежит, девочка 15 лет – Всеобучу не подлежит, девочка 14 лет первого сентября будет посещать школу.

– Не будет! Никогда не будет! – отчаянно заговорила Вера Василевич.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать один.

– А я думал меньше. Пора поумнеть.

На этом разговор окончился. Вера дала ответ в газету, и новые впечатления, связанные с подготовкой и проведением областного слёта пионеров, немного сгладили в памяти события пасхального дня.

Но через два месяца Зборовский на Пленуме Обкома комсомола опять напомнил о них. Увидев Веру, он широко улыбнулся. От прежнего официального тона, с каким он беседовал с ней в райкоме, не осталось и следа.

– Ну, Вера! Ох, и ругает тебя наш хирург Лебедев: «Вот девка! Подбросила мне двоих детей. Намучился я с ними, пока определил».

Сам ездил в детские дома, смотрел, хорошо ли там? Девочка теперь в школьном детском доме, так как ей скоро в школу, а мальчик пока подрастёт – в дошкольном. Устроил детей хорошо. Теперь часто навещает их там, а тебя всё равно ругает.

Вера в ответ белозубо улыбнулась: «Пускай ругает. Главное – детям хорошо!»

Сообщение Зборовского успокоило Веру; в детских домах, куда попали дети, хорошие условия, и им там значительно лучше, чем в деревне.