Текст книги "Упрямица"

– C’est tout à fait mon avis, mademoiselle[21]21
  Таково и мое мнение, мадемуазель! (франц.)


[Закрыть]! – подтвердил месье Мишель. – Вы увидите, мадемуазель Маккет станет украшением нашего пансиона! Как прекрасно она говорит по-французски! Avec quelle élégance![22]22
  С какой элегантностью! (франц.)


[Закрыть] – и старичок весь раскраснелся от восторга.

– Я от всей души желаю, чтобы вы оказались правы, – заметила фрейлейн Раймар и встала, показывая, что совещание окончено. – Но все-таки наша задача нелегка: нам понадобится много терпения и любви, чтобы помочь Ильзе Маккет стать вежливой и послушной.

И фрейлейн Раймар оказалась права. За обедом Ильза опять доказала, что не терпит ни малейших замечаний. Она держала вилку так, что ее пальцы почти прикасались к еде. Овощи и соус она ела ножом и вдобавок торопилась положить в рот такую горячую пищу, что ее невольно приходилось выплевывать, чтобы не обжечься. При этом она сидела сгорбившись и походила на проголодавшуюся обезьянку.

– Держи спину прямо, Ильза, – обратилась к ней фрейлейн Раймар. – Нельзя сидеть сгорбленной!

– Я всегда так ем! – нахмурилась Ильза.

– Ты хочешь сказать, что ты так ела раньше, друг мой. Теперь же тебе придется подчиниться общему правилу и вести себя за столом как следует. И ты дома так держала вилку и брала соус ножом, да?

– Да, – коротко объявила Ильза и дернула упрямо головой. – И папа никогда ничего не говорил мне, он только радовался моему здоровому аппетиту!

– А мама? Неужели она одобряла твои манеры во время еды и смотрела на все сквозь пальцы?

Ильза молчала. Она не хотела и не умела лгать, а между тем вспомнила, как часто фрау Анна делала ей замечания: «Сиди прямо, не болтай ногами, оставь нож…» и так далее. Ильзе эти нравоучения не нравились, и она объявляла, что совсем откажется есть, если к ней будут придираться…

Фрейлейн Раймар говорила так тихо, что никто, кроме Ильзы, ее не слышал. Пансионерки и не догадывались, что начальница делает Ильзе строгие замечания. При этом лицо фрейлейн Раймар не теряло кроткого и приветливого выражения.

Ей понравилось, что Ильза молчала и не пыталась спорить, и она продолжала более мягко:

– Ну, Ильза, со временем ты ко всему привыкнешь. Пройдет несколько недель, все шероховатости сгладятся, и нам не к чему будет придраться. Не правда ли?

– Я не знаю, – глухо промолвила Ильза, мрачно глядя в свою тарелку.

– А ты постарайся, дитя мое!

На это Ильзе нечего было возразить. Конечно, она была уверена, что ее снова страшно обидели. С какой стати не есть так, как хочется? Папа всегда говорил, что ему противны жеманные девушки. Тут ко всему придираются, за что бы она ни бралась! Как же ей быть? Ведь если и дальше все будет продолжаться в таком роде, то она умрет с голоду…

Глава VII. Чемодан

Вечером, когда обе девочки легли в постели и фрейлейн Гюссов погасила их лампу, когда все кругом погрузилось в глубокий мрак и тишину, Нелли шепотом окликнула подругу.

– Ильза, ты уже спать?

– А? Что такое? – откликнулась уже задремавшая было Ильза.

– Одеваться, только очень тихо. Мы сейчас открывать твой чемодан.

– Как же мы это устроим, ведь теперь темно! – возразила Ильза.

– О, не волноваться, я сделаю свет!

Нелли тихонько встала, в одних чулках подкралась к комоду, осторожно выдвинула ящик и вынула из него маленький огарок свечи. Найдя спички, она запалила его и загородила со стороны окна большой книгой, чтобы свет не мог их выдать.

– Хорошо? Теперь все видно? – спросила Нелли. – А теперь надо одеться немножко. Где твой ключ?

– Вот он, – Ильза вытащила его из-под подушки. – Только я сама открою, Нелли!

Нелли взяла огарок, бережно заслонила свет рукой, села на корточки и стала с нетерпением ждать появления сокровищ, которые вот-вот должны были обнаружиться. Но каково было ее разочарование, когда Ильза стала выкладывать из чемодана одежду! Никаких лакомств там не оказалось, – решительно никаких, а Нелли была такая сластена!

– О! Здесь нет cakes[23]23
  Пирожных (англ.).


[Закрыть]? – спросила Нелли и стала выбрасывать тряпье из чемодана, чтобы пошарить на дне. – Ах! – вдруг вскрикнула она и вытащила руку. – Я порезать палец!

И действительно, из маленькой ранки у нее обильно сочилась кровь.

Ильза недоумевала: обо что можно было пораниться? Она сама запустила руку в чемодан, чтобы найти причину, и – о ужас! – вытащила разбитую банку: Нелли порезалась об осколок!

– А где же моя лягушка? Только бы лягушку найти! – с беспокойством пробормотала Ильза и стала собирать осколки.

– Что-о-о? Лягушка? It’s impossible! A frog![24]24
  Это невозможно! Лягушка! (англ.)


[Закрыть] Ты уложить живую лягушку в чемодан! Как ты могла?! Бедная, маленькая лягушка наверняка умереть без воздуха!

Ильза наконец нашла свою любимицу. Конечно, она была мертва! Девочка положила ее на ладонь, хотела согреть своим дыханием, но все старания были тщетны – в лягушке не было больше жизни…

– Ты убить свою бедную маленькую лягушку, Ильза, – сказала грустно Нелли и взяла лягушку в руки. – Завтра мы хоронить ее в саду под нашей липой!

Ильза посмотрела на лягушку, и горькие слезы покатились по ее щекам. Она сама поймала и кормила ее, и так радовалась, что приручила… А теперь лягушка умерла по ее вине!

– Как глупо с моей стороны! – осуждала она себя. – И как это я не подумала, что она может задохнуться! Да, я слишком торопилась, собирая вещи!

Только перспектива похорон под липой немного успокаивала ее.

– Мы сделаем маленькую могилку, посадим цветочки и поставим маленький крестик из дерева. И напишем: «Тут лежит Ильзина лягушка. Она должна была оставить свою молодую жизнь, потому что из нее вышел весь воздух».

Эта забавная эпитафия так рассмешила Ильзу, что она улыбнулась сквозь слезы…

Чучело канарейки тоже сильно пострадало: головка была приплюснута, одно крылышко повисло… Нелли придала головке прежний вид и пообещала прикрепить крылышко.

– Не плачь, Ильза, завтра я приклеить это крылышко, и все будет all right[25]25
  В порядке (англ.).


[Закрыть]! Но что это есть? – спросила она, показывая на старое платье Ильзы. – Зачем ты привозить сюда это некрасивое платье? И эти страшные сапоги, такие грязные?

И в самом деле – зачем Ильза привезла их с собой, на что они ей? Этого Ильза и сама не знала, но ей стало досадно, что Нелли осмеяла ее любимый костюм.

– Ах, ты ничего не понимаешь, – сказала она и вырвала платье из рук подруги. – Это мое самое любимое платье. Единственное платье, которое я ношу с удовольствием! Все другие наряды мне противны, они все неудобные, узкие, и ходить в них мне не нравится!

– О, дай мне смотреть, как оно идет мне, – попросила Нелли.

Ильза ничего не имела против. Наоборот, она помогла Нелли одеться, и через несколько секунд та стояла перед ней в преуморительном виде. Юбка была ей слишком коротка, так как Нелли была ростом немного выше Ильзы, и из-под подола виднелась длинная ночная сорочка. К тому же в платье имелась прореха, и Нелли попала одной рукой в дыру рядом с рукавом, сам же рукав болтался на спине. Подпоясавшись вдобавок безобразным порыжевшим ремешком, Нелли стояла в любимом костюме Ильзы, за исключением разве что сапог, которые не решилась надеть: уж слишком они были грязны.

– Я признавать: это платье очень, очень удобное, indeed[26]26
  В самом деле, право (англ.).


[Закрыть], – и Нелли начала прыгать и кружиться по комнате. – Я есть легкая, воздушная! – приговаривала она, выделывая разные пируэты.

Ильза не смогла удержаться и громко расхохоталась. Испуганная Нелли подбежала и зажала ей рот.

– Тихо! Нельзя смеяться громко!

– Но я не могу, Нелли! Если бы ты знала, какая ты уморительная!

Нелли взяла огарок и подошла к зеркалу.

– О! Как ужасно! – воскликнула она и поторопилась поскорее избавиться от одежды Ильзы. – Зачем ты говорить, что это платье хорошее? Почему ты его любить? Бр-р…

Ильза собрала все свои вещи, уложила их назад в чемодан и бережно заперла его на ключ.

Огарок догорал, девочки разделись и вернулись в свои постели. Через несколько минут их ровное дыхание убедительно доказывало, что обе заснули крепким и безмятежным юным сном.

Глава VIII. Письмо

Прошел месяц с того дня, как Ильза поступила в пансион. За это короткое время, показавшееся ей вечностью, она пролила немало слез! Не раз девочка хотела попросить отца приехать за ней, но мысль осрамиться перед мачехой каждый раз мешала ей взяться за перо. Из дому приходили длинные ласковые письма от родителей, Ильза же ответила только пару раз открыткой, извиняясь, что не имеет времени написать подробнее.

Наконец, в четвертое воскресенье, после обеда, когда все пансионерки занимались корреспонденцией, Ильза решила тоже написать письмо папе. Правда, без большого желания: она не знала, о чем рассказывать, а изливать душу побаивалась, зная, что и фрау Анна будет читать это послание.

Ильза открыла свой новый бювар[27]27
  Бюва́р – изящная настольная папка для хранения почтовой бумаги, конвертов и т. п.


[Закрыть], выбрала розовый лист почтовой бумаги, обмакнула перо в чернила и стала рисовать на промокательной бумаге разные завитушки. Наконец она приступила к письму, но, написав несколько строк, бросила перо и отложила листок: ей не понравилось начало.

Ильза взяла второй лист, потом третий… И только с четвертым ей повезло. Она исписала его от начала до конца и взяла еще один. Ей приходили в голову все новые мысли, хотелось рассказать папе все подробности новой жизни.

Окончив письмо, девочка стала перечитывать написанное:

«Дорогой мой папочка!

Сегодня воскресенье. Погода у нас здесь в N. такая теплая, что в саду еще цветут розы (ах, кстати, папочка, что моя желтая роза, “Марешаль Нил”[28]28
  Марешаль Нил (maréchal Niel) – сорт садовой розы.


[Закрыть], знаешь, которую садовник пересадил весной в новый горшок, – цветет? Пожалуйста, не забудь мне ответить!), и птички так весело щебечут! А твоя бедная Ильза сидит в душной комнате и не может порезвиться на воздухе, как бывало дома – выбежишь, когда только вздумается! Не грустно ли это, папуля? Мне всегда в такие моменты вспоминается наш мопс – мы его запирали в комнате за то, что он грыз все подряд. И мне, как ему, хочется лапкой царапаться в дверь и жалобно визжать: “Выпустите меня, выпустите же скорее!”

Да, не особенно приятно сидеть вечно взаперти. Дома я могла делать, что хотела, убегала на двор, в конюшню или в поле, и везде за мной бежали Диана с Тирасом! Ах, как чудесно это было… Теперь, верно, Дианины щенки совсем большие? Как там поживает Боб? Ты только его никому не отдавай, папа, он самый хорошенький!

Ах, как бы мне хотелось теперь увидеть всех: и собак, и лошадей, и Йохана! Тут у нас все так строго, все делается по расписанию. Встаешь, завтракаешь, учишься, все в назначенные часы… И это ужасно! Я часто хочу спать по утрам, но должна вставать, едва пробьет шесть часов. Как хочется иногда пойти в сад, но приходится сидеть за этой отвратительной партой!

Ах, вообще, папочка, как я подумаю, какие у нас все девочки умницы и какая я глупая! Они все, решительно все, умнее меня! Если бы я осталась дома, то была бы счастливее, не знала бы, по крайней мере, как я глупа!

Ты бы посмотрел, как замечательно рисует Нелли! Недавно она нарисовала углем голову ньюфаундленда: чудо как хорошо он у нее вышел, ну как живой! И как прекрасно она играет на рояле, ей бы концерты давать!

Нелли меня всегда утешает: ничего, говорит, научишься, сначала все кажется трудно. Но ведь я уже месяц как серьезно занимаюсь науками, а толку мало! Я все больше и больше сознаю, как много еще мне нужно учиться.

Самый страшный для меня день – это среда, из-за урока рукоделия. Он проходит с трех до пяти в столовой. Окна у нас всегда открыты настежь, и я с тоской смотрю в сад. Просто не сидится иногда, так и хочется выбежать, залезть на липу и почувствовать всю прелесть полной свободы… А тут сиди смирно, шей либо вяжи! Теперь я учусь вязать чулки. Представляешь, милый мой папочка, какой ужасной работой должна заниматься твоя Ильза!

Фрейлейн Гюссов говорит, что женщина должна уметь все делать по дому. Она невероятно удивилась, когда услышала, что я не умею вязать чулки… А по-моему, это одно мучение, тем более что все носят покупные фабричные! Ты себе даже вообразить не можешь, что это за адская работа! Я никак не могу к ней привыкнуть.

Знаешь, у нас есть пансионерка – Мелани Шварц, красивая девочка, но она любит говорить “ужасно хорошо”, “ужасно плохо” – и это ужасно раздражает. Недавно она увидела мой чулок и сказала: “Ты ужасно вяжешь, Ильза!” Вот видишь, папа! Я ничего не умею!

Во время урока рукоделия мы должны говорить на французском или английском. По-французски я разговариваю неплохо, но по-английски! Все получается ужасно, так плохо, что мне стыдно открывать рот. Нелли такая добрая, всегда мне помогает. Вообще, мы с ней усердно занимаемся каждый день вдвоем с пяти до шести: когда другие девочки отдыхают после чая, она дает мне уроки английского.

Ты меня спрашиваешь, есть ли у меня подруги. Есть: Нелли и еще шесть девочек из моего класса, но Нелли я люблю больше всех.

В следующий раз я тебе обязательно всех опишу, а то сегодняшнему письму не будет конца и края. Только одно я тебе еще скажу: среди них есть одна – поэтесса-писательница. Интересно, правда?

Когда мы гуляем (ежедневно с двенадцати до половины второго, сразу после занятий, и с пяти до семи после обеда), я всегда иду с Нелли. Мы гуляем попарно, длинным строем и не должны оглядываться по сторонам или останавливаться. Это ужасно скучно! А мне иногда так и хочется взять да убежать далеко-далеко за горы… И не возвращаться в свою тюрьму!

По воскресеньям мы ходим в церковь, но здесь мне это совсем не нравится. Вокруг чужие люди, и молиться среди них как-то не хочется, а здешний пастор старый-престарый, говорит всегда так, что его и не поймешь.

То ли дело у нас в Моосдорфе! В церкви все знакомые, и так красиво играет орган. А когда начинают петь крестьянские мальчишки, мне кажется, что я не на земле, а в раю – так чисто и радостно становится на душе! А иногда, когда солнечные лучи падают через витражи, так что на полу появляются такие яркие красивые цветы, это так замечательно, так красиво, как нигде в мире!»

Прочитав эти строки, Ильза вынуждена была остановиться. От тоски по дому, по всему, что было ей дорого, она залилась горькими слезами. Только спустя несколько минут она успокоилась и, отерев слезы, продолжила читать свое письмо.

«Поклонись маме и поблагодари ее от меня за дневник. Скажи ей, что я ничего не записываю в него, потому что совсем нет времени!

А теперь прощай, дорогой мой папочка! Целую тебя крепко бессчетное число раз. Поцелуй от меня Боба и поклонись Йохану.

Твоя неописуемо любящая дочь

Ильза Маккет.

P. S. Папочка! Мне бы хотелось брать уроки рисования у учителя Нелли, профессора Шнайдера. Можно? Я завтра же начну!

P. S. Ах, чуть было не забыла! Папуля, миленький! Пришли мне ящик с домашним печеньем, вареньем и сливочными тянучками, а еще не забудь прислать копченой колбасы! Нам так всегда хочется есть, когда мы ложимся спать…

Р. S. Мама всегда ругает меня за плохой почерк, ты уж меня, папуля, прости и не говори ей ничего об этом.

Р. S. Фрейлейн Гюссов – просто прелесть, я ее обожаю!»

Родители Ильзы и пастор как раз пили чай на балконе, когда со станции прибыла почта с письмом от Ильзы.

Герр Маккет начал читать его вслух и так растрогался, что еле мог продолжать.

– Я поеду за несчастной девочкой и верну ее домой, – объявил он, дочитав письмо до конца. – Она там погибает от тоски, и я не знаю, зачем мы заключили своего единственного ребенка в этот пансион. Правда, Анна? Как вы полагаете, пастор, не съездить ли за ней?

Пастор взял письмо, прочел его еще раз от начала до конца – и остался очень доволен.

– Нет-нет, герр Маккет, – ответил он, – я совершенно противоположного мнения. По-моему, просто грешно думать об этом всерьез! Ведь Ильза сама уже начинает понимать, что ей нужно развиваться. Наша девочка уже сравнивает себя с подругами и видит, насколько они ее обогнали, сознает все пробелы в собственных познаниях и воспитании. Мы многого добились за это короткое время. Признаться, больше, чем я ожидал!

– Естественно, что она тоскует, Рихард, – сказала фрау Анна. – Подумай только, ведь она привыкла к неограниченной свободе и вдруг должна подчиняться школьной дисциплине! Ей с ее резвым характером слишком трудно сразу привыкнуть к строгому порядку, но она остепенится. С Божьей помощью из сорванца еще выйдет милая, благовоспитанная девушка!

Герр Маккет был недоволен, что его не хотят понять. Рассудительность фрау Анны не могла его убедить, он рассуждал лишь своим нежно любящим сердцем, которое сжималось от боли при мысли о тоскующей дочери.

Но зато все пожелания Ильзы были исполнены. Герр Маккет попросил фрау Анну испечь разных пирожных, приготовить варенья и заказать на кухне сливочных тянучек. Он проследил за тем, чтобы фрау Анна распорядилась насчет колбасы, и велел снять с гвоздя лучший окорок из коптильни.

– Ну, по крайней мере, пускай наестся вволю, – пояснил он жене, которая с улыбкой следила за его ревностными хлопотами. – Бедная девочка! Я прекрасно помню, какой у меня был аппетит в юные годы, когда я еще был гимназистом, а потом студентом. Когда желудок бунтует, нужно есть. Нельзя успокоить себя, просто сказав: «Подожду, пока не придет час обедать».

Фрау Анна была в глубине души совершенно иного мнения, находя правильным питаться в установленные часы. Но она молчала, надеясь, что Ильза со временем сама забудет привычку есть, когда придется.

Глава IX. Урок рукоделия

Стояли чудесные дни начала августа. Солнце грело, и теплый ветерок врывался в открытые окна столовой, где пансионерки занимались рукоделием.

Ильза возилась со своим вязаньем. Петли ее чулка соскакивали со спиц, и ей было трудно подбирать их влажными, вспотевшими пальцами. Она затягивала петли так крепко, что спицы невозможно было сдвинуть с места. Раскрасневшись от усилий, она то и дело в изнеможении опускала руки с белым чулком, приобретшим от долгого усердия серый оттенок.

Фрейлейн Гюссов и подруги помогали ей исправить положение. Но вот Ильза снова по неловкости спустила несколько петель, и учительница велела ей на этот раз попробовать собрать их на спицы самостоятельно.

– Я не могу! – ответила Ильза. – Никак не получается! Петли так прилипли к спицам, что их невозможно сдвинуть!

– А ты вымой руки, тогда дело пойдет лучше, – посоветовала фрейлейн Гюссов.

– Это не поможет! – ответила Ильза, нахмурившись, и положила свое вязанье на стол.

Девочки засмеялись, а Грета Шварц, сидевшая напротив Ильзы, схватила чулок, чтобы исправить ошибку. Ильза вырвала у нее работу.

– Оставь, пожалуйста, – сказала она, – это не твое дело!

Фрейлейн Гюссов, услышав спор, хотела сделать Ильзе замечание, но только укоризненно покачала головой.

Как раз в этот момент на пороге столовой возникла фрейлейн Раймар. Она иногда заходила посмотреть работы учениц и лично убедиться в их успехах.

– Ну, Ильза, как твои дела? Скоро ли твой чулок будет готов? Покажи-ка мне его!

Ильза сделала вид, будто не поняла желания начальницы. Она стыдилась своей неумелой работы.

– Я хочу видеть твое вязанье, Ильза. Ты меня поняла?

Начальница произнесла эти слова так строго, что теперь Ильза не хотела повиноваться просто из упрямства.

Фрейлейн Раймар, раздраженная строптивостью воспитанницы, сама взяла злополучный чулок из ее рук.

– Я привыкла, чтобы все ученицы беспрекословно мне повиновались, а ты продолжаешь упорствовать!.. Посмотрите-ка, – обратилась она к девочкам, взяв двумя пальцами вязанье Ильзы, чтобы показать его присутствующим, – что вы скажете на это? Видели ли вы когда-нибудь подобную работу? Стыдись, Ильза, и смотри, чтобы я никогда не видела у тебя такого небрежного вязанья!

Все взгляды устремились на злополучный чулок, и некоторые пансионерки, из самых бойких, сочли нужным ответить на вопрос начальницы. Грета Шварц сказала, что ее пятилетняя сестричка вяжет гораздо аккуратнее: ее вязанье снежной белизны и она никогда не примется за работу, не вымыв рук. Изящная Флора Хопфштанге нашла, что чулок похож скорее на кофейный мешок, и это сравнение до того рассмешило Аннеми фон Боссе, что та долго не могла успокоиться.

Трудно описать состояние бедной Ильзы в эти мучительные минуты. Ее осмеяли со всех сторон, а она вынуждена была молча выслушивать обидные насмешки, не смея защищаться в присутствии начальницы. Кровь девочки кипела, все ее существо возмущалось от испытанного унижения. Она сцепила руки и стала в гневе кусать их, в глазах заблестели слезы жгучей досады.

Фрейлейн Раймар спокойно вышла в коридор, оставив дверь за собой открытой, вовсе не подозревая, какую бурю она подняла в душе своей воспитанницы. Начальница была уверена, что, пристыдив Ильзу, она раз и навсегда переломила ее упрямство. Как мало она понимала пылкую натуру девочки! Своей строгостью она достигла ровно противоположного – Ильза пылала от негодования!

– Не смейте дразнить Ильзу, дети, – сказала фрейлейн Гюссов, которая прекрасно понимала состояние девочки. – Нельзя смеяться над ней!

Нелли, единственная из всех девочек совершенно искренне переживавшая ужасную сцену, взяла проклятый чулок, чтобы поднять петли.

– Оставь! – набросилась на нее Ильза, и весь накопившийся гнев разразился, как гром, над головой бедной Нелли. – Оставь, говорю! Какое тебе дело до моего чулка?

– Дай же, – Нелли попробовала усмирить подругу своей кротостью. – Я сейчас приводить все в по рядок!

Но Ильза ее не слушала. Она выхватила чулок из рук Нелли и, прежде чем та успела опомниться, с яростью бросила его об стену.

Спицы зазвенели, и клубок покатился по полу через открытую дверь в коридор, прямо к ногам удаляющейся начальницы. Может быть, она и не придала бы этому особенного значения, но по испуганным возгласам учениц догадалась, что случилось нечто неслыханное, необычайное…

– Что здесь произошло? – спросила она, поспешно возвращаясь в столовую.

Ответа не последовало, но ее взгляд тотчас же упал на валявшееся у стены вязанье Ильзы.

– Скажи, пожалуйста, ты нарочно бросила сюда свою работу? – спросила фрейлейн Раймар Ильзу; ее голос дрогнул от возмущения, а в холодных глазах появился недобрый огонек. – Отвечай, я хочу знать!

– Да, – глухо ответила Ильза.

– Подойди и подними!

Вспышка гнева начальницы еще больше ожесточила девочку – она не тронулась с места.

– Ты не поняла, что я сказала? Ты, быть может, воображаешь, что можешь упрямиться и упорствовать? Я требую, чтобы ты меня слушалась!

– Нет! – объявила Ильза к ужасу всех присутствующих. – Я не подниму чулок!

Фрейлейн Гюссов с грустью смотрела на упрямицу. Она не чувствовала злобы или негодования, только глубокая жалость охватила ее доброе сердце. «Ах, если бы я могла изменить тебя! Если бы мне удалось вывести тебя на путь истины, бедная, ослепленная гордыней девочка!» – подумала она и решила приложить все старания, чтобы справиться с упрямством Ильзы и улучшить ее характер.

Тем временем фрейлейн Раймар в упор смотрела на ослушницу. За все время, что она была начальницей пансиона, ей не приходилось переживать подобной сцены. Несмотря на внешнее спокойствие, которое никогда ее не покидало, фрейлейн Раймар была ошеломлена и решительно не знала, как поступить с Ильзой.

– Отправляйся в свою комнату, – сказала она сухо, – останься пока там.

Ильза встала и вышла. Поднявшись к себе наверх, она бросилась на стул и зарыдала – наконец-то скопившаяся в ее сердце злоба нашла выход в горячих слезах.

Она громко звала папу, умоляла, чтобы он приехал и увез ее домой, обвиняла мачеху, по желанию которой оказалась в этом ужасном пансионе, и вообще чувствовала себя обиженной, несчастной и жалкой, как никогда.

В пылающей голове бродили разные мысли, неразумные, несбыточные… Первым желанием Ильзы было убежать из пансиона – все равно куда, только бы убраться с глаз долой от этой противной начальницы, вечно придиравшейся к ней, и от этих злых девочек, которые над ней насмехались. Никто здесь ее не любит, никто! И она сама не может видеть этих негодных девчонок! Она никого не любит, никого, кроме папы! Да, только он один, славный, добрый, хороший, любит ее, – о, если б он был сейчас с ней!..

Твердо решив, что ей необходимо вернуться к папе в Моосдорф, Ильза начала вынимать из комода свои вещи. Но только она хотела позвать служанку, чтобы та принесла с чердака ее корзину, как в дверях показалась Нелли, а за ней и фрейлейн Гюссов.

Молодая учительница в недоумении посмотрела на разбросанные по полу вещи.

– Что это значит, Ильза? – спросила она.

Вместо ответа Ильза закрыла лицо обеими руками и опять громко зарыдала.

– Успокойся, дитя мое, – решительно сказала фрейлейн Гюссов, – а потом поговорим серьезно.

– Я не могу здесь остаться! Я немедленно уезжаю домой к папе, – вырвалось у Ильзы между рыданиями.

– Возьми себя в руки, Ильза! Я прекрасно понимаю, что тебе трудно смирить свой упрямый нрав, но это необходимо. Разве ты не сознаешь, как бестактно повела себя?

Ильза отрицательно покачала головой.

– Они меня дразнили, – говорила она, все еще всхлипывая, – фрейлейн Раймар осрамила меня при всех. Все девочки надо мной смеялись!

Фрейлейн Гюссов и сама понимала, что выговор начальницы был неуместен, что фрейлейн Раймар могла выразить свое неудовольствие в другое время и не при всех, но эту ошибку уже нельзя было исправить.

– Ты несправедлива, Ильза, – возразила она. – Не фрейлейн Раймар, а ты сама виновата в том, что случилось. Подумай только, как ты себя вела! Впрочем, не унывай, – добавила она, – и не плачь так сильно! Завтра все уже забудут этот неприятный эпизод. Ведь все девочки тебя любят!

– Нет, – не могла успокоиться Ильза, – меня здесь никто не любит, я это чувствую! Я глупая, невоспитанная и не подхожу этим девочкам! Я хочу поехать домой к папе в Моосдорф!

– Если ты будешь продолжать говорить подобную чепуху, Ильза, то я уйду. Ты знаешь, что я тебя люблю, и мне грустно слышать, что ты сомневаешься в этом! Итак, мне уйти или ты будешь благоразумнее?

Ильза молчала, и фрейлейн Гюссов направилась к двери. Она уже взялась за ручку, когда Ильза вдруг взглянула на нее с мольбой.

– Останьтесь, пожалуйста, фрейлейн Гюссов, – сказала она, потупив взгляд, и взяла учительницу за руку.

– С удовольствием, Ильза, если ты меня выслушаешь.

Она села рядом с девочкой и обняла ее.

– Смотри, как ты раскраснелась, упрямица ты моя, – сказала фрейлейн Гюссов, прикасаясь к горячим щекам Ильзы. – Нелли, дай Ильзе воды!

Нелли все это время неподвижно стояла у окна и печально смотрела в сад. Она страдала не меньше Ильзы, и слезы крупными каплями скатывались по ее щекам. Услышав просьбу фрейлейн Гюссов, она встрепенулась и подала Ильзе стакан.

– Вот, надо пить! – сказала она подруге. – Это будет хорошо для тебя! И ты не должна говорить, что мы не любить тебя, Ильза. Ты же знать, как я люблю тебя. И не надо плакать. Давай я буду вытирать тебе лицо холодной водой.

Нелли подошла к умывальнику и, намочив губку, провела ею по красным глазам и щекам подруги.

– Итак, что ты будешь делать, деточка? – спросила Ильзу фрейлейн Гюссов, когда та немного успокоилась.

– Я сегодня же уеду, – объявила Ильза, – я не могу здесь больше остаться.

– Стало быть, ты настаиваешь на своем, все еще хочешь пробить головой стену? И тебе не приходит в голову, что следует уступить, попросить прощения у фрейлейн Раймар? Неужели ты не сознаешь, как оскорбила ее своим дерзким поведением? Неужели ты не хочешь помириться с ней, Ильза?

– Нет, – выговорила Ильза и упрямо дернула головой, – не я ее обидела, а она меня! И сильно! Не буду я просить у нее прощения! Я еще никогда ни перед кем не извинялась, а теперь и подавно не буду!

В Ильзе опять говорило ее упрямство, но фрейлейн Гюссов отличалась ангельским терпением и осталась вполне спокойной и дружелюбной.

– Неужели ты никогда не просила извинения, Ильза? Как это странно! Но ты, верно, лаской и хорошим поведением старалась загладить свою вину, ну, скажем, перед папой, когда нашалила и он был тобой недоволен?

– Заглаживать свою вину перед папой? – переспросила Ильза и удивленно посмотрела на фрейлейн Гюссов. – Да он никогда не сердился на меня, он всегда был ко мне добр, что бы я ни делала!

– Ах, вот как! – произнесла задумчиво фрейлейн Гюссов, сразу поняв причину страшного упрямства девочки: отец слишком избаловал ее своей добротой и снисходительностью. – А твоя мама? Неужели ты ее никогда не сердила своим поведением? Скажи-ка мне откровенно!

Ильза задумалась. Она не могла отрицать, что частенько обижала фрау Анну своим упрямством и своенравием.

– Да, – сказала она задумчиво, – мне кажется, что я часто оскорбляла маму.

– И, верно, ты ей тогда говорила: «Прости меня, мамочка» – не так ли?

Но Ильза отрицательно покачала головой:

– Нет, я никогда ей так не говорила. А мама и не требовала этого: она знает, что я не умею извиняться.

– Дети, если они провинились, должны просить прощения у родителей, а тем более девочки! Ах, Ильза! И ты должна этому научиться, пока не поздно! – взволнованно сказала фрейлейн Гюссов. – Ильза, дитя мое, если бы только я могла тебя образумить, помочь тебе добрым советом! Учись покоряться, а главное – учись владеть собой. Если ты не научишься этому сама в юные годы, то тебя научит жизнь, причинив много горя и забот! Поверь мне, милая, упрямство и капризы – сорняки в сердце молодой девушки, которые часто заглушают самые святые чувства! Пойди вниз к фрейлейн Раймар, Ильза, и попроси у нее извинения! Если ты сегодня пересилишь свое упрямство, то одержишь над собой победу навсегда!

Фрейлейн Гюссов говорила горячо и убедительно, со слезами на глазах. Ее слова сильно подействовали на Ильзу, однако же решиться на такой шаг – попросить прощения у начальницы – она еще не была готова.

– Я не могу, – прошептала она после долгого молчания.

– Ты не хочешь, вот в чем дело. Но ты должна! – сказала в высшей степени возбужденная фрейлейн Гюссов.

«Господи! Неужели нет возможности вылечить ее от ужасного упрямства!» – подумала учительница.

– Сядь рядом со мной, – продолжала она мягче. – Я тебе расскажу историю одной девушки, которая пожертвовала своим счастьем ради детского каприза и осталась одинокой на всю жизнь… И если ты, услышав ее, по-прежнему скажешь «я не могу»… Тогда, боюсь, я не смогу тебе помочь изменить твой упрямый нрав.

Никогда еще Ильзе не приходилось слышать слова, сказанные таким убедительным, сердечным тоном. Она послушно уселась у ног любимой учительницы и с сосредоточенным видом приготовилась слушать рассказ. На ее искаженное злобой лицо вернулось прежнее выражение, и никто не поверил бы, что эта Ильза и та, что час назад вела себя, как дикий зверек, – одна и та же девочка.

Фрейлейн Гюссов облокотилась на подоконник и задумчиво посмотрела в сад. Ее бледное лицо покрылось алым румянцем и погрустнело. Вдруг она поднялась с места.