Текст книги "Дочь музыканта"

Эмми фон Роден
Дочь музыканта

Предисловие от издательства

Немецкая писательница Эмми фон Роден (Emmy von Rhoden) родилась в 1829 году в Магдебурге, в семье богатого банкира. Большинство произведений написаны под этим псевдонимом. Настоящее же ее имя – Эмили Августа Каролина Генриетта Фридрих (Emilie Auguste Karoline Henriette Friedrich), урожденная Кюне (Kühne).

Супруг Эмили – Герман Фридрих – был писателем и журналистом, он работал в нескольких крупных газетах. Верная жена следовала за ним к месту службы: сначала в Берлин, потом в Лейпциг, а затем и в Дрезден.

Разделяя интересы мужа, Эмили тоже занялась литературной деятельностью, ограничиваясь написанием произведений малых форм – рассказов и очерков, их с удовольствием печатали немецкие журналы и альманахи. Самое большое сочинение писательницы – роман «Упрямица» (Der Trotzkopf), он вышел в свет в 1885 году через несколько недель после ее смерти. По иронии судьбы именно он и сделал имя Эмми фон Роден широко известным.

Издательство «ЭНАС-КНИГА» уже знакомило своих читателей с творчеством этой писательницы. В 2014 году вышла в свет «Упрямица» (серия «Маленькие женщины»). Теперь пришла очередь еще одной книги…

На русском языке повесть «Дочь музыканта» выходила в пересказе Софьи Макаровой, которая перенесла действие в Россию и поставила на обложке свою фамилию (имя Эмми фон Роден на книжке «Миньона, дочь музыканта» указано не было). Настоящее издание исправляет этот литературный казус: повесть представлена в современном переводе, за основу взят оригинальный текст немецкой писательницы.

Действие разворачивается в самом центре Франкфурта, неподалеку от Рыночной площади. Именно там обитает нищий уличный музыкант, который едва сводит концы с концами. Сжигаемый болезнью, он находит время для занятий с дочерью, в которой видит большие способности к музыке.

Маленькая Миньона так увлечена игрой на скрипке, что даже не замечает убогости своего жилища, ее не смущает ветхая одежда и скудная еда. Со смертью отца малышка теряет и пристанище, и возможность заниматься музыкой. Но самое главное остается с ней – талант и трудолюбие, которые в конце концов приведут забитую сироту на вершину славы.

Глава I
Злая женщина

В ненастный ноябрьский вечер почтенный пекарь Бутц удобно устроился в кресле у окна своей гостиной на первом этаже и с удовольствием покуривал трубку. Он смотрел, как ветер несет по улице последние листья, как сечет мелкий дождь со снегом. По Рыночной площади, кутаясь в пальто, спешили последние нарядные покупатели. Порывистый ветер будто толкал их прочь, и люди торопились поскорее добраться до дома, ища защиты от непогоды.

Вот у одного господина внезапно из рук вырвался зонтик и как живой полетел по воздуху прочь. А у другого слетела шляпа и покатилась, словно мяч, через всю площадь. Благообразный мужчина в сером пальто сразу растерял всю свою важность и на полусогнутых ногах неуклюже погнался за головным убором. Его дородная жена бросилась за ним, подхватив полную корзину яблок. Она так спешила, что не удержала свою ношу в руках, корзина перевернулась, и фрукты покатились по земле. Откуда ни возьмись набежала стайка детей – юрких, вездесущих бродяжек, – и не успела незадачливая дама повернуться, как они расхватали все плоды, отпихивая друг друга локтями и ссорясь, как воробьи.

Герр Бутц громко расхохотался, глядя на эту сценку. Смех привлек внимание жены пекаря: пышнотелая женщина с насупленными бровями через минуту показалась на пороге двери, соединяющей гостиную с хлебной лавкой. Фрау Бутц окинула мужа недовольным взглядом и спросила, поджав губы:

– Почему ты смеешься?

Пекарь указал ей на окно. Там у опустевшей корзины размахивала руками возмущенная дама. Господин в сером пальто тем временем поймал свою перепачканную в грязи шляпу, почистил ее, как мог, и водрузил на голову. Теперь он придерживал ее на всякий случай рукой и покорно слушал, как его дражайшая супруга осыпает ругательствами наглых ребятишек и призывает на их головы кару небесную.

– Вон, посмотри, разве не смешно?

– Не вижу тут ничего смешного, – угрюмо отозвалась фрау Бутц и строго посмотрела на мужа. – Не понимаю, как ты можешь смеяться. Дети едва не окоченели, возвращаясь из школы. Ты посмотри, что творится за окном! И зачем только ты выпустил их сегодня за порог? В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

С этими словами она подошла к печи, у которой сушились три пары детских башмаков разных размеров, и по очереди пощупала обувь.

– Совершенно мокрые! – с раздражением заметила она.

Затем женщина подбросила угля в топку, сняла кофейник с плиты и зашла в кладовку, где полки вдоль стен были уставлены корзинками со свежей душистой выпечкой.

Герр Бутц со вздохом повернулся к окну.

– Подумаешь, замерзли! Ничего страшного. Никому еще не вредил свежий воздух и ветер, наши дети от этого не умрут. Когда я был молод, родители вообще не придавали значения таким пустякам. Кто бы спрашивал меня: замерз я или нет. Каждый день меня поднимали в пять утра с постели и в любую погоду отправляли работать. Зимой и летом, все равно. И, как видишь, это мне никак не повредило. Я здоров как бык!

– Да уж тебе, конечно, не повредило. У тебя дубленая шкура, к тому же у тебя мать русская, а они привыкли к лютым холодам. Наши дети – совсем другое дело. У них порода другая. И хрупкое здоровье, так всегда бывает у благородных натур. Как подумаю, что мой милый Бруно будет вставать в пять утра ставить тесто, меня от этого просто в дрожь бросает!

Фрау Бутц передернула своими отнюдь не хрупкими плечами.

– Конечно будет! – возразил ей супруг. – Сыну не худо бы перенять ремесло отца, чтобы оно всю жизнь его кормило. На следующий год, после Пасхи, возьму его подмастерьем в лавку. Пусть учится всему, как я – с самого начала. Только так и можно стать настоящим пекарем.

От этих слов мужа фрау Бутц возмущенно топнула ногой так, что закачались ленты на нарядном чепце. Она раскраснелась от негодования, уперла руки в округлые бока и сварливо воскликнула:

– Вы посмотрите на него! Этому не бывать! Бруно будет пекарем только через мой труп! Да как же можно быть таким бессердечным.

Герр Бутц невозмутимо продолжал смотреть в окно, покуривая трубку. Он был человеком добродушным и мягким, точь-в-точь как его пироги, и никогда не перечил жене, зная ее несносный характер. И вот это молчание больше всего злило фрау Бутц, от этого она всегда расходилась еще больше. Она знала, что муж все равно сделает по-своему, и поэтому дала волю своему бессильному гневу.

– Ты просто камень, а не отец! Будь твоя воля, ты загубишь мальчиков, замучаешь их непосильным трудом. Пока я жива, не бывать Бруно пекарем. Он станет купцом, вот что я тебе скажу!

В это время раздался звон колокольчика у двери в лавку. Герр Бутц выпустил облачко дыма и сказал спокойно:

– Слышишь, кто-то пришел. Пойди посмотри.

Фрау Бутц многое не успела сказать мужу. На языке у нее вертелось еще немало ядовитых слов, но колокольчик снова прозвонил. Женщина подхватила юбки и двинулась к двери.

Она уже закрыла лавку, справедливо полагая, что в такую непогоду желающих отведать свежей выпечки уже не будет. Поэтому теперь она, раздраженно отодвинув засов, открыла только верхнюю половину двери и с грохотом опустила деревянную доску, служившую прилавком, на котором отпускали товар припозднившимся покупателям.

За дверью стоял изможденный сутулый человек. Фрау Бутц сразу его узнала. Этот музыкантишка снимал у них каморку на чердаке и все время задерживал арендную плату. Она часто видела, как он бродил по улице с маленькой дочерью, неизменно держа скрипку в сухих жилистых руках. Его убогие лохмотья не спасали от холода, он весь дрожал на пронизывающем ветру. «От этого покупателя большой выгоды не будет», – с брезгливостью подумала фрау Бутц, но все же приняла протянутую монету.

– Добрый день, фрау Бутц. Два пирожка с повидлом, пожалуйста, – сказал музыкант и зашелся в судорожном приступе кашля.

От слабости он был вынужден опереться о стену, чтобы не упасть.

«Кожа да кости, – подумала жена пекаря. – Сразу видно, что его дни сочтены». Правда, он и раньше не выглядел здоровым. За те пять лет, что он снимал у них жилье, фрау Бутц уже не раз предрекала ему скорую смерть. Однако музыкант был на редкость выносливым человеком, и каждый день в любую погоду у фонтана на Рыночной площади можно было услышать нежные звуки скрипки. На фрау Бутц они всегда наводили непонятную тоску и рождали в сердце смутную тревогу, словно она потеряла важную вещь и никак не могла ее найти.

Было видно, что сегодня бродяга страдает гораздо сильнее, чем обычно. Хозяйка завернула пирожки в бумагу, положила на деревянный прилавок, а он замешкался и никак не мог взять сверток озябшими руками. Фрау Бутц молча ждала, когда он наконец уберется. Из двери дуло, и женщине не терпелось поскорее закрыть ее, чтобы не выстуживать дом.

Хозяин услышал знакомый кашель, поднялся со своего кресла и тоже вышел в лавку. Он отодвинул жену в сторону и открыл входную дверь настежь.

– Герр Брандт, добрый вечер, – радушно сказал он, дружески опустив руку на плечо музыканта в старом штопаном плаще. – Зайдите к нам погреться. В такое ненастье никакая одежда не спасет от холода. У вас сегодня прямо дьявольский кашель.

Больной покорно позволил провести себя в лавку.

Фрау Бутц была совсем не в восторге, что муж потащил в дом этого нищего. Она была из тех людей, которым чуждо всякое милосердие. Вообще она любила только себя и своих детей и особенно была привязана к старшему сыну, Бруно, баловала его безо всякой меры, потакала капризам и не чаяла в нем души.

Она не понимала, почему муж всегда благоволил музыканту, радовался ему, норовил сунуть бесплатно лишнюю булочку. Никакого проку в таком расточительстве она не видела.

«Только начни помогать этому нищему сброду, – думала она, – и посадишь себе на шею. Сегодня дашь кусок хлеба одному, а завтра у твоего дома соберется целая дюжина бродяг. Попробуй потом от них отвязаться, только и знают, что ныть и жаловаться на жизнь. Лучше бы попробовали работать!»

За всю жизнь она и гроша на улице не подала, потому что считала бедняков лентяями и недоумками, которые не умеют вести дела. А что касается музыканта, то он, по ее мнению, был самым бесполезным существом на свете. Ей и теперь не пришло в голову посочувствовать больному. Женщина угрюмо смотрела, как он прошел по натертым до блеска деревянным полам и как на их безупречной поверхности рваные башмаки оставили грязные следы.

– Вот, герр Брандт, выпейте бокал травяного бальзама, подкрепите силы, – предложил добрый пекарь.

Он поставил на стол плотно закупоренную бутылку.

Этого фрау Бутц снести не могла. Бальзам предназначался специально для Бруно, чтобы бедный мальчик мог подкрепить здоровье, вернувшись из школы. Ведь ему приходилось так много учиться. А муж собирался отдать драгоценную жидкость какому-то побирушке!

– Это бальзам для Бруно! – воскликнула она возмущенно. – Я его сама покупала! – На последних словах женщина сделала особенное ударение и несколько раз ткнула себя толстым указательным пальцем в грудь. – Это мой подарок ему на день рождения.

Вплотную подойдя к мужу, она попыталась выхватить бутылку у него из рук. Но герр Бутц крепко ее держал. Он холодно посмотрел на жену и угрожающе произнес:

– Не стоит этого делать, Хельга. Обойдется твой Бруно, а бальзам больше пригодится больному.

Он повернулся к музыканту и совсем с другой интонацией сказал:

– Вот, возьмите с собой, герр Брандт, будете добавлять понемногу в чай. Вам сразу станет легче.

Он отдал бутылку гостю и под испепеляющими взглядами жены пошел в кладовую. Там он щедрой рукой отсыпал в бумажный кулек пирожков, ванильных кренделей с изюмом, маковых бубликов и вернулся в гостиную.

– А вот и ваша сдоба, – сказал он и протянул кулек герру Брандту, стараясь не замечать, как супруга мечет молнии из-под чепчика. – Это для вашей девочки, она такая худенькая, пусть хоть немножко поправится.

– Вот уж чудо из чудес! Наверное, первый случай, что кто-нибудь поправится благодаря музыке, – издевательски воскликнула фрау Бутц. – Это же просто невыносимо – с утра до вечера слушать пиликанье ее скрипки. С раннего утра и до позднего вечера, пока солнце не сядет. Каждый божий день! Так и хочется заткнуть уши. Чтоб вы знали, герр Брандт, ваш сосед сапожник очень жалуется. Он сказал, что уедет в деревню под Новый год, лишь бы не слышать за стеной назойливого пиликанья. Но что нам сапожник, правда? Он же обыкновенный человек, платит вовремя за квартиру, не то что некоторые…

И она пронзила музыканта острым взглядом, словно подчеркивая: «Да-да, это я вас имею в виду».

– Прошу вас, фрау Бутц, потерпите пару недель, – с мольбой обратился к ней музыкант. – Я скоро сполна заплачу вам долги. Дела у меня идут куда лучше, и мне предложили работу в кирхе11
  Ки́рха – лютеранская церковь.


[Закрыть], органист переехал в другой город. Я приступаю со следующей недели, и мне даже заплатили аванс, вот!

Он вытащил из кармана три марки и показал хозяйке, просяще глядя на нее.

– Я от вас столько раз слышала пустые обещания, – резко сказала она, – что не верю ни одному слову.

– Нет-нет, фрау Бутц, на этот раз все будет хорошо! Иначе бы мне не дали аванс. Я только прошу вас, не запрещайте дочери играть. Понятно, что сапожнику надоело слушать детские гаммы, но без того нельзя научиться играть. Скрипка – единственное утешение моей девочки, Миньона зачахнет от горя, если не будет упражняться.

В глазах больного заблестели слезы. Он поднялся на ноги, неловко держа кулек со сдобой.

– Не обращайте внимания, герр Брандт, у моей жены что ни слово, то заноза. Ни о чем не волнуйтесь, никто не выгонит вас из дома, – вмешался пекарь.

Он хлопнул музыканта по плечу и легонько подтолкнул его к выходу. Герр Брандт бросил на него взгляд, преисполненный глубокой искренней благодарности, и пошел к двери вслед за хозяином.

Пока булочник закрывал дверь на засов, сердитая жена молча кипела от гнева. Она побаивалась своего обычно добродушного мужа, когда он выходил из себя, и знала, что сейчас неподходящее время, чтобы перечить ему.

Тут в лавку из внутренних комнат вступила пушистая полосатая кошка. Она лениво потянулась, изогнув спинку, и с мурлыканьем подошла к хозяйке, чтобы потереться о ее подол. И выбрала для этого крайне неудачный момент. Фрау Бутц изо всей силы пнула ее и выбросила за дверь. Женщине просто необходимо было на ком-нибудь сорвать свою злость.

Глава II
Музыкант и его ребенок

Музыкант медленно поднимался по лестнице в свою каморку. Ему приходилось останавливаться через каждые две ступени, чтобы отдышаться. Больные легкие всасывали воздух словно нехотя, со свистом, грудь разрывалась от привычной тупой боли, в глазах плавали темные круги. Вдруг герр Брандт услышал чистые звуки скрипки и сразу забыл о своей тяжелой болезни. На мгновение он даже задержал дыхание, прислушиваясь к мельчайшим оттенкам мелодии, которые могло различить лишь чуткое музыкальное ухо.

«Как прекрасно она играет, – с нежностью подумал он, слушая, как плачет скрипка. – Это удивительно, столько силы и чувства в маленьких пальцах. Какой редкий, благородный дар у моей девочки, словно ее душа вселяется в инструмент. Ей суждено стать великой скрипачкой!»

На глазах отца выступили слезы гордости, щеки раскраснелись. В самые горькие времена он не терял надежды на лучшее, и только она одна поддерживала в нем гаснущие силы.

Герр Брандт тихо открыл дверь. В крошечной каморке под самой крышей горела маленькая восковая свеча, тускло освещая убогую обстановку. У пюпитра22
  Пюпи́тр – подставка для нот.


[Закрыть] со скрипкой в руках стояла его дочь. Сердце отца, как всегда при ее виде, наполнилось острым счастьем.

Представьте, дорогие читатели, трогательное, хрупкое существо восьми лет от роду, маленькое, худенькое, как тростинка, колеблемая ветром. У девочки были блестящие черные кудри и большие темные глаза, в которых светилось выражение, совсем не свойственное ребенку. В них не было ни простодушия, ни легкомыслия, ни озорства, как у других детей. Эти глаза были серьезны и печальны, как у познавшего жизнь мудреца, а прозрачное бледное личико могло бы принадлежать восковой кукле, которую еще не раскрасили. Такой была маленькая скрипачка. Но послушайте, как она была одета. Если вам кажется, что у нее был красивый костюм, соответствующий ее одухотворенному лицу, то вы ошибаетесь.

Казалось, она только что встала с постели, потому что была одета словно наполовину. На старенькую, не первой свежести, заплатанную полотняную рубашку была накинута выцветшая шаль с бахромой, красная испачканная юбка была чересчур короткой. На худеньких ножках морщинились дырявые черные чулки с подвязками выше колен, а ноги были обуты в огромные туфли. И чулки, и обувь были девочке велики, потому что принадлежали ее покойной матери.

Вы, наверное, сморщили нос, представив костюм Миньоны. Не стоит смеяться над ней! Не забывайте, что Миньона была сиротой и не было на этом свете заботливой материнской руки, чтобы ухаживать за девочкой.

В маленькой каморке музыканта царил беспорядок, повсюду были разбросаны вещи. Кровать никогда не заправляли. На стульях как попало висела одежда, а на крышке старого фортепиано были навалены ноты – целые груды исписанной бумаги с расчерченными линейками и точками. Пауки беспрепятственно плели паутину во всех углах, и ни тряпка, ни веник не тревожили их покоя. Никто не подметал пол и не мыл маленькое квадратное окно.

Раньше комната имела совсем другой вид. Здесь было светло и чисто, и каждый вошедший попадал в дружелюбную атмосферу уюта и семейного согласия. Но два года назад жена герра Брандта заболела и скоропостижно умерла, да и сам он с тех пор, можно сказать, не выздоравливал. Часто ему бывало так худо, что он не мог даже подняться с постели, не то что играть для прохожих в надежде получить несколько монет.

Хозяйство вдовец забросил. Денег всегда не хватало, бо́льшая часть скудного заработка уходила на оплату квартиры. Отец с дочерью экономили буквально на всем, даже на еде, не говоря уже об одежде. Единственное, на что герр Брандт не жалел сил и времени, так это на обучение Миньоны музыке. Возможно потому, что им обоим это занятие доставляло огромное удовольствие, как будто уносило их далеко-далеко от суровой действительности. Девочка училась с таким рвением, с таким глубоким пониманием гармонии, с таким искренним усердием, что ее отец только диву давался. Она вполне сносно могла сыграть сложный этюд в том возрасте, когда другие девочки еще играют в куклы. И со временем мастерство Миньоны росло. Если бы ее бедная мать могла слышать игру своей девочки!..

Герр Брандт тряхнул головой, отгоняя горькие воспоминания, и переступил порог.

– Очень хорошо, Миньона, – сказал он, прервав страстный диалог дочери со скрипкой, и устало опустился на кровать.

– Ах, ты вернулся, папочка! – радостно воскликнула девочка.

Она положила скрипку на фортепиано и бросилась к отцу.

– Ты слышал? Правда, сегодня «Серенада» у меня получается лучше, чем вчера? Кажется, пошло, да, папа? – она обхватила руками его колени и радостно улыбнулась, воодушевленная своим успехом.

Отец молча кивнул.

– Я так старалась, папа, так старалась! Ни разу не остановилась, представляешь? Хочешь еще раз послушать?

Он нежно взял лицо девочки в ладони и грустно на нее посмотрел. Думал он о том, что совсем скоро его собственная скрипка навсегда умолкнет.

– Позже, Миньона, не теперь, – сказал он, снова побледнев так сильно, что на висках и на лбу проступили голубые жилки. – Посмотри, что я тебе принес.

Он протянул ей кулек с пирожками и кренделями.

– Ой, какие красивые! Ванилью пахнут, – воскликнула Миньона, вытащила сладкий пирожок и с наслаждением вдохнула его чудесный аромат. – Сколько изюма! А вот маковый бублик. Это ты купил у герра Бутца, да?

– Нет, сегодня я смог купить только два маленьких пирожка с повидлом. А остальное тебе подарил герр Бутц.

– Тогда я поскорее поставлю чайник, я так голодна!

Девочка захлопотала по хозяйству. Ее счастливая болтовня отвлекала больного от печальных мыслей, он следил за дочерью с тихим блаженством, с умиротворенной улыбкой на устах.

– Бедняжка, конечно ты проголодалась. Меня не было целый день.

Герр Брандт хотел встать, чтобы помочь ей, но не смог. Его одолела дурная, болезненная слабость.

– Сегодня тебе придется самой все приготовить к ужину, Миньона, я что-то совсем без сил. Но ты, моя умница, справишься со всем сама, правда?

– Мой хороший, мой родной, – печально сказала девочка и погладила отца по узкой скуле и ввалившейся бледно-восковой щеке. – Ты посиди, я сама все сделаю. Ты сегодня снова много кашлял? Вот подожди, я вырасту и заработаю много-много денег. Мы с тобой будем жить в роскошном замке, ездить в золотой карете, есть жаркое и пирожные каждый день. Вот будет хорошо, правда?

В своих огромных туфлях она прошаркала на «кухню», так они называли небольшой закуток, где стояла маленькая печка с плитой, служившая и для обогрева, и для приготовления пищи. Рядом с ней висела деревянная полка, и подразумевалось, что она служит для запаса провизии. Вот только сейчас на ней не было никаких продуктов, лишь с краю сиротливо примостилась коробка дешевого чая со смесью душистых трав.

Девочка открыла заслонку печи и обнаружила, что огонь давным-давно погас.

– Ах, папа, уголь, похоже, прогорел, – вздохнула она невесело. – И что теперь делать?

Она вернулась к кровати. Отец обнял ее, не открывая глаз. Так худо он себя еще никогда не чувствовал. Он услышал вопрос Миньоны и, сделав над собой усилие, попытался встать, но напрасно. У него подломились ноги, и он снова рухнул на кровать.

– Детка, – сказал он тихо и отчетливо, – подай мне бальзам. Пекарь дал мне его вместе с кренделями, вдруг это поможет.

– Сейчас!

Миньона с трудом вытащила пробку из бутылки, плеснула в кружку немного темной жидкости и подала отцу. Оказалось, что он не может держать кружку самостоятельно, потому что у него мелко дрожат руки. Девочка с испугом посмотрела на него.

– Папа, папа! – закричала она со слезами на глазах. – Ты же совсем болен. Ты такой бледный, точь-в-точь как мама перед смертью. Нет-нет, только не умирай! Не оставляй меня!

Миньона со страхом прижалась к отцу, и он собрал все силы, чтобы успокоить взволнованного ребенка. С безграничной любовью он погладил дочь по кудрявой головке и чуть слышно пробормотал:

– Не плачь, успокойся, дорогая. Поднеси кружку к моим губам, вот так.

Герр Брандт с трудом сделал несколько глотков, капли бальзама потекли по подбородку.

– Тебе лучше? – спросила Миньона, глядя на отца робко и вместе с тем требовательно.

– Все будет хорошо, – прошептал он бесцветным голосом. – Садись ко мне поближе, мой цветочек, моя Миньона, пообещай, что всегда будешь хорошей и честной девочкой!

Она доверчиво прижалась к нему, но, услышав последние слова отца, чуть отодвинулась и заглянула ему в лицо своими огромными темными глазами.

– Конечно я буду хорошей, папа! Я хочу всегда тебя радовать, – голос у нее задрожал, и она бросилась ему на шею.

Герр Брандт покачал головой и задумчиво посмотрел на нее.

– Я не об этом говорю. Когда я уйду к нашей маме, а ты останешься, обещай, что будешь хорошей, моя дорогая. Ты должна помнить, что мы с мамой всегда рядом с тобой, даже если ты нас не видишь.

Благословляющим жестом он возложил руку на голову дочери. Он был совершенно спокоен, глаза устремлены к небу, а губы двигались в безмолвной молитве за ребенка, самое дорогое, что он оставлял на этой земле.

– Не покидай меня, папа, будь всегда со мной! – дрожащая девочка с тоской и страхом смотрела на отца.

– Играй «Прелюдию», Миньона, – выдохнул больной музыкант едва слышно, но девочка его поняла.

Она схватила скрипку, и в маленькой нищей каморке зазвучала первая музыкальная фраза любимой вещи герра Брандта. Он сам часто играл ее. Сначала, когда сам учился музыке. Потом – для матери Миньоны, когда ухаживал за ней, и когда она согласилась выйти за него замуж, и когда она подарила ему дочь. А позже с восторгом аккомпанировал на старом, хорошо настроенном фортепиано Миньоне, ведущей первую партию на скрипке.

Последняя нота затихла, музыкант закрыл глаза. Его лицо преобразилось и вдруг стало совсем спокойным и прекрасным.

Миньона тихонько положила скрипку на фортепиано, чтобы не разбудить отца. Она разулась и на цыпочках подошла к кровати. Со сложенными на груди руками она смотрела на спящего.

«Если он хорошо поспит, то выздоровеет», – подумала она с наивной детской надеждой.

Увы, ее отец никогда не проснется снова. Герр Брандт освободился от всех забот и переступил порог вечности, оставив свою дочь одну в огромном мире.