Текст книги "Дочь музыканта"

Глава III
Сирота

В этот вечер Миньона долго сидела неподвижно, боясь пошевелиться и нарушить сон отца. В глубокой тьме за окном свистел ветер, тоскливо завывая в печной трубе. От этого девочке было жутковато. К тому же она боялась, что отец не сможет спать под такой аккомпанемент ветра.

– Папа, ты спишь? – прошептала девочка.

Она не получила никакого ответа.

– Ты спишь, папа? – спросила она громко, схватила его за руку и тут же испуганно отстранилась.

Рука была холодной и жесткой. Встревоженная, растерянная девочка заплакала от страха.

– Папочка, миленький, ты слышишь? – снова воскликнула она и сжала его руку. – Прошу тебя, проснись, мне страшно.

Плач ребенка и испуганные вскрики услышала соседка фрау Штайнбах – прачка, которая жила через тонкую стенку от музыканта в такой же каморке. Она вошла к Брандтам, держа в руках зажженную лампу. Миньона сощурилась от внезапного света, а прачка осветила кровать и посмотрела на бледного музыканта – ей сразу стало ясно, что произошло.

В комнате стоял ледяной холод. Старая прачка не знала слов утешения, потому что и сама их никогда не слышала. С грубой прямотой она сказала дрожащей заплаканной Миньоне:

– Твой отец мертв. Можно сказать, отмучился.

Миньона, услышав слово «мертв», громко вскрикнула:

– Это неправда, мой отец не умер! – Она бросилась к телу и упала на него: – Папочка, открой глаза, посмотри на меня! О нет, он не умер!

– Довольно, – отрезала фрау Штайнбах, – покойника нужно оставить в покое.

Она за руку стащила девочку с кровати.

– Твой отец заслужил отдых, он достаточно настрадался в жизни. Теперь о тебе будет заботиться Господь, он хороший отец для всех и никогда не оставляет сирот.

Миньона заплакала. Она почти не слушала, что говорит прачка. И думала только о том, что придут люди, одетые в черное, и унесут ее отца так же, как два года назад унесли мать.

Старая прачка сочувственно погладила девочку по мокрой щеке.

– Пойдем ко мне, – сказала она. – Тебе нельзя здесь оставаться. Или, может быть, у тебя есть родственники? Тогда я отведу тебя к ним.

Миньона покачала головой. Она не знала никого, кто мог бы о ней позаботиться, и не слышала о своей родне. Ее мать была итальянкой по происхождению. Герр Брандт познакомился с будущей женой, когда ездил с гастролями по Европе. В Турине он сильно заболел и был вынужден остаться на попечении местной вдовы и ее юной племянницы. Пока выздоравливал, он успел влюбиться в свою прелестную сиделку и завоевать ее сердце. В Турине он женился и привез жену в Германию. Через четыре года у них родилась единственная дочь, которую назвали в честь матери – Миньоной.

Туринская тетка давно умерла, другой родни не осталось. Если бы имелись какие-нибудь родственники, они вряд ли оставили бы герра Брандта с дочерью в таких стесненных обстоятельствах.

– Это плохо, – вздохнула фрау Штайнбах. – Если нет родни, то никто не будет о тебе заботиться. Значит, придется отвести тебя в сиротский приют. Вот только не знаю, примут ли тебя там, ведь твой отец был нездешний. Все равно они найдут для тебя какое-нибудь пристанище, на улице не оставят.

Миньона упала на колени у кровати и закрыла лицо руками.

– Слышишь, вставай и пойдем со мной! – сказала соседка.

Но Миньона не поднялась. Она как-то всем телом вздрогнула и потеряла сознание, повалившись на нечистый пол. Старуха испугалась, она решила, что девочка тоже умерла. Бросившись к ребенку, она приподняла кудрявую головку и с облегчением убедилась, что малышка хоть и слабо, но все-таки дышит. Фрау Штайнбах подняла невесомое тельце на руки, отнесла девочку к себе в комнату и уложила в постель.

Через некоторое время Миньона пришла в себя. Она открыла глаза и с удивлением увидела чужое жилище, соседку, сидящую у изголовья кровати. Она не помнила, что случилось и как она здесь оказалась. Только почувствовала сильный голод, потому что с самого утра у нее во рту не было ни крошки, ведь она даже не успела надкусить принесенный отцом пирожок.

– Мне хочется есть, – прошептала она.

Старая прачка налила в кружку молока, отрезала ломоть хлеба и протянула девочке. Та с жадностью принялась за еду, съела все до последней крошки и вернула пустую кружку. После этого она вздохнула, улеглась на подушку, закрыла глаза и немедленно погрузилась в глубокий сон.

– Что ж, не так уж сильна ее скорбь, раз она при этом может есть и спать, – пробормотала старуха. – Может, это и хорошо. Иначе как такое маленькое существо выдержит столько душевной боли?

Фрау Штайнбах склонилась над Миньоной, послушала, как спокойно и ровно та дышит, и тихонько вышла из комнаты. Спустившись по лестнице, прачка прошла через двор и постучала к герру Бутцу с черного хода. Дверь ей открыла служанка по имени Кристель. Выслушав скорбное сообщение, служанка отвела прачку в столовую, где семья пекаря как раз собралась за ужином.

Посередине стола стояла фарфоровая супница, из-под крышки струился упоительный аромат и смешивался с запахом жареных кровяных колбасок, красиво нарезанных и уложенных на блюде. Над столом горела газовая лампа и распространяла яркий свет на все вокруг. Столовая семьи Бутц была уютной и богато украшенной.

Фрау Штайнбах осмотрелась и невольно сравнила роскошь и простор жилища хозяев дома с убогой нищетой, которая царила в комнатушках на верхних этажах соседнего подъезда, которые Бутцы сдавали внаем. Старая прачка подумала, что у семьи пекаря есть все, о чем только можно мечтать: собственный дом, налаженное прибыльное дело, отменное здоровье и достаточно средств, чтобы жить безбедно и дать образование троим детям.

Фрау Бутц собиралась разливать суп по тарелкам, когда вошла прачка, и половник застыл в ее руке. Раздраженная тем, что пришлось прервать трапезу, пекарша злобно посмотрела на вошедшую.

– Что вам угодно, фрау Штайнбах? – холодно спросила она.

– Музыкант только что умер, – ответила та. – Вот и все, о чем я пришла сообщить.

Герр Бутц положил ложку на стол и встал.

– Умер, – с сожалением сказал он. – Он приходил к нам всего пару часов назад. Вид у него был изможденный, но я не думал, что все случится так быстро.

– Что делать с ребенком, герр Бутц? – спросила прачка.

– Да, что делать с ребенком… – задумчиво повторил пекарь.

– Бедняжке несладко придется, деваться ей некуда. Спит пока в моей постели, но что с ней будет завтра? Я не могу взять ее к себе, потому что едва свожу концы с концами. Вы и сами это знаете, герр Бутц.

Пожилая женщина перевела прямой строгий взгляд на жену пекаря:

– Если бы я была богата, как вы, то конечно приняла бы эту милую девочку. Сирота всегда приносит благословение приемной семье.

– Если бы да кабы, – ответила фрау Бутц. – Хорошо, что вы не на моем месте, фрау Штайнбах. У меня на этот счет совсем другое мнение. Чужие дети в доме – это сущее наказание и ничего больше. Музыкант давно уже болел, ему нужно было самому вовремя позаботиться о своей плоти и крови. Он должен был подумать, что будет с его дочерью, когда он умрет! Так поступил бы любой здравомыслящий родитель, но у этого ненормального на уме была только его мерзкая скрипка. С какой стати теперь другие должны думать о его потомстве?

– Может быть, он оставил какие-то распоряжения? – предположил мистер Бутц, перебив разглагольствования жены. – Нужно проверить у него в комнате, может быть, какая-нибудь записка, или завещание, или что-нибудь…

Фрау Бутц нетерпеливо взмахнула половником.

– Нам-то что за дело? – воскликнула она. – Садись лучше, поешь. Ужин стынет.

– Нет, Хельга, у меня сейчас кусок в горло не полезет. Пойдемте, фрау Штайнбах, поищем у них в комнате.

Лицо хозяйки залил багровый румянец, глаза засверкали, гневные слова полились из скривившихся губ.

– Поешь сначала, потом пойдешь! Слышишь, что я говорю? Вечно ты суешь нос не в свои дела!

Герр Бутц, не сказав ни слова и не слушая жену, повернулся, накинул плащ и вслед за фрау Штайнбах пошел к выходу. В спину ему неслась брань.

«Плохая женщина», – подумала прачка, пожалев герра Бутца, которому досталась такая бессердечная жена, а вслух сказала:

– Может быть, вы и правда поужинаете сначала? Время терпит. А я подожду вас у себя: одной мне страшно заходить в каморку, где лежит покойник.

– Нет, фрау Штайнбах, пойдемте, поскорее закончим это неприятное дело.

В каморке у музыканта ничего не нашлось. Ни письма, ни записки, сделанной его рукой, ни одной монеты, кроме тех трех марок, которые он сегодня получил в кирхе в счет будущей работы.

Герр Бутц оглядел комнату и со вздохом сказал:

– Здесь можно продать несколько вещей, но сначала я распоряжусь о похоронах. Этот человек заслуживает того, чтобы его похоронили достойно, а не в общей могиле, как безымянного нищего.

– А ребенок? – спросила старая прачка.

– Когда она проснется, приведите ее ко мне. Пусть девочка останется у нас, пока не найдется другого убежища. А теперь спокойной ночи, фрау Штайнбах.

Они прикрыли дверь в каморку герра Брандта и вышли на лестничную площадку. Герр Бутц кивнул пожилой женщине на прощанье и пошел вниз по лестнице. Старуха, хотя не любила много говорить, не удержалась и сказала ему вслед:

– Пусть Господь благословит вашу доброту, герр Бутц.

Немного подумав, фрау Штайнбах вернулась в каморку, чтобы найти для девочки приличное платье. Перерыв все вещи, она нашла на крючке за дверью одно более-менее подходящее и внимательно осмотрела его.

Сшитое из добротной ткани единственное платье Миньоны, которое девочка называла «праздничным», давно уже таковым не являлось. Рукава были потерты, воланы оборваны в нескольких местах, на подоле зияли дырки. Под стулом валялась пара маленьких нечищеных ботинок, захватанные ленточки для волос и подвязки для чулок. Пожилая женщина со вздохом обвела взглядом грязные вещи, покачала головой и подумала, что Бог призвал больного вовремя, пока он совсем не испортил ребенка плохим уходом.

Через несколько минут она вернулась в свою комнату, подбросила угля в маленькую печку и нагрела чайник. Заварив чай, она налила его себе в кружку, подвинула стул поближе к окну и принялась чинить платье Миньоны. Потом почистила ее ботинки.

На следующий день рано утром еще до зари фрау Штайнбах позвала плотника из мастерской на соседней улице. Плотник обмерил музыканта, вернулся к себе в мастерскую, быстро сколотил деревянный гроб и принес его в каморку под крышей. В тот же день герр Брандт отправился в свой последний путь на погост. Похороны были тихими, без музыки, без цветов и гирлянд.

Миньона проспала почти сутки. Она не слышала, как приходил плотник, как он стучал за стеной, она даже не почувствовала, что старая прачка спала рядом с ней на кровати. Здоровый организм ребенка требовал восстановления, а сон был лучшим лекарством для измученной души.

Наконец девочка проснулась, уселась в постели и спросила:

– Где папа?

– Твой отец с ангелами на небесах. Ты не можешь пойти к нему, – сказала пожилая женщина. – Он теперь соединился с твоей матерью. Если будешь хорошей и послушной девочкой, то когда-нибудь обязательно встретишься с ними.

– Я тоже скоро уйду на небо? – спросила Миньона. – Пусть ангелы возьмут и меня, пусть отнесут меня к папе…

Из глаз девочки потекли слезы.

– Нет, моя дорогая, это невозможно, – покачала головой фрау Штайнбах и подумала, что, может быть, такой печальный исход был бы для сироты самым лучшим. – Поднимайся с постели и садись со мной пить чай. Мы сейчас соберем твои вещи, и я отведу тебя к герру Бутцу. Некоторое время тебе придется пожить у них. По крайней мере там тебя будут кормить каждый день нормальной едой и ты будешь жить в теплой комнате, где не дует изо всех щелей и не скребутся мыши.

Но что значила нищета и голод для Миньоны? Она другой жизни не знала, не чувствовала лишений рядом с отцом, не беспокоилась, что еда скудна. Отец даже в самый плохой день, когда сам голодал, всегда приносил дочери хотя бы кусок хлеба, и эта бедная пища насыщала лучше изысканных блюд, потому что к ней добавлялось много любви.

Теперь все изменилось. Отец с матерью ушли, и никто никогда не будет любить Миньону так, как они.

Миньона поднялась с постели и подошла к столу попить чаю. Она даже не подумала умыться, потому что ее к этому никто не приучил.

Старуха покачала головой:

– Так не пойдет. Ты должна умыться.

Миньона подошла к кувшину с водой, наклонила его над тазом так, чтобы смочить ладошку, и потерла щеку двумя пальцами.

– Так не пойдет, – повторила старуха. – Давай-ка я покажу тебе, как нужно умываться.

Она подошла к Миньоне, взяла кусок жесткой шерстяной ткани, намочила ее и как следует натерла девочке лицо, руки и шею, а потом все смыла водой.

Миньона давным-давно так не умывалась. Ей было больно от колючей шерстяной ткани, холодно и непривычно, но плакать или сопротивляться она даже не подумала, потому что боялась строгой малознакомой старухи. От грубого прикосновения нежная кожа девочки сразу покраснела.

– Так-то гораздо лучше, – с удовлетворением сказала старая прачка. – Теперь я заплету твои волосы. Нельзя же являться к герру Бутцу такой растрепанной неряхой.

Но сколько она ни приглаживала черные кудри, они не становились гладкими, а, наоборот, завивались еще сильнее. Однако фрау Штайнбах не сдавалась. Она смочила волосы девочки и с упорством принялась расчесывать гребнем спутанную гриву Миньоны. Пришлось потрудиться, прежде чем волосы стали послушными и заплелись в косу. Кончик косы фрау Штайнбах закрепила кусочком черной ленточки и завязала ее бантом.

– Вот так, теперь ты причесана и одета. Обувай свои ботинки и садись пить чай.

Как был бы поражен музыкант, если бы увидел сейчас, как выглядит его ребенок. Он не узнал бы свою Миньону в этой чистюле с гладкой прической. Коса в руку толщиной настолько изменила живописный облик вечно растрепанной кудрявой девочки, что Миньона стала похожа на невзрачную серую мышь.

После чая фрау Штайнбах взяла девочку за руку и повела в каморку отца. Миньона только вчера покинула свой дом, но как там все изменилось! Если раньше в комнате царил беспорядок, то сейчас тут был настоящий разгром. Пюпитр был опрокинут, ноты разбросаны по полу. И повсюду в вещах рылись соседи. Отец Миньоны всем задолжал, и теперь кредиторы спешили таким образом взыскать долг, узнав о смерти музыканта.

Сапожник с женой мясника переругивались друг с другом. Жена мясника связывала в узел ветхое белье, снятое прямо с постели, где еще утром лежало холодное тело. Она ела крендель из бумажного кулька, принесенного вчера музыкантом, и спорила с портным из-за кровати, потому что хотела забрать ее себе. Дешевую мебель в основном уже унесли, в каморке, кроме кровати, оставалось еще тяжелое старое фортепиано и две скрипки.

Миньона инстинктивно прижалась к фрау Штайнбах. Бедный родной кров был осквернен руками чужаков, и девочка даже не вспомнила, что еще вчера она называла это место домом. Зато старая прачка была возмущена до глубины души, ее простая честная натура не могла перенести такого наглого вторжения незваных гостей.

– Фу, как стыдно! – воскликнула она. – Не успели человека похоронить, как стервятники налетели. Что же вы делаете? Посмотрите, кого вы обворовываете! – она гневно указала на сжавшуюся от страха Миньону. – Ничего вы отсюда не унесете! Иначе я пойду в суд, и вас отправят в тюрьму за воровство!

– Да что вы говорите! – в голосе сапожника звучал вызов. – Я дойду до магистрата первым, и уж поверьте, судья взыщет в нашу пользу все, что нам причитается. Мы, между прочим, пострадали больше всех, потому что музыкант был нам должен.

– Истинная правда, – подхватила жена мясника. – Конечно, девчонку жалко, но у меня тоже есть дети, и я должна заботиться о них. Тут даже медная монета нигде не завалялась, так что придется брать вещами.

– Не сомневайтесь, фрау Штайнбах, – заметил портной, – если мы обратимся в суд, то получим долг обратно. Шарманку продадим, деньги поделим между собой, – деловито сказал он, хлопнув по крышке фортепиано. – Надо было музыканту давно ее продать, вот и расплатился бы с долгами. Вещь ему явно не по средствам, дорогая, но бесполезная, полкомнаты загромоздила. И скрипку его – тоже на продажу. А вот эту, маленькую, – он взял в руки детскую скрипку Миньоны, – пожалуй, заберу. Мой Мартин давно хотел такую.

Портной провел смычком по струнам инструмента, извлекая из него ужасные звуки. Увидев это, Миньона заплакала и подалась вперед.

– Нет-нет, не забирайте ее у меня! Пожалуйста! Прошу вас! – умоляла она.

Слезы ребенка пробудили в портном сострадание. Он был вовсе не плохой человек, просто заботился прежде о себе и своей семье и только потом о других людях. Чужое горе редко трогает сердца обыкновенных хороших людей, особенно если оно их не касается.

– Ладно, забери ее себе, – великодушно позволил он.

Девочка схватила скрипку и прижала к себе как живую, с такой любовью, как будто она была единственным родным существом, оставшимся у нее на всем белом свете.

– Бедное дитя, – вздохнула фрау Штайнбах, глядя на это. – Тут ничего уже не поделаешь. Пойдем к пекарю. Фрау Бутц, конечно, не обрадуется, что вместо одежды и белья ты принесешь в дом свою любимую скрипку…

Глава IV
Первый день в доме пекаря

Прачка взяла ребенка за руку, они покинули разоренную комнату, тихонько прикрыв за собой дверь, и пошли вниз по лестнице. Когда старуха с девочкой проходили по двору, в кирхе зазвонили колокола, потому что было воскресенье и начиналась церковная служба.

Фрау Штайнбах остановилась на мгновение и прислушалась к мелодичному перезвону.

– Слышишь колокола? – спросила она. – Это хорошая примета. Господь благословляет тебя на новую жизнь. Оставайся всегда благочестивой и доброй, и он тебя не оставит.

Они дошли до черного входа в кухню герра Бутца. Фрау Штайнбах собиралась сначала переговорить со служанкой Кристель. Пожилой женщине хотелось, чтобы девочка произвела на суровую хозяйку благоприятное впечатление. Но когда она мельком взглянула на Миньону, то ужаснулась. Куда подевалась коса, над которой она так долго и упорно трудилась? От аккуратной прически не осталось и следа. Ленточка не удержалась на непокорных волосах, и теперь вокруг бледного личика вновь воинственно развевались темные кудри. Все усилия фрау Штайнбах оказались напрасными.

Прачка тихонько постучала, тронула дверь, которая оказалась открытой, и вошла в кухню, подталкивая вперед Миньону.

Кристель сердито орудовала ножом, мелко нарезая телятину для пирога, и делала вид, что не видит вошедших посетителей.

– Доброе утро, Кристель, – приветливо сказала старая прачка. – Я привела девочку.

– Это уж не мое дело, – угрюмо отозвалась служанка и, понизив голос, добавила: – Не надо меня сюда впутывать.

– Господь велел заботиться о сиротах. Вот я и взяла сюда одну из них. Не сердись, Кристель, что я привела ее к вам.

– А с чего бы мне радоваться, если в доме появилось яблоко раздора? Сегодня с утра хозяин уже выдержал первую бурю. Слышала бы ты, что у нас творилось. Хозяйка, видно, не знает, что Господь велел заботиться о сиротах. «Не позволю тащить в наш дом нищий сброд», – это самые мягкие слова, которые она выкрикивала. Мы-то с вами бедные люди, фрау Штайнбах, и знаем, что у некоторых нет ни стыда, ни совести. Каких только проклятий не наслушался бедный хозяин! Он молчит, а она знай бранит его, словно помои льет! Утро выдалось не то чтобы добрым, фрау Штайнбах, скорее наоборот…

Кристель вытерла руки о передник и провела прачку с девочкой во внутренние комнаты. Возле закрытой двери гостиной она остановилась на несколько мгновений, собираясь с духом. Потом постучала и толкнула дверь.

Хозяйка сидела в кресле, отвернувшись лицом к окну. Она даже не оглянулась на стук.

– Мама, нищенку принесло, – сказал Бруно.

В руках он держал Псалтырь33
  Псалтырь – сборник библейских гимнов.


[Закрыть], собираясь в воскресную школу. Он всегда ходил туда неохотно и поэтому старался как можно дальше оттянуть выход из дома.

– Что тебе тут нужно? – спросил он и расслабленной походкой подошел вплотную к Миньоне.

Та со страхом спряталась за старую прачку.

– Тебе здесь не место. Поди прочь отсюда или я тебя вышвырну, – зашипел он с угрозой.

– Молодой человек, – сказала фрау Штайнбах четырнадцатилетнему наглецу, но на самом деле обращаясь к его матери, – вам не следует перечить воле родителей. Ваш отец вчера ясно распорядился по поводу дальнейшей судьбы сиротки и велел привести ее к вам. Кроме того, вы не должны ругаться с Псалтырью в руках!

Теперь фрау Бутц побагровела. До сих пор она невозмутимо сидела в кресле, смотрела за окно и делала вид, что все происходящее в комнате ее не касается. Но это впечатление было обманчивым. Она молчала, пока говорил ее ненаглядный Бруно, ее любимец, каждым словом которого она наслаждалась. Он был вылитой копией матери: те же толстые, плотоядные губы, те же рыжие редкие волосы, те же водянистые, почти бесцветные глаза, в которых ясно отражалась пустая и злобная душонка.

– Вам не следует поучать моего сына, фрау Штайнбах, – строго сказала пекарша и посмотрела на прачку с выражением непобедимого превосходства. – Вы меня понимаете? Мальчик совершенно прав, вы притащили сюда нищенку, нахлебницу, которая нам никто. Отведите ее в приют.

Женщина бросила на девочку взгляд, исполненный неприкрытой ненависти, взгляд, который запечатлелся в памяти ребенка на всю жизнь.

– Уйдем отсюда, – прошептала Миньона и тихонько тронула за руку фрау Штайнбах. – Слышите, что сказала эта злая женщина?

За круглым столом сидели младшие сыновья фрау Бутц. Среднему, Курту, было двенадцать лет, младшему, Августу, – десять. Средний сын некоторое время молча разглядывал девочку, а потом сказал с глупым смешком:

– Я ее знаю, она играет на скрипке.

Курт соскользнул со стула и подошел к Августу, приглашая его посмеяться вместе:

– Девчонка, а играет на скрипке, ну не умора? – он снова захихикал, словно занятие музыкой казалось ему неподобающим.

Но Август не засмеялся. Он задумчиво покусывал нижнюю губу и с тревожным участием смотрел на Миньону.

Фрау Штайнбах за свою непростую жизнь встречала разных людей, хороших и плохих, но ни разу ей не приходилось сталкиваться с таким циничным жестокосердием, какое проявила хозяйка дома. Старая прачка так растерялась от сурового приема, что у нее задрожали руки. Она прижала голову Миньоны к себе, чтобы успокоить малышку, и сказала пекарше:

– Это хорошая девочка, фрау Бутц, она не обременит вас. А что, если бы ваши дети оказались в таком положении?

– Мои дети уж конечно не будут просить милостыню. Слава богу, они дети почтенных родителей.

– Если вы отказываетесь взять ее, что ж, я сама позабочусь о сироте, как смогу. Я стираю на богатых людей и обойду всех своих заказчиков, у каждого попрошу помощи для этой бедняжки. В ближайшее время девочку поместят в приют. А до тех пор я отведу ее к своей дочери. Она замужем за плотником и тоже живет очень трудно, воспитывает четверых детей. Но я знаю, что она без колебаний примет к себе и эту, пятую девочку, если я ее попрошу. Я знаю, что у нее доброе сердце.

– Так за чем же дело стало? – издевательски спросила мать почтенного семейства. – Сразу нужно было вести ее туда. Это было бы куда разумнее, фрау Штайнбах, чем устраивать целое представление у нас в гостиной. Этой девчонке самое место с уличным сбродом, а не с порядочными детьми из хорошей семьи. Сомневаюсь, что ваши богатые заказчики хоть пальцем для нее пошевелят. Ясно, что эту нищенку не возьмут даже в самый захудалый приют, ее место в канаве.

Миньона горько заплакала. Неловкий, неприспособленный к жизни отец бережно ограждал девочку от жестокостей мира. Он был так добр и нежен с ней, что до этого самого дня Миньона никогда не слышала, чтобы люди говорили такие страшные вещи. Многое из слов пекарши девочка даже не поняла, но по интонации и злобному сверлящему взгляду догадалась, о чем та говорит. И это по-настоящему ее испугало.

Глаза малышки заволокла пелена слез, но вдруг она почувствовала чье-то теплое прикосновение. Миньона даже не заметила, когда к ней подошел Август и взял ее за руку.

– Ты, девочка, не плачь, – простодушно сказал он. – Мы не причиним тебе вреда. Мама, – повернулся он к пекарше, – пусть она останется с нами. Пожалуйста.

– Помалкивай, недотепа, – воскликнул Бруно и щелкнул брата по лбу. – Ты вообще знаешь, сколько на нее придется потратить денежек? Мам, мы не обязаны ее содержать, так ведь? Идите отсюда прочь! Прочь, слышите?

Он выкрикнул последние слова и собирался толкнуть девочку к двери, но в этот момент в гостиную шагнул его отец и крепко взял сына за плечо. Герр Бутц уже давно стоял за полуоткрытой дверью и слышал каждое слово жены и сына.

– У тебя нет сердца, – гневно сказал пекарь старшему сыну. – Стыдись! Как можно собираться в воскресную школу и произносить такие злые речи? И почему ты до сих пор болтаешься дома? Разве ты не слышал колоколов?

Мальчишка со страхом дернулся, ожидая пощечины, но герр Бутц всего лишь выставил отпрыска за дверь и без особых церемоний подтолкнул его в спину.

Оказавшись за порогом дома, Бруно злобно прошипел:

– Ну подожди же, нищенка! Ты мне заплатишь за это!

Он угрюмо сжал кулаки и мстительно потряс ими в воздухе.

– А теперь, женушка, – обратился герр Бутц к супруге, вернувшись в гостиную, – пойди и покажи девочке ее комнату. Она остается жить у нас. Это мое последнее слово!

Пекарь твердо выдержал взгляд жены, который едва не проткнул его насквозь, как раскаленный клинок.

– Навсегда? – обрадовался Август.

– Если у нее не найдутся родственники, то навсегда, – в голосе герра Бутца прозвучали железные нотки.

– Что? – закричала фрау Бутц и вскочила с кресла, так что оно со скрежетом проехало по полу. – Ты вчера вечером сказал мне, что она поживет у нас, пока не найдется место в приюте. А теперь вот оно что! Навсегда! И это твое последние слово. Тебе вообще нет дела до моего мнения!

– Я только что был в магистрате. Они хотели бы помочь девочке, но ничего не могут поделать. Ребенка можно направить в приют в двух случаях: в младенческом возрасте или если его родители были уроженцами нашего города. Но музыкант приехал во Франкфурт откуда-то издалека, так что его дочь не имеет права на место в городском учреждении для сирот. Тут ничего нельзя поделать, так что я пообещал взять ребенка к себе в дом.

– Превосходно! А ты спросил у меня, нужна она мне здесь или нет? Конечно, зачем спрашивать жену о таких мелочах, жена – пустое место, так же? Как там говорится в Писании: «Жена да убоится мужа своего»? Ничего, что наши дети из-за этого будут хуже обеспечены, какое это для нас имеет значение? Мы же святые, так же? Думаешь, вырастить девочку тебе ничего не будет стоить? Ну давай посчитаем. Плата за обучение – раз, одежда – два, хлеб каждый день – три. Спустись с небес, ты сажаешь нам на шею непосильную ношу!

Фрау Бутц все сильнее распалялась гневом, а когда поток слов у нее наконец иссяк, она резко отвернулась, подошла к окну и забарабанила пальцами по стеклу.

– Не беспокойся о хлебе, женщина, – невозмутимо сказал ей муж. – Это мое дело. Хлеба у нас в доме вполне достаточно, а об остальном я сам позабочусь.

Он повернулся к фрау Штайнбах и внимательно посмотрел на девочку, которую прачка все еще прижимала к себе. На ресницах ребенка блестели слезы.

– Подойди сюда, дитя, – сказал он.

Миньона отделилась от своей защитницы и робко шагнула вперед.

– Теперь ты останешься жить у нас, – мягко сказал пекарь. – Мальчики, подойдите и познакомьтесь с вашей приемной сестрой. Ее родители умерли, и теперь мы будем о ней заботиться, хотя, конечно, человеку никто не может заменить родного отца и родную мать.

Август радушно сказал Миньоне:

– Садись на стул, вот сюда, рядом со мной. Сможешь сама на него взобраться или тебе помочь?

Он был ненамного выше девочки, но наклонился к ней, словно был выше на целую голову.

– Посмотри, папа, какая она хрупкая и маленькая, – с нежным умилением сказал он отцу.

Пекарь грустно взъерошил светлые вьющиеся волосы сына и кивнул ему с сердечной улыбкой. Он ничего не ответил, только перевел взгляд на жену, зная, что она не одобряет поведения Августа. По ее мнению, младший сын был «мягкотелым и слабохарактерным».

Пекарша тем временем вернулась в кресло, порылась в корзине для рукоделия и сделала вид, что поглощена вязанием. В ее руках быстро замелькали спицы, но молчание этой недоброй женщины было весьма красноречивым.

Когда герр Бутц, качая головой, вышел из гостиной и вернулся в лавку, она процедила сквозь зубы старой прачке, все еще стоявшей в дверях:

– Это ваших рук дело, фрау Штайнбах. Спасибо, что посадили мне на шею нахлебницу!

Прачка все не уходила. Она бессознательно перебирала руками подол передника и раздумывала, правильно ли делает, оставляя Миньону в таком негостеприимном доме. Может быть, лучше забрать девочку с собой, чем доверить ее безжалостным рукам? Но выбора у бедной женщины не было.

А как бы вы поступили на ее месте?

Пожилая женщина ободряюще кивнула малышке, мысленно пожелала ей вырасти как можно быстрее и вышла из дома пекаря. На душе у нее скребли кошки.

Приходилось ли вам когда-нибудь заниматься ловлей птиц? Представьте себе, что вы поймали в лесу маленькую пичужку, посадили ее в клетку, принесли к себе домой и устроили на подоконнике. Представили? Посмотрите, как она беспокойно бьется в клетке, как испуганно трепещет, как бросается на прутья, мечтая вернуться на свободу. Ее маленькое сердце стучит от ужаса, когда новообретенный хозяин берет ее в ладони. Она смотрит на него обреченно, не зная, чего ей ожидать.

Такой пичужкой в клетке была Миньона. В мгновение ока ее судьба переменилась. Окончилась счастливая, пусть и бедная, но свободная жизнь рядом с любимым отцом, и началась неизвестность среди чужих людей, которых она не знала, не любила и боялась.

Она тихонько села на стул, не выпуская из рук скрипку, встревоженная и, как всегда, бледная. Август, улыбаясь, протянул ей яблоко, розовое, как его щеки.

– Вот, возьми! – тихонько сказал он. – Ну бери же, не бойся.

Но Миньона даже не пошевелилась в ответ и яблоко не взяла. Она сосредоточенно ждала, не послышатся ли за дверью шаги фрау Штайнбах. С замиранием сердца она надеялась, что старая прачка вернется и заберет ее с собой. Прошло несколько минут, Миньона поняла, что ее действительно оставили в этом доме. И беззвучно заплакала. Крупные слезы катились по щекам, хрупкое тело сотрясалось от безмолвных рыданий.

– Я не останусь здесь, – прошептала она Августу.

– Не надо, не плачь, – он пытался успокоить девочку. – Никуда тебе не нужно идти, ты останешься у нас навсегда. Ну хватит, не плачь, утешься. Лучше давай поиграем. Хочешь, я покажу, какую мне купили книгу? Очень красивую, с картинками!