Текст книги "День Дьявола"

– Как я могу не беспокоиться? – возразила Лорел. – Я не могу допустить, чтобы ты осталась голодной.

– Но я не голодная, – сказала Кэт. – Я ела в поезде.

– Оставь ее в покое, – вмешался Билл. – Она сама знает, чего хочет. Правда, милая?

Он улыбнулся и налил ей бокал ежевичного вина, причем заметно больше, чем всем остальным.

– Ой, нет, мне не надо, – сказала Кэт, и я почувствовал, что она уже собирается объявить новость.

Но Билл только подмигнул и продолжал разливать вино, а Лорел заговорила на другую тему.

– Что думаешь делать с лесом, Том? – обратилась она к Отцу. – Придется ведь спилить немало деревьев?

– Давайте не будем об этом сегодня, – сказала Анжела. – Мы же вроде по поводу Старика собрались.

– Я просто спросила, – отозвалась Лорел. – Мы не можем оставить все как есть.

– Ничего не делаем, пока не услышим Винни Штурзакера, – заявил Билл.

– У меня есть дела поважнее, чем гоняться за деревенской мелкотой, – сказал Отец. – К тому же я не могу обвинять кого-то, если у меня нет доказательств.

– Правильно, – согласилась Анжела. – Ты не можешь знать, Винни это сделал или нет, Билл.

– Бетти клянется, что видела, как он вчера направлялся в Салломский лес, – сказала Лорел.

– Бетти вечно что-нибудь видит, – заметила Анжела.

– Послушайте, всем известно, что дети Штурзаке-ров не знают, что хорошо, а что плохо, – заявил Билл. – Их этому никогда не учили.

– Джеки делает, что может, – возразила Лорел.

– Джеки? – переспросил Билл. – Да эта баба такая же безмозглая, как и ее треклятый муженек!

– Ладно тебе, ей очень нелегко приходится, – сказал Лорел.

– Это школа во всем виновата, – высказалась Лиз. – Винни никогда ничего не бывало. Вспомните, как они старались свалить вину на Грейс, когда он почти сломал ей руку, черт бы его побрал.

Грейс вскинула глаза. Она явно не хотела, чтобы ей напоминали об этой истории.

– Когда это было? – спросила Кэт, трогая Грейс за руку. – Что случилось?

– Да ничего особенного, – сказала Анжела.

– Мам, она целую неделю с трудом могла шевелить рукой, – возразила Лиз.

– Оба были хороши тогда, и она, и Винни, – сказала Анжела, бросая взгляд на Грейс, прежде чем та могла что-то возразить.

– Так эти в школе и заявили, – отрезала Лиз.

– Они делают все, что в их силах, я абсолютно уверена в этом, – сказала Лорел, поворачиваясь ко мне. – Учителя в наше время не могут наказывать детей так, как раньше, правда, Джон?

– Ты видела школу, где он работает? – возразила Лиз. – Ему не приходится их наказывать.

– И у нас есть свои негодяи, – сказал я. – Можешь мне поверить.

– Хотел бы я отдать Винни Штурзакерана выучку мистеру Роузу, – сказал Билл, отрезая первый кусок гусиной грудки. – Помните его?

– Из чего была сделана его трость? – спросил Отец.

– Не из бамбука, это я могу тебе точно сказать, – отозвалась Анжела, показывая Грейс шрам на ладони.

– То, что я скажу, возможно, прозвучит жестоко, – добавила Лорел, снимая крышку с картошки, – но я считаю, что детям бывает иногда полезно чего-то бояться.

Они говорили, а Кэт переводила взгляд с одного на другого, собираясь возразить. Она часто говорила, что и в детском саду есть свои проблемы и что они вовсе не всегда там распевают песенки и рисуют радугу на небе. По ее глубокому убеждению, дети невинны и только, как попугаи, повторяют недостатки своих родителей. Никто не рождается на свет злым и порочным.

Что сказать? Она не знает, что делал со мной Ленни Штурзакер.

Нет, некоторые дети – как свиньи: способны унюхать слабости других, как трюфели в дубовой роще.

&

Мои слабости он унюхал, должно быть, еще в самом раннем возрасте, потому что я не помню времени, когда бы Ленни не преследовал меня на переменах или после школы. Соперничество между деревенскими детьми и нами, фермерскими из Эндландс, конечно, существовало с давних пор, еще в пору детства Старика и даже раньше, но Ленни ведь никогда не задирал Джеффа или Лиз. В основном потому, что Джефф своими дурачествами добился неприкосновенности, а Лиз была девчонка, и даже если бы она набрасывалась на него с кулаками, он не смог бы ударить ее в ответ.

Я же, со своей стороны, был легкой добычей. Слюнтяй. Пидор. Жопошник. Когда после занятий наступало время игр, он перегораживал мне дорогу рукой, прижимал к стене и, вздернув подбородок, начинал:

– Ну как, Пансикок?[10]10
  Ленни издевается над фамилией Джона – Пентекост. Пансикок (Pansycock) – что-то вроде Член пидора. Здесь и далее Ленни обыгрывает на эту тему фамилию главного героя. – Примеч. пер..


[Закрыть] Спорим, ты сейчас у меня заплачешь?

Иногда он пробовал – в ход пускалось колено или костяшки пальцев. А иногда подбегала Лиз и отталкивала его, но что же получалось?

– Эй, Пантикост-неженка, тебя девчонка защищает?

Иногда являлся его братец Сэм и звал Ленни поиграть с Майком Муркрофтом и Джейсоном Ирби. Им было непонятно, чем я так его притягивал, когда для подобных забав у них всегда был под рукой Дейви Вигтон, готовый, казалось, немедленно зарыдать, стоило им только посмотреть в его сторону. Тогда как я-то вел себя по-другому.

Может быть, именно поэтому Ленни не оставлял меня в покое. А возможно, я был ему нужен, чтобы самоутвердиться перед Сэмом, который называл его Барабан, Пузырь, а еще полным именем Леонард. Сэм вытаскивал полы рубашки у Ленни из штанов, чтобы все могли увидеть складки жира у него на животе. Иногда Сэм выскакивал из-за мусорных ящиков, и все вокруг покатывались со смеху, когда он принимался искать у Ленни в голове, подстриженной чуть ли не наголо, поскольку у того часто заводились вши. Бывало, они усаживались побороться на руках на глазах у девочек, а иногда затевали драку на школьном дворе, и Сэм всегда побеждал, а Ленни, перегнувшись пополам и задыхаясь, хватал воздух открытым ртом. Это были счастливые дни, когда Сэм выставлял униженного братца на всеобщее обозрение. Но не всегда это шло мне на пользу.

Как-то раз, за неделю до начала летних каникул, в обеденное время я оказался в ситуации, когда Сэм вытолкнул меня и Ленни на спортивную площадку, а сзади вся школа орала:

– Давай наперегонки! До церкви и обратно.

Я взял темп с расчетом произвести впечатление, будто я изо всех сил стараюсь бежать быстро, но при этом дать Ленни возможность прийти первым. Но даже так он не смог обогнать меня, и когда я коснулся стены церкви и повернул обратно, он едва одолел половину пути. Добежав до конца, он свалился прямо в подстриженную траву. Все вокруг веселились.

Как тут мне было не насладиться триумфом, слыша одобрительные возгласы, ощущая, как ерошат волосы дружеские руки. Как не почувствовать удовлетворения, увидев сидящего к нам спиной Ленни. Поджав ноги, он обрывал головки у ромашек.

После школы он подстерег меня, спрятавшись в глубине прохода на кладбище, накинулся на меня сзади, обхватив за шею толстой белой ручищей, и, как я ни царапался, мне не удалось остановить его кулак. Ленни был толстый, и в этом заключалась его сила. В голове у меня зазвенело от удара по черепу. Он дернул меня за бровь, и кожа над глазом мгновенно треснула. Не ожидая, что будет столько крови, он немного ослабил хватку, и я вывернулся из его рук и бросился бегом между могилами. У стены я перемахнул через решетку, едва не проткнув себе яйца чугунными зубцами, и прыжком одолел последние несколько футов бетона у Задка Архангела. Ленни появился сзади, высматривая меня. Тогда я перелез через забор и бросился в Салломский лес, а он, сопя и кашляя, остался на церковном дворе.

Жить ему тогда оставалось всего несколько недель. Эта странная мысль не раз возникала у меня в голове, и я задавался вопросом, что бы он сделал, если бы знал об этом.

&

Кухонное окно запотело от дымящейся на столе пищи и жарких споров. Толковали о лесе и деревенских. А еще о ценах на еду – баранину, свинину, на все вообще. Такого рода разговоры редко можно услышать за пределами Долины, а сами его участники почти никогда не выезжают в другие места, и Кэт с трудом следила за темой разговора, перелетавшего от одного конца стола к другому.

Грейс тоже в основном молчала, открыв рот только пару раз, чтобы сказать «спасибо» по требованию Лиз, высказанному таким тоном, что Кэт почувствовала жалость к девочке.

– Ну-ка, посмотри, – сказала она Грейс, погладив ее по руке. – У меня есть кое-что для тебя.

Она сунула руку в карман кардигана и вытащила медальон. И, подняв его на цепочке, показала его Грейс.

Дискуссия о ценах на дизельное топливо стихла. Лорел надела очки и сказала:

– Какой красивый!

Она немного подержала его в руке, разглядывая украшение.

– Повезло тебе, Грейс, а?

– Помнишь, на свадьбе ты сказала, что он тебе очень нравится, – сказала Кэт, поднимаясь, чтобы застегнуть застежку сзади на шее девочки. – Я хочу, чтобы он был у тебя.

– Не нужно ничего ей дарить, – высказалась Лиз.

– О, это пустяки, – отозвалась Кэт. – Я не собиралась больше его носить. Пусть кому-то будет приятно.

– Что нужно сказать? – скомандовала Лиз.

– Спасибо, – сказала Грейс.

– Не слишком-то ты заслуживаешь этого, – не унималась Лиз, но Анжела одернула ее.

– Он пустой, – сказала Кэт, когда Грейс раскрыла медальон. – Так что ты можешь положить внутрь что-нибудь особенное.

– Тетя Кэтрин просто прелесть, а? – сказала Лорел.

Не отрывая глаз от подарка, Грейс, кивнула.

– Ты могла бы получше выразить свою благодарность, – продолжала цепляться к дочери Лиз.

– Она же сказала «спасибо», правильно? – сказала Анжела.

– Ты посмотри на ее физиономию, – огрызнулась Лиз. – Самая настоящая мегера.

– У меня и для вас есть кое-что, Том, – торопливо продолжала Кэт, пока спор не перешел в горячую фазу. – От мамы и папы.

Отец положил самокрутку в пепельницу и взял у нее открытку.

– Боюсь, там либо голуби, либо закат, либо – в данном случае – и то и другое, – сказала Кэт.

– О, с их стороны очень любезно прислать открытку, милая, – сказал Отец.

– Дай посмотреть, – попросила Лорел.

Отец передал открытку, и она прочитала текст, написанный преподобным отцом.

– Там очень красивые строчки, – сказала Лорел, передавая открытку Лиз. – «Возведу я очи горе». Именно так, как подобает случаю!

– Тут говорится, что они рады будут принять те-бяв любое время у себя дома, Том, – сказал Лиз. – Побрившись, ты заслужишь обед. У вас это ведь принято обедать днем, правда, миссис Пентекост, пока все мы вкалываем?

– Брось, – вмешался Билл. – Она не задирает нос, ведь так, милая? Джон не женился бы на ней, если бы было по-другому.

– Я точно помню, что ты изучал латынь в школе, – съехидничала Лиз.

– Он изучал латынь потому, что у него есть мозги, – возразила Анжела, – а не потому, что он выпендривался.

– Ага, а ты видела, где он работает? – продолжала гнуть свою линию Лиз. – Мистер Пентекост теперь вращается в высоких кругах.

– У твоего отца большой дом? – задала вопрос Анжела.

– Нет, не очень, – ответила Кэт, хотя на самом деле дом был большой. Массивное строение в викторианском стиле, отделенное от церкви длинной стриженой полосой газона, где летними вечерами в ивах истошно орали дрозды.

– У вас с ним все нормально? – поинтересовалась Лорел. – Вы же не венчались в церкви.

– Да, что ваш папа говорит на этот счет? – присоединилась Лиз.

О, папа Кэт был современный человек. Это святая Барбара-страдалица считала, что христианский мир рухнет, оттого что Кэт произнесла свои обеты перед государственным служащим. А преподобный отец знал, что в этом мире для молодежи уготовано множество приманок. Знал, что ходить в церковь теперь совсем не модно, что каждое новое поколение со все большей вероятностью приходит к Иисусу, плутая по лабиринту проблем, а не поднимаясь по лестнице жизни наверх. Не стоило волноваться о том, что думала Барбара. Она не может понять всей сложности духовного пути так глубоко, как он. Опыт пяти лет работы с подростками вечерами по пятницам кое-чего стоит, сами понимаете.

Все это он поведал мне однажды в летнем домике, сразу после того, как мы с Кэт поженились. Он слегка коснулся моей руки, когда Барбара направилась к нам через газон с подносом, на котором стояли напитки. За ней, копируя ее осторожные шаги, шли Кэт и ее младший брат Рик.

Оказавшись дома, Кэт снова превращалась в маленькую девочку. Она не возражала, когда мать выговаривала ей и критиковала ее поведение, и с удовольствием играла в криптокроссворды с Риком. Братец называл ее Кит-Кэт и походил скорее на мужчину средних лет в миниатюре, хотя еще учился в школе. Ему предстояло в группе таких же, как он, старшеклассников получить аттестат о полном среднем образовании, после чего для продолжения учебы он должен был выбрать один из старейших университетов Соединенного Королевства. Рик принадлежал к числу тех ребят, которые поглощают информацию так же легко, как дышат. Всякий раз, когда преподобный отец за обедом переводил разговор с домашних драм увеличившейся семьи к литературе – ради меня, – Рик, как выяснялось, уже читал то, что мы обсуждали. Джойс его не цеплял. Чехова он знал. Донн[11]11
  Джон Донн (1572–1631) – английский поэт и проповедник, настоятель лондонского собора Святого Павла, крупнейший представитель литературы английского барокко («метафизическая школа»). Автор любовных стихов, элегий, сонетов, эпиграмм, а также религиозных проповедей. – Примеч. пер.


[Закрыть] был придурок.

– Я раньше верил в Бога, – однажды сказал он мне, срисовывая портрет Короля Джона в Раннимеде[12]12
  Король Джон – Иоанн Безземельный, король Англии с 1199 года из династии Плантагенетов. Его правление считается одним из самых катастрофических за всю историю Англии. В 1215 году восставшие бароны заставили его подписать Великую хартию вольностей в долине Раннимед. – Примеч. пер.


[Закрыть]. – Но потом я прочитал «Бесплодную землю» и увидел, как он умер[13]13
  «Бесплодная земля» (англ. The Waste Land) – поэма Элиота, которая считается одной из самых важных поэм XX века и основным произведением в модернистской поэзии. В поэме предлагается философское размышление относительно смерти. – Примеч. пер.


[Закрыть].

– Умер? – сказала Кэт. – Мне три очка.

– Вовсе нет, – заметил Рик, не поднимая глаз. – Если бы я взял слово «распался», тогда может быть.

– Жульничаешь.

– Жульничаю? Вот теперь три очка.

– Не может такого быть.

– Боюсь, может, Кит-Кэт.

И вот так они и продолжали играть, как дети.

Каждый раз, когда мы приходили к ним в гости, сразу становилось ясно, что Кэт никогда не захочет отдалиться от них, пусть ее мать и делает ей замечания на каждом шагу. Но, так часто ощущая на своем плече руку преподобного, ту самую руку, которой он предал земле отца маленькой Эммы Картер, я понимал, что меня удостоили чести. Чести выполнить долг и отнять Кэт у тихих, обитых полосатой тканью комнат, и у Барбары тоже. Дьяконица, как он называл свою жену, желала дочери только добра, но с ней вовсе незачем было советоваться (даже мысленно) по поводу какого бы то ни было решения, принимаемого Кэтрин. Побыть друг от друга на расстоянии пойдет обеим на пользу.

А потом выяснилось, что Кэт беременна. Вот так. И ее мать немедленно начала строить планы, что да как будет, когда мы приедем к ним вместе с бэби, и уже выбрала для будущего ребенка несколько имен.

&

Почти сразу после еды же из ящика, стоявшего под комодом, достали фотоальбомы. Анжела смеялась, разглядывая старые фотографии Лиз, а Лиз смеялась над моими старыми фотографиями: зубы, уши и растрепанные волосы, а больше ничего. Хотя в то время я еще учился в старших классах школы, темно-каштановых кудрей, к сожалению, у меня уже не было. В подростковом возрасте гены Джо Пенте-коста стали проявляться у меня ярче, и в результате я обзавелся выраженным адамовым яблоком, двойной макушкой и шевелюрой мышастой масти, а также парой жилистых ног.

Перед тем как перевернуть страницу, Лорел поцеловала кончики пальцев и коснулась фото Джеффа, приклеенной рядом с моей, того Джеффа, который для нее оставался невинным розовощеким существом пяти лет от роду.

– Такой был красавчик, – сказала она.

– Ага, а посмотри, во что он превратился, – отозвалась Лиз.

– Он и остался хорош собой, – возразила Лорел. – Мы все замужем за красавцами, правда, Анжела? Твой Джим был красивый парень. Ты знаешь, Грейс, что у тебя его глаза?

Лорел перевернула страницу, чтобы Грейс посмотрела на своего деда по материнской линии. На фото он выглядел напуганным яркой вспышкой камеры, когда его снимали на следующий день после Рождества. Нос у него был красный от выпитого бренди. Коренастый мужчина с густыми, песочного цвета волосами, высокими скулами – предметом зависти всех актеров – и кроткими серыми глазами, которые, как сказала Лорел, и унаследовала Грейс.

– Бедняга, – сказала Лорел, сжимая руку Анжеле. – Здесь он выглядит таким счастливым, правда?

Задумал ли он уже тогда совершить то, что совершил, задавался я вопросом. Когда он сидел там и молча ел свинину, приготовленную из мяса тех самых свиней, что они с Анжелой выкармливали все лето, знал он уже, что собирается сделать?

– Посмотри-ка, Кэтрин, ты, наверно, не видела этих фото мамы Джона, так ведь? – сказала Лорел, открывая другой альбом.

Маму сняли за работой, когда она стояла во дворе, окруженная овцами со всех сторон – дело было в период загона. Руками она крепко схватила за рога четырехлетку, предназначенного для продажи на рынке. Они тогда были женаты полгода, мама и отец, так же, как мы. И мама была беременна, как Кэт сейчас.

Она была не столько красивой, сколько, как тогда говорили люди, статной: оживленное лицо квадратной формы, упругая копна волос, на голове панама, которую она, кажется, носила постоянно. У нее были гибкие сильные руки, и под свитером грубой вязки и рабочими брюками угадывалось крепкое тело. На всех фотографиях она улыбалась, и особенно широко на той, где она держит на руках меня, завернутого в пленки.

Кэт наклонилась поближе, представляя себя на фотографиях, которые скоро появятся, и ту радость, которую она будет чувствовать. Завершенность…

Мне приходилось напоминать себе, что мама была очень молодой, когда родила меня. Ей исполнилось всего девятнадцать. Кэт всегда поражалась этому.

И что, это было запланировано? – не единожды спрашивала она меня.

Да, конечно.

Эндландс только так и могли выжить – благодаря планированию всего и вся. Жизнь на ферме и так полна сюрпризов, чтобы устраивать их себе собственными руками.

Мама, должно быть, только-только закончила школу, но на фотографиях она вовсе не выглядела незрелой. На тех, где она была со мной, в выражении счастья на ее лице была некая определенность. У нее была собственная жизнь, она хотела жить только здесь и делать только то, что она делала, хотя фермерская кровь не текла в ее жилах. Когда Отец познако-милея с ней, она стояла за стойкой в баре рядом с рынком, где торговали скотом в Гарстенге. Если она смогла прижиться здесь, почему Кэт не сможет? Какая между ними разница? Про бабушку Элис тоже едва ли можно было сказать, что она выросла на ферме. Она жила в деревне и немало лет проработала на ткацкой фабрике, прежде чем вышла замуж за Старика. И, тем не менее, она привыкла к жизни в Эндландс, как и все остальные, а может быть, даже больше.

Первое время Кэт будет, конечно, трудно, тут не приходится сомневаться, но в конце концов ферма станет ей домом. А когда родится ребенок, она поймет, как это важно, когда помощь рядом.

Лорел разделила две последние страницы, склеившийся целлофан треснул, и мы увидели фото: я с мамой, мне тут года три. В шерстяном пальтишке, ощетинившемся клыками-застежками, и резиновых сапожках, я сидел у нее на коленях, помогая кормить из соски новорожденного ягненка, а она широко улыбалась в камеру. Большие глаза, гладкая кожа, ровные белые зубы… Она осталась молодой, когда Отец и все остальные состарились.

Я почувствовал, что Кэт под столом взяла меня за руку. Она была так близка с матерью, что почувствовала печаль, оттого что я не знал своей. Она не понимала, почему для меня так мало значит ее отсутствие. Но как можно тосковать по чему-то, чего не помнишь?

– А, ну вот и он, – сказала Анжела, поддерживая открытый альбом так, чтобы всем была видна фотография Старика.

Он был снят пару лет назад в разгар ягнения. На фото он внимательно изучал новорожденных ягнят. На нем был пиджак, который он всегда носил на ферме. В нем он когда-то женился. Ткань на локтях протерлась до дыр, а спина и плечи залоснились так, что переливались всеми цветами радуги, как перья у скворца.

Худощавый, небольшого роста, с костлявым лицом, подбородок из-за седой щетины кажется обсыпанным железными опилками. Сквозь мочку правого уха было продето тонкое кольцо, почти заросшее кожей. Самое подходящее, что удалось найти, чтобы было похоже на нимб, говорил он мне. Но все отступало на задний план по сравнению с глазами. Сколько бы он ни старел, глаза оставались такими же голубыми, цвета лазури почти неестественной яркости.

– Хорош гусь, а? – сказала Анжела.

– Ага, думаешь, он этого не знал? – высказался Билл.

– Что ты хочешь этим сказать? – встрепенулась Лорел.

Она напустила на себя невинный вид из-за Кэт – ей не хотелось, чтобы та плохо подумала о человеке, которого больше нет, – но, как и все мы, как все в Долине, она прекрасно знала, что немало женщин сохли по этим глазам во времена молодости Старика.

И они по-прежнему любили его, этого грубоватого старого пьяницу. По субботам в «Пастушьем посохе» он сначала играл в карты, а потом женщины со скотобойни просили его исполнить песни Эндландс и бросали монетки в музыкальный ящик и танцевали с ним. Старик был их менестрелем, их комедиантом.

– Он был предан Алисе, – заявила Лорел. – Они были женаты тридцать лет.

– Он ее боялся, – поправил ее Билл. – Это вовсе не одно и то же.

– Они через многое прошли вместе, – сказала Лорел. – Ты знаешь, Кэтрин, что они оба потеряли свои семьи во время Бури?

– Да, Джон рассказывал мне, – ответила Кэт, незаметно стрельнув глазами в мою сторону. Я говорил ей, что у людей здесь долгая память, и то, что произошло вчера всегда связано с тем, что происходит сегодня. Сколько бы десятилетий ни прошло, призрак Бури по-прежнему бродит по Долине, особенно по Эндландс, особенно по ферме Пентекостов.

Дело в том, рассказывал мне Старик, что, поскольку Дьявол прятался среди овец, мы первые заметили неладное. Ягнята хорошо подросли за лето, набрали вес на болотных травах, а потом вдруг стали умирать без всякой причины. Собаки слепли, в глазах у них кишели белые черви. Или, например, грибы, которые фермерские семьи всегда собирали в лесу, той осенью вызвали судороги у тех, кто их ел, а сестра Старика, Эмили, новобрачная, громче всех смеявшаяся, когда ее отец пролил портвейн, упала в припадке на пол и проглотила собственный язык.

Ее труп первым показали молодому священнику, когда он явился в Эндландс на дребезжащем велосипеде со всем необходимым снаряжением, сложенным в корзинку под рулем.

Священник надел епитрахиль и провел соборование. Он присоединился к общему мнению насчет Дьявола, хотя ему было совершенно ясно, что в таком месте, как Эндландс, объяснение подобных происшествий основано на суеверии, а не на здравом смысле. Ягнята попросту подцепили какую-то болезнь в пустошах, а от них заразились собаки. Что касается грибов, то люди, без сомнения, перепутали один вид с другим – такое часто происходит, это известно – и по ошибке поджарили на сковороде ядовитые шляпки и ножки.

А потом загорелся семейный амбар с сеном и сгорел дотла, хотя шел дождь. И еще он увидел, как за одну ночь опустели бутылки с ежевичным вином. Он увидел, как мясо в кладовой исчезло прямо у него на глазах, а кости оказались испещрены отметинами, будто от собачьих зубов. Все эти дни священник на шаг отставал от Дьявола, когда тот перескакивал с одного на другое. Пока у Дайеров он окроплял святой водой исходившего слюной бычка, Окаянный уже усеял наростами барана Пентекостов; а когда святой отец приложил распятие к бараньему лбу, Дьявол переместился к Кервенам и устроил так, что их новорожденный сынок вместо молока сосал кровь.

Младенец умер, и мужество оставило священника. Он сел на свой разболтанный «Триумф»[14]14
  Старейший производитель велосипедов и мотобренд Великобритании. – Примеч. пер.


[Закрыть] при приближении Бури и уехал. Станки в ткацких цехах замолчали, закрылись двери фабрики, и рабочих отправили по домам. Но верхние этажи в них скоро настолько промерзли, что семьи вынуждены были ютиться все вместе в гостиных. Огонь в очагах мгновенно пожирал дрова, и тепло уходило так быстро, как будто кто-то на крыше высасывал его через трубу, и вскоре в домах стали сжигать все, что попадалось под руку. Бабушка Алиса, рассказывал мне Старик, видела, как ее отец и братья разбивают всю подряд мебель, даже кровать, на которой умерла ее мать, заходясь в кашле. Вся ее подушка была запятнана тогда сгустками крови.

Когда с фотографиями было покончено и альбомы убрали, Кэт уже совсем было собралась объявить о грядущем появлении на свет младенца Пентекостов, но возможность была упущена, когда Лорел, поставив на стол сумку, которую она принесла с собой, зашуршала бумагой.

– Ты первый, Том, – произнесла она. – По-моему, это правильно. Давно мы не ели кулич[15]15
  Традиция, возникшая в Средневековой Англии. Обычно кулич едят в День поминовения 2 ноября, но также и в день похорон близкого. – Примеч. пер.


[Закрыть], с тех самых пор, как ушел бедняга Джим.

Она сочувственно улыбнулась Анжеле. Отец положил кубик сдобы на тарелку. Кулич был совсем простой, чуть подгоревший. От него сильно пахло яйцами. Отец отщипнул кусочек и передал тарелку Анжеле, которая сделала то же самое и повернулась к Грейс. Девочка положила медальон и отломила уголок, подставив снизу ладонь, чтобы поймать крошки. Хватило всем, включая Кэт, последовавшую примеру остальных. Она взяла себе кусочек и растерянно посмотрела по сторонам.

– Не хочешь что-нибудь сказать, Том? – обратился к нему Билл, забрав с тарелки последний кусок кулича. Крошки он тщательно собрал в ладони.

– Да что тут особенно говорить? – сказал Отец.

Лорел дотронулась до его руки, и все в полном молчании принялись за кулич.

Я кивнул Кэт, и она положила в рот свой кусок. Я заметил, как щурились у нее глаза – она старалась прожевать его максимально вежливо. Я уже предупредил ее, что он будет сухой. По-другому никогда не бывало. Смысл был не в том, чтобы получить удовольствие от кекса как такового. Это была ритуальная сладость.

Старик однажды рассказывал о своем детском воспоминании, когда в Эндландс кто-то умер и близкие покойного покрыли мула от кончика хвоста до губ влажным торфом и пустили его бродить по Долине, чтобы все люди узнали о том, что кого-то посетила смерть. Когда мула увидели, его вымыли в реке и отправили тем, кому он принадлежал. А вместе с ним послали хлеб, мясо и кулич. В те дни, говорил Старик, труп не считался чем-то нечистым или страшным, и прежде чем отправить усопших близких к гробовщику, их оставляли в гостиной, чтобы все могли дотронуться до них и поцеловать.

Фу, высказывается Адам. Но посмотри на это по-другому, говорю я ему. Смерть теперь полностью завладеет временем умершего, и самое меньшее, что мы можем для него сделать, – это дать ему побыть с семьей немного дольше.

У изголовья и в ногах ставили траурные свечи, толстые, как порей, пол посыпали солью и розмарином. А на сердце клали кулич, и живые должны были каждый съесть часть. Ни единой крошки не должно быть оставлено – ни под пуговицами рубашки, ни между пальцами сложенных рук. Такова привилегия усопшего – уйти налегке, когда все его грехи съедены. И их бремя теперь возложено на живых.

Все потянулись через стол к Отцу, а он улыбался и благодарил их. Разговор возобновился.

– А что ж, это хорошо, что завтра у нас будет еще один голос, – обратилась Лорел к Кэт. – Ты ведь дочурка священника, знаешь псалмы, правда?

Кэт хотела ответить ей, но, глотая сухую сдобу, подавилась.

Лорел потерла ей спину, потом постучала посильнее, и Кэт, отодвинув стул назад, выкашляла мучную кашицу себе в ладонь.

– Извините, – сказала она, – извините ради бога.

– Возьми. – Анжела протянула ей салфетку.

Лиз налила из кувшина стакан воды и протянула его Кэт.

– Спасибо, – поблагодарила Кэт. – Не понимаю, как это случилось.

Лорел улыбнулась и снова потерла ей спину.

– Ничего страшного, милая, – успокоила она Кэт. – Не волнуйся. Тебя тошнит?

– Кажется, – сказала Кэт.

– Съела что-нибудь не то в поезде? – предположил Билл.

– Наверно, тебе надо просто поболыпеесть, – сказала Анжела.

– Да не в этом дело, – раздался голосок Грейс.

Все разом повернулись к ней. Она щелкала медальоном, то открывая, то закрывая его, и за целый час впервые открыла рот.

– А в чем же? – задала вопрос Лиз.

– Она ждет ребенка, – объявила Грейс.

&

– Как она узнала? – сказала Кэт, когда все ушли и Отец снова отправился проведать барана. – Помнится, ты говорил, что никому ничего не рассказывал.

– Я и не рассказывал, – ответил я.

– Ну, наверно, все-таки кому-то сказал, – возразила Кэт.

– Возможно, Грейс просто догадалась, – сказал я, – потому что тебя тошнило.

– Меня не тошнило, – сказала Кэт. – Я просто не хотела показаться невежливой. Он был такой сухой, этот кулич, что я не в состоянии была проглотить его. И, по-моему, не очень-то похоже, что она может о чем-то таком догадаться.

– Я ничего ей не говорил, – повторил я в ответ на пристальный взгляд Кэт. – Да и вообще, какая разница? Они все радовались за нас.

– Было бы, тем не менее, приятно, если бы мы сами сказали им об этом, – ответила Кэт.

– Уверен, Грейс не хотела расстраивать тебя.

– Это понятно, – сказала Кэт. – Я просто не могу объяснить себе, как она узнала.

– Ты же говорила, что хочешь иметь ребенка, – предположил я. – Она озвучила твою мечту и попала в точку.

– Нет, она знала, – настаивала Кэт.

– Вроде бы вы, женщины, все обладаете интуицией, – сказал я.

Кэт одарила меня саркастическим взглядом и допила чай.

– Не сказать, чтобы она была так уж взволнована, – сказала Кэт. – Просто невероятно, как она изменилась со времени нашей свадьбы.

– Думаю, тебе в тот раз просто повезло.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что она может быть вполне себе вредной.

– Вряд ли она всегда ходит с молотком и колотит все подряд, Джон.

– Нет, конечно, – сказал я, – просто Лиз здорово мучается с ней.

– Не удивляюсь, – ответила Кэт.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, посмотри, как она живет, – сказала Кэт. – Ведь ее жизнь не назовешь безмятежной, правда?

И она наверняка чувствует себя одинокой. Лиз и Джефф никогда не хотели еще детей?

Намерение обзавестись кучей детей, чтобы у Грейс были на ферме братья и сестры, имелось. Но после рождения Грейс Лиз уже не могла вынашивать ребенка дольше чем три месяца, за исключением одного раза, когда у нее родился мальчик с половиной сердца. Он прожил ровно столько же, сколько живет муха-однодневка.

Грейс тогда было всего восемнадцать месяцев, так что они, конечно, ничего ей не сказали. Не нужно было ей об этом знать. В результате она росла с убеждением, что ее родители намеренно оставили ее одну, без товарищей, чтобы она не могла сговориться с братьями или сестрами, пусть даже в шутку.

– Думаю, они пытались, – сказал я, и Кэт кивнула, опустив глаза на живот.

– Не хочу, чтобы он был единственным ребенком, – заявила она, поглаживая платье рукой.

– Кэт, – сказал я, – я думал, мы с тобой договорились об этом.

– О чем?

– О том, чтобы не говорить «он». Мы пока не знаем этого.

– Он уже есть, Джон, – возразила она. – Я не думала, что ты такой суеверный.

– Я просто не хочу, чтобы ты расстраивалась, если будет не так, как тебе хотелось бы, – ответил я.

– Ты хочешь сказать, если будет девочка? – уточнила она.

– Ты знаешь, что я имею в виду, Кэт.

– Не надо говорить такие вещи, – сказала она.

– Ну, и кто у нас суеверный?

– Ему предназначено родиться, – сказала Кэт, взяв меня за руку и прижимая ее к животу. – Мы заслуживаем его, Джон.