Текст книги "Храм Фортуны"

Глава XII
Разговор

Да, Сабин сразу узнал его. Он видел Августа несколько раз в Риме, еще до того, как записался в армию. Такого человека трудно забыть. Хотя теперь, конечно, цезарь выглядел уставшим и постаревшим. Однако характерный блеск глаз и величавая осанка сохранились.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом человек, который допрашивал Сабина, наклонился к уху Августа и что-то зашептал. Тот периодически кивал, хмуря брови и постукивая пальцами по грязному столу.

– Ну, – сказал наконец Август, – насколько я понял, ты отказался отвечать на вопросы моего друга и доверенного лица, сенатора Фабия Максима, и заявил, что хочешь иметь дело только с цезарем. Что ж, такая возможность у тебя появилась. Ты будешь говорить?

– Да, принцепс, – глухо ответил Сабин, удивляясь изобретательности богов, которые подстроили ему такую ловушку.

Цезарь строго запретил величать себя господином; в беседе с ним следовало использовать слово принцепс – первый сенатор. Первый среди равных. Отрыжка демократии.

– Хорошо, – кивнул Август. – Итак, ты собирался посетить остров Планация. Известно ли тебе, что туда нельзя попасть, не имея специального пропуска?

– Да, известно, – ответил Сабин, с трудом выдерживая пристальный взгляд цезаря.

– Хорошо. А известно ли тебе, почему этот остров находится на особом положении?

– Да, известно, – повторил Сабин, с грустью думая о том, что не видать ему теперь дядиной виллы, как своих ушей.

– Но как же тогда ты осмелился нарушить мой указ? – с гневом спросил Август. – Ведь ты же солдат, я вижу, ты давал присягу верности. Кстати, где ты служишь?

– Я служил в Первом Италийском легионе. Сейчас в отставке. Еду домой.

– Ну, не совсем домой, – желчно заметил Август. – И отставка от присяги не освобождает. Ладно, зачем ты хотел попасть на Планацию?

– Чтобы повидаться с Агриппой Постумом, – просто ответил Сабин, не питая уже никаких иллюзий насчет своей дальнейшей судьбы.

– Ага. Ты хотел повидаться с человеком, который был по моему указу, утвержденному сенатом, сослан на остров за недостойное поведение. Зачем?

– Чтобы передать ему письмо.

– Письмо? – воскликнул цезарь. – Какое еще письмо?

Фабий Максим молча положил перед ним восковые таблички, отобранные у Корникса.

Август накрыл их рукой и некоторое время молчал. Никто не отваживался нарушить тишину, повисшую в каюте.

– Так, – произнес наконец цезарь. – От кого же это письмо?

– От Германика, – выдохнул Сабин, совершенно потерявший интерес к происходящему и впавший в полную апатию.

– От Германика? – недоверчиво переспросил Август. – От моего внука? Что за клевета! Он не мог за моей спиной сноситься с Постумом.

Сабин пожал плечами. И вдруг решился. Была не была, надо спасать свою шкуру. А попутно и шкуры еще нескольких людей. Все равно выбора нет.

– Мог, принцепс, – решительно сказал трибун. – И доказательство – перед тобой. Я поклялся честью, что доставлю это письмо Агриппе Постуму и только ему (ложь, что называется, во спасение, поскольку никаких клятв Сабин не давал и не дал бы даже под пыткой). Но раз так получилось, я думаю, что ты имеешь право прочесть это послание. Тем более...

– Вот уж наглец! – возмутился Август. – Как будто я стал бы у него спрашивать, если бы захотел прочесть письмо. К счастью, мне совершенно неинтересно, что пишет Германик своему племяннику.

Голос и нервная дрожь, промелькнувшие по лицу цезаря, говорили о другом, и Сабин это заметил.

– Это очень важное письмо, – упрямо повторил он. – Что ж, я попался на государственной измене и мне не на что рассчитывать. Ладно, сам виноват. Но я прошу тебя, принцепс, заклинаю всем, что для тебя свято – прочти это письмо и сделай выводы. Мне...

Фабий Максим наклонился к уху цезаря и что-то зашептал. Заметив это, Сабин умолк и угрюмо смотрел в пол.

– Ох, Фабий, Фабий! – с укором воскликнул цезарь через несколько секунд. – Да что же это такое? Опять вы с Сатурнином пытаетесь посеять рознь между...

Он прервал и бросил взгляд на Сабина, который по-прежнему смотрел в пол.

– Нет, принцепс, – решительно произнес Фабий. – Прочти письмо и сам убедишься.

Сабин, услышав эту фразу, слегка оживился. Оказывается, у него здесь есть союзник. А он еще минуту назад мечтал вышвырнуть этого человека за борт.

Цезарь вздохнул. Несколько секунд он раздумывал, а потом, не глядя ни на кого, взял таблички, повертел их в руках, еще раз вздохнул и сломал печать.

Потом начал читать. Он прочел текст раз, второй, отложил дощечки и тупо уставился в стену.

Теперь тишина длилась гораздо дольше. Фабий переступил с ноги на ногу. Сабин машинально почесал себе грудь, забыв, что ее накрывает панцирь.

– Так, – протянул наконец цезарь и перевел тяжелый взгляд на трибуна.

Тот с усилием выдержал его.

– Тебе знакомо содержание этого письма? – сухо осведомился Август.

– Нет.

– Но ты о нем догадываешься?

– Да.

– О, Юпитер! – воскликнул цезарь. – Не ожидал я этого от Германика. Почему же он не написал мне, вместо того, чтобы затевать подобную авантюру?

– Он написал, – мрачно сказал Сабин.

– Как так? – изумился Август. – Когда? Я ничего не получал.

– Естественно. На курьера напали и письмо у него отобрали. Я при этом присутствовал.

Август и Фабий обменялись взглядами. Потом сенатор ободряюще посмотрел на Сабина.

– Рассказывай, трибун. Все рассказывай. Принцепс должен узнать правду.

Сабин вздохнул. Что ж, деваться некуда. Только богам известно, что из этого выйдет, но выбора у него нет.

«Да простит меня Кассий Херея», – подумал он и начал говорить, облизав пересохшие губы не менее пересохшим языком.

– Германик отправил два письма. Одно тебе, принцепс, второе – Агриппе Постуму. Но в дороге, между Аостой и Таврином, на курьера напали люди, у которых была цезарская государственная печать. В стычке офицер был ранен, и нападавшие завладели письмом к тебе. Второе было спрятано лучше.

Богам было угодно, чтобы я появился в нужный момент...

«Совершенно ненужный», – мимоходом подумал трибун.

– ...и это спугнуло тех парней. Я оказал помощь раненому, а он, в благодарность, видимо, втравил меня в это дело – взял слово, что я доставлю письмо Агриппе Постуму на Планацию. И я согласился. Клянусь, только из чувства армейского товарищества.

Мы со слугой...

Сабин вдруг вспомнил и посмотрел на Фабия Максима.

– Там его не убьют, надеюсь? – спросил он с тревогой. – Мне бы он еще пригодился.

– Нет, – успокоил его сенатор. – У моих людей четкие приказы. Его никто не тронет.

– Хорошо. – Сабин помолчал, собираясь с мыслями. – Так вот, мы с моим слугой наняли судно, на котором в данный момент и находимся. И подрядили его отвезти нас в Пьомбино, откуда я собирался попасть на Планацию. Но в недобрый час мне в голову пришла мысль использовать шкипера еще раз. Ну, а этот сукин сын донес на меня, как только ступил на берег, – с горечью закончил Сабин и покосился на дверь, за которой находился подлый Никомед. Ну, ничего, он еще свое получит.

Август молчал еще с минуту.

– Так, – сказал он потом. – Так...

И снова замолчал.

Видно было, что он принял какое-то важное решение. Сабин почувствовал проблеск надежды. Что ж, все еще может закончиться благополучно. Только бы цезарь поверил ему и Германику. Особенно, конечно, Германику...

– Вот, значит, что ты все время боялся мне сказать? – повернулся вдруг Август к Фабию. – Почему? Видишь, что теперь получается?

Фабий виновато развел руками.

– Но ты же помнишь, что получилось, когда мы с Сатурнином...

– Помню, – досадливо крякнул цезарь и вновь обратился к Сабину. – Значит, так, трибун. О нашем здесь разговоре никто не должен знать. Даже Германик. До поры, до времени. Понятно?

– Понятно, – ответил Сабин с облегчением. – Я и не собираюсь выступать с речью на Форуме...

– Не надо сейчас шутить, – резко прервал его цезарь. – Нашел время.

Сабин пожал плечами и замолчал.

– Фабий, – сказал цезарь, поворачиваясь к сенатору. – Распорядись, чтобы с завтрашнего дня была произведена смена стражи на острове Планация. Те люди уже, наверное, очень устали – еще бы, столько лет жить в такой глуши. Пусть пришлют новый отряд. Желательно – не римлян и не италийцев.

– Понятно, – кивнул Максим.

– Еще одно, – цезарь поманил Фабия пальцем и тот послушно приблизил ухо к его губам.

Несколько секунд Август что-то шептал, а сенатор кивал и переминался с ноги на ногу.

– Действуй, – сказал наконец принцепс. – А преторианцы пусть возвращаются в лагерь.

– Как? – удивился Фабий, – Ты останешься без охраны?

– Ну почему же? – Цезарь в первый раз за весь разговор улыбнулся. – Меня будет охранять вот этот трибун.

Он указал на Сабина.

– Судя по всему, он храбрый и честный человек. Лучшего трудно и пожелать.

Сабин почувствовал себя так, словно глотнул божественной амброзии. Слава тебе, Меркурий! Ты не подвел! Кажется, теперь все пойдет хорошо.

Фабий скептически оглядел трибуна, который попытался принять самый свой бравый вид, с сомнением покачал головой и вышел, хлопнув дверью каюты.

Август перевел взгляд на Сабина.

– Ну, – сказал он медленно, – молись, трибун. Коли ты сказал мне неправду, то лучше тебе сразу позаботиться о плате Харону, который повезет тебя через Стикс.

Сабин разом выпустил весь воздух, скопившийся в груди, и тоже криво улыбнулся.

– Плата найдется, – сказал он. – Но, наверное, Харону придется еще подождать.

Он вспомнил, что такие же слова говорил ему Кассий Херея, когда лежал раненый в гостинице Квинта Аррунция.

«Ну, трибун, – мысленно сказал Сабин, – остается только уповать на тебя. Если ты меня обманул, нам обоим не поздоровится».

Август поднялся со скамьи.

– Ладно, – сказал он, взмахивая рукой. – Иди и скажи своему слуге, пусть подождет где-нибудь в трактире.

– А я? – удивленно спросил Сабин, снова заподозрив неладное и слегка испугавшись.

– А ты... – цезарь окинул его взглядом и решительно двинулся к двери, на ходу накинув на голову капюшон плаща и запахнув его полы. – А ты поплывешь с нами на Планацию.

Глава XIII
Встреча

«Золотая стрела» снова вышла в море.

Слегка озадаченный Никомед занял свое место на мостике и принял командование.

Когда Сабин изложил ему свое предложение, хитрый грек сразу сообразил, что к чему. Десять ауреев – это, конечно, деньги, но свою пропитанную вином шкуру уроженец Халкедона ценил гораздо дороже, а ведь дело намечалось такое, что вполне подпадало под статью о государственной измене. Тут уж не до шуток.

Никомед принял соломоново решение – если он донесет на трибуна, который хочет встретиться со ссыльным, то наверняка и награду получит, и свои верноподданические чувства продемонстрирует. И никакого риска.

Сойдя на берег, он удалился на безопасное расстояние от корабля, а потом чуть ли не бегом бросился по улицам Пьомбино, разыскивая какого-нибудь представителя власти, чтобы сделать свое важное заявление.

Ему повезло – буквально за первым же углом он наткнулся на отряд преторианцев, сопровождавший двух закутанных в плащи мужчин. Август и Фабий Максим совершали обычную прогулку перед сном.

Взволнованный грек тут же выложил им все о Сабине, подчеркнув, что считает своим долгом... невзирая ни на что... готов верой и правдой служить...

Его выслушали молча, потом один из мужчин в плащах сказал что-то другому на ухо и тот решительно махнул рукой:

– Веди на корабль.

Никомед с радостью бросился показывать дорогу. Цезаря он не узнал, но патрицианские манеры Фабия Максима произвели на него самое благоприятное впечатление.

«Да, это явно кто-то из высших чиновников, – решил грек. – Такой за столь ценную услугу может облагодетельствовать бедного моряка».

Никомед совершенно не опасался теперь гнева Сабина – с целым-то отрядом преторианцев за спиной. А вот сейчас мы тебя...

Вопреки его ожиданиям, однако, трибуна не арестовали, а отвели в каюту. Вскоре оттуда вышел Фабий и увел солдат. Шкипер почувствовал легкое беспокойство. Вскоре патриций вернулся в сопровождении еще одного человека. Тот кутался в плащ еще более тщательно, чем цезарь.

Фабий приказал Никомеду готовиться к отплытию.

– Куда? – опешил грек.

– На Планацию, – коротко ответил сенатор.

А когда шкипер изумленно открыл рот, лихорадочно соображая, не свалял ли он, часом, дурака, поспешив с доносом, ткнул ему в лицо пропуск, подписанный цезарем.

Никомед немного успокоился и принялся отдавать команды. Странный народ эти патриции, но тут, по крайней мере, все законно – есть надлежащий документ, а значит, ему ничто не угрожает. Ой, да пусть уже сами разбираются, у бедного шкипера и своих забот хватает.

Окончательно он успокоился, когда Фабий вручил ему несколько золотых монет и пообещал дать еще, если он того заслужит. Так что теперь у Никомеда было только одно желание – оправдать доверие столь высокого лица, что несомненно будет способствовать улучшению финансового положения уроженца Халкедона.

Вот почему «Золотая стрела» быстро развернулась и двинулась в восточном направлении. Шли пока на веслах – ветра не было; но шкипер надеялся, что за Ильвой бог Эол вспомнит о своих обязанностях, и можно будет поставить хотя бы грот. Время – деньги. Он ведь и так выбьется из графика с этими незапланированными поездками. А хозяину это явно не понравится, тем белее, что Никомед отнюдь не собирался делиться с ним полученными от Фабия деньгами.

Цезарь остался в каюте капитана; человек, которого привел Фабий, тоже спустился туда. Сам патриций находился на палубе – вместе с Сабином они стояли у борта. Корникс, умоляя богов надоумить его хозяина не лезть больше во всякие подозрительные дела, расположился на корме, наблюдая за действиями рулевого и время от времени поплевывая в воду.

Было тихо, лишь судно с легким шипением резало волны, ритмично поднимались и опускались весла в руках опытных рабов, негромко скрипели снасти, да иногда раздавался ворчливый голос Никомеда, подгоняющего кого-то из матросов.

На небе игриво перемигивались яркие звезды, за кормой оставались немногочисленные огоньки Пьомбино, а прямо по курсу уже вырастала темная громада острова Ильва, от которого до Планации было рукой подать.

Сабин и Фабий долго стояли молча, всматриваясь вдаль и думая каждый о своем.

– Когда ты принял письмо? И где? – спросил вдруг сенатор.

Сабин ответил, рассказал со всеми подробностями. Фабий кивнул и опять замолчал.

Плескалась вода за бортом, глухо звучали голоса матросов, скрипели уключины. Рабы старательно налегали на весла, горячо молясь, чтобы боги, наконец, послали попутный ветер и избавили их от каторжного труда.

Эол услышал их – ведь богам все равно, молится ли знатный патриций или жалкий раб, лишь бы искренне молился.

– Ставить парус! – крикнул Никомед с мостика. – Шевелись, бездельники!

Матросы засуетились: некоторые принялись разматывать льняное полотно, другие подтягивали снасти, один полез на мачту.

Сабин и Фабий наблюдали за этим оживлением.

– Теперь пойдем быстрее, – с видом опытного моряка произнес трибун. – Этот проклятый грек, конечно, большая сволочь, но дело свое знает.

Сенатор усмехнулся.

– Думаю, тебе не стоит обижаться на него, – сказал он. – Наоборот, видишь как все удачно получилось? Клянусь Фортуной, ты счастливчик, Гай Валерий.

– Да уж, – буркнул Сабин. – Что-то пока мне не очень весело и, честно говоря, я несколько опасаюсь за свое будущее.

– Ничего, – успокоил его сенатор. – Думаю, все будет хорошо. Во всяком случае, лучше, чем ты думаешь. Поверь, я сам от души надеюсь на благополучное окончание этой истории. А что тебе повезло – это точно. Если бы ты сам поплыл на Планацию и там тебя заметила стража – а она бы заметила, можешь мне поверить – с тобой вообще никто не стал бы разговаривать. Продырявили бы копьями, и все. Такой у них приказ.

Сабин нахмурился. Что ж, вполне может быть. Уж, конечно, Агриппу Постума стерегут не так, как мелкого воришку, пойманного на краже кур.

Парус, тем временем, взвился вверх, затрепетал и захлопал на ветру, потом натянулся. Судно несколько раз дернулось и плавно двинулось дальше. Послышалась команда гортатора, рабы убрали весла – больше в них не было необходимости.

Оставив Ильву по левому борту, «Золотая стрела» взяла курс на Планацию. Впереди было еще около двух часов пути.

* * *

Действительно, охрана на острове бдительно несла свою службу. Не успело судно войти в небольшую естественную бухту и приблизиться к берегу, как там появились несколько темных человеческих фигур и громкий голос спросил:

– Кто такие? Тут запрещено приставать.

– По приказу цезаря Августа, – крикнул в ответ Фабий, перегнувшись через борт. – Нам нужно повидать Марка Агриппу Постума.

– Пропуск есть? – осведомился голос уже не так сурово.

– Есть.

Люди на берегу успокоились и молча ждали, пока «Золотая стрела» пришвартуется, матросы опустят трап и нежданные визитеры сойдут на сушу.

– Ты останешься здесь, – бросил Фабий Сабину, направляясь к каюте. – Следи за своим греком, чтобы он не вздумал удрать.

Трибун кивнул, с удовлетворением представив себе, как он сейчас побеседует с подлым Никомедом на предмет взаимного доверия.

На палубе появились двое мужчин в плащах. Фабий Максим поддержал одного из них под руку и помог сойти по трапу. Второй следовал за мим на некотором расстоянии.

«Кто это такой, интересно? – подумал Сабин. – Хотя, мне-то какое дело? Это уже проблемы цезаря».

Трое спустились на землю, коротко переговорили с людьми на берегу, потом они все вместе двинулись вглубь острова, где мерцал слабый огонек.

Сабин зевнул и огляделся. Матросы расселись на палубе, чтобы немого передохнуть. Рулевой закрепил румпель и тоже устроился у борта. На носу послышался плеск – кто-то бросил якорь. Корникс мирно спал, положив голову на бухту каната.

А вот Никомеда нигде не было видно. Наверное, он понял, что остаться сейчас один на один с трибуном будет для него небезопасно.

Но Сабин был настроен решительно, в душе его пылал пламенный гнев, а руки чесались наказать за предательство. Нельзя же, в самом деле, прощать такое.

Он простучал по доскам палубы своими подкованными сандалиями, преодолевая легкую качку, и приблизился к каюте капитана. Толкнул дверь.

Она была заперта изнутри.

– Открывай! – со злостью сказал Сабин. – Все равно ведь никуда не денешься.

– Ты не имеешь права! – испуганно взвизгнул грек из-за двери. – Я выполнил свой долг гражданина. Уходи отсюда, а то позову моих людей.

– Твои люди пальцем не шевельнут, чтобы помочь такой пиявке, – с презрением ответил трибун, – Открывай, скотина, а то вышибу дверь.

В каюте послышался какой-то шум. Сабин не привык повторять свои приказы дважды. Тем более, имея дело с таким гнусных типом, как Никомед.

Он отступил на шаг и с силой двинул плечом в хлипкую дверь. Та моментально соскочила с петель и с грохотом полетела на пол каюты. Слабая щеколда оторвалась и тоже упала.

Сабин вошел в помещение и огляделся.

Перепуганный грек забился в самый дальний угол. В его глазах был ужас, губы дрожали и колени тряслись. Но зато в руке он держал довольно длинный и острый морской кортик.

– Не подходи! – истерично взвизгнул шкипер.

Сабин криво улыбнулся уголком рта и сделал еще шаг. Никомед еще сильнее вжался спиной в дощатую стену и вытянул руку с клинком вперед. Лезвие блестело в свете факела, который горел на стене. По нему пробегали красные блики пламени.

Сабин ловко ухватил грека за запястье и дернул на себя. Тщедушное тело словно пушинка выпорхнуло из угла и взвилось в воздух. Шкипер испуганно вскрикнул.

Другой рукой Сабин легко вырвал кортик из потной ладони грека и отшвырнул его в сторону. Оружие глубоко воткнулось в стенку каюты и замерло там.

– Ну, – сказал трибун, крепко беря Никомеда за хламиду на груди, – что ж ты, подлец, доносами промышляешь?

Тот молча втянул голову в плечи. Маленькие глазки, в которых появились слезы, лихорадочно бегали по сторонам. Грек уже не пытался оправдываться – по грозному выражению лица Сабина он понял, что это бесполезно.

– Вонючка корабельная, – презрительно процедил трибун. – Ты же обещал мне, я готов был заплатить. Тебя ведь никто не заставлял – мог и отказаться.

Никомед буркнул что-то насчет гражданского долга и снова умолк, нервно сглатывая слюну.

Сабину стало противно.

Он резко выпустил шкипера и правой рукой с силой двинул его в лицо. Тот словно щепка отлетел к стене, ударился о нее спиной и медленно сполз на пол, закрывая голову руками. На его губах появилась кровь, из носа тоже выскользнула струйка.

– Живи, скотина, – с отвращением произнес Сабин, вытирая полой туники испачканную кровью ладонь. – Помолись всем своим богам, чтобы ты больше не встретился на моем пути. Иначе я просто раздавлю тебя, как таракана.

С этими словами он повернулся и вышел.

Когда шаги трибуна стихли, Никомед медленно поднялся на ноги, взял какую-то тряпку, вытер лицо. В его глазах по-прежнему был страх, но теперь прибавилось и нечто другое – ненависть. Дикая, безграничная ненависть.

– Ладно, трибун, – пробормотал он, закашлялся и выплюнул на пол сгусток крови. – Ладно... Я помолюсь моим богам. Но будь уверен – мы еще встретимся. И тогда я тебе не завидую...

Сабин вышел на палубу и вернулся на свое место у борта. Несмотря на урок, преподанный предателю-греку, он не чувствовал себя удовлетворенным. Ему просто было противно, словно он прикоснулся к скользкой змее. К тому же, интуиция подсказывала ему, что змея эта может оказаться ядовитой.

Матросы – догадались ли они о том, что произошло в каюте капитана, или нет – продолжали спокойно сидеть на палубе, лениво переговариваясь. Некоторые жевали черствый хлеб с сыром, прихлебывая воду из кувшина. Запасы вина на корабле находились под замком. Скупой Никомед лично следил за раздачей порций. Наверное, ему доставляло танталовы муки смотреть, как живительный напиток поглощает кто-то другой.

Корникс уже проснулся – ему достаточно было поспать несколько минут, чтобы освежиться – и грустно смотрел куда-то в темную даль.

Сабин усмехнулся, глядя на него.

«Бедняга совсем расстроился, – подумал он. – Наверное, после объятий преторианцев, он ожидает, что нас каждую минуту могут заковать в цепи и бросить в тюрьму. Ладно, я компенсирую ему все переживания».

Так шло время, точнее – тянулось. Сабин все чаще нетерпеливо поглядывал на берег.

И вот, наконец, он заметил там какое-то движение, вспыхнул свет факелов. Вскоре можно уже было различить группу людей, направлявшихся к судну. Матросы тоже оживились и начали подниматься на ноги.

Сабин видел, как по трапу взошел сначала человек в плаще, в котором, как ему показалось, он узнал цезаря. За ним следовал Фабий Максим – его голову капюшон не закрывал. Третьим был все тот же таинственный незнакомец, которого в последний момент привел сенатор. Этот прятал лицо, но Сабин узнал его по характерной походке – человек слегка раскачивался из стороны в сторону и размахивал руками.

Остальные задержались на берегу. Сабин с интересом всматривался в них, надеясь увидеть Агриппу Постума, которого ему до сих пор встречать не доводилось. Но нет – в слабом свете факелов мелькали только воинские доспехи, а ссыльный наверняка не мог носить армейскую форму.

Цезарь и сопровождавшие его люди поднялись на борт и молча, не говоря никому ни слова, двинулись к каюте. Оттуда торопливо выскочил Никомед, держась рукой за распухший нос.

Август и неизвестный прошли в помещение и закрыли за собой дверь. Фабий задержался и посмотрел на шкипера.

– Плывем обратно, – скомандовал он. – И побыстрее.

Никомед всхлипнул, бросил злобный взгляд на Сабина, который спокойно стоял у борта и решился.

– Да, господин, – жалобно протянул он. – Но только я хочу тебе сказать сначала...

– Потом скажешь, – нетерпеливо бросил сенатор и шагнул к двери каюты.

– Я – верный подданный нашего цезаря! – завопил вдруг Никомед, доведенный до отчаяния бесконечными обидами. – Я выполнил свой долг. А этот преступник, – он пальцем указал на Сабина, – избил меня на моем собственном корабле!

Матросы столпились вокруг и с интересом наблюдали за сценкой. Трибун, не изменившись в лице, презрительно сплюнул за борт. Корникс с неприязнью сверлил взглядом спину Никомеда.

– Вот как? – спросил, останавливаясь, Фабий и не очень дружелюбно посмотрел на шкипера. – Что ж, не могу его за это осуждать Ты сам должен знать – доносить на других – это довольно рискованное занятие. Всегда можно нарваться на неприятности.

– Я выполнял свой долг, – упрямо повторил грек.

Он чувствовал, как в нем закипает ненависть к этому холодному и равнодушному патрицию, который, судя по всему, плевать хотел на унижение, перенесенное бедным простым моряком. А ведь он для них старался...

«Все они сволочи, эти римляне, – со злостью подумал Никомед. – Гордые, куда там! Других вообще за людей не считают».

– Мой долг... – начал он опять.

– Долг, – перебил его Фабий, – только тогда достоин уважения, если, выполняя его, человек не поступается своей честью. Тобой же – я уверен – руководили совсем другие мотивы. Что ж, деньги ты получишь, как я и обещал. Но это все, что я для тебя сделаю. А если трибун нанес тебе оскорбление, ты всегда можешь подать на него в суд. Закон защищает всех граждан Империи.

– Суд... – с презрением пробормотал Никомед. – Суд, где сидят такие же напыщенные индюки... Ну, нет, у меня есть и другие средства. Погодите, ребята, вы еще узнаете, на что способен Никомед из Халкедона.

Но его уже никто не слушал. Фабий долгим взглядом посмотрел на Сабина, несколько секунд молчал, а потом произнес:

– Будь рядом. Скоро ты нам понадобишься.

Затем повернулся и скрылся за дверью каюты. Трибун вернулся на свое место и принялся всматриваться в море, взявшись руками за борт.

Кипящий от ярости Никомед взобрался на мостик.

– Чего стоите, сукины дети! – завопил он, перегнувшись через перила. – Отплываем! Слышали, что сказал благородный патриций?

Слова «благородный патриций» он произнес так, словно перед этим хлебнул добрый глоток прокисшего вина.

Прошло около получаса и выглянувший в дверь каюты Фабий позвал Сабина:

– Иди сюда, трибун.

Тот подчинился, прошел вдоль борта и шагнул в помещение, которое по-прежнему освещал факел на стене. Правда, теперь он сильно коптил и брызгал остатками смолы.

Цезарь сидел за столом с каменным выражением лица. Капюшон он уже откинул. Неизвестный расположился в углу на койке шкипера. Он все еще прятался от посторонних глаз.

Фабий закрыл за Сабином дверь и остался стоять за его спиной. Цезарь прокашлялся. Видно было, что ему очень трудно говорить.

– Я должен поблагодарить тебя, трибун, – произнес он сухо. – Ты – хотя, наверное, и не по собственной воле – помог мне сегодня понять одну очень важную истину и не допустил совершить грех, за который мне наверняка пришлось бы вечно мучиться в Подземном царстве Плутона.

"Никомеда благодарите, – подумал Сабин. – Если бы не он... Правда, и я должен быть ему признателен – если бы не этот донос, то охрана на Планации изрубила бы меня на кусочки. Хотя, конечно, подлость есть подлость... "

– Так вот, – продолжал Август, – сегодня я убедился в том, что усыновленный мною Агриппа Постум был осужден несправедливо. Кое-что еще нуждается в проверке, но в общем все уже ясно...

Он тяжело вздохнул, и в его старческих усталых глазах блеснула слезинка.

– Но я не верю, – вдруг визгливо вскрикнул он, – я не могу поверить, чтобы эта женщина, та, с которой мы прожили столько лет...

Теперь он обращался уже не к Сабину, а к Фабию, словно возвращаясь к какому-то прежнему разговору.

– Она неспособна на это. Просто произошла ошибка, – все повторял несчастный старик.

Сидящий в углу человек издал какой-то звук, похожий на тихий свисток. Это вернуло цезаря к действительности. Он резко повернул голову:

– А тебя пока никто не спрашивает, – заметил он с легким укором. – Ты уже рассказал все, что мог, и теперь моя очередь принимать решения. Не бойся, во второй раз я не ошибусь.

Неизвестный промолчал.

– Ладно, – вздохнул Август. – С моей женой я разберусь сам. Теперь поговорим о другом.

Он снова посмотрел на Сабина.

– Итак, трибун. Ты заслужил награду. Чего ты хочешь?

«Чтобы меня оставили в покое», – чуть не брякнул Сабин, но вовремя сдержался.

– Мой долг – служить Отечеству и тебе, цезарь, – отчеканил он по-солдатски.

– Отлично. – Август слегка улыбнулся. – Ладно, я еще подумаю, как отблагодарить тебя. А что касается службы – да, думаю, она мне понадобится.

Сабин стоял молча. Что ж, все не так плохо. Цезарь, похоже, принял ту сторону, на которой невольно очутился и сам трибун. И теперь его может ждать головокружительная карьера. Честолюбие начало брать в нем верх над скепсисом.

– Теперь – первое, что ты можешь для меня сделать, – продолжал Август. – Подойди сюда.

Сабин приблизился к столу.

Цезарь достал и развернул лист пергамента и ткнул в него скрюченный артритом палец.

– Это – мое завещание. Новое завещание, которое я составил только что. В первом, которое хранится в храме Аполлона в Риме, сказано, что после меня должен наследовать мой приемный сын Тиберий Клавдий Нерон. Теперь я изменил свою волю. Главным наследником назван Марк Агриппа Постум, и лишь потом власть могут принять Тиберий и Германик.

«Вот бы порадовался трибун Кассий Херея, – подумал Сабин. – Интересно, как он там?»

– Я хочу, – говорил дальше цезарь, – чтобы ты засвидетельствовал мою подпись на этом документе. Закон требует, чтобы было два свидетеля. Фабий уже подписал.

Сабин невольно бросил взгляд на человека в углу. А этот, что, не может?

Цезарь заметил движение головы трибуна и правильно истолковал его.

– Нет, – покачал он головой. – Этот человек не может подписывать официальные документы. Он раб.

«Раб? – удивился Сабин. – Хорошую компанию выбрал себе повелитель Империи».

– Да, – повторил Август. – Раб. Клемент...

Он повернулся к человеку в углу, и тот вдруг медленно убрал с головы капюшон плаща.

На Сабина смотрел молодой мужчина с грубоватым, словно вытесанным из гранита, лицом, широким выступающим подбородком, короткими темными жесткими волосами, крупным носом и большими черными глазами. Его кожа была смуглой и словно обветренной.

"Где я видел это лицо? – подумал трибун. – Это, или очень похожее... "

В следующую секунду он вспомнил. Когда он был еще мальчишкой, в доме его отца стоял бюст человека, которого покойный родитель очень уважал, – бюст непобедимого полководца Марка Випсания Агриппы, отца Постума. Однако, такое сходство...

– Да, – сказал Август, заметив, что Сабин с изумлением смотрит на человека в плаще. – Клемент – бывший раб Агриппы, он на два года старше. Они росли вместе в доме Випсания.

«Ну, ясно, – подумал Сабин. – Видимо, прославленный полководец одерживал победы не только на полях сражений. Впрочем, не такая уж необычная для Рима вещь, если господин затащит в свою постель смазливую рабыню из домашней прислуги. А потом получаются дети, весьма похожие на отцов. Таков и этот Клемент».