Текст книги "Храм Фортуны"

Глава X
Предательство

К Пьомбино они подошли, когда уже сгущались сумерки. Завидев вдали городские огни, Сабин пошел в каюту Никомеда. После некоторых размышлений он решил, что, чем искать сейчас капитана в порту, который согласился бы поплыть на Планацию, лучше использовать жадность Шкипера и убедить его немного изменить курс. Тут было недалеко – миль тридцать, к утру вполне можно вернуться. Только бы выполнить поручение, отдать это проклятое письмо ссыльному Агриппе Постуму, а потом уже можно будет спокойно ехать в свое поместье и ждать, когда милости сильных мира сего посыплются на него, как из рога изобилия.

Трибун толкнул дверь каюты и вошел, не постучав. Никомед отшатнулся от большой чаши с вином и недовольно посмотрел на него, щуря слезящиеся глаза.

– Разве можно столько пить? – брезгливо сказал Сабин. – Так ты того и гляди посадишь корабль на мель. Неудивительно, что для пиратов ты – легкая добыча.

– Не волнуйся, – буркнул грек, отодвигая чашу. – Не в первый раз.

– Ну, твое дело, – примирительно заметил трибун, вспомнив, что он нуждается в услугах шкипера. – У меня есть к тебе предложение. Обещаю, заплачу хорошо.

– Какое предложение? – осторожно спросил Никомед, сглатывая слюну.

– Мне нужно, чтобы ты сейчас немного изменил курс и отвез меня в одно место, недалеко.

– Какое место? – подозрительно осведомился грек. – У меня же график, я не могу...

– Да подожди ты. Мне нужно попасть на остров Планация. Знаешь такой?

Шкипер медленно кивнул. На его лице появилось какое-то странное выражение.

«Конечно же, он знает, кто живет на острове, – с сожалением подумал трибун. – А такой тип продаст, и глазом не моргнет. Но – делать нечего. Надо рисковать».

– Вот и хорошо. Сейчас мы поплывем на Планацию. Если повезет – утром будем снова в порту Пьомбино. Ты получишь пять ауреев для себя и еще пять для команды. Согласен?

Никомед несколько секунд раздумывал, а потом отрицательно покачал головой.

– Почему? – спросил Сабин. – Ты боишься?

Шкипер вздохнул.

– Боюсь, господин. Меня не интересует, что ты собираешься делать на острове, куда запрещено приезжать без специального пропуска, но разве потом кто-нибудь поверит, что я не знал, куда плыву? Да и жрец, ты помнишь, предостерег, что не следует выходить в море по ночам...

– Сколько ты возьмешь? – прямо спросил Сабин.

Он терпеть не мог торговаться, а у грека это, видимо, было в крови, и могло продолжаться еще очень долго. К тому же, от трибуна не укрылся алчный блеск в его глазах.

Никомед задумался, медленно почесывая пальцем свои редкие волосы; потом вдруг резко схватил чашу с вином – так, словно опасался, что ее у него отберут – и высосал почти до дна.

– Ну! – поторопил Сабин.

Шкипер поднял голову. На его лице застыло какое-то неприятное хитрое выражение.

– Что ж, – сказал он тихо, – если уж тебе так нужно, то я готов. Но такой щедрый человек, как ты, господин, наверняка не откажется удвоить плату.

Сабин крякнул.

– Клянусь Марсом, – со злостью сказал он, – тот пират, которого ты хотел повесить, наверняка показался бы невинным ягненком по сравнению с тобой. Ладно, я согласен.

– Договорились, – оживился Никомед. – Только пока ничего не говори матросам. Я сам...

– И в мыслях у меня не было разговаривать с твоими бродягами, – бросил Сабин и повернулся, чтобы уйти.

– Еще одно, господин, – заискивающе произнес шкипер.

– Что?

– Мы не можем менять курс прямо сейчас. Надо зайти в Пьомбино, а уж потом...

– Зачем это? – недовольно спросил трибун. – Мы же потеряем время.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Никомед. – Мне надо отметиться в портовом управлении. Хозяин и так подозревает, что я совершаю какие-то левые рейсы, хотя, клянусь моей мамой...

– Твой хозяин – умный человек, – с уважением сказал Сабин. – Ладно, только без задержек. А то недосчитаешься пары ауреев.

И он вышел, хлопнув дверью.

«Золотая стрела» подходила и гавани Пьомбино. Матросы суетились на палубе, снимая паруса; рабы взялись за весла. Судно мягко скользнуло в тихую воду бухты и двинулось к берегу.

На мостике появился Никомед, явно чем-то озабоченный. Сабин догадывался, чем именно, но только пожал плечами.

«Если этот кровопийца хочет заработать десять золотых, – подумал он, – то может даже наложить в штаны. Это его проблемы. Лишь бы только не подвел...»

Унирема пришвартовалась, матросы завязали канаты на кнехтах и Никомед степенно сошел на берег.

– Я иду в портовое управление, – изрек он. – Всем оставаться на месте. Возможно, мы скоро опять выйдем в море.

Команда недовольно загудела, но шкипер невозмутимо проследовал по причалу и исчез в темноте.

– Пойдем и мы прогуляемся, – сказал Сабин Корниксу. – Надо размяться. Это сидение на палубе нарушает мое кровообращение.

Он прицепил к поясу меч, надел нагрудник и медный браслет трибуна и они с галлом тоже сошли по трапу, прихватив свои вещи, на всякий случай.

Пьомбино был небольшим городком. Почти тут же у причала они купили немного свежих продуктов, и Сабин договорился с владельцем прокатной конторы о лошадях – ведь после визита на Планацию им предстояло ехать в Рим. Цены были довольно умеренные, но и животные, которых продемонстрировал хозяин фирмы, тоже не поражали особой прытью.

– Господин, – тоскливо протянул Корникс, не сводя похотливого взгляда с вывески портового публичного дома, – мы, что, прямо сейчас отплываем? Мне уже так надоела эта вода. Может, подождем до утра?

– Терпи, – усмехнулся Сабин. – Если нам повезет, то скоро ты сам сможешь открыть такое заведение. Хотя, конечно, разоришься уже через неделю.

Галл досадливо крякнул.

– Ну, хоть вина мы можем выпить? – жалобно спросил он. – То, что я купил в Генуе, никуда не годится.

– Аристократ, – хмыкнул Сабин. – Ладно, идем, время еще есть.

Они вошли в какую-то забегаловку и с удовольствием выпили по кубку довольно приличного вина.

– Пора, – сказал трибун, осушив посуду. – А то этот жулик Никомед смоется, чего доброго, в Тарквинии, и мы окажемся в исключительно паршивой ситуации.

Корникс не нашел, что возразить, и они, выбравшись на воздух, двинулись к причалу.

«Золотая стрела» по-прежнему стояла у пирса, чуть покачиваясь на легких волнах. Команда почему-то толпилась на берегу.

– Шкипер вернулся? – спросил Сабин у рулевого.

– Да, господин, – ответил тот. – Он на борту и ждет тебя.

Сабин окинул его подозрительным взглядом и сделал знак Корниксу.

– Подожди здесь. Похоже, этот проходимец что-то крутит. Сейчас я с ним разберусь.

Галл покосился на свой острый нож и присел на бортик, не смешиваясь с матросами. Трибун тронул ладонью рукоятку меча и взбежал по трапу.

Он сделал несколько шагов по палубе и собирался уже нырнуть в каюту Никомеда, в Которой – как было заметно сквозь щели в стене – горел свет, когда четыре мощные руки крепко схватили его с двух сторон. Трибун отчаянно дернулся, пытаясь дотянуться до меча, но почувствовал себя так, словно на него навесили пару талантов цепей.

– Стой спокойно, – сказал негромкий голос ему в ухо.

Перед глазами Сабина тускло блеснул металл.

Он был реалистом и не пытался сопротивляться. Сзади и с боков застучали шаги, подходили еще люди.

Спереди к Сабину приблизился закутанный в плащ человек и несколько секунд пристально разглядывал его.

– Это он? – спросил наконец мужчина, адресуясь куда-то в темноту.

– Он, он самый, господин, – ответил возбужденный голос шкипера Никомеда, – Изменник, да проклянут его боги...

– Тихо! – отрезал человек в плаще. – Говорить будешь, когда я спрошу.

Затем он вновь посмотрел на Сабина.

– Как тебя зовут? – спросил он. – И кто ты такой?

Сабин мысленно усмехнулся, вспомнив, как недавно он сам задавал подобные вопросы выловленному из воды пирату. Хотя, собственно, было ему совсем не до смеха.

– Зовут меня Гай Валерий Сабин, – ответил он с расстановкой. – Я – трибун Первого Италийского легиона. Теперь в отставке. А кто такие вы и по какому праву...

– Узнаешь, узнаешь, – нетерпеливо махнул рукой мужчина. – В свое время. Я обещаю. Теперь скажи мне, действительно ли ты собирался сейчас плыть на Планацию?

– Да, собирался, – ответил Сабин после паузы.

Отрицать это было бы бессмысленно – наверняка подлый Никомед продал его со всеми потрохами.

Сабин уже заметил, что за руки его держали преторианцы с орлами на панцирях, и понял, что им заинтересовались городские власти. Ну да, ясно – он же хотел встретиться со ссыльным членом цезарской семьи. Это наверняка должно было всполошить местного претора и его службу безопасности.

– Зачем ты собирался ехать на остров? – продолжал спрашивать человек в плаще.

– Это мое дело, – дерзко ответил Сабин, размышляя, отрубят ли ему голову, или тоже сошлют куда-то в глушь.

– Нет, не твое, – покачал головой мужчина. – Или у тебя есть пропуск, подписанный цезарем?

Пропуска у Сабина, конечно же, не было, поэтому он просто промолчал. Предъявлять письмо Германика, естественно, не хотелось.

– Вижу, ты не очень склонен отвечать на вопросы, – с укором заметил мужчина в плаще. – Этим ты только осложняешь свое положение.

– Да он вообще странный тип, – снова встрял Никомед. – Вот, взял и отпустил пирата, которого мы выловили из моря.

– Если ты не закроешь рот, – холодно сказал мужчина, – я отправлю тебя в тюрьму за соучастие.

Грек обиженно хрюкнул и замолк.

– Ну, так как? – снова обратился к Сабину незнакомец. – Ты же прекрасно понимаешь, что тебе грозит обвинение в государственной измене. Но у тебя есть возможность смягчить свою участь. Будешь отвечать на мои вопросы?

Сабин тяжело вздохнул. Все, что начинается шестнадцатого июля, просто не может закончиться благополучно. У него оставался только один шанс. И трибун решил его использовать. А что еще было делать?

– На твои – не буду, – жестко ответил он. – Отчет в своих действиях я могу дать только цезарю. И – как римский гражданин – имею на это право.

– Да, уж права-то вы свои знаете, – заметил мужчина. – Но почему ты уверен, что цезарь захочет разговаривать с тобой, государственным преступником?

– Захочет, – упрямо сказал Сабин, чувствуя себя так, словно сам таскает дрова на свой погребальный костер. – У меня есть, что ему сообщить.

На пристани внезапно послышался какой-то шум, крики, ругательства; через минуту двое преторианцев втащили на палубу упирающегося Корникса. Следом шел центурион.

– Этот парень хотел смыться, – доложил он и протянул руку к мужчине в плаще. – Вот что мы нашли у него в мешке.

Тот принял от центуриона восковые таблички, письмо Германика, адресованное Агриппе Постуму.

– Ага, – сказал мужчина глубокомысленно. – Еще лучше. Что это такое? – вновь обратился он к Сабину.

– Письмо, – глупо ответил тот.

– Вижу. Кому?

Трибун вздохнул и опустил глаза. Вот теперь ему конец. И бедняга Корникс сложит свою голову. А он ведь предупреждал...

Не дождавшись ответа, мужчина в плаще повертел таблички в руках.

– Да, – сказал он задумчиво. – Дело серьезнее, чем я думал. Последний раз спрашиваю – ты будешь отвечать на вопросы?

– Тебе – нет, – отрезал Сабин.

А что ему было терять?

– Ну, ладно, – вздохнул мужчина. – Как хочешь.

Он повернулся и двинулся в каюту капитана, бросив через плечо преторианцам:

– Давайте его сюда.

Солдаты не очень вежливо подтолкнули Сабина, тот сделал несколько шагов и почти уперся лицом в деревянную дверь.

– Останьтесь здесь, – приказал мужчина в плаще и шагнул в комнату, тут же отступив в сторону, чтобы дать дорогу Сабину.

Гвардейцы в последний раз подтолкнули трибуна и замерли у косяка.

Тот вошел в каюту, щуря глаза от яркого света факела в подставке на стене.

Он не сразу заметил, что в помещении находился еще один человек, сидевший за столом капитана. Его голову покрывал капюшон шерстяного плаща.

Дверь за Сабином захлопнулась. Мужчина, который только что допрашивал его, отошел к стене и стал там, скрестив руки на груди. Сидевший за столом пошевелился.

Сабин молча смотрел на него, гадая, что же еще задумали коварные боги.

Человек медленно откинул с головы капюшон.

Это был худощавый, среднего роста мужчина; длинные седые волосы спускались ему на самые плечи, тонкие ноздри чуть раздувались, а усталые старческие глаза не мигая смотрели на трибуна.

Сабин сразу узнал его.

То был цезарь Август.

Глава XI
Корнелия

– Ну, – сказал сенатор и консуляр Гней Сентий Сатурнин, поднимаясь на ноги. – Что-то мы заговорились с тобой. Пора бы и немного отдохнуть.

Луций Либон тоже вскочил со скамьи.

– Сиди, сиди, сынок.

Сенатор ласково похлопал его по плечу.

– Побудь тут еще немного. Сдается мне, одна юная особа просто сгорает от желания увидеть тебя и на крыльях прилетит, когда я скажу ей, кто тут ждет.

Луций невольно покраснел. Он и сам очень хотел увидеть эту юную особу.

– Ладно, – с улыбкой сказал Сатурнин. – Я пойду распоряжусь насчет обеда, а вы пока сможете погулять в саду. Кажется, молодежь любит такие прогулки наедине, а?

– Ну, ты же знаешь, – смущенно пробормотал Луций, – на мою честь можно положиться...

– Ха-ха-ха! – расхохотался сенатор. – Конечно, знаю, мой мальчик. Иначе разве я бы доверил тебе самое дорогое мое сокровище, как ты думаешь?

Все еще посмеиваясь, он удалился и исчез среди деревьев. Либон, не в силах усидеть на месте, вскочил и принялся быстро прохаживаться рядом с фонтаном, время от времени подставляя разгоряченное лицо под капельки влаги, разлетавшиеся во все стороны.

Он скорее почувствовал, чем услышал, легкий шорох за спиной и стремительно обернулся.

И сразу утонул в огромных темных глазах, окаймленных самыми длинными в мире ресницами.

Перед ним стояла Корнелия, внучка Гнея Сентия Сатурнина, его гордость и любовь.

Это была цветущая шестнадцатилетняя девушка, тоненькая и стройная, как побег кипариса. Густые длинные черные волосы, с изящной небрежностью перехваченные шелковой лентой, волнами спускались на хрупкие плечи. Нежные розовые губы чуть приоткрылись, показывая маленькие, жемчужной белизны зубы. Высокий точеный лоб и гордый нос истинной римлянки дополняли картину.

Кожа девушки была белой, как парийский мрамор, но еще более белоснежной казалась вышитая золотом стола из тончайшего египетского бисса, которая плотно облегала стройную фигурку, заканчиваясь у самых ступней – маленьких и аккуратных, словно игрушечных, – обутых в легкие кожаные туфельки.

– Луций, – радостно воскликнула девушка. – Как я рада, что ты приехал!

– Корнелия!

Молодой патриций с трудом подавил желание броситься к ней и прижать к своей груди. Он – как то предписывали правила хорошего тона – медленно приблизился к девушке, слегка поклонился и взял ее за руку.

Оба они вздрогнули от этого прикосновения.

– Слава бессмертным богам, – тихо сказал юноша. – Наконец-то я вижу тебя.

Они расстались всего неделю назад, но эти короткие семь дней казались им вечностью. Кто был влюблен, тот поймет их.

Луций и Корнелия с самого детства росли вместе в доме сенатора Сатурнина. После гибели отца Либона – мать умерла еще раньше – и с согласия родственников мальчик навсегда перебрался на Палатин и – повзрослев – никогда не жалел об этом. Ему было здесь очень хорошо.

Родители Корнелии тоже рано отошли в Царство теней, так что сенатор и его жена Лепида всю свою любовь и нежность отдали двум детям – восьмилетнему тогда Луцию и пятилетней Корнелии.

Они росли и развивались, вместе играли и баловались, смеялись и плакали от детских обид. Но вот пришло время, когда они стали видеть друг в друге не только товарища игр, а нечто большее. Так зародилось великое вечное чувство, называемое любовью.

Сенатор и его супруга с удовольствием отмечали признаки этого и радовались про себя. Ни о чем так не мечтал Сатурнин, как о том, чтобы его дети соединили свои судьбы и жили вместе долго и счастливо.

Он – когда настало время – поговорил и с Луцием, и с Корнелией и убедился, что мечты его близки к осуществлению, Два года назад состоялась официальная церемония обручения, и сейчас – когда оба уже достигли совершеннолетия, можно было бы подумать и о свадьбе. Но старый сенатор медлил – в его планы жестко вмешалась политика. Необходимо было ждать, пока прояснится ситуация. Сатурнин хотел, чтобы счастье его детей было долгим и прочным, а потому не желал рисковать.

Его тайная, но упорная и бескомпромиссная борьба с Ливией могла закончиться чем угодно – даже ссылкой, даже казнью. А это повлекло бы за собой конфискацию имущества и лишение гражданских прав. Нет, не мог Гней Сентий Сатурнин пойти на это, не мог оставить самых дорогих ему людей нищими и гонимыми. Но и своими принципами поступиться не мог. Даже ради Луция и Корнелии. Оставалось только ждать, как повернется Фортуна, и уповать на милость олимпийских богов.

Либон – не посвященный до сегодняшнего дня в планы сенатора – был недоволен отсрочкой, но он привык доверять во всем своему благодетелю, и терпеливо ждал. Корнелия тоже томилась неизвестностью, однако – настоящая патрицианка и римлянка – безропотно приняла решение своего деда.

– Еще немного, дети мои, – сказал им как-то Сатурнин, еле сдерживая слезы. – Еще немного. Я уверен – все будет хорошо, и вы сможете стать мужем и женой. Только надо подождать. А уж потом будьте любезны предъявить мне моих правнуков как можно скорее.

Корнелия засмущалась и легко, словно лань, убежала в сад. Луций тоже почувствовал неловкость, но – мужчина – овладел собой и только кивнул.

– Как скажешь... отец.

Он редко называл так Сатурнина, несмотря на свою огромную любовь к нему. Тем приятнее было старому сенатору услышать такое выражение доверия в таком серьезном и болезненном вопросе.

Молодые люди по-прежнему встречались почти каждый день, хотя Либон – став совершеннолетним – получил право занять отцовский дом и воспользовался им. Но теперь они испытывали совершенно другие чувства по отношению друг к другу, что-то резко переменилось. Ведь если раньше, в детстве, они беззастенчиво целовались, прячась в кустах от бдительного педагога, купались вместе, спокойно сбрасывая одежду, и катались по траве, играя в борцов, то теперь малейшее прикосновение к телу другого вызывало у них то жар, то холод, распаляло сердца и кружило головы. Короче, это была любовь во всем своем многообразии.

– Как хорошо, что ты здесь, Луций, – сказала Корнелия, не делая попыток высвободить руку, которую молодой человек все еще нежно, но чувственно сжимал в пальцах. – Мне так тебя не хватало. Где ты был? Дедушка сказал мне, что это деловая поездка, но не захотел говорить, ни куда ты отправился, ни когда вернешься.

– Да, – задумчиво произнес Либон, вернувшись из плена сладких грез в суровую реальность. – Это действительно была деловая поездка. А куда я ездил – какая разница? Главное, мы опять вместе, правда, любимая?

– Давай прогуляемся по саду, – сказала вдруг Корнелия, то ли обиженная недоверием, то ли пытаясь совладать с любовным жаром, охватившим тело. – Тут так прохладно и тихо...

– Давай.

Луций, не выпуская ее руки, повел девушку под сень деревьев.

Корнелия внезапно стала грустной.

– О, боги! – воскликнула она. – Отец разве на сказал тебе?

– О чем? – не понял Луций.

– Ну, ведь мы уезжаем...

– Кто? – удивился Либон.

– Я и бабушка.

– В Кумы?

Там у Сатурнина была вилла на берегу моря, и он частенько отправлял туда семью отдохнуть и подышать свежим воздухом.

– Нет, – печально ответила Корнелия и встряхнула своими густыми волосами. – В Африку.

– Куда? – Луций не поверил своим ушам.

– В Африку, – повторила девушка. – Там у дедушки поместье под Утикой. Он сказал, что нам необходимо на время покинуть Италию. Ты что-нибудь понимаешь, Луций? Зачем это?

Луций начинал понимать. Сатурнин готовится к решающему сражению и предусмотрительно хочет обезопасить семью. Что ж, он прав. Но каково же будет не видеть Корнелию так долго?

Юноша был близок к отчаянию.

– Ну, если сенатор так решил, – сказал он, силясь взять себя в руки и выглядеть невозмутимым, – значит, это необходимо. Мы же верим ему, правда?

– Конечно.

Девушка надула свои очаровательные губки.

Некоторое время они молчали. Свидание было испорчено.

– Ладно, – вздохнул наконец Либон. – Пойдем в дом. Нас, наверное, уже ждут.

Их действительно ждали. Стол в триклинии был накрыт на двоих – по римским обычаям женщины не могли участвовать в трапезе.

Почтенная Лепида – шестидесятилетняя подвижная женщина, еще сохранившая остатки былой красоты, радушно приветствовала Либона и весело улыбнулась.

– Рада видеть тебя, Луций.

– Спасибо, – ответил молодой человек. – Я тоже.

Новость, сообщенная ему Корнелией, словно камнем легла на сердце.

– Ну, приступим. – Сатурнин жестом указал на ложе, устеленное мягкими подушками. – Пора перекусить, мой мальчик.

Женщины вышли. Луций опустился на– скамью с несчастным выражением лица.

Сатурнин испытующе посмотрел на него.

– Вижу, Корнелия сообщила тебе новость, – сказал он медленно.

Либон кивнул и опустил голову.

– Эй, – весело произнес сенатор. – А ну-ка, перестань грустить. Ты же мужчина, в конце концов.

Либон и сам вспомнил это и попытался улыбнуться.

– Да, конечно, – сказан он, – но...

– Что ж, сынок, – сенатор стал серьезным. – Так надо. После того, что ты услышал сегодня, объяснения, думаю, излишни. Сам понимаешь – я не могу рисковать женой и внучкой. Кто знает, до чего дойдет месть Ливии, если мы – храни нас боги – проиграем.

– А мы... – Луций поднял голову и с тревогой посмотрел в глаза сенатора. – Мы ведь не проиграем, правда?

– Не должны, – твердо ответил Сатурнин. – У нас все преимущества. Но... ведь судьбы наши известны лишь богам, и как знать – может, Эринии уже готовятся перерезать нить наших жизней...

Либона эти слова не особенно ободрили. Он снова стал печальным

– Я все понимаю, – с тоской произнес юноша. – Но Корнелия... как же я без нее?

Сенатор придал лицу суровое выражение.

– Ты мужчина, Луций, – повторил он жестко. – И римлянин. Такова наша доля – уходить на войну, защищая женщин и свои дома. Ну, а если Марс позволит нам вернуться с победой, то тут уж все утехи наши. И поверь мне – гораздо приятнее обладать чем-то, за что ты сражался, чем получить это просто так, без малейших усилий. Совершенно другое ощущение, уж я-то знаю.

Вот теперь Либон почувствовал себя лучше. Мудрый Сатурнин, как всегда, был прав. Что ж, если надо – он пойдет в бой и вытерпит разлуку с любимой. Но уж потом...

– Ладно, мясо остывает, – сказал сенатор. – Давай немного подкрепимся. Силы нам еще пригодятся.

Луций послушно принялся за еду, без всякого, впрочем, аппетита, машинально.

– А когда они уезжают? – спросил он, проглотив первый кусок.

– Через несколько дней, – ответил Сатурнин. – Мой корабль, «Сфинкс», ты его знаешь, стоит в гавани Остии. Я уже отправил туда человека с приказом подготовиться к плаванию. Все зависит от того, когда в море выйдет караван, который пойдет в Александрию за пшеницей. Его ведь будет сопровождать военный эскорт, а это неплохо. Хоть часть пути наши женщины проделают в безопасности. Ведь цезарь сейчас так круто взялся за лигурийских пиратов, что я боюсь, как бы они с перепугу не переместились южнее, в Тирренское море, например.

Луций кивнул. Конечно, завидев боевые триремы, всякий морской сброд предпочтет держаться подальше. Ну, а от Сицилии до Утики уже более спокойные воды.

– А мы что будем делать? – спросил молодой патриций. – Ведь ты говорил что время не ждет.

– Действительно, – согласился сенатор. – Скоро Август вернется в Рим и сразу потом поедет провожать Тиберия, который направляется в Далмацию, чтобы принять командование тамошней армией. Цезарь собирается сопровождать его до Неаполя. Мне и другим сенаторам прислали приглашение участвовать в проводах. И я принял его.

Либон поднял глаза. Голос Сатурнина звучал очень серьезно. Да, развязка приближается.

– Ты понимаешь, о чем я говорю, – произнес сенатор. – Я обязан быть там, рядом с цезарем.

Все правильно. Если кто и сможет остановить руку Ливии, так только Гней Сентий Сатурнин. Луций знал это.

– А я? – спросил он в следующий момент.

– А ты... – Сенатор задумался. – Пока трудно сказать. Отдохни немного, соберись с силами. Вполне возможно, что ты понадобишься в решающий момент. Тогда я дам тебе знать.

– Хорошо, – ответил Либон. – Я постараюсь не подвести тебя. Ведь и наша с Корнелией судьба зависит от того, как тебе удастся справиться с ситуацией. Завтра я принесу жертву богам и спрошу авгуров, что нас ждет.

– Ну, – улыбнулся Сатурнин, – боги, конечно, иногда помогают людям. Но чаще мешают. Так что я не советовал бы тебе слишком уж полагаться на слова оракулов.

Сатурнин считался в Риме атеистом, за что многие осуждали его, но в душе уважали, не имея сами достаточно душевных сил, чтобы отказаться от веры в нёбожителей.

Луций тоже почувствовал некоторое неудобство – ведь он-то не сомневался в могуществе и мудрости олимпийцев.

– Ладно, ты ешь, – сказал сенатор с улыбкой. – Что же, мой повар зря старался? Ведь желудок – это главный орган человеческого тела, которому все остальные подчиняются так же, как прочие боги Юпитеру. Эту фразу любил повторять блаженной памяти Луций Лициний Лукулл.