Текст книги "Адвокат дьявола"

Эндрю Найдерман
Адвокат дьявола

Посвящается Аните Диамант

Очень стильной леди

Andrew Neiderman

The Devil's Advocate

Copyright © 1990 by Andrew Neiderman

Originally published by Pocket Books, a division of Simon&Schuster, Inc.

© Новикова Т.О. перевод на русский язык, 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

«На следующий день ребенка нашли в ванне мертвым»

– Боже правый!

– Вы с нами уже достаточно долго, Кевин, – заметил мистер Милтон. – Пора бы уже и перестать произносить нечто подобное… – Кевин смутился. – Вас не должно удивлять то, что в мире так много боли и страданий. А Иисусу, похоже, нет до этого дела, – продолжал мистер Милтон.

– Но я не понимаю, как вам удалось к этому привыкнуть…

– Вам придется – иначе будет сложно справляться со своей работой.

Мистер Милтон подтолкнул Дейву папку, и тот передал ее Кевину. Кевину страшно хотелось приступить к какому-нибудь сложному делу, но почему-то он почувствовал холодок в спине. Все смотрели на него, и он просто улыбнулся.

– Это будет замечательное дело, Кевин, – улыбнулся мистер Милтон. – Настоящее боевое крещение. Такой путь прошли все присутствующие – и погляди на них сегодня…

Кевин обвел взглядом кабинет. Все смотрели на него. Все были яркими, энергичными, полными сил. Кевину показалось, что он попал не в юридическую фирму, а стал членом некоего братства, братства по крови…

Пролог

Ричард Джеффи торопливо спускался по лестнице здания нью-йоркского суда. Почему-то он более напоминал адвоката, только что проигравшего дело, а вовсе не одержавшего блестящую победу. Он почти что бежал, и пряди тонких иссиня-черных волос метались в такт его шагам. Прохожие не обращали на него внимания. В Нью-Йорке все спешат – кто-то опаздывает на поезд, кто-то торопится поймать такси, а кто-то хочет успеть перебежать дорогу, пока не переключился сигнал светофора. Часто люди просто несутся по артериям Манхэттена, подчиняясь некоему импульсу невидимого, но вездесущего гигантского сердца, заставляющего город пульсировать в темпе, недоступном ни одному другому городу мира.

Клиент Джеффи, Роберт Фанди, остался позади. Репортеры облепили его с бессмысленной энергией рабочих пчел. Всех их интересовало одно: что думает владелец крупнейшей частной водопроводной компании в Нижнем Ист-Сайде о том, что его освободили от всех обвинений в вымогательстве? Не был ли суд политически ангажированным – ведь ходили слухи об участии Фанди в президентской гонке? Почему главный свидетель обвинения не сказал на суде того, что говорил в ходе следствия?

– Дамы… Господа… – Фанди вытащил из верхнего кармана пиджака кубинскую сигару. Репортеры замерли, ожидая, пока он ее раскурит. Фанди посмотрел на них и широко улыбнулся. – Все вопросы, пожалуйста, к моему адвокату. За это я ему и плачу.

Фанди рассмеялся.

Свора репортеров, словно посаженная на один поводок, повернулась к Ричарду как раз в тот момент, когда он уже садился в лимузин юридической фирмы «Джон Милтон и партнеры». Самый молодой и рьяный репортер метнулся вниз по лестнице, выкрикивая:

– Мистер Джеффи! Мистер Джеффи! Минуточку, пожалуйста!

Дверца лимузина захлопнулась, водитель обогнул машину и уселся за руль. Небольшая группа судебных репортеров разразилась хохотом при виде незадачи, постигшей их коллегу. Лимузин тронулся.

Ричард Джеффи откинулся назад, напряженно глядя перед собой.

– В офис, сэр? – спросил шофер.

– Нет, Харон. Домой, пожалуйста.

Высокий египтянин с оливковой кожей и миндалевидными глазами смотрел в зеркало заднего вида, словно в хрустальный шар. Он прищурился, и на безупречно гладком лице в уголках глаз появились морщинки. Водитель почти незаметно кивнул, подтверждая, что понял хозяина.

– Очень хорошо, сэр.

Харон откинулся на спинку и повел машину со стоическим видом помощника гробовщика, ведущего катафалк.

Ричард Джеффи не пошевелился. Он словно замер на сиденье роскошного лимузина, глядя прямо перед собой. Казалось, что 33-летний адвокат старится с каждой минутой. Лицо побледнело, светло-голубые глаза стали тускло-серыми, на лбу прорезались морщины. Он поднес руки к щекам и осторожно похлопал по ним, словно чтобы убедиться, что их еще не тронуло разложение.

Наконец он погрузился в спинку кресла и закрыл глаза. И почти сразу же он увидел Глорию – какой она была до переезда на Манхэттен. Он увидел ее такой, как в день их первой встречи – яркой, невинной, искрящейся весельем, но в то же время очень нежной. И очень доверчивой. Ее оптимизм и вера были такими освежающими. Она наполняла его силой. Рядом с ней он испытывал острое желание дать ей все, работать изо всех сил, лишь бы сделать мир таким нежным и счастливым, каким видела его она. Ему хотелось защищать ее и заботиться о ней, пока смерть не разлучит их.

Однако смерть разлучила их очень быстро… Это произошло меньше месяца назад, в родильной палате манхэттенской мемориальной больницы. А ведь за ней ухаживали лучшие врачи, и беременность протекала абсолютно нормально… Глория родила прекрасного сына, красивого, здорового, крепкого. Но родов она не пережила. Врачи не понимали, что произошло. Ему сказали, что у нее просто остановилось сердце – казалось, что оно поморщилось, вздохнуло и перестало биться навсегда.

Ричард знал, почему умерла Глория. Его подозрения подтвердились, и теперь он винил во всем только себя. Ведь это он привез Глорию сюда. Она доверяла ему, а он привез ее сюда, словно агнца на заклание.

Теперь его сын мирно спал в их квартире, жадно сосал молоко и рос совершенно нормально, не сознавая, что он вошел в этот мир без матери, которой пришлось умереть, чтобы он мог жить. Ричард понимал, что психологи сочли бы его чувства совершенно нормальными: в такой ситуации любой винил бы ребенка… Но психологам было неведомо… Они просто не знали…

Конечно, ненавидеть младенца – трудно, просто немыслимо. Он был таким беспомощным и таким невинным. Ричард пытался убедить себя – сначала взывая к логике, потом к памяти Глории. Ее искрящееся жизнелюбие должно было помочь ему вновь обрести смысл жизни и рассудок.

И все же ничего не помогало. Он поручил ребенка няне и почти не интересовался им, лишь изредка заходя взглянуть на малыша. Ричард никогда не спрашивал, почему его сын плачет, не спрашивал о его здоровье. Он просто с головой ушел в работу, чтобы на другие мысли не оставалось времени. Работа поглотила его, и он старался не вспоминать ни о чем – иначе чувство вины просто сожрало бы его.

Работа стала плотиной, сдерживающей его личную трагедию. Однако сейчас, в лимузине, страдание обрушилось на него воспоминаниями об улыбках Глории, ее поцелуях, ее восторге, когда она узнала о беременности. Глаза Ричарда были закрыты, но он видел череду кадров из их жизни. Казалось, он смотрит семейный фильм в собственной гостиной.

– Приехали, сэр, – произнес Харон.

Приехали? Ричард открыл глаза. Харон уже открыл дверцу и стоял, ожидая, когда он выйдет. Ричард прижал к себе кейс, вышел из лимузина и посмотрел на водителя. Почти двухметровый гигант был на голову выше Ричарда, а широкие плечи и пронизывающий взгляд делали его еще выше. Он казался настоящим великаном.

Какое-то время Ричард смотрел на него. В глазах Харона он прочел странное понимание. Водитель не отличался разговорчивостью, но прекрасно понимал, что происходит вокруг него. Казалось, что он живет на этой Земле уже много веков.

Ричард молча кивнул, Харон закрыл дверцу, вернулся за руль. Ричард проводил лимузин взглядом, повернулся и вошел в дом. Отставной нью-йоркский полицейский Филипп, служивший дневным охранником, оторвался от газеты и вскочил:

– Поздравляю, мистер Джеффи. Только что слышал новости. Приятно, наверное, выиграть еще одно дело?

– Спасибо, Филипп, – улыбнулся Ричард. – Все в порядке?

– Само собой, мистер Джеффи, – улыбнулся Филипп. – Как всегда. И не заметишь, как состаришься.

– Да уж, – кивнул Ричард, – да уж…

Он вошел в лифт и замер, дожидаясь, когда закроются двери. Поднимаясь на свой этаж, он прикрыл глаза и снова вспомнил, как они с Глорией впервые оказались в этом доме. Как она радовалась тогда… Она буквально визжала от счастья, когда они осматривали квартиру.

– Что я наделал? – пробормотал Ричард.

Двери лифта открылись, и он открыл глаза. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, потом вышел из лифта и подошел к двери квартиры. Как только он закрыл за собой дверь, из детской вышла няня, миссис Лоншан.

– О, мистер Джеффи…

Няне было всего 50, но она выглядела как настоящая бабушка – совершенно седая, грузная, с теплыми карими глазами и пухлыми щеками.

– Поздравляю! Я только что видела новости! Ради них даже прервали сериал…

– Спасибо, миссис Лоншан.

– С тех пор как вы начали работать в компании мистера Милтона, вы не проиграли еще ни одного дела, верно?

– Да, миссис Лоншан. Я не проиграл ни одного дела.

– Наверное, вы очень гордитесь собой…

– Да…

– С Брэдом все хорошо, – сказала няня, хотя он ее об этом не спрашивал. Ричард кивнул в ответ. – Я собираюсь дать ему бутылочку.

– Занимайтесь своими делами, миссис Лоншан.

Няня улыбнулась и вернулась обратно в детскую.

Ричард поставил свой кейс, огляделся и медленно направился через гостиную в патио, откуда открывался прекрасный вид на реку Гудзон. Но он не стал любоваться видом. Он шел как человек, который точно знает, что делает. Ричард поднялся на кресло, поставил левую ногу на парапет и подтянулся, держась за кованые поручни. А потом одним решительным, ловким движением кинулся вперед, словно хватаясь за протянутую кем-то руку. Ричард Джеффи головой вниз полетел с пятнадцатого этажа.

Глава 1

Двадцативосьмилетний Кевин Тейлор оторвал взгляд от бумаг, разложенных на длинном темно-коричневом столе, и сделал паузу, словно о чем-то задумавшись перед перекрестным допросом свидетеля. Такие мелкие драматические жесты были для него совершенно естественными. В них сочеталось актерское искусство и тонкое понимание психологии. Драматичная пауза между вопросом и взглядом на документы всегда нервировала свидетеля. Сейчас Кевин пытался запугать директора начальной школы Филиппа Корнбле – худого, бледного, почти лысого мужчину 54 лет. Свидетель ерзал на стуле, сцепив руки перед собой и нетерпеливо перебирая пальцами. Кевин мельком взглянул на собравшихся в зале. Ему на ум пришла старая метафора: «Слышно, как муха пролетит». В зале царила напряженная тишина. Казалось, что все затаили дыхание. Неожиданно сквозь большие окна зала судебных заседаний Блисдейла хлынул солнечный свет, словно невидимый осветитель нажал на выключатель. Не хватало только крика режиссера: «Мотор!»

Зал заседаний был переполнен, но взор Кевина остановился на хорошо одетом, привлекательном мужчине в заднем ряду. На губах его играла теплая, гордая, почти отцовская улыбка. Однако мужчина был слишком молод, чтобы быть отцом Кевина – слегка за сорок. Его буквально окутывала атмосфера большого успеха. Кевин хорошо разбирался в стиле и сразу же узнал темно-серый костюм в полоску от Джорджо Армани. Он и сам тайком посматривал на этот костюм перед тем, как купить двубортный темно-синий из тонкой шерсти, выбранный для сегодняшнего заседания. Но его-то костюм был куплен на распродаже, за полцены.

Мужчина заметил взгляд Кевина и слегка кивнул ему.

Тишину в зале заседаний подчеркивали резкие покашливания – то там то сям. Судили Лоис Уилсон, 25-летнюю учительницу пятого класса. Ее обвиняли в сексуальных домогательствах к подросткам. Все произошло в небольшом городке Блисдейл, графство Нассау.

Блисдейл – своего рода спальный район: практически все его жители по утрам отправляются на работу в Нью-Йорк. Городок выглядит довольно провинциально и служит оазисом высшего среднего класса. Элегантные дома, ухоженные газоны и лужайки, чистые широкие улицы с красными кленами и дубами, довольно тихий деловой квартал… Никаких огромных торговых центров, переполненных покупателями магазинов, заправок, ресторанов и мотелей. Все вывески подчиняются строгим правилам. Ярким, кричащим цветам здесь не место, а огромные рекламные плакаты попросту под запретом.

Местным жителям всегда нравилось ощущать себя здесь словно в коконе. Они могли уезжать в Нью-Йорк и возвращаться по своему желанию, но, возвращаясь, они снова вели свое надежно защищенное существование Алисы в Зазеркалье. В Блисдейле не случалось ничего особенного. И жителей это вполне устраивало.

И вдруг одну из новых учительниц начальной школы, Лоис Уилсон, обвинили в сексуальных домогательствах к десятилетней девочке. В ходе расследования, проведенного в школе, обнаружилось еще три аналогичных случая. Имевшаяся информация и ходившие по округе слухи подтверждали, что Лоис Уилсон была лесбиянкой. Вместе со своей подругой, учительницей иностранного языка в соседней средней школе, они снимали домик на окраине Блисдейла. Ни одну из них ни разу не видели с мужчиной. У них просто не было никаких отношений с мужчинами.

Никто в фирме «Бойл, Карлтон и Сесслер» не обрадовался тому, что Кевин взялся за это дело. Он сделал это по собственной инициативе – сам предложил свои услуги Лоис Уилсон, узнав о ее проблеме. Взявшись за дело, Кевин пригрозил уйти из фирмы, если кто-то из старших партнеров запретит ему участвовать в процессе. Фирма все больше его раздражала. Его выводило из себя здешнее консервативное отношение к закону – он прекрасно представлял, какой будет его жизнь, если он тут задержится. Дело Лоис Уилсон стало первым по-настоящему драматическим процессом в его карьере. Кевину впервые представилась возможность продемонстрировать свое умение и профессиональные навыки. Он чувствовал себя, словно спортсмен, которому наконец-то удалось выйти на важные соревнования. Пока что это была не Олимпиада, но уж точно не турнир старшеклассников. Об этом деле уже писали нью-йоркские газеты.

Окружной прокурор Мартин Балм сразу же предложил Кевину сделку с правосудием, надеясь, что дело не выплеснется на страницы газет и не превратится в ненужную городу сенсацию. Главным его аргументом – и в этом он рассчитывал на понимание Кевина – была возможность не вызывать детей в зал заседаний и не заставлять их снова переживать этот ужас. Если Лоис признает свою вину, ей дадут пять лет условно и обяжут обратиться к психологу. Конечно, об учительской карьере придется забыть.

Однако Кевин посоветовал Лоис не идти на сделку, и она с ним согласилась. Теперь она сидела на скамье обвиняемых, скромно потупившись и сложив руки на коленях. Она вняла совету Кевина и теперь выглядела не высокомерной стервой, а страдающей, уязвленной женщиной. Время от времени она промокала глаза платочком.

Кевин заставил клиентку отрепетировать свое поведение. Он научил ее пристально смотреть на свидетелей и с надеждой на присяжных. Репетицию он записал на видео, а потом просмотрел запись вместе с Лоис. Он научил ее всему – как и на кого смотреть, как поправлять волосы, какую позу принять, какие делать жесты. Наступила эпоха видео: теперь важна мимика, позы и жесты.

Кевин мельком взглянул на свою жену. Мириам сидела в четырех рядах от него. Она показалась ему напряженной, и неудивительно – ведь она так беспокоилась за него. Мириам считала, что Сэнфорд Бойл прав и браться за это дело не следует. Но в этом процессе Кевин поставил на кон больше, чем в любом другом за три года работы. Он не мог говорить ни о чем ином. Он долгими часами репетировал, изучал материалы дела, работал по выходным. Он сделал многое сверх того, что полагалось за обещанный гонорар.

Кевин уверенно улыбнулся Мириам и резко развернулся, словно сработала невидимая пружина.

– Мистер Корнбле, вы лично побеседовали с тремя девочками во вторник 3 ноября?

– Да.

– О них сообщила вам предполагаемая первая жертва, Барбара Стэнли? – Кевин кивнул, подтверждая ответ, прежде чем свидетель успел ответить.

– Вы правы. Поэтому я пригласил их в свой кабинет.

– Можете ли вы сказать нам, что вы сказали им, когда они пришли?

– Извините? – Корнбле нахмурился. Вопрос показался ему странным.

– Какой вопрос вы задали девочкам первым? – Кевин сделал шаг к присяжным. – Может быть, вы спросили, не трогала ли мисс Уилсон их за ягодицы? Или вы спросили, не залезала ли она им под юбки?

– Конечно же нет!

– Хорошо, а что же тогда вы спросили?

– Я спросил их, действительно ли у них были проблемы, сходные с той, которая возникла у Барбары Стэнли с мисс Уилсон.

– Сходные проблемы? – Произнося слово «проблемы», Кевин поморщился.

– Да.

– Значит, Барбара Стэнли рассказала своим подружкам о том, что якобы с ней случилось, и три девочки признались в аналогичных «проблемах». Но ни одна из них прежде никому об этом не говорила. Так?

– Да. Я понял это именно так.

– Какая харизматичная десятилетняя девочка, – как бы про себя, но достаточно громко пробормотал Кевин. Некоторые присяжные удивленно подняли брови. Лысый мужчина, сидевший справа, задумчиво склонил голову и пристально посмотрел на директора школы.

Когда Кевин обернулся к залу, он заметил, что элегантный мужчина в заднем ряду улыбается еще шире и одобрительно кивает. «Не родственник ли это Лоис Уилсон? – подумал Кевин. – Может быть, старший брат?»

– А теперь, мистер Корнбле, расскажите, пожалуйста, суду, какие оценки Барбара Стэнли получала по предмету Лоис Уилсон.

– Самые невысокие.

– Самые невысокие… А были ли у нее какие-то проблемы с мисс Уилсон ранее?

– Да, – пробормотал директор школы.

– Извините?

– Да, были. Мисс Уилсон дважды отправляла Барбару в мой кабинет за то, что девочка отказывалась работать в классе и сквернословила, но…

– То есть вы хотите сказать, что Барбара изначально была не в восторге от мисс Уилсон?

– Протестую, ваша честь, – вскочил прокурор. – Адвокат подталкивает свидетеля к выводам.

– Принимается, – кивнул судья.

– Прошу прощения, ваша честь. – Кевин снова повернулся к свидетелю. – Мистер Корнбле, давайте вернемся к тем трем девочкам. В тот день вы предложили каждой из них рассказать о том, что произошло?

– Я подумал, что так будет лучше… Да.

– Не хотите ли вы сказать, что девочки рассказывали о своих проблемах в присутствии друг друга? – потрясенно и недоверчиво спросил Кевин.

– Именно так.

– Но разве это допустимо? Я имею в виду, разве можно было заставлять девочек рассказывать о таком… непристойном поведении…

– Но это же было расследование…

– Понимаю. Вам уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным?

– Нет, никогда. Вот почему это происшествие глубоко меня потрясло.

– Вы предупредили девочек о том, что у них могут возникнуть серьезные сложности, если они поднимут шум?

– Разумеется.

– Но вы им поверили, верно?

– Да.

– Почему?

– Потому что все они говорили одно и то же и описывали ситуацию одинаково.

Корнбле явно был доволен собой и своими ответами, но тут Кевин подошел ближе и приступил к самой ответственной части допроса. Он начал буквально обстреливать свидетеля короткими, отрывистыми вопросами.

– Вам не кажется, что девочки могли отрепетировать свои ответы?

– Что?

– Не могли ли они сговориться и выучить свои рассказы?

– Я не понимаю…

– Такое возможно?

– Ну…

– Вам никогда не доводилось сталкиваться с тем, что дети в таком возрасте могут лгать?

– Конечно, доводилось.

– И порой дети лгут коллективно?

– Да, но…

– Разве такое не случается?

– Полагаю, да.

– Вы полагаете?

– Ну…

– Вы вызвали мисс Уилсон в кабинет сразу же после разговора с девочками? Вы обсудили с ней эту ситуацию?

– Да, конечно.

– И какова же была ее реакция?

– Она не отрицала этого.

– Вы хотите сказать, что она отказалась отвечать на подобные вопросы без присутствия адвоката, верно?

Корнбле заерзал на своем месте.

– Я правильно понимаю? – настаивал Кевин.

– Она сказала именно так.

– Поэтому вы стали действовать, сообщили о ситуации руководителю школьного комитета, а затем известили окружного прокурора?

– Да. Мы действовали в соответствии с инструкцией школьного совета для подобных ситуаций.

– Вы не проводили дополнительного расследования? Не беседовали с другими учениками?

– Конечно же нет.

– И прежде чем мисс Уилсон были предъявлены официальные обвинения, вы и руководитель школьного комитета отстранили ее от работы, верно?

– Как я уже говорил…

– Пожалуйста, просто отвечайте на вопрос.

– Да.

– Да, – повторил Кевин, словно свидетель только что признал свою вину. Он выдержал паузу, с легкой улыбкой повернулся к присяжным, а потом снова вернулся к допросу.

– Мистер Корнбле, случалось ли вам ранее высказывать претензии мисс Уилсон касательно подготовленных ею материалов оформления класса?

– Да.

– С чем были связаны эти претензии?

– Ее материалы были слишком скудными и не соответствовали стандартам.

– То есть вы критиковали ее как учителя?

– Оформление класса является важным показателем эффективности работы учителя, – сухо ответил Корнбле.

– Да, понимаю, но мисс Уилсон не… скажем так, не разделяла вашего представления о значимости оформления класса.

– Нет, не разделяла.

– Она, как вы написали в ее характеристике, была «небрежна»?

– К сожалению, большинство молодых учителей не получают в колледжах столь качественного образования, как раньше, – усмехнулся Корнбле.

Кевин кивнул.

– Действительно, почему все вокруг не могут быть такими, как мы? – риторически вопросил он, и кое-кто в зале рассмеялся. Судья недовольно стукнул молоточком.

– Кроме того, вы не одобряли манеру одежды мисс Уилсон, верно? – Кевин перешел к более активным действиям.

– Я считаю, что она должна одеваться более консервативно. Вы правы…

– Однако непосредственная руководительница мисс Уилсон постоянно высоко оценивала ее профессиональные качества, – перебил свидетеля Кевин, повысив голос. – В последнем отчете она пишет, – Кевин заглянул в свои бумаги, – «Лоис Уилсон демонстрирует глубокое понимание детской психологии. Сколь серьезной ни была бы ситуация, она всегда находит способ достучаться до детей и стимулировать их нужным образом». – Кевин отложил листок. – Неплохая характеристика, не правда ли?

– Да, но, как я сказал…

– У меня больше нет вопросов, ваша честь.

Кевин вернулся на свое место, будто пылая от ярости – он научился вызывать в себе такое состояние мгновенно. Все взгляды были устремлены на него. Кевин взглянул на элегантного мужчину в заднем ряду и заметил, что улыбка покинула его лицо, сменившись выражением искреннего восхищения. Кевин почувствовал себя польщенным.

А вот Мириам, напротив, явно была расстроена. Она чуть не плакала. Когда Кевин посмотрел на нее, она быстро отвела глаза. «Ей стыдно за меня, – подумал он. – Господи боже, ей все еще стыдно за меня. Больше такого не будет!»

– Мистер Балм, – обратился судья к прокурору. – У вас есть вопросы к мистеру Корнбле?

– Нет, ваша честь. Мы хотели бы вызвать Барбару Стэнли, ваша честь. – В голосе окружного прокурора слышалось отчаяние.

Кевин успокаивающе похлопал Лоис Уилсон по руке. Он заставил обвинение перейти к главным козырям.

Пухлая девочка с короткими вьющимися русыми волосами направилась к месту для дачи показаний. На ней было светло-голубое платье с белыми рюшами на воротничке и рукавах. Просторное платье еще больше подчеркивало ее полноту.

Барбара нерешительно заняла свое место и подняла руку для присяги. Кевин кивнул и бросил понимающий взгляд на Мартина Балма. Судя по всему, девочка хорошо подготовилась и знала, чего ожидать. Прокурор тоже выполнил свою домашнюю работу, но Кевин чувствовал, что сам он сделал больше. И это должно принести свои плоды.

– Барбара, – начал Мартин Балм, подходя к девочке.

– Минуту, мистер Балм, – остановил прокурора судья и наклонился к Барбаре Стэнли. – Барбара, ты понимаешь, что только что принесла присягу? Ты поклялась говорить правду…

Барбара посмотрела в зал, повернулась к судье и кивнула.

– И ты понимаешь, насколько важны будут твои слова?

Девочка снова кивнула, на сей раз не столь уверенно. Судья откинулся на спинку кресла и произнес:

– Продолжайте, мистер Балм.

– Благодарю вас, ваша честь. – Прокурор направился к свидетельнице.

Высокий и худощавый прокурор собирался строить политическую карьеру, и перспективы у него были очень неплохие. Это дело беспокоило его. Он надеялся, что Кевин и Лоис Уилсон пойдут на сделку, но они отказались, и теперь ему предстояло опираться исключительно на показания десятилетних девочек.

– Барбара, расскажи суду, что ты сказала в тот день мистеру Корнбле. Не торопись.

Барбара быстро взглянула на Лоис. Кевин проинструктировал свою подзащитную, чтобы Лоис пристально смотрела на всех детей, особенно на тех трех девочек, которые подтвердили обвинения Барбары Стэнли.

– Ну… иногда, когда мы занимались искусством…

– Искусством, – перебил ее прокурор. – Что это такое, Барбара?

– Искусство – это рисование, чтение или музыка. Мы все идем к учителю рисования или пения, – ответила девочка, почти не открывая глаз. Кевин видел, что она отчаянно старается все сделать правильно. Он оглянулся на зал и заметил, что некоторые слушатели улыбаются, явно симпатизируя девочке. Но мужчина в заднем ряду смотрел на Барбару весьма недоброжелательно, почти со злобой.

– Понимаю, – кивнул прокурор. – Эти занятия проходят в другом классе, верно?

– Угу…

– Пожалуйста, Барбара, отвечай «да» или «нет», хорошо?

– Уг… То есть да.

– Хорошо, иногда, когда вы занимались искусством… – продолжил Балм.

– Мисс Уилсон просила кого-то из нас задержаться, – ответила Барбара.

– Задержаться? Остаться в классе наедине с ней?

– Уг… да.

– И?

– Однажды она попросила задержаться меня.

– И что ты рассказала мистеру Корнбле об этом случае?

Барбара повернулась так, чтобы не смотреть Лоис в глаза. Потом она сделала глубокий вдох и ответила:

– Мисс Уилсон попросила меня сесть рядом с ней. Она сказала, что считает, что я вырасту красивой девочкой, но я кое-что должна узнать о своем теле. Что-то такое, о чем взрослые не любят говорить. – Барбара замолчала и уставилась в пол.

– Продолжай…

– Она сказала, что есть такие особые места…

– Особые?

– Уг… да.

– И что она хотела объяснить тебе об этих местах, Барбара?

Барбара бросила короткий взгляд в сторону Лоис Уилсон и повернулась к Балму.

– Барбара, чему она хотела тебя научить? – повторил прокурор.

– Что происходит что-то особенное, когда… когда их кто-то трогает.

– Понятно. И что она делала потом? – Прокурор кивнул, чтобы подбодрить девочку.

– Она показала мне эти места.

– Показала? Как?

– Она указала на них, а потом сказала, что я должна позволить ей потрогать их, чтобы мне все стало понятно.

– И ты позволила, Барбара?

Барбара плотно сжала губы и кивнула.

– Да?

– Да.

– В каких именно местах она тебя трогала, Барбара?

– Здесь и здесь. – Барбара указала на грудь, потом между ног.

– Она просто трогала тебя или делала что-то еще?

Барбара закусила нижнюю губу.

– Это тяжело, Барбара, мы понимаем. Но мы должны задать тебе эти вопросы, чтобы восторжествовала справедливость. Ты же понимаешь, верно?

Девочка кивнула.

– Ответь суду, что еще делала мисс Уилсон?

– Она положила руку сюда, – ответила девочка, положив правую руку между ног, – и стала тереть.

– Положила руку сюда? Ты хочешь сказать, под одежду?

– Да.

– И что случилось потом, Барбара?

– Она спросила, чувствую ли я что-нибудь. Я сказала, что мне щекотно, она рассердилась и убрала руку. Она сказала, что я еще не готова это понять, но она попробует еще раз в другое время.

– И она попробовала?

– Не со мной, – быстро ответила Барбара.

– С твоими подругами? С другими девочками из класса?

– Угу… Да…

– И когда ты сказала им, что делала с тобой мисс Уилсон, они рассказали, что она делала с ними, верно?

– Да.

По залу пробежал легкий шум. Судья сурово посмотрел на собравшихся, и мгновенно воцарилась тишина.

– И потом вы вместе рассказали все мистеру Корнбле?

– Да.

– Хорошо, Барбара. Сейчас тебе будет задавать вопросы мистер Тейлор. Отвечай ему так же честно, как и мне, – сказал прокурор, повернулся к Кевину и покачал головой. Он тоже отлично владел искусством драматического жеста.

«Хороший прием, – подумал Кевин. – Нужно запомнить: отвечай ему так же честно, как и мне».

– Барбара, – произнес Кевин, поднимаясь с места. – Твое полное имя – Барбара Элизабет Стэнли, верно?

Он говорил легко и дружелюбно.

– Да.

– В вашем классе есть еще одна Барбара, верно?

Девочка кивнула, и Кевин, улыбаясь, подошел ближе.

– Но ее зовут Барбара Луиза Мартин, – продолжал Кевин. – Чтобы не путать вас, мисс Уилсон называет ее Барбарой Луизой, а тебя просто Барбарой, так?

– Да.

– Тебе нравится Барбара Луиза?

Девочка пожала плечами.

– А мисс Уилсон Барбара Луиза нравится больше, чем ты? Как ты думаешь?

Барбара Стэнли, прищурившись, посмотрела на Лоис.

– Да.

– Потому что Барбара Луиза лучше учится?

– Я не знаю.

– И потому что Барбара Луиза никогда не сквернословит в классе, как это делаешь ты?

– Я не знаю.

– Ты никогда не пыталась настроить других девочек против Барбары Луизы?

– Нет.

– Вспомни, Барбара, судья говорил, что ты должна говорить правду, давая показания в суде. Ты говоришь правду?

– Да.

– Ты не писала подружкам записок с насмешками над Барбарой Луизой?

Губы Барбары дрогнули.

– А мисс Уилсон не поймала тебя, когда ты передавала такие записки другим девочкам из класса? – кивнув, спросил Кевин.

Барбара посмотрела на Лоис Уилсон, потом перевела взгляд на зал – туда, где сидели ее родители.

– Мисс Уилсон записывает все, что происходит в ее классе, – сказал Кевин, поворачиваясь к Корнбле и доставая из папки листок. – Она сохранила эти записи. Ты написала кому-то: «Давайте звать ее Барбарой Лузер», и другие девочки стали называть ее именно так, верно?

Барбара молчала.

– И те девочки, которые утверждают, что мисс Уилсон их домогалась, тоже называли Барбару Луизу «Барбарой Лузер», верно?

– Да. – Барбара чуть не плакала.

– Значит, ты солгала, когда я спросил тебя, не пыталась ли ты настроить других девочек против Барбары Луизы, верно? – неожиданно резко спросил Кевин.

Барбара Стэнли закусила нижнюю губу.

– Значит, ты солгала? – настаивал адвокат.

Барбара кивнула.

– А может быть, ты солгала и о том, что только что рассказывала мистеру Балму?

Девочка замотала головой.

– Нет, – произнесла она чуть слышно.

Кевин чувствовал на себе ненавидящие взгляды слушателей. По щеке Барбары скатилась слеза.

– Ты всегда хотела, чтобы мисс Уилсон любила тебя так же, как и Барбару Луизу. Верно, Барбара?

Девочка пожала плечами.

– Ты всегда хотела быть самой популярной девочкой в классе – и у мальчиков, и у девочек. Верно?

– Не знаю.

– Ты не знаешь? Может быть, ты снова лжешь? – Кевин взглянул на присяжных. – Ты говорила об этом Мэри Лестер, верно?

Барбара замотала головой.

– Я могу вызвать сюда Мэри, так что, Барбара, ты должна говорить правду. Ты ведь говорила Мэри, что хотела бы, чтобы Барбару Луизу все ненавидели, а тебя любили?