Текст книги "Лживый язык"

К вечеру мне удалось отдраить ванную и кухню, и я начал сметать пыль и паутину с гравюр в холле. На одной из них был изображен играющий на трубе ангел. Он стоял на шаре и держал венок. С одного боку от него стоял сатир, с другого – женщина в окружении научных и военных приборов. Наклонившись к гравюре, я почувствовал, что за мной кто-то наблюдает. Я поднял голову. Крейс стоял в дверях гостиной и с улыбкой смотрел на меня.

– «Io son colei che ognuno al mondo brama, perche per me dopo lamorte vive», – произнес он на безупречном итальянском языке. – «Я – та, кого жаждет каждый человек в мире, ибо благодаря мне люди живут после смерти». Вот что там написано.

Я прищурился, пытаясь прочесть стихотворную фразу в нижней части гравюры.

– «Аллегория Славы», – объяснил Крейс, направляясь ко мне. Он повторил две первые строчки и продолжал: – «И если порок стремится лишь к тому, чтобы обрести награбленное, а добродетель ратует за благородную империю, я – бесчестие для первого и слава – для второй. Порок я клеймлю позором, а добродетели дарую почет, пальмовую ветвь и корону».

– Я не знал, что вы так превосходно говорите по-итальянски, – удивился я.

– Итальянский я знаю посредственно. А вот гравюра хороша, верно?

– Да, великолепна. Кто ее автор? – спросил я, пытаясь найти на гравюре подпись.

– Баттиста дель Моро. Создал он ее, как считается, примерно в тысяча пятьсот шестидесятом году. Но, на мой взгляд, она интересна тем, что, несмотря на морализаторские строки внизу, взор Славы обращен не на то, что олицетворяет благо, а на сатира – символ зла. И если не ошибаюсь, она им очарована, вы не находите?

Мне пришлось признать, что на гравюре Слава и впрямь отдает предпочтение пороку, а не добродетели.

В конце того первого дня на службе у Крейса я без сил упал на кровать. Сквозь щели в ставнях в комнату сочился лунный свет. Я лежал, слушая тихий плеск воды, и мне казалось, что я – персонаж какого-то сюрреалистического видения, пребываю в неком фантастическом мире. Я впервые встречал такого человека, как Крейс, и знал, что мне понадобится время, чтобы привыкнуть к его странностям. Во время скромного ужина, состоявшего из спагетти с томатами, базиликом и сыром пармезан, за столом на кухне я спросил, почему он решил обосноваться в Венеции и как выбрал это палаццо. Крейс попросил меня не обижаться (хотя в его поведении не было ничего оскорбительного) и отвечать отказался, заявив, что лишние подробности мне ни к чему. Главное, он здесь и сейчас, и это все, что мне нужно знать, подчеркнул он.

Я также понял, что всегда лучше дождаться, когда Крейс сам предложит тему для беседы. Он обожал говорить об искусстве – а мне нравилось его слушать, – и в тот вечер он рассказал, как приобрел большую часть своей коллекции: покупал произведения почти за бесценок двадцать – тридцать лет назад. Перечень имен, которые он назвал, вне сомнения, был впечатляющим. Помимо работ, что он уже описал мне, в его коллекции были рисунки и гравюры Палмы Джоване, Доменико Брузазорчи, Бенедетто Калиари и Доменико Тинторетто, картины Паоло Веронезе, Париса Бордоне, Моретто да Бресчиа и Лоренцо Лотто, а также великолепные изделия из стекла лучших венецианских мастеров.

Пока мы пили кофе, Крейс спросил меня об учебе в университете. Я стал рассказывать о своем курсе истории искусств, обрисовал его структуру, хронологию, теоретическую базу. Я пытался произвести впечатление на Крейса, щеголяя своими знаниями о Вазари, но он махнул рукой, выказывая пренебрежение к автору «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих». Сказал, что тот своими биографическими опусами вульгаризировал историю искусств. Что он согласен с Челлини, который считал Вазари трусом и лжецом. Кстати, читал ли я автобиографию Челлини? Я ответил отрицательно. Забавная вещь, сказал Крейс, при этом глаза его заблестели. Он вкратце передал мне содержание книги Челлини, отметив, что тот склонен был к насилию и хладнокровно совершил серию убийств, о чем с неподдельным ликованием поведал в своей биографии. Крейс описал один случай из книги Челлини, когда тот попытался кому-то вонзить нож в лицо, но его жертва неожиданно отвернулась, и он в результате порезал этому человеку ухо. Крейс считал, что это безумно смешная история. Он хохотал захлебываясь, так что его маленькие, как у рептилии, глазки исчезли в складках кожи его лица.

– По мнению Челлини, художники – выдающиеся художники – должны стоять над законом, – произнес Крейс после паузы, когда наконец отдышался. Он пристально смотрел на меня. – Должны быть свободны от обязательств и иметь возможность пренебрегать правилами. Вы тоже так думаете, мистер Вудс? Скажите, что вы тоже так думаете, прошу вас.

Я не знал, что сказать, но счел, что лучше согласиться со стариком. Я кивнул, и в его взгляде, обращенном на меня, отразилось самое настоящее умиление.

– Теперь я уверен, что мы с вами прекрасно поладим, – заключил Крейс.

Мне потребовалась целая неделя на то, чтобы привести палаццо в божеский вид, и в течение этого времени у меня часто возникало ощущение, что, несмотря на все мои старания, дом не желает расставаться со своей грязью. Эта грязь была как защитная оболочка, броня, которую не пробить, не проломить.

Особенно пришлось повозиться с окнами в обоих концах портего. Въевшаяся грязь на них была сродни щиту, отделявшему Крейса от внешнего мира. Встав на шаткую стремянку, найденную в стенном шкафу на кухне, я взял тряпку, жидкость для мытья стекол и принялся отдраивать грязь. Моя тряпка чернела на глазах, но стекло чище не становилось. Наконец, на окне образовался маленький, размером с монету, прозрачный круг, через который заструился свет. Этот кружок постепенно увеличивался, пока не разросся во все окно и я не увидел улицу.

Одной стороной палаццо выходил на улицу, отделенную от дома всего лишь узкой полоской воды и мостиком, другой – на более широкий канал. По воде скользила лодка, груженная апельсинами, грейпфрутами, плодами лайма и лимонами. Гондола с целующимися влюбленными, управляемая горделивым, на вид надменным мужчиной, медленно проплыла мимо меня и исчезла за углом. По другую сторону узкого канала элегантная темноволосая женщина, стоя на балконе, курила сигарету. Куда бы я ни посмотрел, всюду кипела жизнь – люди занимались своими делами, общались, жили нормальной жизнью. Один Крейс, добровольный узник, прозябал в заточении в своем палаццо. По крайней мере, теперь, когда я вымыл окна, он из своей темницы мог видеть белый свет.

Ползучие растения, посаженные на небольшом клочке земли у ворот во дворе, вели собственное существование. Их усики обвивали лестницу и тянулись по ней вверх, стремясь проникнуть в сам дом. Будто хотели задушить палаццо, выжать жизнь из всего, что есть внутри. Срезая гибкие стебли, опутывавшие колонны и металлическую решетку, я чувствовал, как весь этот растительный организм перемещается и движется, ведя упорную борьбу за выживание. Я понял, что единственный способ совладать с ним – резать стебли на маленькие кусочки и складывать их в черные мусорные пакеты, но даже оттуда усики умудрялись выползти.

Не менее трудно было справиться со мхом, покрывавшим коринфскую колонну и обнаженного ангелочка в центре двора. Сначала я попытался счистить мох тряпкой. Не получилось. Тогда я прибегнул к помощи старой стамески, которую нашел под раковиной, но все равно пришлось повозиться. Эта работа была трудоемкая и отняла много времени.

В те первые несколько дней на мне не высыхал пот, пока я, в футболке и шортах, пытался навести порядок в палаццо. Убирая помещения, я выметал из углов древнюю пыль и волосы, которые, как мне казалось, принадлежали тем, кого уж давно не было в живых. Налет грязи, разрыхленный и размягченный временем, имел гладкую, почти бархатистую текстуру. Я таскал горы книг, стирал грязную одежду Крейса, двигал мебель, подметал, вытирал пыль, скоблил и уничтожал. За изящными произведениями искусств обосновались пауки, использовавшие рамы в качестве арок миниатюрной авансцены, на которых они развешивали паутину – свои собственные декорации. На кухне возле мусорного ведра я обнаружил колонию муравьев, регулярно лакомившихся сахаром из пакета, который Крейс часто оставлял на рабочем столе. А в его спальне в темных сырых складках полога росли поганки. В ванной жили тараканы. В гостиной под персидский ковер часто заползали мокрицы.

Когда почти весь дом был убран, я вдруг сообразил, что еще не только не касался кабинета Крейса, но и вообще ни разу туда не входил. К этому времени я уже достаточно хорошо изучил Крейса и знал, что он не терпит вмешательства в свою личную жизнь. Поэтому я подумал, что следует спросить у него разрешения, прежде чем соваться в его кабинет. Я положил инвентарь для уборки и, как был в шортах и футболке, теперь уже в пятнах и крапинках, прошел через портего в гостиную, где Крейс был занят чтением.

– Мистер Крейс, можно вас спросить?

– Да?

– С уборкой я почти закончил. Остался только ваш кабинет. Хотите, чтобы там я тоже навел порядок?

Крейс на минуту задумался, потом, смирившись, кивнул.

– Пожалуй. А то там черт ногу сломит. Стол завален корреспонденцией. Ее бы разобрать.

Он вздохнул, положил на стол книгу, медленно встал и зашаркал ко мне.

– Пойдемте со мной, – сказал он, коснувшись меня своей костлявой рукой.

Я последовал за ним из гостиной. Мы прошли через портего в его спальню, где дверь в глубине комнаты вела в его темный кабинет без окон.

– Свет здесь есть? – спросил я.

– Выключатель там, – сказал Крейс, махнув рукой в сторону очертаний письменного стола у дальней стены.

Включив свет, я увидел, что стол завален письмами. Несколько конвертов валялись на персидском ковре под столом. Под ворохом писем я нашел покрытую плесенью кружку, сгнивший огрызок яблока, несколько скомканных пожелтевших бумажных салфеток и чернильное перо. Возле стола на низкой деревянной подставке стояла керамическая чернильница в форме черепахи. Под слоем пыли на ней я разглядел изящный рисунок в желто-зелено-бежевых тонах. Помимо книжных полок, в кабинете находился открытый выставочный стенд – нечто вроде шкафчика с редкими вещицами. Там были: покрытая поливной глазурью керамическая ваза в форме створчатой раковины; сине-желтая чаша с изображением юного пастуха на склоне горы, которого похищает орел; изящные вазы, несколько миниатюр, некоторые из них в оправе из серебра или черного бархата; мраморная плита с рельефным изображением юноши, опускающего левую руку в чашу с огнем (вероятно, это был Муций Сцевола[8]8
  Гай Муций Сцевола – в античной легенде римский герой. Был схвачен этрусками, которые стали угрожать ему казнью. Желая показать презрение к боли и смерти, сам положил руку на горящий алтарь.


[Закрыть]); пара красивых медных подсвечников и треугольная шкатулка с крылатыми фигурками на каждом конце – очевидно, курильница. На каждой вещи в этом шкафу лежал толстый слой пыли.

На стенах, обитых кроваво-красной тканью, висели в рамках под какими-то немыслимо кривыми углами несколько архитектурных планов палладианских[9]9
  Палладианский – в стиле построек Палладио (1518–1580), итальянского архитектора эпохи Возрождения, прославившегося своими гармоничными зданиями в классическом стиле.


[Закрыть] вилл. В каждом углу комнаты высились книжные башни, на вид ужасно неустойчивые, – казалось, они вот-вот развалятся. У двери я увидел сундук, наподобие тех, что были в портего. На сундуке стояла статуэтка коленопреклоненного сатира с раковиной в руке. Рядом с сундуком находилась богато орнаментированная мраморная урна с каннелюрами.

– Даже не знаю, с чего предложить вам начать, – произнес Крейс, в отчаянии разводя руки в стороны. – Начните с чего-нибудь.

– Не беспокойтесь. Скоро здесь будет полный порядок.

– Но почту не трогайте, пока я сам не решу, как к ней подступиться, – сказал Крейс, покидая комнату. – Писем скопилось так много. Ума не приложу, что с ними делать. Пойду почитаю в постели. Крикните, если понадоблюсь.

Я сразу же взялся за дело. Сдвинув письма на одну сторону стола, бросил в мусорное ведро кружку, огрызок яблока и использованные салфетки. Аккуратно стер пыль с каждой вещи в шкафчике для раритетов. Почистил персидский ковер. Подмел мраморный пол, сложил ровно книги и повесил прямо рамки на стенах. Работая, я невольно задумался о том, как и когда Крейс сумел приобрести столь внушительную коллекцию ценных произведений искусства. Должно быть, до того, как стал затворником, предположил я. Или нанял торгового агента, который искал и покупал для него художественные творения.

Стирая пыль с сундука у двери, я заметил, что его дерево растрескалось, рассохлось и покрыто царапинами. Я принес из кухни баночку с мастикой, осторожно нанес вязкую темную пасту красновато-коричневого цвета на сундук и стал тщательно и глубоко втирать ее в дерево. От мастики кончики моих пальцев приобрели гангренозный черно-коричневый цвет, так что на мгновение мне подумалось, что у меня руки мертвеца.

Я взял статуэтку сатира с рогами, остроконечными ушами, бородой, волосатыми ногами и копытами и стал внимательно рассматривать ее. Раковина, которую тот держал в правой руке, вероятно, использовалась в качестве чернильницы. Что-то завораживающее было в этой гротескной фигурке. Я поставил сатира на сундук и потянулся к урне, предназначенной, скорее всего, как я предположил, для хранения праха, и тут услышал голос Крейса.

– Не трогайте! Оставьте!

– Простите, простите. – Я резко отодвинулся от урны, не понимая, в чем я провинился.

Крейс направился ко мне, шаркая ногами и в ярости тряся головой.

– Полагаю, это моя вина. Мне следовало вас предупредить, – проговорил он, пытаясь совладать с гневом.

– Прошу прощения?

– Ладно… Лучше объясню. В этой урне… оружие… заряженное.

– Что?!

– Для самозащиты. Такой маленький пистолетик, кажется, из него даже мухи не убить. Разумеется, я из него никогда не стрелял.

– Понятно.

– Так что знайте: там пистолет.

– А не лучше ли держать оружие где-нибудь в другом, более надежном месте?

– В сейфе, что ли? Пока я буду возиться с замком, подбирая комбинацию цифр, грабители вынесут все, что здесь есть.

Видя, что я встревожен, Крейс улыбнулся.

– Не волнуйтесь. Это так, пустяки.

Он поднял крышку урны, сунул в нее руку и достал пистолет. Пальцы Крейса охватывали украшенную перламутром рукоятку.

– Видите, совсем крошечный, – сказал он. – Но если хотите, чтоб я его убрал…

– Наверно, лучше пусть лежит, где лежит.

– Может, пойдете нальете нам что-нибудь выпить? – предложил он, вздохнув. – Уже почти шесть. Думаю, нам обоим пора немного расслабиться, как вы считаете?

– Что вам налить? – спросил я.

– Так… может, кампари с содовой или даже… негрони? Умеете делать этот коктейль?

Я сказал, что умею.

– Что ж… тогда будем пить негрони. – Крейс вновь спрятал пистолет в урну и выпроводил меня из кабинета. – Пора пить коктейли.

Я смешал в шейкере налитые в равных долях кампари, джин и сладкий вермут, разлил коктейль в бокалы, куда заранее положил кубики льда и по ломтику апельсина, и один подал Крейсу. Поднося ко рту бокал с розовой горьковатой жидкостью, я заметил, что Крейс как-то странно смотрит на меня.

– Salute! – сказал он, отводя глаза.

– Salute! – вторил я ему.

Несмотря на чудачества моего работодателя, мы с ним довольно легко освоили свои роли. Пусть ему претила сама мысль ступить на маленький мостик, соединявший палаццо с аллеями, улицами и площадями города, я видел, что ему нравится мое общество. И был немного польщен тем, что он проявляет ко мне столь острый интерес и в моем присутствии чувствует себя раскованно. Как-никак он был – по крайней мере, раньше – знаменитым писателем, а я пока еще стоял на самой низшей ступени литературной карьеры и смотрел на него снизу вверх. Крейс был искренне благодарен мне за помощь и значительно повеселел с тех пор, как понял, что в чистоте жить гораздо приятнее, чем в грязи.

После того как я превратил палаццо в относительно пристойное жилище и составил каталог принадлежащих Крейсу произведений искусства, я спросил у него, нужно ли сделать что-то еще. Мне пока трудно было заставить себя сесть за роман, и я искал предлог, чтобы отложить работу над книгой. Я поинтересовался, как он надумал поступить с письмами в его кабинете. Может, хочет, чтобы я ими занялся? В конце концов, Крейс согласился, что это неплохая идея, и однажды утром после завтрака мы с ним вместе пришли в его кабинет, чтобы посмотреть, что можно сделать.

Комната теперь выглядела гораздо опрятнее, и на столе стало чище, но письма по-прежнему громоздились на нем беспорядочным ворохом, высившимся посередине, словно бумажная пирамида.

– Когда вы последний раз вскрывали письмо? – полюбопытствовал я.

– Боюсь, давно. Не считая ваших писем, которые вы взяли на себя труд доставить лично, – ответил Крейс. – Но, надеюсь, вы сумеете разобрать мою корреспонденцию. Мне так надоело снова и снова читать одно и то же, что я попросту перестал распечатывать письма.

Крейс сердился все сильнее, отчего лицо его покраснело.

– Вечно выпытывают что-то, спрашивают, почему я перестал писать после издания своего первого романа. Пишут главным образом аспиранты. Ох уж и мерзкие существа. Выискивают какой-то смысл там, где его вовсе нет. Хотя, надо признать, амбициозные биографы еще хуже. Любопытные твари. Стервятники. Все кружат надо мной, ждут, когда я умру. Каждый надеется первым урвать кусочек моей высохшей плоти. Напрашиваются в гости, чтобы порыться в моих бумагах, дневниках, записях. Спрашивают, может быть, я писал все это время, но отказывался публиковать свои работы. Придумают же, негодяи! Спрашивают, можно ли прийти и побеседовать со мной с часок, взять интервью – «не для печати», разумеется! Кровопийцы, вампиры, вурдалаки, выскочки, хамы, такие же сволочи, как и те, кому нравится глазеть на трагические происшествия! Меня от них тошнит.

Крейс с отвращением смотрел на ворох писем. Потом осознал, что утратил самообладание.

– Простите, я…

– Может, давайте, я отсортирую такие письма?

– Вы? О, это было бы чудесно, – сказал Крейс. – В принципе можете сразу их выбросить.

Он помолчал.

– В этой куче мусора вам наверняка попадутся чеки от моего издателя. Чеки пригодятся. Честно говоря, я предпочел бы сжечь и их, но деньги мне нужны. Чертовы гонорары так и льются рекой, постоянно напоминают…

Взгляд Крейса затуманился. Он погрузился в молчание.

– О чем? – тихо спросил я.

Крейс поджал губы, хотел что-то сказать, но передумал.

– Да так, ни о чем, – отмахнулся он, пытаясь улыбнуться. – Напоминают об одной некогда совершенной глупости, только и всего.

– Тогда я начну прямо сейчас, – предложил я, показав на письма. – Не волнуйтесь. Скоро здесь будет полный порядок.

Перед тем как покинуть кабинет и вернуться к чтению, Крейс дал мне нож для разрезания бумаги, и я принялся неспешно разбирать его корреспонденцию. Начал с самого верха пирамиды, постепенно подбираясь к ее основанию. Высматривал чеки и послания от биографов. Мне и самому было любопытно узнать больше о Крейсе.

Я вскрывал конверты и быстро пробегал глазами письма, проверяя, есть ли в них что-нибудь важное. В основном это была обычная предсказуемая чушь, о которой говорил Крейс, но одно из писем – в конверте из дорогой кремовой веленевой бумаги – привлекаю мое внимание. Письмо было написано от руки на почтовой бумаге с гербом; имя – Лавиния Мэддон, адрес и телефон были оттиснуты черной тушью в верхней части листа.

SW1

Лондон

Итон-сквер, 47а

Дорогой Гордон Крейс!

Простите, что вынуждена написать вам еще раз, но возможно, вы не получили мое письмо от 12 февраля. Если оно затерялось, я вкратце передам вам его содержание.

Прежде всего хочу извиниться за то, что обращаюсь к вам, не будучи вам официально представленной. Я понимаю, что, наверное, подобная вольность вам не по нраву – за это я едва ли могу вас осуждать, – но мне крайне важно связаться с вами.

Уверена, не я первая обращаюсь к вам. Дело в том, что я очень хочу написать вашу биографию. Точнее, не биографию как таковую, а книгу о таком явлении, как литературный успех и литературное безмолвие, книгу, в которой ваш образ был бы центральным, – как обобщающая метафора, если угодно. Естественно, для этого понадобится биографический материал: письма, интервью и тому подобное, – и мне хотелось бы договориться с вами об этом.

Я понимаю – исходя из того, что я слышала, – что, возможно, моя затея не придется вам по душе. Но позвольте заверить вас, что эта книга – ее заказало издательством «Пьериа паблишинг», которое, как вам известно, является одним из ведущих в Великобритании, – ни в коем случае не будет скандальной. Конечно, мне пришлось бы упомянуть события 1967 года, но, может быть, в данной книге вы смогли бы представить свою версию происшедшего. Это всего лишь предложение, поэтому, пожалуйста, не обижайтесь, если оно вам не нравится. Я прекрасно понимаю, что это крайне деликатная тема.

О себе скажу следующее: в числе моих изданных книг биографии Джин Стаффорд,[10]10
  Стаффорд, Джин (1915–1979) – американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии 1970 г. за сборник рассказов.


[Закрыть] Констанс Фенимор Вулсон,[11]11
  Вулсон, Констанс Фенимор (1840–1894) – американская писательница, внучатая племянница Джеймса Фенимора Купера.


[Закрыть] Дж. М. Барри[12]12
  Барри, Джеймс Мэтью (1860–1937) – английский писатель, драматург.


[Закрыть] и Вирджинии Вулф.[13]13
  Вулф, Вирджиния (1882–1941) – американская писательница модернистского направления, автор романов, эссе.


[Закрыть] Мои работы публиковались во многих уважаемых изданиях, в том числе в «Лондонском книжном обозрении» и еженедельнике «Нью-Йоркер».

Умоляю вас откликнуться на мое письмо, дабы мы могли обсудить наше сотрудничество и развеять ваши тревоги, если таковые у вас есть. Мне не составит труда приехать в Венецию и встретиться с вами, когда и где вам это будет удобно.

С уважением,

Лавиния Мэддон.

Я прочитал письмо еще раз. Письмо от амбициозного биографа, от одного из так называемых вампиров, о которых говорил Крейс. Я был доволен тем, что нашел его, и надеялся, что Крейс по достоинству оценит мои старания. Однако этот инцидент 1967 года не давал мне покоя. Что имела в виду Лавиния Мэддон? Судя по тону письма, она – серьезная и почтенная дама. Я отложил ее письмо в сторону, намереваясь показать его Крейсу в конце дня, и продолжал вскрывать конверты, большинство посланий бросая в мусорное ведро. Как ни странно, ни один чек еще не попался мне на глаза. Должно быть, они в самом низу, предположил я, такое уж мое везение! Я сунул руку в самую гущу бумаг, пошарил в ворохе и выудил стопку писем. Одно письмо – просьба к Крейсу посетить литературный фестиваль – было отправлено 12 апреля 1998 года, два года назад.

Я встал, потянулся, зевая. В маленьком кабинете было жарко и душно. Мне не хватало воздуха. Хотелось выпить чего-нибудь. Просмотрю еще несколько писем, а потом сделаю перерыв, решил я. Я взял из стопки очередное письмо, и мое внимание тут же привлек неряшливый, почти неразборчивый почерк на конверте. Трудно было разобрать даже имя Крейса, не говоря уже о том, чтобы прочитать адрес его издателя. Удивительно, как вообще письмо дошло до адресата. Короткий текст был написан синей шариковой ручкой, оставлявшей на листе грязь, и пестрел орфографическими ошибками.

DT11 OGF

Дорсет

Уинтерборн

Черч-Вью, 23

Дорогой мистер Крейс!

Я уже писала вам, но ответа не получила. Вы зобыли его? Не можит быть. Ведь он был вам так дорог. Ниужели память о нем ничего не стоит? Вы знаете, где мы живем. Пожалуйста, пришлите нам деньги. Мы в них нуждаемся, а вы – нет.

Миссис М. Шоу.

Странное письмо. Нужно показать его Крейсу. Возможно, это шантаж. В самом письме дата не указывалась, но, судя по штемпелю, его отправили из Дорсета 17 мая, два месяца назад.

Я захватил оба письма – от Лавинии Мэддон и от загадочной миссис М. Шоу – и пошел искать Крейса.

– Мистер Крейс? Мистер Крейс?

Мой голос эхом разносился по портего. Никто не откликался. Я ступил в гостиную. Крейс сидел в кресле и храпел, уткнувшись подбородком в воротник своей рубашки. Я тихо попятился из комнаты и на цыпочках прошел через холл в кухню. Письма покажу ему позже, решил я. До вечера время еще есть, так что я попытаюсь найти другие послания от этих двух таких разных женщин и потом представлю ему сразу весь комплект. Тогда все можно будет утрясти легко и без суеты. Крейс решит, стоит ли ему принимать предложение Лавинии Мэддон и как быть с подозрительной миссис Шоу. Я же со своей стороны, прежде чем затрагивать в разговоре с ним обе эти темы, постараюсь подготовиться к ним со всей тщательностью. Мое усердие, я уверен, обрадует Крейса.

Пока Крейс дремал, я пообедал салями с хлебом и помидорами, читая «Избранные письма» Аретино.[14]14
  Аретино, Пьетро (1492–1556) – итальянский писатель эпохи Возрождения.


[Закрыть] Потом вернулся в кабинет и стал дальше разбирать почту. Перебирая письма, я высматривал на конвертах характерные почерки: один – элегантный, уверенный, второй – детский, угловатый. Прочитанные письма складывал слева от себя. И все время размышлял о Крейсе и тайнах его прошлого.

При всей своей эксцентричности – а возможно, как раз благодаря этим странностям, – Крейс был притягательный человек. Неудивительно, что столько людей проявляли к его личности живой интерес. Хоть Лавиния Мэддон и говорила, что на образе Крейса намерена построить метафорическую формулу успеха и неудачи, было ясно, что ее прежде всего интересует история его жизни и особенно то, что произошло с ним в 1967 году. И какое отношение имеет к Крейсу полуграмотная женщина из Дорсета? Крейс сказал мне, что он больше не пишет, но я понятия не имел о том, почему он перестал заниматься литературным трудом.

Я подумал, что, прежде чем идти дальше, пожалуй, следует попытаться узнать чуть больше. Просто для того, чтобы понять то, что будет говорить мне Крейс, когда я отнесу ему письма. Я поднялся, обвел взглядом комнату, прислушался, не приближается ли Крейс. Поиск, исследование – это все часть моей работы, убеждал я себя. Крейс еще спасибо мне скажет, когда я сообщу ему результаты своих изысканий. На всякий случай я вышел из кабинета в его спальню, потом прошел в портего, осторожно приблизился к гостиной и заглянул в дверь. Крейс все так же мирно спал в кресле. Его веки трепетали, словно крылья бабочек, сидящих на засохших листьях.

Вернувшись в кабинет, я принялся осматривать полки его книжного шкафа. Многие книги – пыльные тома с красными корешками, Данте, Петрарка, Спенсер, Донн, Байрон – имели такой вид, будто были изданы пару веков назад. Я не увидел ни одного издания, напечатанного после 1920 – 1930-х годов, и, разумеется, не нашел ни одного экземпляра романа Крейса.

Я подошел к столу и стал осматривать маленькие выдвижные ящики в его верхней секции. В одном ящике обнаружил пару крошечных золотых ключиков наподобие тех, которыми открывают чемоданы и саквояжи. В другом ящике лежал конверт, перетянутый тесемкой, которая затем дважды накручивалась на пуговку. Я оглянулся на дверь. Никого. Тогда я стал медленно снимать тесемку, разматывая ее до тех пор, пока конверт не открылся. Внутри находился конверт меньшего размера – квадратный, желтовато-коричневого цвета. В таких пакетиках мальчишки обычно хранят марки или монеты. Мне показалось, что этот конверт запечатан, хотя один уголок клапана был отогнут. Я колебался не дольше секунды перед тем, как аккуратно распечатать его. Сначала я подумал, что внутри ничего нет, но потом заметил на самом дне желтую прядь волос в форме полумесяца. Я сунул пальцы в конверт и достал прядь. Волосы были ломкие и старые, будто их срезали с головы фарфоровой куклы Викторианской эпохи.

Следующие несколько дней, как только у меня находилось свободное время, я принимался искать в палаццо экземпляр «Дискуссионного клуба». Рылся на полках, вытаскивая книги из второго или третьего ряда. Тщетно. Будто Крейс попытался стереть все следы своего былого успеха.

Крейс запретил расспрашивать его о писательской деятельности, но мне нужны были хоть какие-то исходные данные о нем, чтобы знать, как лучше ответить на те два письма, как лучше защитить его. Если бы удалось разыскать несколько реальных фактов, я сумел бы восстановить картину его жизни и тогда чувствовал себя более уверенным, принимая решения относительно того, как мне поступить или что сказать. В этом случае от моей помощи было бы больше пользы.

Возможность представилась в тот день, когда я обнаружил, что у нас кончается кофе. Сразу же после того, как я переселился к Крейсу, по его указанию я закупил большое количество продуктов, заполнив запасами кухонный буфет. Крейс не любил оставаться один дома, едва мирился с тем, что я каждое утро выбегал в магазинчик за углом, чтобы купить свежих булочек, и отсутствовал всего несколько минут. Но запасы истощились, их следовало пополнить. Я знал, что было бы неумно пропустить завтрак Крейса, поэтому баночку с остатками молотого кофе я отставил в сторону, а себе приготовил быстрорастворимый. Потом принялся готовить завтрак.

Налил в кофеварку воды, положил туда остатки молотого кофе, завинтил крышку и поставил сосуд на газовую конфорку. Пламя облизывало дно кофеварки, шипело, задевая комок томатного соуса, капнувшего на решетку минувшим вечером, когда я готовил ужин. Я убавил газ, схватил ключи, промчался через портего на лестницу, спустился во двор. Пробежал по маленькому мостику, который вел меня во внешний мир, и по лабиринту переулков добрался до кондитерской за углом. Крейс, я был уверен, точно знал, сколько времени должна занять у меня утренняя пробежка до кондитерской, так как, когда бы я ни вернулся, с пакетом бриошей в руке, он садился за стол ровно в тот момент, когда эспрессо начинал шипеть.

– Buon giorno, – сказал я, вернувшись в кухню.

– Доброе утро, Адам, – поприветствовал меня Крейс.

– Я решил сегодня немного разнообразить наш завтрак, – сообщил я. – И вместо бриошей купил в кондитерской совершенно замечательные baicoli. Смотрите.

Я выложил на блюдо маленькие печеньица – их делали в виде водившихся в лагуне крошечных рыбешек и называли так же – и с гордостью показал угощение Крейсу.

– Да, аппетитные. Сказочное угощение.

Я налил ему в чашку эспрессо, а себе опять приготовил быстрорастворимый кофе.

– Что с вами? Неужели, работая на меня, превратились в истинного пролетария?

Я рассмеялся, глядя в свою чашку.

– Нет, просто у нас кончился кофе. В кондитерской не было того сорта, какой пьете вы. Вообще-то, у нас многие продукты на исходе. Мне придется опять сделать большую закупку.

– Как это? – удивился Крейс. – Мне казалось, у нас полный шкаф провизии. Куда ж еще больше?!

Я перечислил ему список необходимых продуктов, добавив, как будет ужасно, если у нас кончится что-то безусловно необходимое как раз днем, в часы сиесты, когда все местные лавки обычно закрыты. Неужели он хочет, чтобы я потом часами бегал по городу в поисках открытого магазина, не зная, когда вернусь? По-моему, ему будет гораздо спокойнее, если я сегодня куплю все, что нам нужно.

– Но обещайте, что вы уйдете ненадолго? – взмолился Крейс.

– Постараюсь вернуться как можно скорее.

– Нет, так не пойдет, – вспылил он. – Вы должны сказать точно. Вы не понимаете, я должен это знать. Мне необходимо точно знать, когда вы вернетесь.

Я глянул на часы. Девять. Поход в магазин обычно занимает у меня около часа времени, но в этот день я намеревался по ходу сделать еще одно дело.