Текст книги "Дети Кохона. Мой сводный – инопланетянин"

Глава 10

К семи утра они попрощались с отцом, и тот, скрипя зубами, отпустил Альму с ним. Договорились, что она отоспится до вечера, а ночью будет извлечение. Она не хотела больше ждать, и Мортен полностью поддерживал намерение сделать это быстрее. Это был явно не тот случай, когда можно наслаждаться ожиданием.

Устроив Альму в спальне, он съездил к ней домой с Майей и Ольгой, чтобы собрать ее и детские вещи. Чтобы получить ключ, пришлось поклясться, что он не станет заходить в ее квартиру и прикасаться к вещам – только женщины. Ему и самому не хотелось так грубо проникать в ее мир.

Альма настаивала на том, чтобы съездить за вещами самой – пришлось рявкнуть и пригрозить отложить извлечение еще на сутки.

К обеду уже безумно хотелось спать, но надо было заехать в Берлогу к ребятам. Утром он бросил сообщение об извлечении в чат на троих, но никто не спешил вызваться добровольцем. Было ясно, что письменные приказы приведут к длинным дебатам, а на них не было сил.

– Нет, я пас, – завопил Артем, едва он появился и встретился с ним взглядом. – Ты обещал.

Мортен действительно обещал ему, что он сможет отказаться от одного извлечения в обмен на извлечение с подростком в прошлом году. Тогда ему было плохо, и Артем честно подменил его, так что сейчас придется уступить.

Он перевел взгляд на Лиссена, и тот зло уставился своими черными глазами исподлобья:

– Ну почему опять я?

Такова участь лучших. Мортен знал, что привлекает его и Темыча чаще других охотников, но почему-то после работы с ними люди быстрее восстанавливались, реже ехали крышей, и сама процедура проходила намного резче – как правило, уходило не больше получаса.

Мортен знал, что Лис ненавидит причинять боль – просто отлично видел разницу между милосердием и отрубанием хвоста по частям. Другие охотники видели хуже, поэтому Лиссена в кохоне часто считали злобным упырем – уважали, но боялись и недолюбливали. Как, впрочем, и Мортена.

– Научите других работать так же – будете свободней, – отрезал он. – Давай домой и поспи, Лиссен. Встречаемся в девять у меня.

– Да, научите других сильнее херачить ближних своих, что тут сложного? – пробормотал Артем ему вслед, но Мортен даже не обернулся.

Вернувшись, он застал Альму на кухне. На ней была только его футболка, которую он выдал для сна, и она забавно в ней утонула.

– Я спала, – оправдывающимся тоном пискнула она под его угрюмым взглядом. Но Мортен уже и так видел по лицу, что оно еще заспанное – явно встала попить воды.

– Иди сюда, – не выдержал он, уловив в выражении лица и тревогу, и беззащитность, и сгреб ее в объятия. Вечером он уже не сможет ее утешить, но сейчас еще можно…

Постояв какое-то время так, уткнувшись носом в ароматную макушку, он погладил по спине:

– Все будет хорошо. Пойдем спать.

– Мортен. А после того как… я не буду тебе противна?

– Боги! Ты-то с чего должна быть мне противна? – ошеломленно осведомился он, заглянув ей в глаза в искреннем удивлении.

– Ну, ты же сам говорил: сопли-вопли, – смущенно пробормотала она.

– О-хмм, – Мортен прикрыл глаза, прижимая ее крепче к себе. – Выброси это из своей головы, прошу тебя.

Какое-то время они снова стояли молча, и он просто гладил хрупкую спину, наслаждаясь ее запахом.

– Мортен, а дети? – вдруг всполошилась она. – Мне надо узнать… у меня даже нет телефона…

– Правильно, потому что мы его забрали, чтобы ты выспалась. Дети с Хеннингом. Расслабься. И все, теперь точно спать.

Отправив ее обратно в гостевую спальню, он наконец рухнул в кровать и закрыл глаза, но проклятый сон улетучился, и в голову полезли дурацкие кошмары по поводу предстоящего вечера. Самая жуть – если все затянется. Но с ним Лис, и они оба знают, как и что делать, чтобы побыстрее.

Мортен медленно выдохнул, переключая мысли усилием воли.

Что-то подсказывало, что Альма тоже сейчас не спит, и очень хотелось пойти к ней, обнять, успокоить и успокоиться самому. Но это, скорее всего, не закончится сном – открыв для себя второе зрение, она вчера бросала слишком жаркие взгляды, и он с трудом сдержался, чтобы не поцеловать снова.

Переключившись на сладкие мысли о том, что мог бы сейчас делать с ней, если бы не ных, Мортен задремал – и проснулся только от будильника, который сработал в восемь тридцать вечера.

Альма.

Он холоднее льда, когда будит меня. Но я догадываюсь, что это просто эмоциональная броня, поэтому безропотно принимаю.

– Иди умойся, – говорит Мортен, когда я сажусь в кровати, еще моргая со сна. – Надень любое простое белье, ты его потом выбросишь. Сверху что угодно – там снимешь. Есть ничего нельзя, можешь попить воды. Через пятнадцать минут выходим.

Моя одежда аккуратно сложена в моей же большой спортивной сумке. Чувствуется, что Майя и Ольга старались быть максимально деликатными. Отыскав не особо ценный хлопковый комплект белья, джинсы и футболку, я одеваюсь, умываюсь, расчесываю волосы и стягиваю их резинкой. Стараясь не паниковать, надеваю носки и выхожу на кухню.

Глоток воды – и я готова. Ну, как готова? Иллюзия спокойствия покидает меня, когда дверной звонок заставляет буквально подпрыгнуть на месте. Мужской голос знаком со вчерашнего вечера… кажется, Лиссен. По звуку – такой же хмурый, как и Мортен.

Я выхожу в коридор, надеваю кеды, почти не поднимая глаз, выхожу за ними на улицу. Мортен открывает мне заднюю дверь, мужчины садятся вперед. Повернувшись, он протягивает мне черную тряпку:

– Завяжи глаза. Ты не должна видеть, куда мы едем.

– Почему? – удивляюсь я, но послушно завязываю себе глаза.

– Потому что это место здесь, на территории кохона. Тебе надо потом вздрагивать каждый раз, когда проходишь мимо? – терпеливо поясняет Мортен.

– Поняла.

– Разговоры, – убийственно ледяным голосом вклинивается Лиссен, и воцаряется тишина.

Мы едем минут пятнадцать. Но по ощущениям, Мортен просто делает несколько кругов по территории коттеджного поселка. Впрочем, точно сказать, где именно мы теперь, я уже не могу: с равным успехом могли оказаться совсем рядом с его домом и на другом конце территории.

– Выходи, – говорит Лиссен, открывая дверь. Он берет меня за локоть, чтобы я сослепу не упала, и они заводят меня в дом. Когда снимают повязку, я стою перед лестницей вниз, в подвал.

– Спускайся. Раздевайся. Обувь и носки тоже снимай.

Я больше не смотрю на них, молча выполняю приказы, но краем глаза замечаю, что они надели черные маски. Прежде, чем я успеваю задаться вопросом, зачем, ответ приходит изнутри: так страшнее.

Когда открывается дверь в темную подвальную комнату с крошечным окном сверху, в животе дергаются нервы. В этой полутьме я даже не могу понять, кто из них кто: одинаковые черные костюмы и маски. Внутри нет почти ничего – только цепи на стене и жуткий металлический стол посередине. Кто-то из мужчин сжимает мое плечо до сильной боли, вталкивая внутрь. Я едва не лечу на пол, но он ловит, так же жестоко сжимая второй рукой – на этот раз палец попадает в нерв, и я вскрикиваю от обжигающей боли.

Накануне Мортен советовал мне не сдерживать криков и не пытаться геройствовать. Но после первого вопля мое горло словно замораживается, и я просто не могу издать ни звука, когда этот безжалостный ублюдок заламывает руки за спину, нагибает и начинает бить меня ладонью по заднице.

Я понятия не имела, что шлепки могут быть такими сильными и болезненными. Он пробивает мышцу насквозь: отдается и в спине, и в ногах, а кожу обжигает по-настоящему, как-будто бьют факелом. С каждым ударом все хуже, и это длится целую вечность, пока я не начинаю захлебываться собственными слезами.

А потом меня подталкивают к стене, закрепляют руки цепями возле головы, и кто-то из них берет плеть. Я кричу от первого же удара. Это не просто больно, это п…ц. Сознание не уходит, за что ему большое спасибо. Могу немного переключиться на мысли, пытаясь угадать, кто из них сейчас так безжалостно херачит мою спину. Мне хочется думать, что это Лиссен. Мортен не смог бы так. Не после того, как обнимал меня утром. Внутри меня все еще нет никаких движений, но потом начинает подташнивать, и я на секунду ощущаю облегчение – давай, сука, вылезай из меня, тварь. Прилетает новый удар плетью, и я снова выгибаюсь и кричу.

Пауза… тишина.

То, что я поначалу ощущаю как странные ожоги на бедрах, оказывается царапинами. Опустив глаза, я вижу, как сверкают лезвия. Они вдвоем царапают и режут меня, и все тело начинает непроизвольно дергаться. На коже выступает кровь, и ее становится все больше.

– Нет! Неееет!

Я ору как безумная, даже понимая краем сознания, что это Мортен и Лиссен, и что меня не убивают. Но когда нож одного из них касается живота чуть выше трусиков, мой голос срывается на визг. До этого я понятия не имела, что так боюсь лезвий. При том что боль далеко не так сильна, как от плети. Просто… пугает.

– Давай на стол ее.

Как тихо ни произносит это Лиссен, я узнаю его голос. Точнее, не узнаю, но сразу понимаю, что это не Мортен. Он стоял слева, значит… это Мортен резал мне живот. «Ах, ты, сука», – мелькнуло в голове. В моих мыслях теперь только мат.

Но в следующую секунду уже нет и мыслей – я снова визжу, когда они привязывают меня к ледяному столу. Я не могу убедить себя не сопротивляться, хоть это и бесполезно, и они делают это силой. Слово «страшно» в такой ситуации теряет всякий смысл. Лиссен снова стоит надо мной с ножом. Меня тошнит, и, как ни странно, в этот момент я больше всего боюсь, что меня снова вырвет на глазах у Мортена или я правда распущу слезы и сопли, как он предвещал.

Я не спускаю глаз с него, чтобы больше не перепутать. Почему-то я больше не хочу путать их. Я хочу знать, что будет делать конкретно этот мерзавец.

Он сжимает мое плечо, потом локоть, и я издаю хриплый крик, одновременно ощущая, как нервы перекрывает от болевого шока, и рука практически отнимается. Но в этот момент Лиссен надавливает в какую-то точку над тазом так, что я забываю и про руку.

В какой-то момент все начинает уплывать – три-четыре таких нажатия почти отключают сознание, комната вращается и погружается в кромешную темноту. Но когда я чувствую, как что-то проходит сквозь мою кожу, словно выдавливая ее наружу, ужас возвращается, и я прихожу в себя.

То, что я вижу, похоже на клубок черной тьмы прямо над моим телом. Мужчины больше не трогают меня. Мортен держит длинный ствол, засасывая эту дрянь, как пылесосом, а Лиссен стреляет по ней из какого-то другого оружия.

Когда все заканчивается, и черная тьма полностью рассасывается, они почему-то не спешат меня развязывать, явно не спеша приходя в себя и складывая оружие. И только когда мои глаза встречаются со взглядом Лиссена, он подпрыгивает на месте:

– Мор! Она в сознании.

Мортен выдает ругательство и наклоняется надо мной:

– Альма?

В его руке снова нож, но я не успеваю испугаться. Он режет веревки на моих руках, сгребает, прижимает к себе. Я хочу тоже обнять его, но одна рука не шевелится совсем, а другая – еле-еле. И холодно… меня вдруг догоняет адский холод, и начинает трясти.

– Ррруки… ннне ммогу… ппошевелить, – бормочу я.

– Все будет хорошо. Все закончилось.

Он срывает маску и прижимает меня крепче, Лиссен развязывает мои ноги, и, наконец, я вся у Мортена на руках. Глаза сами собой закрываются, и я наполовину отключаюсь: все слышу, но реагировать уже не могу.

– А где девчонки? Кто ее забирает? – спрашивает Лиссен на выходе.

– Я ее забираю.

Голос Мортена я слышу изнутри, прижатая ухом к его груди. Он поднимается по лестнице, друг гонится за ним, увещевая:

– Мор, так нельзя.

– У нас с ней договор. Все хорошо.

– Мор!

Я слышу, что дело идет к серьезному спору. Из последних сил открыв глаза, поворачиваю голову и смотрю на Лиссена уже на улице:

– Все… хорошо. Я – с ним.

– Охренеть. Она разговаривает еще, – оторопевает он.

– Лис, отвали! – рявкнул Мортен. – Нет, стой. Помоги.

– Да отвезу я вас. Садись назад с ней, – рычит Лиссен в ответ, и мы, наконец, оказываемся в машине, где я окончательно вырубаюсь.

Глава 11

Когда я просыпаюсь, Мортен сидит рядом в кресле и дремлет. Но стоит мне пошевельнуться, как он открывает глаза и оценивающе смотрит на меня.

– Пиииить, – хриплю я, и он подносит к моим губам сок с трубочкой. Меня хватает на три глотка.

– Мортен…

Голоса почти нет – сорвала напрочь, голова еле шевелится, руки не действуют, и все тело болит, ноет, стонет и ведет себя так, как будто ненавидит меня.

– Обезболивающее?

Я киваю, и он откидывает одеяло, поворачивая меня немного на бок. Боль прошивает все тело, задницу обдает холодом, но я ее еле чувствую и стараюсь не думать о том, как выгляжу там – скорее всего, сплошные синяки. Укол обезболивающего – тоже не сахар.

– Ау!

Я очень устала от боли и сразу плачу.

– Прости, – шепчет он, убирая шприц и поворачивая меня обратно на спину.

Наши глаза встречаются.

– Не боишься меня? – удивленно спрашивает он и наклоняется, чтобы вытереть мне слезы салфеткой.

– С х… ли? – хриплю я, чувствуя, как крылья моего носа раздуваются. Ненавижу его – да. Но бояться – вот еще! Разговаривать, правда, могу только матом при одном воспоминании о вчерашнем. Никогда так сильно не хотелось материться.

– Хочешь меня ударить? – просиял он.

– О, да.

– Тогда выздоравливай скорее. Чтобы ручки-ножки шевелились как положено.

Улыбается. Я хочу возмутиться, но тоже улыбаюсь и просто бурчу:

– Скотина ты. Сколько времени?

– Двенадцать.

– Хрена себе я выспалась.

Мортен поясняет, что накануне медики кохона вкатили мне дозу обезболивающего со снотворным.

– Я позвоню Хеннингу, – говорит он. – Не против, если он зайдет?

– Конечно, нет, – бормочу я, закрывая глаза. – Я пока подремлю.

В следующие два дня я все время сплю. Пару раз в день меня осматривает врач и говорит, что все будет хорошо. Хеннинг заезжает каждые два-три часа, пока не убеждается окончательно, что я не боюсь Мортена, не собираюсь орать, лезть на стенку и требовать меня срочно эвакуировать из его дома. Сам Мортен, казалось, тоже все еще не верит, что меня так и не бомбанет, но по правде, я не понимаю, с чего они так переживают.

Да, было страшно и неприятно, но нет, я ни секунды на самом деле не думала, что мне желают зла. Да, визжала, когда меня резали, но я так же визжала и в прошлом году на даче у подруги, когда ей на руку – даже не мне – свалился паук. Просто оказалось, что я не мазохистка, и ножи мне нравятся не больше насекомых.

Что еще? Царапины заживут – доктор обещал, что шрамов не будет, и я ему верю. Даже если будут шрамы, это стоит того – из меня вместе с ныхом ушла привычная тяжесть. Как только я начинаю немного выздоравливать, сразу понимаю, что ощущения в теле меняются – мысли идут яснее, на душе становится легче. Без ныха мне физически намного приятнее живется.

Мортен наконец-то перестает носить меня на руках в туалет, водит за руку – и это победа, хотя путешествие пока дается тяжело, как марафон. Хеннинг разрешает детям навестить меня – им сказали, что я была в больнице, где мне делали экстренную операцию.

Потратив вечер четверга на настольные игры с Баламутом и Аглаей, я окончательно прихожу в себя и прошу Мортена отвести меня в душ после обезболивания.

– Только если я помою тебя сам.

– Нет, – шепчу я, поскольку все еще не могу разговаривать нормально, и он не принимает всерьез.

– Не буду я пялиться на твои сиськи.

– Я не хочу, чтобы ты пялился на мои синяки.

Знаю, что он пялится на задницу каждый раз, когда делает мне обезболивающие уколы, но раздеться полностью – это другое. По ощущениям, хуже всего выглядит сейчас как раз не задница, а спина, и я правда не хочу, чтобы он это увидел. В его глазах и так уже сплошная вина. А хочется совсем другого.

– Подожди денек, – уговаривает он.

– От меня воняет, я больше не могу, – отрезаю я, и он сдается – ведет меня в душ, заводит в кабинку и прикрывает дверь. Каждое движение отзывается болью, поэтому мытье занимает намного больше времени, чем обычно. Я матерюсь, но постепенно справляюсь.

Через полчаса выключаю воду, заматываюсь в полотенце, снова зову его и вываливаюсь из кабинки победителем. Голову, конечно, мыла одной рукой и вряд ли отмыла идеально. Но теперь от меня вкусно пахнет, и я снова сексуальная красотка… хотя бы спереди.

Падаю ему в объятия, словно ноги уже не держат, и практически заставляю коснуться губ поцелуем. Он целует, но потом критически осматривает, берет полотенце, осторожно вытирает мои мокрые волосы и заматывает их в тюрбан. Поправляет полотенце, сползающее с груди, подает футболку и отворачивается.

– У-у-у-у, ты такой серьезный, – тяну я, одеваясь.

Футболка – его, я хожу в таких с той самой ночи после извлечения – удобно спать и задирать, когда он делает уколы. И никакого белья… это внезапно наводит меня на шаловливые мысли.

– Мортен, а тебе правда нравятся мои сиськи? – осведомляюсь я.

– Альма, – серьезно говорит он, поворачиваясь и поднимая полотенце с пола. – В обезболивающих есть кое-что… в общем ты сейчас под веществами. Постарайся не говорить все, что приходит в голову.

– Почему? Ты смущаешься? – спрашиваю я и тянусь к его губам снова.

– Нет. Просто завтра утром тебе будет неловко.

– Мне будет… ловко, – я хихикаю, когда он со вздохом берет меня на руки и несет в кровать. – Хочешь, покажу тебе сиськи, а ты скажешь, красивые или нет? Ну, пожалуйста?

– Альма.

– Что?

Он кажется мне ужасным нерешительным занудой. Я решаю брать дело в свои руки и начинаю стаскивать с себя одеяло, чтобы показать ему свое тело.

– Ты очень красивая женщина. Спокойной ночи, – говорит Мортен и смывается из моей комнаты.

– Трус! – кричу ему вслед, но через несколько секунд глаза уже закрываются, и я вырубаюсь.

Утром, когда он заходит, я невольно краснею, стараюсь на него не смотреть, и отвечаю односложно. Но Мортен ни единым словом не напоминает о том, что было накануне, и меня быстро отпускает.

Он доводит меня до ванной, я чищу зубы и умываюсь, а потом из рук падает расческа, и Мортен заходит, поднимает и сам начинает осторожно расчесывать меня. Его руки такие нежные, что я невольно с благодарностью смотрю в зеркало, и он отвечает ласковым взглядом, а потом касается губами моего затылка. Замираю.

– Мортен…

– Ты сладкая, – шепчет он, разворачивает, и берет мое лицо в ладони, сминая губы своими. Дотрагиваюсь одной рукой, обнимая чуть выше талии, и мы так стоим довольно долго, просто нежничая и касаясь губами лиц друг друга.

– Поговори со мной, – прошу я, и он кивает.

Мы завтракаем. Отвечая на мои вопросы, Мортен рассказывает немного про Хеннинга, а потом про себя.

– Так ты всю жизнь охотишься на этих тварей? Это твоя работа? – уточняю я.

Его ресницы смыкаются, и по моему телу проходит дрожь – чувствую, что он смотрит вторым зрением.

– Здесь все мужчины – охотники? Все занимаются одним и тем же?

– Большинство, – кивает он. – Некоторые женщины – тоже. Но охотники бывают разные: кто-то больше занимается политикой и договаривается с местными властями, кто-то в поле дерется с ныхами, кто-то выслеживает их.

– А часто бывает такое, как со мной?

– Заражение случается с землянами и с охотниками в бою, если ныхов больше, чем нас. Нематериализованные могут атаковать так, проникая внутрь, – поясняет он.

Я опускаю взгляд, смотрю сквозь стол, пытаясь это переварить. Многие мои друзья живут на непатрулируемых территориях. Они даже не смогут увидеть ныха, если он их атакует.

– Что? – тихо спрашивает Мортен, изучая мое нахмуренное лицо, и я делюсь с ним переживаниями.

– На самом деле они лучше защищены, чем мы. Если бы ныхам было так же легко проникнуть в землян, как в алхонцев, вся планета была бы уже в их власти, – говорит Мортен.

– Как это? – не понимаю я, и он объясняет.

Оказывается, для того, чтобы проникнуть в обычного землянина, ныху приходится сначала найти человека на грани депрессии и довести его до самого дна. Для этого ныху нужно преследовать жертву, появляться рядом с ней, высасывая силу снаружи, и при этом не попасться алхонским охотникам. Это совсем непросто.

– Когда-то здесь не было ни одного квадратного километра чистой территории. Чтобы построить здесь кохон, пришлось собирать целую армию охотников. А теперь осталось совсем немного. Еще лет двадцать, и здесь не будет ни одного ныха, – заверяет меня Мортен.

– Так что… до тех пор, пока мои друзья нормально живут и не грустят, они в безопасности? – уточняю я.

Он кивает, и мне становится легче. Я неуклюже поворачиваюсь на стуле, чтобы долить себе чаю, и невольно издаю стон боли. Мортен двигает его в мою сторону и смотрит в глаза:

– Давай в кроватку?

– Я хочу еще поговорить.

– А я посижу с тобой, – обещает он и ведет меня обратно в мою комнату.

– Тебе точно еще в кайф со мной возиться? – смущенно спрашиваю я.

Хеннинг предлагает меня забрать. И я думаю, что это не такая плохая идея: теперь, когда боль отступает, приходит неловкость.

– Ты обещала мне неделю, а сегодня только пятница, – напоминает он, помогая мне лечь.

– Но я ведь тебя не боюсь, и мы это выяснили сразу, – возражаю я.

– Я все равно хочу поухаживать, – тихо говорит он, глядя прямо в глаза.

– Почему?

– Потому что я к тебе подкатываю, – понизив голос, проникновенно говорит он. Я невольно улыбаюсь.

– Но девушка, покрытая синяками и кряхтящая от боли – это не сексуально.

– Зато не сбежит, – парирует он.

Его рука нежно касается моих волос, пальцы скользят по щеке. Чувствую, как взгляд плывет, но не хочу отводить его. Лицо Мортена тоже меняется, и он не скрывает желания, снова пялясь вторым зрением.

Спонтанно переключившись, тихо вскрикиваю. Почему-то при пересечении наших взглядов там я пугаюсь. Его глаза кажутся ледяными и слишком яркими – как будто там прячется кто-то другой.

– Не смей, – тут же шепчет он и наклоняется, захватывая мои губы своими.

Мое сердце колотится как сумасшедшее. Мне и страшно, и сладко, а потом – только сладко. Я сдаюсь и отвечаю на поцелуй, позволяя телу почувствовать возбуждение.

– Чего испугалась? – шепчет он, размыкая наши губы.

– Я не привыкла к твоей второй внешности, – признаюсь я.

– Это первая. Она же – истинная.

– Она выглядит жестче, чем та, которая сверху. Какой ты на самом деле? – шепотом спрашиваю я.

– С тобой – буду нежным, обещаю, – шепчет он на ухо и поправляет одеяло.

Днем приходит Ольга, приносит мне тропических фруктов и предлагает съездить ко мне домой, если нужны какие-то вещи. Я отказываюсь, и она просто сидит со мной какое-то время, мы знакомимся и болтаем.

– Я послезавтра улечу в Европу на пару месяцев. Ужасно рада, что застала тебя, и что ты теперь в порядке, – говорит она.

Осторожно изучаю ее вторым зрением, и нахожу, что моя тетя очень красивая женщина в обеих своих ипостасях.

– Сколько тебе лет? – осведомляюсь я с любопытством, и она улыбается:

– Восемьдесят ровно.

– Ты выглядишь, как моя ровесница.

Она улыбается. А я все еще не могу осознать шокирующе радостные новости о том, что моя жизнь внезапно стала намного длиннее, и молодость тоже продлилась.

– Альма, я хотела сказать тебе кое-что. Точнее, спросить.

Ее лицо внезапно становится серьезным, и я внимательно жду продолжения.

– Да?

– Ты злишься на нас из-за того, что потеряли тебя? – выпаливает она на едином дыхании и умоляюще смотрит в лицо.

Мои брови удивленно ползут наверх, и я трясу головой:

– Нет. Конечно же, нет. Вы меня не теряли, вы просто не знали…

– Слава богу, – перебивает она и порывисто наклоняется, осторожно обнимая. – Хеннинг очень переживает из-за этого. Ты ведь… сможешь немного успокоить его, а?

– Он не говорил со мной об этом, – теряюсь я.

– И вряд ли заговорит, – грустно вздыхает Ольга. – Но ты не представляешь, как это для него тяжело. И для всех нас.

– Что я могу сделать? – спрашиваю я, во все глаза глядя на нее.

Ольга растерянно поднимает глаза вверх, потом осторожно улыбается:

– Он, скорее всего, будет заваливать тебя и детей подарками и слишком сильно заботиться. Позволь ему это делать, хотя бы первое время.

После обеда я общаюсь с детьми, а когда Хеннинг их забирает, прошусь на прогулку. Погода стоит теплая и сухая. Мортен соглашается, взяв с меня обещание, что я обязательно скажу, если почувствую боль.

Мы выходим наружу и идем по территории, время от времени встречая знакомых, которых я уже видела на дне рождения отца. Впервые вижу это место при свете дня – довольно уютно. Чисто, красивые домики примерно в одном стиле, хоть и разных размеров и модификаций.

Я спонтанно переключаюсь на второе зрение. Людей-землян вокруг почти нет – только алхонцы. Все смотрят на нас немного удивленно, но никто ничего не спрашивает.

– Они все знают? – тихо спрашиваю я.

– Здесь все все знают, поселок небольшой, – кивнул Мортен.

– Сколько всего людей в кохоне?

– Около тысячи. Человек семьсот постоянных жителей, остальные меняются. Мы обмениваемся сотрудниками с другими кохонами в России и в других странах тоже.

Сворачиваем в небольшой переулочек, и я спотыкаюсь. Перед нами детская спортивная площадка, на которой шестеро подростков висят на турниках, старательно подтягиваясь, а рядом с ними стоит тренер. Темные волосы, забранные в короткий хвост, крепкое тело, черные глаза…

– Помнишь его? – тихо спросил Мортен.

– Мне память не отшибало, – огрызаюсь я. – Позови, пожалуйста.

– Точно?

– Да точно!

Ноги начали побаливать, опять хочется материться – я невольно вспоминаю последнее нажатие Лиссена на болевую точку, после которого левая нога отнялась. Чувствовала, что до площадки и обратно уже не дойду, надо поворачивать. Но раз мы встретили его…

Замечаю, как меняется его лицо, когда Мортен подходит и кивает на меня, и Лиссен даже пару раз мотает головой, возражая ему. Но потом наши взгляды встречаются, я улыбаюсь. Идет ко мне.

– Привет, – говорит он, подходя на расстояние вытянутой руки. Смотрит так настороженно, будто боится, что меня переклинит.

– Иди сюда, – говорю я.

– Куда?

Мортен напряженно смотрит на нас, стоя в пяти шагах, а я просто подхожу к Лиссену вплотную и обнимаю одной рукой. Он стоит, растерянный, не решаясь дотронуться, но потом осторожно обнимает в ответ – так ласково, словно я хрустальная.

Что, испугался, блять? Я тоже, когда ты в маске меня плетью херачил. Про себя матерюсь, смеюсь, плачу, но не показываю. Просто шепчу «спасибо» на ухо, снова хватаюсь за Мортена и ухожу с ним, а Лиссен остается стоять и пялиться вслед.

Пялится, при этом, не только он – разинув рот, стоит какой-то мужик на углу, и пара юных девушек, гулявших неподалеку, замирают столбом. С опозданием осознаю, что получился мини-спектакль для всех прохожих, которые это видели. Такого я не планировала. Ну и хрен с ним.

Когда мы поворачиваем за угол, я со стоном прошу Мортена взять меня на руки. Фигово, что и это многие увидят и наверняка расскажут Хеннингу, но я вдруг чувствую, что правда не могу идти дальше сама.

Мортен осторожно несет меня домой и ласково выговаривает за то, что не сказала о боли в ногах раньше. Я чувствую, что вот-вот снова поцелую его, но понимаю, что на улице этого делать не стоит.

Дома он делает мне обезболивающий укол, наклоняется, чтобы поправить подушку, и его губы вдруг касаются моих. Через минуту мы бешено целуемся, и я обнимаю его, а он ложится рядом и снова целует, лаская мое лицо и шею пальцами. Так-то лучше. Вот так я забываю, что у меня что-то болит.

Минут через пятнадцать все портит Хеннинг – прилетает без предупреждения, долго выясняет, почему Мортен нес меня по улице, требует вызвать докторов. Мы оба закатываем глаза, доказываем, что все хорошо, и, наоборот, я выздоравливаю, раз выхожу гулять. Когда он, наконец, уезжает, Мортен смущенно говорит, что мне нужен отдых и сматывается в свою комнату.

Но я улыбаюсь – знаю, что дело вовсе не в этом. Мужикам просто тяжко долго целоваться и не трахать, а трахнуть он меня не может, потому что я еще развалина. Но хочет – и это хорошо. Это просто замечательно. Счастливая, засыпаю.