Текст книги "Похититель душ"

– Но здесь и сегодня, в присутствии Жана де Малеструа, с которым у него столь непростые отношения?

Примерно в середине прохода Жиль де Ре замер на месте и повернулся. Его взгляд остановился на хорах, а когда он увидел Андре Буше, мне показалось, что он весь как-то обмяк, словно на плечи ему возложили непосильную ношу.

Вот и ответ на вопрос, почему он сюда заявился. Брат Демьен наклонился ко мне и прошептал:

– Je regretted[24]24
  Я сожалею (фр.)


[Закрыть], матушка Жильметта, я знаю, вы любите милорда. Но даже вы должны признать, что то, как он смотрит на Буше, в высшей степени неприлично.

Я отвела взгляд от милорда, который в детстве провел столько часов у меня на коленях, и посмотрела на певца, привлекшего его внимание. Печаль и любовь в глазах милорда меня взволновали.

– Regardez, mon Frere[25]25
  Смотрите, брат мой (фр.)


[Закрыть], Буше словно окаменел на своем месте и не желает даже взглянуть на милорда, – сказала я.

И тут милорд снова опустил голову, словно был не в силах сдерживать боль, а затем повернулся и зашагал по проходу в сторону исповедальни, следуя за неуклюжим Ферьером, – павлин, идущий за отвратительным толстяком.

– О Жильметта, – задумчиво говорил мой Этьен в последние дни своей жизни, когда больше ничего другого уже делать не мог, – видела бы ты его в Орлеане! Мы все благоговели перед ним. Его великолепные черные доспехи ослепительно сияли и сидели на нем так, словно он в них родился. А когда он пускал галопом своего коня, белые перья на его шлеме развевались у него за спиной. Говорю тебе, жена, он был прекрасен и исполнен ярости одновременно; он мог разбудить свою неистовую натуру в любой момент, быстрее всех нас. Я видел, как он вонзал свой меч в животы англичанам – и никому из них не довелось остаться в живых, если он мог нанести хороший удар. В нашей армии не было человека, который сражался бы так же, как Жиль де Ре.

Именно после этого великого и кровавого сражения он стал маршалом Франции. Жиль скакал бок о бок с самой Орлеанской Девой, она, в своей белой кольчуге без украшений, он – в великолепной черной.

– Уголь и снег, – говорил Этьен. – Как два человека могут быть такими похожими и одновременно разными и непредсказуемыми!

Мой муж был не единственным, кто заметил их бросающееся в глаза несходство и в то же время общность, которую они не скрывали. Легенды каждого из них множились и обретали подробности: она – невинная крестьянская девушка, взявшая в руки оружие по воле «голосов» (которые кое-кто считал дьявольскими), а он – образец светского льва, окруженный сиянием, дарованным ему высоким положением. Оба наделены безграничной силой духа и стремлением действовать, хотя выражалось это по-разному. Все, что делала Жанна д'Арк, определялось ее верой в то, что Бог дал ей право и средство объединить Францию, во главе с бастардом Карлом; Жиль де Ре никак не объяснял свои поступки, впрочем, объяснений никто от него и не требовал. Он родился с высоким титулом и делал что хотел.

– Они оба были совершенно безумны, – говорил Этьен. И если вспомнить, что они совершили вместе и порознь, сомневаться в этом не приходилось. Однако между ними существовало сходство или близость, которая очень походила на привязанность. Пока они сражались вместе, они были неразлучны – ходили даже возмущенные разговоры о «любви».

Но Жанна д'Арк была девственницей – это определила сама Иоланда Арагонская, устроив ей такую тщательную проверку, что говорят, будто Дева была глубоко оскорблена и даже несколько дней испытывала боль в интимных местах. А милорд являлся женатым человеком, и все знали, что он не заводит интрижки с другими женщинами. Я ни разу не слышала, чтобы он взял в свою постель кого-нибудь, кроме леди Катрин; чаще говорили, что он вообще не спит с женщинами, и это меня очень беспокоило. В то время как леди Катрин отличалась красотой, она совсем не походила на милорда. Она была тихой, вежливой, воспитанной и сдержанной в отличие от своего вспыльчивого и склонного к самым разным авантюрам супруга. Иногда мне казалось, что на свете нет ничего такого, чего бы он не попробовал.

Этьену те события казались знаменательными и яркими; он постоянно говорил о том, что видел.

– Какое великое сражение, какими прекрасными мы были, духом и телом, простые воины и аристократы, армия, собранная наконец под одним знаменем. Меченосцы, лучники, пехотинцы, копьеносцы – мы все стояли ровным рядами, готовые идти в бой.

Воздух был пропитан жаждой крови, так он говорил, подогретой неожиданным и чудесным объявлением, что солдатам наконец заплатят, благодаря взносам многих аристократов, в том числе и милорда. Мужчины пошли в сражение, следуя за маленькой, хрупкой девушкой: хорошие и плохие, воры и нищие, отцы, и сыновья, и братья, и те, кто хранил секреты от всех, кроме самого Господа Бога. Множество дурных людей участвовало в той битве, двое в отряде милорда: его кузены, Робер де Брикевилль и Жиль де Силлэ – парочка, которую я не слишком любила, ни когда они выросли, ни в детстве. Да и любить их было особенно не за что; оба обладали качествами, вызывавшими неодобрение не только у меня. В Шантосё и Машекуле к ним плохо относились, как порознь, так и вместе.

Однако, несмотря на все свои дурные поступки, совершенные ими, братья были всего лишь тенью Жиля. Даже ребенком он таскал их за собой, точно двух козлов на привязи. Сколько раз, когда Жиль де Ре находился на моем попечении, я жалела, что он не выбрал более достойных друзей и спутников. Он всегда прекрасно себя вел с моим Мишелем и отвратительно – с сыновьями Брикевилля и Силлэ. Рядом с Мишелем он становился хорошим мальчиком; со своими кузенами – негодяем, злобным и хитрым.

Но его кузены прекрасно себя проявили в Орлеане, по крайней мере так говорили; Дева, похоже, вдохновляла всех, кто был рядом с ней под ее знаменами, от самого простого крестьянина до высокорожденного аристократа. Какими яркими были воспоминания, как мы все гордились, как старались присвоить себе хотя бы часть славы милорда.

– Это было его самое лучшее время, – прошептала я самой себе.

Брат Демьен с беспокойством посмотрел на меня и спросил:

– Что?

Мне казалось, что он не должен был меня услышать.

– Я сказала… – поспешно, дрогнувшим голосом проговорила я, – что у него сейчас не самое лучшее время.

– Вы сказали что-то еще.

Я промолчала. А потом отвернулась и снова взглянула на милорда.

Сама того не желая, я сказала правду, пытаясь скрыть от брата Демьена истинный смысл своих слов. Милорд действительно выглядел не лучшим образом. Роскошной одеждой было не скрыть измученного, постаревшего лица. Жиль де Ре выглядел старше своих тридцати шести лет и казался крайне мрачным. Толпа продолжала расступаться, чтобы его пропустить, из вежливости, коей требовало его положение, но и от удивления, что он здесь появился. Священная книга у него в руках была в переплете из позолоченной кожи, рукоять меча, с которым он никогда не расставался, украшена самоцветами всех цветов и размеров. Но ни у кого не возникало сомнений, что перед нами уставший, измученный человек, страдающий от какой-то неизвестной боли.

В последнее время ходили печальные слухи, что он увлекся каким-то юным чародеем, красавчиком мошенником, которого нашел для него во время своего путешествия в Италию священник Эсташ Бланше. Непонятно, зачем было искать так далеко, когда у нас полно собственных шарлатанов, но, с другой стороны, ни один из местных жуликов не показался бы милорду, предпочитавшему экзотические развлечения, таким интригующе интересным.

Франческо Прелати – так звали чародея. Я один раз видела их вместе в замке в Машекуле, когда его преосвященство взял меня туда с собой по какому-то государственному делу. Несмотря на радость, которую испытала, оказавшись в знакомых стенах, я не могла не заметить молодого человека, постоянно находившегося рядом с милордом. С виду он был моложе самого милорда, возможно, лет двадцати четырех, невероятно красив и с хорошей фигурой. Видеть их вместе мне было неприятно, потому что этих мужчин явно связывали отношения более близкие, чем дозволено волей нашего Господа. Милорд весь сиял, присутствие Прелати словно делало его моложе.

Теперь же он приближался ко мне тяжелыми шагами, и я вдруг почувствовала, сама не знаю почему, что должна отвернуться – передо мной был человек, почти мой собственный сын, но по какой-то необъяснимой причине я не хотела смотреть ему в глаза. Однако я не смогла справиться с соблазном и взглянула прямо на него – на одно короткое мгновение наши взоры встретились.

Сначала в его глазах вспыхнула искра узнавания – разве может человек не признать свою собственную няню, – а потом он остановился и посмотрел на меня. Я увидела в его взгляде любовь, и на лице его вдруг появилось выражение, какое я часто видела у него в детстве. Казалось, он жалеет, что дни, когда он находился на моем попечении, миновали. Глаза почти всех, кто находился в соборе, обратились и на меня. Милорд наконец разорвал нить времени, соединявшую нас, и пошел дальше, но я продолжала чувствовать на себе взгляды. Я осмотрелась по сторонам, пытаясь от них избавиться, а когда у меня ничего не получилось, снова повернулась к нему.

Но он уже отошел достаточно далеко и не видел моих отчаянных жестов. Я не могла позвать его, это было бы неслыханно для женщины в моем положении, в особенности в такой день. «Подожди! – хотелось крикнуть мне. – Вернись ко мне, мой молочный сын, нам нужно поговорить». Но было слишком поздно, я снова стала песчинкой в толпе зевак, глядящих вслед нашему правителю, пока он направлялся к исповедальне.

Я с волнением наблюдала за тем, как милорд и монсеньор чужестранец прошли в переднюю часть собора. Когда они оказались в конце очереди тех, кто хотел получить отпущение грехов, люди расступились, пропуская его вперед, но он махнул рукой, чтобы все оставались на своих местах. Прихожане: простые крестьяне и деревенские жители – с сомнением топтались на месте, не зная, что делать. А вдруг их накажут за то, что они прошли впереди своего милорда?

Наконец, словно поняв их сомнения, Жиль де Ре обратился к ним.

– Возвращайтесь на свои места, – сказал он, и его голос прозвучал устало, без столь характерных для него командных интонаций. – Я подожду с вами и покаюсь в своих грехах, когда подойдет моя очередь.

Среди собравшихся прокатилась волна шепота – никто из его предков никогда не выказывал такого уважения своим подданным. Отец Жиля, Ги де Лаваль, прославился дурным обращением со священнослужителями, но даже милорд и был ребенком по сравнению со своим тестем Жаном де Краоном. Осмелюсь сказать, что и ежедневного отпущения грехов (без всяких условий) не хватило бы, чтобы спасти его дурную душу.

Я часто жалею, что так и не нашла в себе смелости сделать ему публичный выговор до того, как он умер; положение, которое я занимала в семье, давало мне определенные права, а старик и так никогда меня не любил. Его преосвященство считал Жана де Краона деспотом и наверняка тайно радовался, что тестю Ги де Лаваля пришлось совершить свое путешествие в загробную жизнь под омерзительную какофонию, поскольку более приятной райской музыки он не заслужил.

Но в этот самый священный из священных дней Жиль де Ре – внук, сын и сам отец, хотя сегодня его дочери нигде не было видно, – не последовал за своими предками. Он со смирением ждал среди простых людей своей очереди получить отпущение грехов. Трудно найти слова, чтобы описать чувства, охватившие всех, кто находился в соборе, когда внушавший всем страх и благоговение правитель Шантосе, Машекуля и прочих земель сидел рядом со своими трепещущими слугами, дожидаясь, когда ему представится возможность признаться в своих грехах представителю Бога. Я опасалась, что те, кто оказался перед ним, постараются как можно быстрее освободить место в исповедальне, чтобы не заставлять его ждать, и получат лишь частичное отпущение – я представила себе, как слова этих несчастных срываются с их губ, точно стая разъяренных пчел.

Но Жиль не выказывал нетерпения и не казался слишком взволнованным, он был мрачен и словно отягощен невероятным грузом, лежащим у него на плечах. Когда наконец подошла его очередь, он зашел в исповедальню, а монсеньор Ферьер занял свое место по другую сторону экрана. Прошло довольно много времени, прежде чем они появились снова; милорд был бледен, а на лице монсеньора застыло очень серьезное выражение. Наказание он получил короткое и простое, но всем известно, что грехи благородных аристократов прощаются быстрее, чем грехи тех, кто им служит. Или они совершают такие проступки, что расплата за них может быть только символической. В любом случае Жиль де Ре провел на коленях совсем немного времени, затем он поднялся и подошел к брату Симону Луазелю, чтобы причаститься. Он опустился на колени и не сводил взгляда со своих сложенных рук.

Жан де Малеструа мужественно и холодно наблюдал за тем, как Луазель положил облатку на язык маршала Франции. На лице епископа застыло жесткое выражение, которое появляется крайне редко. Он был умным человеком, когда это требовалось, и часто выказывал презрение тем, кого ему удавалось перехитрить, но я не часто видела на его лице такое возмущение. Мне стало интересно, о чем он думает.

Я решила задать ему этот вопрос позже, когда волнения непростого дня немного поутихнут.

Однако этого не произошло.

Глава 8

Я успешно доставила в школу танцев туфли с металлическими подковками для дочери, а когда вернулась за свой стол, там меня поджидала записка. Мелким неровным почерком Фреда было написано имя, которое сопровождали слова: «Адвокат Эллен Лидс». Первое слово он подчеркнул.

Я посмотрела на телефон: огонек оставленных сообщений не горел. По какой-то причине адвокат сразу же обратился к Фреду.

Как только я вошла в его кабинет, он сразу сказал:

– Похоже, у тебя возникла небольшая проблема, Дунбар. Адвокат недавно позвонил и сказал, что его клиентка больше не будет ни с кем разговаривать. Он даже грозился подать на тебя в суд «после того, как мы поймаем настоящего преступника», как он выразился. Почему ты мне не сказала, что подозреваешь мать?

Я промолчала.

– Говори, – потребовал Фред.

Я рассказала о показаниях миссис Поульсен, а потом объяснила недостаточность алиби Эллен Лидс.

– Ее бывший муж был рассержен, когда уходил из участка. Он холодно со мной распрощался и поспешно удалился. Судя по всему, они сохранили приличные отношения, и Дэниел Лидс рассказал бывшей жене о моих подозрениях.

– Возможно, он задает себе такие же вопросы, – предположил Фред.

– Я так не думаю. Он защищал ее весьма энергично. – Тут я решила сесть. – Но вот что я вам скажу. Еще совсем недавно я была готова надеть на нее наручники. Но теперь у меня возникли сомнения. Что-то здесь не так.

– Например? У тебя есть свидетель, утверждающий, что ребенок садился в машину матери, а она не может объяснить, где находилась в это время.

– Да, я знаю. Но Эллен Лидс не подходит по типу.

– Перестань, Лени. Посмотри бесстрастно на те улики, которые удалось собрать. Ведь мы именно так принимаем здесь решения, верно?

– Я знаю, знаю. Но пожилая леди… Я не уверена в ее показаниях.

– Она выжила из ума?

– Нет, вовсе нет. Она вела со мной вполне разумный разговор. Но тут есть другие моменты. Милая леди, которая охотно сует нос в чужие дела, и с весьма убедительной внешностью. Самый подходящий свидетель, если не считать возраста. Боюсь, что адвокат легко сумеет с ней расправиться.

– Если до этого дойдет.

Мне показалось, что я знаю, о чем он сейчас думает. Судя по быстроте, с которой развиваются события, свидетельница будет к этому времени мертва.

– Она принимает какие-нибудь лекарства? – спросил Фред.

– Я не спрашивала.

– А почему?

– Пыталась завязать с ней хорошие отношения. Пожилым леди не задают подобных вопросов сразу. Боюсь, она посчитала бы такой вопрос невежливым. Вроде бы я ей понравилась, вопрос лишь в том, насколько она мне верит.

– Ты имеешь право, работая в интересах налогоплательщиков, быть не слишком вежливой. Более того, именно на это они и рассчитывают. Позвони ей и задай те вопросы, которые обязательно задаст адвокат защиты.

– Если она принимает какие-то сильные лекарства, то у меня останется только куртка. И что мне тогда делать?

– Понятия не имею. Я всего лишь надзираю. Решать проблему должна ты, детектив.

– Ну так надзирайте. Скажите мне, что я должна делать.

Казалось, Фред только этого и ждал.

– Возможно, у меня есть кое-что, позволяющее тебе двинуться дальше. – Он повернулся в своем крутящемся кресле и вытащил из ящика стола картонную коробку. Потом развернулся обратно и поставил коробку на стол.

На стенке коробки было написано: «ДОННОЛЛИ». Волынки с похорон вновь взвыли в моей голове.

– О Господи.

В последние недели своей жизни, перед тем как сердце Терри Доннолли не выдержало, он казался чем-то угнетенным и постоянно говорил о необходимости отставки.

– Я больше не могу это выносить, – повторял он, когда кто-то из нас начинал задавать ему вопросы.

– Здесь два его последних дела. В обоих случаях он зашел в тупик. Пока тебя не было, я еще раз их просмотрел. И вот почему я о них вспомнил – именно это так доставало Доннолли – исходным подозреваемым в обоих случаях был близкий человек. И всякий раз подозрения основывались на веских свидетельских показаниях. Как и в твоем случае. Однако улики противоречили тому, что утверждал свидетель, и Доннолли почти сразу же пришел к выводу, что близкие люди ни в чем не замешаны. А дальше – тупик. Один из родителей знает, что Доннолли умер, и настаивает на том, чтобы дело передали другому детективу.

Я положила руку на коробку. «Пандора, Пандора, Пандора, – кричала она, – открой меня, открой!» Но Фред явно ничего не слышал. Коробка вдруг показалась мне горячей, словно мое прикосновение запустило какую-то химическую реакцию. Я отдернула руку.

Фред заметил это и нахмурился.

– Я собрал эти бумаги, поскольку решил, что они могут тебе помочь. Так что потрудись их почитать.

Из чего следовало, что оба дела передаются мне.

У нас большой отдел. Мне вполне достаточно собственных дел, не хватает только чужих. Я знала, что Доннолли расследует два исчезновения, но подробности оставались для меня тайной. Дела были довольно толстыми – если судить по весу коробки. После удачного завершения двух расследований в моем столе остались две большущие папки, с хорошей кармой. Быть может, если я сложу в эти папки дела Доннолли, то обрету и по отношению к ним счастливый дар интуитивных прозрений.

Имена жертв были крупно написаны на корешках толстых скоросшивателей. Было уже слишком поздно, чтобы серьезно ими заняться, но я пролистала каждое, чтобы получить общее представление о том, что произошло. В первом речь шла об исчезновении Лоуренса Уайлдера, белого мальчика тринадцати лет, рост пять футов и три дюйма, телосложение хрупкое. Светлые волосы, голубые глаза, множество веснушек. В последний раз его видели около года назад – как утверждали три свидетеля, – когда он садился в стоявшую возле кафе машину брата своей матери. Предположительно, за рулем сидел именно дядя.

Проблема состояла в том, что у дяди было безупречное алиби – он работал пожарником и в это время находился на дежурстве, что подтвердили его многочисленные коллеги. Из улик имелись лишь следы в машине дяди, в которой удалось найти несколько волокон одежды, принадлежащей Ларри. Но это еще ничего не значило – мальчик не раз ездил в этой машине раньше. Семья верила, что дядя не виновен в похищении, и объявила о награде за любую информацию, которая поможет отыскать ребенка. Были приняты тысячи звонков – так бывает всегда, когда обещают денежную награду, – но никаких следов мальчика не обнаружили.

Большую часть дела составляли допросы свидетелей, беседы с членами семьи и друзьями, школьными приятелями, учителями, тренерами – Доннолли проделал огромную работу. С некоторыми из них он разговаривал по нескольку раз; возможно, ему требовалось что-то уточнить, но мне кажется, что Доннолли просто не хотел закрывать расследование. Периодически так поступают многие из нас, когда мы заходим в тупик – и тогда возвращаемся к уже опрошенным свидетелям. Иногда нам везет, но в большинстве случаев такая уловка лишь помогает чувствовать себя полезным – все-таки лучше что-то делать, чем просто сидеть и ждать. Трудно отказываться от дела, когда ты очень хочешь его раскрыть, а ничего нового не происходит.

Я ощущала разочарование Терри Доннолли даже сейчас, когда быстро просматривала его записи. Он умело писал отчеты; все выглядело ясным и четким, а в тех случаях, когда это представлялось возможным, подтверждалось документами. Однако все отчеты были окрашены горечью и ни к чему не вели.

Мальчика номер два из коробки Доннолли звали Джеред Маккензи. Он ушел из дома за полгода до исчезновения сына Уайлдеров. Когда я читала второе дело, у меня возникло ощущение, что все повторяется, – мне даже показалось, будто часть бумаг попала сюда из папки Уайлдера. Описание внешности почти совпадало, если не считать того, что у Джереда были рыжие волосы. В последний раз его видели на футбольном поле в компании с тренером, старым другом семьи Маккензи, который часто подвозил Джереда домой. Однако в день исчезновения тренер сказал, что после тренировки он вернулся в свой офис, чтобы взять кое-какие бумаги для встречи с клиентом. Мать другого ребенка утверждала, что видела, как тренер и Джеред уезжали в машине. Она даже смогла указать точное время, поскольку в этот момент звонила по сотовому телефону, зафиксировавшему время звонка. Но охранник с места работы тренера подтвердил, что тот вернулся в офис ровно через пять минут после того, как мать другого ребенка видела тренера в машине вместе с Джередом. Для того чтобы добраться от футбольного поля до офиса, требовалось никак не меньше десяти минут. Невозможно.

Ничего удивительного нет в том, что у Терри Доннолли случился сердечный приступ. Что ему было делать с подобными материалами?

И что мне с ними делать?

Во всех трех случаях были замешаны люди, близкие к похищенному ребенку, – да и сами дети оказались удивительно похожими, все трое белые мальчики хрупкого телосложения. И во всех трех случаях очень мало улик, из чего следовало, что похитители вели себя осторожно.

Получалось, что похититель мог быть одним и тем же лицом.

Я поделилась с Фредом своими предположениями и попросила выделить человека, который помог бы мне обработать собранную информацию.

– Ты считаешь, что мы имеем дело с серийным похитителем?

– Ну, все указывает именно на такую версию…

– Однако еще слишком рано делать окончательные выводы.

Поцелуй смерти, очень нежный поцелуй.

Мне предстояло встретиться с людьми, недавно пережившими страшную потерю, и бередить старые раны. Отчеты Доннолли были превосходны, но я хотела сама поговорить с родственниками мальчиков.

Нэнси Уайлдер была удивлена, узнав о смерти Терри Доннолли, что позволило мне не приставать к Фреду с вопросом, какая семья потребовала возобновления следствия – почему-то я не задала его сразу.

– Я решила, что ему не удается выяснить ничего нового, поэтому он и не связывался с нами в течение последних двух недель, – сказала мне Нэнси. – Как мне жаль, что он умер. У него была семья?

– Жена и двое детей.

– О, как ужасно.

– Мы все переживаем его смерть. Нам будет его не хватать.

– Должна сказать, что он был исключительно упорным детективом. И вел расследование очень тщательно. Я ему чрезвычайно благодарна. – Она вздохнула и немного помолчала. – Да, как жалко. Такой чудесный человек. Теперь вы будете заниматься расследованием этого дела?

– Мне поручили кое-что закончить. Нужно пересмотреть дела, которые вел Терри, и выяснить, следует ли их закрыть или продолжать расследование. Сейчас я собираю информацию, перед тем как принять решение.

Полуправда – надеюсь, для нее она прозвучала более убедительно, чем для меня.

– Мне бы хотелось с вами поговорить. Детектив Доннолли очень хорошо все задокументировал, но я предпочитаю сама пообщаться с семьями. Прошу прощения за то, что вынуждена бередить старые раны, но надеюсь, вы меня понимаете.

– Да, конечно, – ответила миссис Уайлдер. – И ценю ваше сочувствие. Но вам не нужно беспокоиться – рана еще не успела закрыться. И для меня не закроется никогда. Отец Ларри готов сдаться и жить дальше, он полагает, что наш мальчик мертв и нам никогда не найти его тело. Но я хочу, чтобы расследование продолжалось.

Скорее всего, отец Ларри прав, но отбирать надежду жестоко, в особенности если у них не осталось ничего другого. Очень часто после исчезновения ребенка в семьях начинались разногласия. Всегда одна сторона винит другую, даже если вслух ничего не произносится.

– Я бы хотела побывать у вас дома, если вы не против.

На следующий день я намеревалась сделать два визита.

Мне удалось договориться с семьей Маккензи, хотя мать Джереда была не так вежлива. Она считала, что Доннолли не имел никакого права умереть от разочарования и что смерть – справедливый исход, раз он не сумел свернуть ради нее горы. Должна признать, что среди нас есть те, кто закрывает преступления против собственности как «неразрешимые», чтобы побыстрее о них забыть, но Терри Доннолли всегда боролся до конца, не считаясь со временем и собственным здоровьем. За что и заплатил.

Я осторожно навела справки в соседних секторах об исчезнувших мальчиках. Затем скопировала все выводы, сделанные Терри Доннолли, и сложила их в отдельную папку.

Эван уже ждал меня на тротуаре. Джефф Сэмюэльс, его лучший друг и тень, стоял рядом.

Эван забросил портфель и сумку с формой для футбола в багажник и сел рядом со мной, нескладный, с длинными руками и ногами и торчащими во все стороны соломенными волосами. Ужасно похож на отца.

– Тренировка закончилась раньше обычного?

– Нет. Это ты опоздала.

Я посмотрела на часы. Он был прав.

– Извини, Эван, похоже, опять села батарейка.

Я наклонилась к нему, надеясь, что сын вдруг забудет, что он уже взрослый, и поцелует меня в щеку. Закатив глаза, он чмокнул меня.

– Перестань делать рожи, с тобой ведь не произошло ничего страшного? Пожилым леди приятно, когда их иногда целуют.

– Мам, брось… ты не такая уж старая.

Он мог бы не делать ударения на слово «такая».

– Что у нас сегодня на обед?

– Понятия не имею. Решу, когда приедем домой.

– Можно Джефф останется у нас?

– Конечно. Ты любишь сюрприз на обед, Джефф?

– Да, миссис Дунбар.

Френни и Джулия были в школе танцев, куда Кевин отвез Джулию, чтобы мне не пришлось заезжать за ней к нему. Сейчас там наверняка порхала очередная женщина, которых он менял с удивительной регулярностью. Мне было все равно, но я не хотела, чтобы это видели дети. До сих пор он вел себя прилично, во всяком случае в данном вопросе.

Трудно себе представить, чтобы Френни была еще больше похожа на мою мать; а вот Джулия не имела с ней ничего общего. Они добровольно поцеловали меня, забрались на заднее сиденье и пристегнулись. Я победно посмотрела на их брата.

– Они девочки, – запротестовал он. – Им положено целовать свою мать.

– Что на обед? – спросила Френни.

– Да, что? – эхом повторила ее сестра.

– Все, что захочет Джефф.

Они тут же принялись приставать к нему с предложениями. В конце концов я согласилась на спагетти и консервированную фасоль, классическую трапезу с четырьмя приспособлениями: открывалка для консервов, микроволновая печь, мусорное ведро и посудомоечная машина. Потом Джефф отправился домой – он жил в одном с нами здании, после чего мы все вместе занялись приготовлением домашнего задания – и я в том числе. Я задремала, а когда проснулась, обнаружила, что Джулия стоит у меня за плечом и пытается читать отчет Доннолли. Она указала пальцем на длинное слово и с невинным любопытством посмотрела на меня.

Я произнесла его слог за слогом, как меня учили:

– Пре-ступ-ник.

Она медленно повторила его за мной.

– Это означает плохой человек?

Да благословит Господь наших невинных детей.

Когда на следующее утро я пришла на работу после десяти часов сна, на моем столе лежала внушительная стопка факсов. Сверху я обнаружила записку от Фреда. Она состояла из одного слова: «Хм-м-м».

Все дела еще не были сданы в архив, но расследования приостановили, хотя и неофициально. Одно из них продолжалось уже три года – когда проходит столько времени, найти преступника или жертву практически невозможно, если только не появляются новые факты. Свидетели переезжают, воспоминания затуманиваются. Ни в одном из этих исчезновений не было ничего особенно ужасного, во всяком случае при первом знакомстве с делом. «Я заметил, как подъехала машина, в нее сел мальчик, и больше в тот день я его не видел».

Тупик за тупиком, за одним-единственным исключением – одно исчезновение удалось «раскрыть». Двенадцатилетнего мальчика похитил, предположительно, любовник матери, которого звали Джесси Гарамонд. Он отбыл срок за приставания к малолетним – однако подробности в краткий отчет включены не были. Тело исчезнувшего ребенка так и не нашли, а Гарамонда судили и приговорили к заключению только на основании показаний клерка, якобы видевшего Гарамонда и мальчика вместе примерно за час до того, как мать обратилась в полицию, обеспокоенная отсутствием ребенка.

Поскольку Гарамонд был условно освобожден из тюрьмы, его сразу же отправили обратно отбывать свой исходный срок. А затем добавили новый; к тому времени, когда он выйдет на свободу, зубов у него не останется.

Это дело привлекло мое внимание по двум причинам: во-первых, если не обнаружено тело, судья очень редко выносит приговор, а во-вторых, допрос Гарамонда вел Спенс Фрейзи.

Я с удивлением обнаружила Спенса за столом, поскольку он не любит сидеть в участке. До озера далеко, и едва ли здесь разрешат забросить удочку. Когда ему приходится работать в своем кабинете, он начинает злиться и раздражаться, и в такие моменты никому не хочется оказаться рядом с ним. В остальных случаях он очень симпатичный парень. Мне кажется, он бы до сих пор оставался патрульным, если бы не заметная разница в зарплате. Мы все получаем гораздо больше, как только оказываемся за собственным столом и забываем о патрульной машине. К тому же здесь мы гораздо реже, чем на улицах, сталкиваемся с неприглядными сторонами жизни. В некоторых случаях это важно, в особенности для тех из нас, у кого есть дети. Мне всегда хотелось снять форму перед возвращением домой, чтобы не принести с собой какую-нибудь мерзость.

Я положила перед Спенсом факс.

– Что это такое? – спросил он.

– Дело Гарамонда.

– Понятно… – протянул он.