Текст книги "Похититель душ"

– А с какой стати епископ должен этим заниматься? – спросила меня аббатиса. – Дети иногда пропадают. Особенно в такие плохие времена, как наши.

– Он сказал то же самое, теми же словами. И велел ей сходить в магистрат.

– Возможно, разумный совет…

– Она там уже была, но не получила никакой помощи, – сказала я. – Епископ позволил мне провести расследование в нашем районе. Когда соберу достаточно сведений, вернусь с отчетом.

Сестра Клэр перекрестилась.

– Какая тяжелая задача!

– Да, тяжелая, – согласилась я. – Но я люблю путешествовать. – Я сделала глоток вина, очень маленький, чтобы у меня не слишком развязался язык. – Надеюсь, это займет не много времени. У меня, как вы хорошо знаете, есть и собственные обязанности. Может быть, мне удастся справиться за несколько дней – думаю, так и будет, учитывая, что сегодня у каждого колодца, возле которого я останавливалась, я слышала истории о пропаже того или иного ребенка.

Аббатиса приподняла бровь.

– Я бы предпочла не добиться успеха, если бы получила такое поручение, – молвила она.

Вино сделало меня смелее, чем следовало. Я выпрямилась и очень серьезно сказала:

– Я сама вызвалась, мне почти пришлось умолять его преосвященство. Он не слишком меня поддержал, но согласие дал.

– Это и в самом деле забота магистрата, – сказала сестра Клэр. – И меня удивляет, что епископ не посчитал возможным заставить его действовать. Если то, что вы слышали, правда и исчезают невинные… Необходимо что-то делать.

Как же приятно, когда тебя понимают!

– Действительно очень странно, – согласилась я. – Ему следовало уделить этому делу огромное внимание. В Сен-Жан-д'Анжели ходят истории о том, что в Машекуле едят маленьких детей, их рассказывают путники случайным встречным – как предупреждение, – а еще они появляются в письмах из Авиньона. Простых людей очень беспокоит происходящее, но мы, стоящие на ступенях рая, почему-то не обращаем на это внимание.

– Возможно, если правда будет открыта, это грозит серьезными последствиями. Пока еще неизвестными.

И снова она высказала мои мысли.

– Я охотно поспрашиваю местных жителей от вашего имени, – наконец сказала аббатиса. – Здешние люди скрытны и не слишком доверяют чужакам.

Я выразила благодарность за столь великодушное предложение.

– Если это не доставит вам лишних хлопот, могу я принимать в вашем монастыре посетителей, которые принесут мне новости о пропавших детях?

– Это представляется мне разумным и удобным. – Она грациозно встала со своего стула. – Наверное, вы очень устали…

Я действительно устала. Сестра Клэр взяла меня за руку и отвела в мою комнату, где пожелала спокойной ночи. На узкой кровати лежал матрас из свежей соломы, а поверх него другой, очень хороший, из перьев, и я вдруг поняла, как сильно утомилась после целого дня путешествия верхом на осле. И хотя у меня с тем местом, на котором сидят, все в порядке, поездка верхом на осле не самое приятное развлечение. Так что завтра у меня будет болеть все тело, по крайней мере с утра. А впереди, скорее всего, еще два таких же дня.

У одной стены стоял стул, а над ним я разглядела узкое окно, сквозь которое в комнату проливался свет почти полной луны. Я старательно обошла желтое пятно на полу, чтобы луна не свела меня с ума, как многих других несчастных, сняла покров и облачение и осталась в белой полотняной рубашке. В изголовье кровати висел серебряный крест, для напоминания о том, где я нахожусь, хотя вряд ли я могла забыть, с какой целью сюда приехала.

«Дорогой Боже, – взмолилась я почти искренне, – пусть это все окажется слухами и выдумками…»

Я легла на кровать, накрылась собственной одеждой и заснула. Где-то в середине ночи мне приснилась повешенная собачка леди Мари, только это был Цербер, охраняющий врата Ада. Он яростно лаял, заставляя меня пересечь реку Стикс и последовать за ним. И я поняла, что у меня нет выбора.

Завтрак оказался просто великолепным – теплое молоко, поджаренный хлеб, яблоки и золотисто-зеленые груши, принесенные по случаю моего визита из подвала, где они хранились в песке. Разговор между нами был на удивление откровенным и дружеским, учитывая, как мало мы друг друга знали. Я частично отношу это за счет чудесного угощения, выставленного на стол аббатисой: графина с ароматным и невероятно вкусным напитком из настоя листьев каких-то восточных растений, приправленного медом. Мне он очень понравился, и я наслаждалась легким возбуждением, которое он мне подарил.

– Какое редкое мирское угощение, – проговорила я.

Длинный рукав аббатисы с шорохом коснулся стола, когда она потянулась к моей тарелке, чтобы положить на нее еще кусочек груши.

– Когда-то я жила в миру, – сказала она и тепло улыбнулась. – Совсем юной девушкой.

– Вы вдова? – вырвалось у меня.

– О, нет, – ответила она и рассмеялась. – Я пришла сюда девственницей.

– По собственной воле?

Она немного помолчала, а затем проговорила:

– Тогда мне так не казалось. Я была просватана еще в детстве, моя семья считала, что это отличная партия, очень выгодная для нас всех. Но мой жених оказался самым мерзким существом, которое сотворил Бог. Настоящее чудовище с отвратительными манерами. Я бы скорее умерла, чем согласилась рожать ему детей.

Может быть, эта откровенная, честная женщина успела выпить пару стаканчиков вина? Я решила, что вряд ли, а язык ей развязал чай с медом.

– И потому вы решили уйти сюда?

Она улыбнулась мне с заговорщическим видом.

– А вы сами решили поселиться в Нанте?

Очень прямой вопрос, на который, я не сомневалась, она уже знала ответ.

– Нет, – сказала я. – Мой муж умер, а единственный оставшийся в живых сын стал священником и не мог меня содержать.

– Понятно. Как же часто такое случается. Знаете, я поняла, что сестры, приходящие в монастырь после того, как они пожили в миру, гораздо мудрее и приносят больше пользы, чем те, что приняли постриг девственницами.

Я была полностью с ней согласна.

– Когда я здесь появилась, тут было… – Она помахала в воздухе рукой, пытаясь найти подходящее слово, – совсем не так спокойно и удобно. Мой отец хотел, чтобы я осознала последствия своего отказа выйти замуж за выбранного им человека, поэтому он отправил меня в самое худшее место, какое только смог найти. Но, наученная им же использовать голову по назначению, я довольно скоро начала выделяться среди остальных девушек. Когда я возглавила монастырь, он был практически разрушен, и я занялась восстановлением.

– И добились замечательных успехов, – сказала я, оглядываясь по сторонам.

Каменные стены поражали своей гладкостью, судя по всему, их недавно оштукатурили. Деревянные поверхности были натерты маслом, которое придавало им теплое сияние и наполняло помещение приятным ароматом. Окна с разноцветными стеклами оказались безупречно чистыми. И хотя у нас в Нанте аббатства и монастыри гораздо больше и величественнее, среди них нет ничего даже отдаленно похожего и такого же великолепного. Сестра Клэр, несомненно, использовала свои умения с гораздо большей пользой, чем я.

– Покорность и верность сослужили мне хорошую службу, – сказала я ей, – но всякий раз, когда я пытаюсь схитрить, ничего хорошего из этого не получается.

– У меня нет епископа, который вмешивался бы в мои дела.

– Это верно, – не стала спорить я.

– Его преосвященство Жан де Малеструа известен своей непреклонностью.

– Тоже верно, – задумчиво проговорила я. – Но он все-таки отпустил меня, хотя был против моего путешествия. С другой стороны, думаю, поскольку он еще и судья, он дал свое согласие, потому что это в интересах как его самого, так и герцога Иоанна.

– Вот именно, – сказала сестра Клэр, а потом, наклонившись ко мне, прошептала: – Вы должны понаблюдать за ним и постараться понять, что им двигает в данном вопросе; тогда вам удастся получить от него то, что нужно. В этом смысле все мужчины, даже священнослужители, похожи. – Она тихонько рассмеялась и добавила: – Точнее, так мне говорили, поскольку я никогда не была замужем.

Утром аббатиса послала молодую монахиню с поручением, еще прежде, чем мы сели завтракать. Девушка отправилась в ближайшую деревню и остановилась у колодца, как самый настоящий глашатай, чтобы сообщить о том, что я интересуюсь пропавшими детьми. Она была местной и прекрасно подходила для этой роли. Примерно через час в монастырь пришла женщина из деревни. Впрочем, мне показалось, что прошло совсем мало времени, возможно, из-за того, что аббатиса приказала подать новый кувшин чая, который произвел на меня очень необычный эффект – голова кружилась, но опьянения не чувствовалось. Я множество раз прогулялась по дорожке, выложенной великолепными камнями, от нашего стола до отхожего места, но при этом ощущала себя на удивление бодрой и полной сил, несмотря на свою мрачную миссию, и с энтузиазмом встретила первую посетительницу.

– Маргарита Сорин, – представила ее аббатиса. – Она служанка. Иногда работает при нашем монастыре, а также в нескольких состоятельных семьях.

Мадам Сорин поклонилась и села на предложенное место, а аббатиса повернулась, собираясь уйти.

– Матушка, останьтесь, если хотите, – предложила я. Она с явным удовольствием уселась снова.

Я повернулась к женщине, которая пришла со мной поговорить.

– Мадам Сорин, хорошо, что вы пришли, – начала я. Женщина быстро-быстро закивала.

– Я не могла не прийти после того, что сказала молодая сестра.

Я представила себе, что было рассказано о цели моего визита.

– Вы хотите сообщить про исчезнувшего ребенка?

– Да, матушка, хочу.

– Как его звали? – первым делом поинтересовалась я. Это не имело особого значения, но мне почему-то казалось, что с именем он обретет в моем сознании определенность.

– Бернар ле Камю, – ответила она. – Он из… точнее, боюсь, был не местным. Бернар был, уж не знаю, как правильно говорить, в прошедшем времени или настоящем… В общем, он из Бретани. Его семья живет в Бресте, а его прислали к месье Родиго, учиться французскому, потому что у них в семье говорят только на бретонском, а отец мальчика считал, что знать один язык, в особенности бретонский, недостаточно. Он имел далеко идущие планы относительно Бернара, так нам потом сказали.

– Мудрый отец, по крайней мере в данном вопросе. – Знание только бретонского языка не позволило бы мальчику занять хорошее положение в обществе. – И сколько ему лет?

– Ему было тринадцать, когда он исчез, так сказал отец. В прошлом году он приехал к нам в поисках мальчика, наверное, через месяц после того, как тот пропал. Думаю, сейчас ему уже было бы четырнадцать, хотя я не догадалась спросить у отца, в каком месяце у него день рождения. Когда мы с ним разговаривали в последний раз, несчастный едва держался.

Я очень хорошо это понимала.

– А вы как познакомились с мальчиком?

– Месье Родиго нанял меня присматривать за ним, пока он находился в его доме. Я приходила каждое утро, подавала завтрак, занималась уборкой, стиркой и штопкой, в общем, делала все, что делала бы для него мать или няня, и, естественно, мы с Бернаром подружились. Он еще плохо говорил по-французски, хотя учился быстро. Нам удавалось понимать друг друга. У меня нет сыновей, зато много дочерей, так что это было приятным разнообразием.

– Мне кажется, вы искренне заботились о его благополучии.

– Я старалась как можно лучше за ним присматривать, но не могла постоянно находиться рядом.

Я услышала в ее голосе настоящую боль и сожаление. Мне это чувство было знакомо, и я попыталась успокоить женщину.

– Естественно, не могли, дочь моя. Вам не следует упрекать себя. Бог не ждет от нас безупречной службы.

– Бог не ждет, а я от себя требовала, – грустно проговорила она. – Однажды я увидела, как Бернар разговаривает с каким-то незнакомым человеком; кажется, это было в августе, в самом конце. Аисты уже начали беспокоиться на крышах, готовились улететь в теплые края. Тот мужчина показался мне очень странным, хотя слово «мужчина» не очень к нему подходит – он был невысоким и стройным, почти как женщина.

Сначала я подумала, что, возможно, это и есть женщина, которая переоделась в мужской костюм, – но, Боже праведный, кто же станет такое делать, разве что на праздник или какое-нибудь состязание, какие устраивают господа. Позже я узнала, что мужчину звали Пуату, хотя мне сказали, будто это его прозвище в честь города, в котором он родился, а по-настоящему он Коррило. У меня возникло неприятное чувство, когда я увидела его с Бернаром: он обращался с ним так, словно они были в близких отношениях. Мне такое не понравилось. А мальчик был чист душой, из хорошей семьи, добрый и покладистый. Такого совсем не трудно обмануть.

Поэтому, когда этот самый Пуату ушел, я спросила у Бернара, что он от него хотел.

– И он сказал…

– Ничего он не сказал, – с отчаянием в голосе проговорила женщина. – Признался лишь, что ему велели никому не рассказывать о разговоре с Пуату. Я снова его попросила, более настойчиво, открыть мне, о чем был разговор, но мальчик отказался отвечать. Я предупредила его, что незнакомые люди часто делают заманчивые предложения, чтобы обмануть детей, и что ему не следует верить необычным обещаниям, потому что, как правило, они не сбываются. Но он продолжал молчать. Больше возможности спросить мне не представилось, потому что после этого он пропал.

Мы с аббатисой обменялись мрачными взглядами.

– А когда вы поняли, что мальчик пропал?

– Это заметил месье Родиго, а не я. В тот вечер он отправился в комнату мальчика, но обнаружил там лишь его одежду, даже обувь осталась на месте.

Я откинулась на спинку стула и задала риторический вопрос:

– И куда может направиться мальчик без обуви?

– Туда, где ему обещали новую, – сказала аббатиса. – Для мальчика из не слишком состоятельной семьи новые ботинки – очень соблазнительная вещь. – Затем она тяжело вздохнула и добавила: – Не обувь, так что-нибудь еще; его заманили обещанием дать то, о чем он даже мечтать не мог, по крайней мере до тех пор, пока не изменится его положение.

Пуату. Это имя, словно громкий колокол, звучало у меня в голове.

– Мадам, вы сказали, что не видели, как мальчик ушел с Пуату, но почувствовали, что у того человека дурные намерения. Интересно, почему вы пришли к такому выводу.

Она заговорила громче.

– Это сразу бросалось в глаза, матушка, он так бесстыдно и мерзко держался с мальчиком… а что он мог от него получить? Я сразу поняла, что он намерен причинить ему зло. Женщина чувствует такие вещи.

Мы действительно это чувствуем, каким-то необъяснимым образом. Стараясь не расстроить ее еще сильнее, я продолжила свои расспросы.

– А вы не думаете, мадам, что Бернар просто сбежал? Мальчики в этом возрасте склонны совершать глупости. Особенно те, у кого есть характер. А у вашего подопечного, судя по вашему рассказу, он был.

– Они всегда возвращаются, если могут, матушка, после того как немного развлекутся. Мы живем в жестоком мире, и одному в нем тяжело.

Как же она права!

– Возможно, он ненавидел свои занятия и не хотел признаваться в этом отцу.

Мадам Сорин покачала головой.

– Бернар часто говорил мне, что ему очень нравится учиться. Он хотел изучать латынь. Мальчик был тщеславен не меньше своего отца.

– А может, была какая-нибудь другая причина его исчезновения – например, месье Родиго обращался с ним жестоко или слишком сурово требовал соблюдать правила в доме?

– Месье Родиго самый добрый и воспитанный человек в нашей деревне. Он был великодушен и мягок с Бернаром и очень расстроился, когда мальчик пропал.

Я задала еще несколько незначительных вопросов, но нам так и не удалось прийти ни к какому выводу относительно пропавшего мальчика. Я поблагодарила мадам Сорин за ее рассказ, и она, поклонившись, ушла.

После разговора с ней я почувствовала себя опустошенной, и, видимо, это отразилось на моем лице, потому что аббатиса предложила мне очередную чашку своего чая.

– Есть еще бисквиты, – сказала она, но я вежливо отказалась.

– Мне как-то не по себе и совсем не хочется есть.

– С вашей стороны было бы разумно подкрепиться, пока имеется такая возможность, – заметила она.

– Но я еще не проголодалась, – возразила я.

– Думаю, проголодаетесь. Или вовсе лишитесь аппетита.

Ее слова меня озадачили.

– Почему?

Сестра Клэр сложила на груди руки и сообщила:

– Вас дожидается несколько человек.

– Несколько?

Тяжело вздохнув, она сообщила сколько, и я перекрестилась, чувствуя, что перед глазами все плывет.

Глава 6

Когда Эллен Лидс открыла дверь, я сразу почувствовала запах дыма. Волосы женщины растрепались, одежда была той же, которую я видела на ней вчера.

Она не ложилась в постель, эта мерзкая сука.

– Доброе утро, миссис Лидс. Мне не хотелось беспокоить вас так рано, но я хотела застать вас дома. – Я говорила вежливо и сочувственно.

– А где еще я могла быть? Сегодня я не собиралась идти на работу. Что, если Натан попытается со мной связаться или кто-то его найдет и решит войти со мной в контакт…

Эта замечательная актриса явно читала учебник «Родители пропавших детей», вариант, отредактированный Сьюзан Смит. Я сочувственно кивнула, показывая, что понимаю ее проблему, и без приглашения вошла в квартиру.

– Вчера я хотела поговорить с вами о том, как складываются ваши дела на работе, но прежде нам нужно проверить еще кое-что. Нужно уточнить, как вы договорились с вашим работодателем.

Иными словами: я хочу поговорить с вашим боссом, чтобы выяснить, когда вы пришли на работу и когда ее покинули.

– Я работаю в «Оливковой ветви».

– Наверное, интересное место.

Речь шла об известной общественной организации, занимающейся сбором средств для малого бизнеса в странах третьего мира. Считается, что бедные должны стать богатыми – и тогда их намерения будут самыми мирными, а общество стабилизируется. «Оливковая ветвь» действует весьма агрессивно, иногда на них даже жалуются. Интересно, как Эллен Лидс относится к своей работе, верит ли в нее, или это лишь способ обеспечить себе сносное существование.

Она ответила на мой вопрос, прежде чем я успела его задать.

– Да, пожалуй, некоторые должности довольно интересны. Но моя работа напоминает проведение рекламной кампании по телефону. Я составляю списки возможных вкладчиков, слежу за систематизацией информации. Нет, я не бываю в окопах, не пытаюсь учить эфиопских вдов, как делать опись имеющихся у них вещей. Однако в моей работе есть некоторые преимущества, главное, конечно, – возможность довольно много работать дома.

– Но вчера вы ходили в офис…

– Да, – с горечью ответила она. – В противном случае я бы гораздо раньше узнала об исчезновении Натана.

Мне хотелось надавить на нее посильнее, сбить с толку, вынудить сделать ошибку, но было еще слишком рано. Нужно, чтобы она потеряла бдительность.

– А вы случайно не помните, миссис Лидс, в какое время уехали из дома? Я пытаюсь восстановить хронологию событий вчерашнего утра.

Она даже глазом не моргнула, и я не заметила ни малейшей тревоги.

– У меня нет фиксированного расписания, ведь мне не нужно появляться на работе до девяти, а до офиса очень близко – я доезжаю за пятнадцать минут, в крайнем случае за двадцать, если возникают небольшие пробки. Но мне нравится, когда я оказываюсь там одна – могу много сделать, пока меня никто не отвлекает. Вот почему я довольно часто приезжаю к восьми. Натан выходит из дома раньше, так что у меня нет причин задерживаться. Вчера, как мне кажется, я уехала примерно в семь тридцать. Точно не помню, но думаю, не ошиблась. Чуть раньше ушел Натан.

– А по какому маршруту вы направляетесь в офис?

– С парковки сразу сворачиваю налево, а потом направо, на Монтану.

Иными словами, на восток. То есть она не проезжает мимо Натана, когда он идет в школу. Однако возникает естественный вопрос: если они уходят из дома практически в одно время, почему она не подвозит Натана?

– Ему нравится ходить пешком, – сказала Эллен Лидс. – У него появляется ощущение независимости. Нам повезло, что школа так близко. Другим детям приходится ездить на автобусе, ну, а он хочет казаться старше. Натан очень своевольный ребенок – к тому же постоянно погружен в свои мечты. Он размышляет о чем-то своем, бормочет себе под нос, часто отвлекается на что-то постороннее. Иногда он ведет себя довольно странно, однако мне не хочется ограничивать его свободу.

Я вспомнила, как сама ходила в школу – тогда мы жили в Миннесоте. Я рассказывала своим детям, когда они начинали жаловаться, в особенности Эвану, о ежедневных девятимильных прогулках, часто по снегу. Ничего общего с тремя кварталами, да еще в теплую погоду. Но я понимала, о чем говорила Эллен Лидс: иногда хочется побыть наедине с самим собой.

Если она по какой-то причине хотела, чтобы он исчез – я вновь вспомнила о Сьюзан Смит, – почему они не сели в машину в гараже, ведь тогда их никто бы не заметил? Зачем она посадила его к себе на улице, на глазах у возможных свидетелей?

Мне стало казаться, что миссис Поульсен вся эта история просто привиделась.

Я отругала себя, когда поняла, что не помню, были ли на миссис Поульсен очки во время моего предыдущего визита. Сейчас же я заметила большие очки в круглой металлической оправе, висевшие на шнурке на шее.

– Прошу прощения за дополнительное беспокойство, миссис Поульсен, но мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, если у вас есть время.

– Конечно, конечно, заходите. – Она улыбнулась и подмигнула мне. – Единственное, что у меня есть, так это время, милая. Я разгадывала кроссворд.

Она указала на стоящее возле окна кресло. Рядом с биноклем на маленьком столике лежала сложенная газета и толстый потрепанный словарь, объяснявший появление очков.

– Мне бы хотелось кое-что уточнить. Если можно, подойдем к окну…

– Она не причинила ему вреда?

Меня удивил неожиданный вопрос. Впрочем, у этой женщины было время, чтобы поразмыслить над нашим разговором. В результате миссис Поульсен пришла к такому же выводу, что и я.

– Пока мы не знаем, что произошло, – это всего лишь домыслы. Вот почему я снова пришла к вам. Обстоятельства исчезновения мальчика выглядят противоречивыми, и мне необходимо во всем как следует разобраться. В данный момент миссис Лидс не подозревается в похищении своего сына.

Миссис Поульсен негромко хмыкнула и приподняла брови. Мне показалось, что сейчас она начнет делиться со мной сплетнями об Эллен Лидс; на ее лице появилось так хорошо знакомое мне выражение: позвольте вам рассказать…

Я сохранила непроницаемое лицо.

– Если бы мы могли подойти к окну…

Она направилась в ту сторону, маленькими, но уверенными шажками. «Интересно, – вдруг подумала я, – а выходит ли она из дома или эта квартира составляет весь ее мир?»

– Вы могли бы показать мне, где именно стояли, когда мать Натана посадила его в машину?

– Натан? Я не знала его имени. Именно так звали моего второго мужа.

– Как тесен мир.

– Да, удивительно. Ну, так вот, я стояла здесь. – Она повернулась к окну.

Я подошла к ней и выглянула на улицу.

– А в каком месте вы в первый раз заметили машину?

Она задумалась.

– Не могу сказать, что я заметила машину. Я смотрела в бинокль, и она появилась перед моими глазами. На самом деле я не видела, как автомобиль подъехал к мальчику. Просто он оказался в поле моего зрения.

Я указала на бинокль.

– Можно?

Она взяла бинокль и протянула мне. Я успела забыть, как он тяжел. На всякий случай я накинула ремень на шею – можно серьезно повредить пальцы ног, если уронить на них такой груз, – и поднесла окуляры к глазам. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сфокусировать изображение.

– С какого момента вы стали следить за Натаном?

– Видите пожарный гидрант?

Я слегка переместила бинокль.

– Вижу.

– Отсчитайте три фонарных столба. Именно там.

Довольно далеко от того места, где мы нашли куртку. Предполагаемое похищение произошло в половине квартала отсюда.

Казалось, миссис Поульсен решила объяснить причину своего любопытства.

– Мне нравится наблюдать за этим мальчиком. У него необычная походка. И он всегда касается предметов, мимо которых проходит, заборов, кустов… А когда поворачивает голову, я часто вижу, как шевелятся его губы. Мне кажется, он что-то напевает.

Я опустила бинокль и подождала, пока мое зрение приспособится, а затем вытащила блокнот и записала, что необходимо проверить, не страдает ли Натан дислексией. Как и мой сын, у которого были похожие манеры.

– Итак, машина появилась в поле вашего зрения. Откуда она подъехала?

– Вон с той стороны.

Значит, место для пассажира находилось возле тротуара.

– И вы в бинокль видели, как мальчик сел в машину?

– Да. Именно так все и произошло. Но… возможно, это покажется вам глупым или не слишком важным…

– Все может иметь существенное значение, миссис Поульсен. Пожалуйста, говорите.

– Ну, это выглядело немного странно – он колебался. Словно не был в чем-то уверен. И я увидела, что он бросил куртку. Вроде как она выпала из его сумки.

Да, да, да…

– И оставил ее лежать на земле?

– Ну да. Она вроде как застряла в кустах. Тогда я еще подумала, что мать должна была заставить его подобрать куртку. Дети в наши дни не ценят вещи, которые родители им покупают, как это делали мы. Я собралась спуститься вниз и оставить записку у их дверей, что мальчик обронил куртку. Но потом забыла.

Вероятно, кто-то проходил мимо и отбросил куртку в кусты. Скорее всего, другой ребенок. Или мусорщик, который мог уронить на куртку чек.

– А больше вы ничего не помните? Какие-нибудь мелкие подробности, даже если вам кажется, что они не имеют значения.

Она подперла рукой подбородок и погрузилась в размышления.

– К сожалению, нет. Это все, что я помню. Во всяком случае, в данный момент. Иногда проходит некоторое время, прежде чем я вспоминаю. Раньше все было иначе. Я гордилась своей прекрасной памятью, в особенности на цифры.

Я была готова поспорить, что она помнит номер своего первого телефона, но едва ли расскажет, что ела сегодня на завтрак.

– Благодарю вас, миссис Поульсен. Вы мне очень помогли.

– О, я всегда рада помочь. Меня огорчает, когда у людей случаются неприятности. В наши дни происходят ужасные вещи.

Даже посредственный адвокат не оставил бы от ее показаний камня на камне. Но это было начало.

Фред Васка был раздражен; он ненавидел такие вещи не меньше меня.

– Ты хочешь, чтобы Фрейзи принял участие в расследовании? Он с легкостью получит от нее признание.

Спенс был нашим духовным отцом; он мог минут за пять убедить эскимоса согласиться с тем, что он потеет. Нам приходилось приглядывать за ним, поскольку ему так хотелось добиться полного признания, что некоторые рассказывали о том, чего не совершали.

– Пока нет. Я пытаюсь установить с ней контакт. И совсем не хочу, чтобы она пришла в ярость.

– А как насчет мальчишки? Удалось выяснить что-нибудь новое?

Я покачала головой. Мы с минуту изучали свои ногти, а потом я сказала:

– Либо с ним все в порядке – его где-то удалось надежно спрятать, либо он мертв.

– Да, пожалуй, я с тобой соглашусь.

– А в бюджете есть деньги на составление графика личностных характеристик? Это помогло бы мне понять возможные причины похищения. И тогда я сумела бы иначе вести с ней разговор и чего-то добиться.

– Речь идет о больших деньгах. И мы их не тратим, поскольку лучшие специалисты заняты написанием книг за солидные гонорары или пытаются прижать террористов. Быть может, если хорошо попросишь, тебе удастся договориться с кем-нибудь на следующий год.

– Об этом я как-то не подумала.

– Впрочем, можешь поговорить с Эркинненом. Он неплохо разбирается в таких вещах.

Психолог нашего отдела славился тем, что частенько погружался в теоретические изыскания.

– Я как-то о нем не подумала.

– Да. Он старается быть в курсе дела. Позвони ему. Вреда от этого не будет, в особенности если учесть, что в послевоенную эпоху личностные характеристики стали большой редкостью.

– Так я и сделаю, но сейчас хочу еще раз побывать у Эллен Лидс.

– Чем скорее, тем лучше. Я бы хотел наконец закончить это дело.

Он говорил так обо всех делах, и мы не обращали внимания на его слова. Но сейчас они прозвучали искренне. Мы все чувствуем себя паршиво, когда пропадает ребенок. Никому из нас не нравится размышлять на эту тему, но наша работа состоит в том, чтобы учитывать все возможности. Должна с сожалением признать, что статистика в данном вопросе неутешительна: как правило, насилие над ребенком совершают те, кого он хорошо знает. Именно это и делает подобные преступления особенно отвратительными – человек нарушает доверие, которое считается священным.

Речь может идти о собственном ребенке или детях сестры, о внуке или племяннике… каким же подонком должен быть такой человек? Мне было бы легче понять – впрочем, подобные вещи в любом случае трудно себе представить, – если бы речь шла о вспышке ярости и потере контроля над собой. Такие эпизоды расследовать намного легче. Дети могут сознательно доводить близкого человека; мои так поступают регулярно. Бывают случаи, когда мне трудно себя сдерживать. А ведь я работаю в полиции. И я уже взрослый человек. Многие люди не понимают, что происходит с детьми, поскольку сами еще не достигли зрелости, когда становятся родителями.

Но те, что добиваются доверия ребенка, а потом сознательно причиняют ему боль… Для них должно существовать специальное место в аду. Во всяком случае, я очень надеюсь, что оно есть.

Я редко общалась с Эрролом Эркинненом, психологом нашего отдела. Припоминаю, что он защитил диссертацию по судебной психологии и даже написал несколько научных книг на эту тему, но о его дружелюбии я успела забыть.

– О, я буду счастлив побеседовать с вами, детектив, – сказал он мне по телефону. – И даже более того.

Он мог бы сказать, что сгорает от нетерпения. Нужно самому быть немного сумасшедшим, чтобы ставить диагноз тем, кто совершает преступные безумства, и, насколько я помню, Эркиннен вполне удовлетворял этому требованию.

– Сегодня у меня свободен только ленч. Забавно, последние две недели я был очень занят. Всем требуется консультация именно сейчас. Такое впечатление, что в это время года все ведут себя неадекватно.

Я не стала его разочаровывать и говорить, что агенты ФБР заняты значительно больше, чем он.

– Я принесу бутерброды.

– Замечательно.

Заполняя данные биографии Эллен Лидс, я сообразила, что так и не выяснила ее девичью фамилию. Если она не всплывет в самое ближайшее время, мне придется спросить у самой Эллен, а это наверняка вызовет подозрения. Впрочем, необходимости не возникло.

Я шлепнула распечатку Фреду на стол:

– Четырнадцать лет назад Эллен Лидс находилась под следствием по обвинению в жестком обращении с детьми, когда ее первого ребенка нашли мертвым в колыбели. Ему исполнилось восемь месяцев. Следствие установило, что смерть произошла от естественных причин.