Текст книги "Фрейлина. Моя невероятная жизнь в тени Королевы"

Никто из нас не задумывался об особых ролях мужчин и женщин. Мы просто принимали их. Я отлично понимала, чего от меня ждут. Я была готова ко всем обязанностям, которые мне, как леди, придется выполнять всю свою жизнь. Я не сравнивала свою роль с ролью мужчины, не обдумывала ее в деталях. Я следовала примеру мамы. Я знала, что выйду замуж за кого-то похожего на отца и проживу жизнь, похожую на жизнь мамы. Как же я ошибалась…

Глава третья
Коммивояжер

В 1950 году я стояла на пороге взрослой жизни. С принцессой Маргарет я не виделась много лет – нашу детскую дружбу прервала война. Ушли в прошлое дни, когда мы вместе выскакивали из-за углов на ничего не подозревающих лакеев. В прошлом осталось и ее восхищение моими серебряными туфельками. С тех пор произошло очень многое. Десять лет вместили в себя целую жизнь. Наши пути неизбежно разошлись: когда мы стали старше, три года разницы в возрасте развели нас по разным траекториям.

Наши отцы по-прежнему дружили. Как старший конюший короля, отец помогал его величеству в публичных обязанностях, а также организовывал приемы иностранных гостей в Англии. Свободное время они часто проводили в Холкеме или Сандрингеме. Когда отцу нужно было находиться в Лондоне, он останавливался в Гвардейском клубе – ему там нравилось, ведь его окружали друзья по Шотландской гвардии. Когда отец не был занят у короля, он занимался делами поместья в Холкеме или разъезжал по поместью с егерями и арендаторами.

А мама тем временем организовала в Холкеме гончарную мастерскую. На эту мысль ее натолкнул один из немецких военнопленных – он устроил в лагере собственную печь. Мама была твердо намерена добиться успеха. Она понимала, что семье нужны деньги – как и все большие поместья в послевоенной Англии, Холкем требовал все больше денег.

Мамина затея произвела фурор: светские дамы редко занимались бизнесом, тем более самостоятельно. Мама была женщиной очень способной и практичной. Кроме того, она придерживалась либеральных взглядов – не просто позволила нам с Кэри участвовать в ее предприятии, но и активно поощряла наши занятия. Отец относился к предприятию цинично:

– Ну, как дела в твоем гончарном сарае? – с раздражающей снисходительностью интересовался он.

Мы с Кэри изо всех сил старались делать горшки и миски, но у нас ничего не выходило. И тогда Кэри начала расписывать наши изделия. А в жизни мамы, которая развивала свой художественный талант в школе искусств Слейда, наступил звездный час. Они с Кэри сделали восхитительный обеденный и чайный сервиз нежно-зеленого цвета со снежинками и еще более красивый бело-голубой сервиз. Мы делали все – от кружек до масленок. Несколько изделий мы сделали специально для Сандрингема.

Я тоже пыталась что-то расписывать, но художественного таланта у меня совсем не оказалось. Мама была твердо намерена поддержать мой интерес к ее бизнесу. Она спросила, чем мне хотелось бы заняться.

– Может быть, продавать? – спросила я, инстинктивно чувствуя, что к этой роли я приспособлена лучше.

Мама согласилась почти сразу же. Я погрузила в свой «Мини-Майнор» чемоданы с образцами посуды, переложенными газетами, и покатила по Англии.

Если рядом с моими разъездами жили друзья, я останавливалась у них, но часто у меня не было выбора и приходилось селиться в отелях для коммивояжеров. Это был шок. Там всегда пахло капустой, и каждое утро я, сжимая в руках мою косметичку, стояла в очереди в ванную с остальными постояльцами. Мне никогда не предлагали пройти без очереди – мне приходилось ждать наравне со всеми, а брились эти мужчины целую вечность.

Я была не только единственной аристократкой в этом мире, но еще и единственной женщиной. Куда бы я ни поехала, везде меня окружали совершенно одинаковые люди: торговцы в плохих костюмах собирались в единственной отапливаемой комнате отеля. Обычно такие комнаты освещала единственная 60-ваттная лампочка, свет которой с трудом пробивался сквозь табачный дым. Вечерами я сидела, пытаясь почитать книгу. Кто-то подсаживался ко мне и начинал задавать вопросы. Чем больше я отвечала, тем больше шокировала своих «коллег». Когда они узнавали, что я дочь графа, у них отвисали челюсти. Я привыкла к выражению смущенного изумления. В девять вечера в гостиной появлялась тележка, а иногда мини-бар. Мужчины неловко предлагали мне выпить.

Подобная жизнь была странной, но она давала мне ощущение полной свободы, и мне это нравилось. Я чувствовала свою независимость, ответственность, удовлетворенность. Впервые в жизни меня воспринимали всерьез. Этот опыт научил меня твердо стоять на своих ногах и приспосабливаться к любым обстоятельствам. Мама отлично владела этим искусством – с торговцами она общалась так же свободно, как и с королевой.

Вместе с мамой мы ездили на торговые ярмарки в Блэкпул, где свои товары предлагали даже такие крупные компании, как «Веджвуд»[13]13
  «Веджвуд» (англ. Wendgewood) – знаменитая фирма по изготовлению посуды, основанная в 1759 году.


[Закрыть]. У каждой фирмы был свой стенд в фойе отеля. Мы не могли себе такого позволить, поэтому располагались на чердаке или где-то повыше. Мама твердо решила преодолеть такую незадачу. Она отправила нас с Кэри, чтобы мы приводили ей покупателей. Она говорила: «Используйте свое женское обаяние». Кэри это всегда удавалось. Мы с ней курсировали по фойе, ловили покупателей и поднимались с ними к нашему прилавку, а работники «Веджвуд» провожали нас разъяренными взглядами.

Наша компания развивалась довольно успешно. Со временем у нас появилось сто работников – мы стали крупнейшим предприятием легкой промышленности в Северном Норфолке. Но приближалась весна 1950 года – мой первый сезон. И на керамику времени у меня почти не осталось. В июле мне должно было исполниться восемнадцать, и мне пора было знакомиться с высшим светом – я официально достигла возраста готовности к браку. Давление было косвенным, но очевидным – вся моя жизнь была подготовкой к этому моменту.

Отец хотел, чтобы я вышла замуж за его лучшего друга, лорда Стайра. Лорд был ровесником отца. На Олимпийских играх 1928 года он участвовал в соревнованиях бобслеев-четверок. И это было за четыре года до моего рождения! Отцу он страшно нравился – ведь лорд Стайр был еще и замечательным охотником. Но меня это не интересовало. Я была юной девушкой, а лорду было уже за сорок.

– Но папа, – возмущалась я, – между нами нет вообще никаких чувств! Он хороший человек, но замуж за него я не пойду!

– Что ж, если он тебе не нравится, – ответил отец, – может, выберешь его младшего брата, Колина Далримпла?

Я неохотно согласилась выходить в свет с Колином. Отец достал нам билеты на королевскую регату Хэнли, и мы целый день провели вместе – но и младший брат не произвел на меня особого впечатления. Свидание явно не удалось. Отец был страшно разочарован и надеялся, что я все-таки изменю свое мнение.

Отклонив предложения отца, я погрузилась в светскую жизнь. Для девушек моего положения быть дебютанткой означало знакомиться с кругом холостяков и как можно быстрее выйти за кого-то из них замуж. У девушек не было возможности выбрать себе бойфренда и пожить вместе, чтобы проверить чувства. Дальше серьезного петтинга дело не шло. Я не могла рисковать беременностью, а противозачаточных таблеток тогда не было. Поэтому девушкам безопаснее было сохранять дистанцию.

Сезон был придуман именно для того, чтобы девушки могли найти «подходящих» мужчин. В течение года устраивались балы и разные вечеринки, на которых молодые аристократы могли знакомиться друг с другом. Весной и летом балы устраивались в Англии, а когда наступала зима, все отправлялись в Шотландию.

Для каждой девушки устраивали персональный бал или коктейль либо дома, либо в лондонском отеле. В Лондоне порой на один вечер назначались два или даже три бала, поэтому мне приходилось делать выбор – особенно, если бал устраивал кто-то из моих подруг.

В начале 50-х годов у нас была серьезная проблема: после войны мужчин было очень мало и найти мужа было нелегко. Мужчины моего поколения погибли на войне или все еще служили в армии. А если не выйти замуж до двадцати одного года, можно считать себя старой девой. Мама вышла замуж за отца, когда ей было девятнадцать. Хотя мне было всего восемнадцать, я очень остро чувствовала, что время уходит. Жизнь вдали от столицы не способствовала замужеству, поэтому меня отправили в Лондон, к бабушке по линии матери, Га. Я ее обожала! Урожденная Эллен Расселл, она приехала из Новой Зеландии и, как бабушка Бриджет, увлеклась «христианской наукой». И она, и ее сестры были очень красивы. В Англию они приехали, чтобы найти достойных мужей. Га вскоре вышла замуж за Чарли, восьмого графа Хардвика. В бытность свою виконтом Ройстоном он увлекался спортом и в особенности воздушными шарами. Он занимался исследовательской работой в Западной Австралии, а потом два года работал простым шахтером в США. Моя бабушка вместе с сэром Томасом Маккензи, Верховным комиссаром по делам Новой Зеландии, создали новую больницу для лечения новозеландских солдат, раненных во время Первой мировой войны. Новозеландский госпиталь открылся в Уолтоне-на-Темзе в 1915 году, и бабушка получила орден за помощь раненым в этой больнице. К сожалению, брак продлился недолго. Бабушка подала на развод.

Га нашла мне работу в магазине керамики на Слоун-стрит. Магазин принадлежал человеку, с которым она познакомилась благодаря «христианской науке». Работа там мне не нравилась – большую часть времени я тратила на то, чтобы держаться подальше от хозяина магазина, потому что он буквально терся об меня. Я рассказала об этом маме, но она только возмутилась:

– Энн, ради всего святого, неужели ты не можешь постоять за себя? Просто дай ему по рукам!

По вечерам я ходила на балы. Привыкнув к солидным завтракам во время разъездов, я стала довольно пухленькой, и мама заставляла меня худеть, потому что самое главное на любом балу – первые впечатления. Это чистая удача, и здесь нельзя оставаться незамеченной.

Отельные бальные залы по всему Лондону были заполнены девушками в вечерних платьях. Они увлеченно вальсировали на сверкающем паркете. До войны платья шили из шелка и атласа, но в условиях послевоенных карточек на платья пошли шторы и другие самые невероятные ткани. На свой первый бал я надела бледно-зеленое платье из парашютного шелка – мама сумела как-то получить его у американских офицеров с аэродрома близ Холкема.

На первый взгляд эти балы могли показаться чистой сказкой, фильмом о фантастическом творении Сесила Битона[14]14
  Сесил Битон (1904–1980) – известный английский фотограф, мемуарист, икона стиля, дизайнер интерьеров, художник по костюмам и декорациям, один из важнейших мастеров модной фотографии.


[Закрыть]. Но при ближайшем рассмотрении сразу чувствовалось нервное предвосхищение и безумная тревога девушек и юношей, которые все это время жили отдельно друг от друга в школьных пансионах и неожиданно оказались вместе.

Сезон – это колоссальный всплеск гормонов и ожиданий, который объединяет аристократию. Внешне все выглядит невинно и романтично, но за этим фасадом скрывается острая необходимость в наследнике, какую испытывает каждая титулованная английская семья.

Идея бала заключается в том, чтобы каждый танец дебютантка танцевала с новым партнером. К концу вечера и уж точно к концу сезона кто-то непременно сделает тебе предложение, и ты войдешь в замужнюю жизнь. Это игра вероятностей. Дилемма возникает, когда у тебя не находится партнера. На таких балах свободные девушки собирались в туалетных комнатах, чтобы припудрить носики. Здесь велись долгие разговоры друг с другом и с местными работницами. Мы так увлекались, что порой забывали о главной цели бала. Работниц гардеробных и туалетных комнат мы знали прекрасно.

Я была очень застенчива. Братьев у меня не было, а отец отличался старомодностью. Мне было трудно пройти по тонкой линии отношений с противоположным полом, не потеряв равновесия. С одной стороны, нужно привлекать мужчин. С другой – их нельзя привлекать слишком сильно. Будешь флиртовать слишком слабо, они выберут более привлекательную девушку. Перегнешь палку – испортишь репутацию. Распущенность не красит девушку, вот почему у всех нас были компаньонки. Золоченые кресла стояли вокруг танцевального пространства. В этих креслах сидели матери, тетушки, старшие сестры и другие ответственные женщины, способные предотвратить любой скандал. Они действовали как суровое напоминание, «отпугиватель» не самых удачных идей молодых людей (а порой и юных девушек). Некоторые молодые люди сразу же считались ненадежными – с такими не стоит ездить в такси.

Весной 1950 года меня, как и всех дебютанток, представили ко двору. Мама в свое время надела бы по такому случаю летящее белое вечернее платье с пышной юбкой, но времена изменились. Традиции тоже: мое представление ко двору происходило днем, и на нас были относительно короткие платья.

Накануне моего совершеннолетия, в июне 1950 года, в Холкеме проходил мой личный бал. Первый такой бал был устроен в июне 1740 года в честь Томаса Кука, первого графа Лестера во втором его воплощении. 130 гостей собрались в оранжерее, освещенной тысячами свечей, закрепленных в канделябрах. Прошло более двухсот лет, и Холкем вновь озарился – на сей раз военными прожекторами. Над длинной подъездной дорожкой повесили цветные лампочки. Дом был залит светом. Осветили даже обелиск и лес. Все было, как в диснеевском фильме. Музыка из бального зала доносилась до самых дальних уголков парка.

«Татлер» назвал меня «дебютанткой года», и мне было очень приятно, хотя такой статус еще больше усилил давление. Сезон начался лишь в мае, поэтому на своем балу в июне я почти никого еще не знала.

Когда я собиралась надеть платье из парашютного шелка, которое так нравилось маме, отец сказал:

– Надеюсь, ты не будешь похожа на парашют.

Я страшно расстроилась. Отец всегда умел говорить не то, что нужно, и никогда не вселял в меня уверенность. Через несколько лет в день моей свадьбы он сумел выдавить из себя лишь пару слов: «Надеюсь, ты это сделаешь».

Гости, которые расположились во многих домах Северного Норфолка, сначала устраивали совместные банкеты, а потом отправлялись на балы. Балы начинались в десять-одиннадцать часов и продолжались всю ночь. Принцесса Елизавета находилась на Мальте и к нам не приехала, но в одиннадцать приехали король, королева и принцесса Маргарет. Отец встретил их у Южных ворот и сопроводил по длинной подъездной дорожке до самого дома.

Выйдя на мраморную лестницу, я огляделась вокруг. Что могло бы быть более романтичным, чем знакомство с судьбой всей моей жизни на собственном балу? Но шансы были невелики. Отец позволил мне пригласить только кузин и школьных подружек – мужчин на балу было маловато. Он сам составлял список приглашенных – исключительно «людей нужного сорта», так что на моем балу собралось множество незнакомцев, кузенов и друзей отца.

Бал устроили в парадных апартаментах. Играл ансамбль Томми Кинсмена Deb’s Delight – самый популярный на подобных балах. Томми Кинсмен играл на нескольких балах, где я уже успела побывать, и я знала, что он с удовольствием играет по заявкам. Мы с подружками составили список любимых песен и передали музыкантам. Принцесса Маргарет тоже была поклонницей этого ансамбля – весь вечер она буквально сияла от радости.

Среди ночи подали легкий ужин – яйца, оленину, овощи из нашего поместья и шампанское из наших подвалов. Накануне я много времени провела на кухне, наблюдая, как готовятся деликатесы. Карточки еще никто не отменил, и в таких условиях ужин казался просто роскошным. Вечер стал потрясающим праздником веселья и радости.

Но как бы замечательно все ни было, мне было страшновато. Я немало времени провела у стенки и в парке. Я предлагала шампанское гостям. Я чувствовала себя неловко – кого-то из мужчин я просто не знала, а кое-кого предпочитала избегать. Я с удовольствием смотрела, как принцесса Маргарет танцует с Марком Бонэм Картером, дядей Хелены Бонэм Картер, с другом семьи Билли Уоллесом (позже принцесса даже собиралась выйти за него замуж) и с моим кузеном Дэвидом Огилви. В легком голубом платье принцесса кружилась в вихре танца. Чувствовалось, что вечер доставляет ей большое наслаждение.

Самым приятным для меня в тот вечер стало возобновление дружбы с принцессой Маргарет. На рассвете мы стояли с ней в портике Холкема, любовались пролетающими гусями и болтали. Я поняла, что хотя мы уже выросли, но детская дружба не исчезла. В таких отношениях всегда можно было начать с того, где мы остановились. В жизни Маргарет многое произошло. В моей тоже. И вот мы стояли и встречали рассвет – рассвет нашей взрослой жизни.

Хотя тот вечер стал одним из самых прекрасных в моей жизни, тогда же произошло нечто ужасное, о чем я много лет не догадывалась. Когда гости начали расходиться, чтобы на рассвете лечь спать, Дэвид Огилви, проходя мимо фонтана, который работал всю ночь, заметил в воде куртку. Дотянуться он не смог, поэтому вернулся домой за помощью. Оказалось, что в фонтане утонул молодой садовник. Сотни людей танцевали, смеялись и пили шампанское – а он погиб. Мне об этой трагедии не рассказали. Отец был страшно расстроен, другие садовники тоже. Но никто не хотел меня тревожить. Я много лет даже не представляла, что произошло на моем балу, и вспоминала ту ночь с теплотой. Теперь же воспоминания мои омрачены той трагедией.

Хотя на собственном балу я не встретила любовь всей жизни, за время сезона у меня появилось несколько хороших друзей. Я познакомилась с Найджелом Ли-Пембертоном. Он был очень мил – пожалуй, даже слишком. Найджел был певцом, впоследствии он уехал за границу и стал выступать под именем Найджел Дуглас. Он был очень добр – но симпатизировал мне сильнее, чем я ему. Что бы он ни планировал, что-то всегда шло не так.

Однажды он пригласил меня в оперу. Я согласилась, и он предупредил, чтобы я была готова к определенному времени. К сожалению, я опоздала. Подбегая к дому Га, чтобы собраться в театр, я, к своему ужасу, увидела огромный конный экипаж. «Господи, – подумала я, – неужели это сюрприз Найджела?»

Найджел, разумеется, страшно нервничал, потому что мы уже опаздывали и никак не могли добраться до Ковент-Гардена в экипаже. Мы вызвали такси, а экипаж забрал нас после спектакля. Сидеть в нем было страшно неловко. Мы ехали по Сент-Джеймс-стрит, и все вокруг смотрели на нас. Неожиданно раздался жуткий грохот, который привлек к нам еще больше внимания. Колесо экипажа зацепилось за бампер такси, мы застряли, все машины вокруг засигналили, на улице возникла полная пробка. Я была в ужасе. Мне было страшно жаль Найджела – ведь он хотел устроить мне такой милый сюрприз.

В другой раз он попросил меня помочь ему во время выступления в ночном клубе. В центре сцены была установлена золотая клетка.

– Ты будешь сидеть в клетке на жердочке и станешь раскачиваться – ведь моя песня называется «Птичка в золотой клетке», – сказал Найджел. – Это будет чудесно!

Я согласилась, но это было совсем не чудесно, а очень даже неприятно.

Мы с Найджелом расстались.

Успешнее сложились мои отношения с Роджером Мэннерсом. Он оказался обаятельным и интеллигентным, но, на мой вкус, чрезмерно нервным. Забавно, но мой будущий муж оказался самым нервным человеком в мире! За Роджером последовал Джонни Олторп. Он недавно вернулся из Австралии, где был помощником губернатора Южной Австралии. Отец пригласил его погостить в Холкеме, и стоило ему переступить порог нашего дома, как я безумно в него влюбилась. Он казался мне замечательным: веселый, обаятельный, красивый. Мы вместе ездили в Лондон. Как-то вечером мы гуляли по саду, и он сделал мне предложение. Меня охватила безумная эйфория. Несколько дней мне казалось, что я не хожу, а парю в воздухе. Мы сказали нашим родителям, но все остальные ни о чем не догадывались.

Все было как в тумане. Когда я танцевала с другими (возможно, самыми замечательными) молодыми людьми, мне было совершенно неинтересно. Я смотрела только на Джонни. К этому времени я уже съехала от Га и поселилась у подруги королевы Елизаветы, леди Фермой. Ее семья тоже жила в Норфолке, и их дом располагался на территории Сандрингема.

Леди Фермой была очень общительна.

– Если молодой человек тебя куда-то приглашает, – говорила она, – обязательно пригласи его сначала с гостиную и предложи что-нибудь выпить.

Я так и поступила, и это была моя ошибка. Когда я их познакомила, глаза леди Фермой загорелись. В следующий раз, когда Джонни заехал за мной, в гостиной его ждала не только сама леди, но и ее дочь – она специально вызвала ее из школы. В тот момент дочери леди Фермой, Фрэнсис, было всего пятнадцать, но после знакомства с Джонни она прислала ему письмо и пару собственноручно связанных охотничьих гетр.

Вскоре после этого мы с Джонни должны были встретиться в Аскоте. Он был конюшим короля, и меня пригласили остановиться в Виндзорском замке, чтобы поехать на скачки с королевской семьей. Мне не терпелось увидеться с Джонни. Предстоящий уикенд казался мне волшебным.

С собой я взяла горничную мамы. В Виндзоре нас поселили в башне. Из окна открывался вид на Длинную аллею, а вдали виделся бронзовый конь. Мы распаковали вещи. У меня было четыре платья – по одному на каждый день скачек. Платья были прекрасны. И я была в восторге, но Джонни почему-то не давал о себе знать. Я места себе не находила от беспокойства. Всю ночь я не спала, прислушиваясь к тяжелым шагам караула под окнами.

На следующее утро я завтракала в постели – так поступают все дамы в королевских резиденциях. Я думала, что Джонни приехал, но пока не сообщил об этом. До обеда мы гуляли в саду. Я недоумевала, почему Джонни не дает о себе знать. Обедали мы с принцессой Маргарет и другими гостями, но Джонни так и не появился.

После обеда нужно было ехать на скачки. Мы вышли и расселись по экипажам. Ехать в экипаже восхитительно – словно в огромной коляске под легкой крышей. Завидев членов королевской семьи, толпа разразилась приветственными криками. Вид восторженной толпы произвел на нас огромное впечатление. Мы разместились в королевской ложе, и только там мне сказали, что Джонни не появится – он заболел. Я страшно расстроилась, настроение у меня упало. Что-то случилось.

Весь день я притворялась, что мне так же весело, как и всем остальным. В Виндзор мы вернулись на машинах. Нам предстояло немного отдохнуть перед ужином. Королева Елизавета была восхитительной женщиной. Вечерние платья с кринолинами, какие она всегда носила, казались созданными специально для нее. Она была так приветлива с нами! О, если бы я могла наслаждаться этим вечером… Перед ужином я побеседовала с герцогом и герцогиней Нортумберлендскими, Билли Уоллесом и моим дядей Джо. Кто-то невзначай упомянул, что недавно видел Джонни, и у него все в порядке. Мне стало ясно, что он меня избегает. Я чувствовала себя ужасно. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать своих чувств и не разрыдаться. Так трудно было оставаться вежливой и казаться веселой. Я не могла понять, что я сделала не так, а Джонни так никогда и не сказал, почему разорвал нашу помолвку.

Но позже я узнала, что от брака его отговорил отец, Джек, граф Спенсер. Граф считал, что у меня «дурная кровь», кровь Трефузис. Девочки Боуз-Лайон (кузины Элизабет и Маргарет), Нерисса и Кэтрин, находились в психиатрической больнице, и члены королевской семьи их почти не навещали. Хотя семейные связи были весьма запутанными, по материнской линии моей бабушкой была Мэрион Трефузис. Несмотря на весьма дальнее родство, никакой граф или будущий граф не хотел рисковать своим графством из-за «дурной крови».

Джонни женился на Фрэнсис, их младшая дочь, леди Диана Спенсер, позже стала принцессой Уэльской.

Развелись Джонни и Фрэнсис со скандалом. Удивительно, но леди Фермой свидетельствовала против собственной дочери, чтобы опеку над Дианой получил Джонни. Позже Джонни женился на моей подруге Рейн, графине Дартмутской. Накануне помолвки Рейн часто звонила мне, спрашивая совета, как склонить Джонни к свадьбе. Уж не знаю, почему она решила советоваться именно со мной – ведь мне это не удалось.

Не знаю, были бы мы с Джонни счастливы. Мне этого никогда не узнать. Но все произошедшее тягостно на меня повлияло. Все лето я пребывала в очень мрачном настроении. Я пыталась отвлечься на керамику, отец привлекал меня к управлению поместьем – мы часто вместе объезжали фермы арендаторов. Но я не могла отделаться от мыслей о Джонни и разорванной помолвке.

Наступила осень. Друзья отца снова съехались в Холкем на охоту. Пришло и прошло Рождество. В январе отец и король охотились на зайцев в Холкеме и Сандрингеме. Все были заняты планированием последних уикендов сезона. Но 6 февраля 1952 года король скоропостижно скончался во сне. Годом раньше ему сделали операцию, удалив часть легкого. Говорили, что операция прошла успешно, поэтому смерть короля стала для всех потрясением. Отец не осознавал, насколько тяжело король болен. Он был сильно подавлен, и мы все переживали. Я так привыкла видеть короля возвращающимся с охоты вместе с отцом… Он был совсем молодым человеком – всего пятьдесят шесть лет, – и от этого смерть его казалась еще более трагической.

Узнав о трагедии, мама написала письмо соболезнования. Ответила принцесса Маргарет. Она писала, что всем им очень грустно, но утешает понимание того, что последние дни жизни король провел в кругу близких, за любимым занятием. В конце письма Маргарет описала февральский рассвет дня смерти короля. Она была уверена, что ему это понравилось бы.

Британия погрузилась в траур. Траурный поезд доставил гроб с телом короля из Сандрингема в Лондон. Вдоль всей дороги молча стояли люди. В Норфолке царила мрачная атмосфера. Тишина поселилась в стенах Холкема. Король был частью жизни Холкема и Норфолка. Казалось, мы потеряли близкого человека. Особенно скорбели по королю наши егеря.

Король Георг VI упокоился в Вестминстере. Три тысячи человек стояли в очереди, чтобы отдать дань уважения суверену, принявшему венец после отречения брата и сумевшему провести страну через испытания Второй мировой войны.

Мы с Кэри и мамой вошли в Вестминстер через боковые врата и увидели отца в почетном карауле возле гроба. Я очень живо помню тот момент: отец стоял, склонив голову в знак уважения и держа в руках медвежью шапку и шпагу.

15 февраля родители отправились на похороны. Я смотрела церемонию по телевизору. Особенно меня тронул звук колокола на Биг-Бене. Колокол прозвонил пятьдесят шесть раз – по удару за каждый год жизни короля.

Коронацию Елизаветы II сознательно отложили. Страна все еще жила по карточкам. Уинстон Черчилль опасался, что такая дорогостоящая церемония в условиях разрушенной послевоенной экономики может повредить популярности монархии.

Жизнь в Холкеме постепенно вернулась в нормальное русло, но я продолжала упиваться жалостью к себе. Прошло несколько месяцев. Маме это надоело, и она решила отправить меня в Америку торговать нашими изделиями. Она полагала, что смена обстановки поможет мне развеяться. При мысли о путешествии я действительно оживилась. За границей я была лишь однажды – на юге Франции, и мне так страшно понравилось. Я мечтала о новых путешествиях.

В ноябре 1952 года на борту лайнера «Куин Мэри» я пересекла Атлантику. В багаже я везла образцы нашей продукции. Мне пришлось стать коммивояжером, потому что денег у нашей семьи было немного, особенно после войны. Родители мои были людьми практичными, не склонными к мотовству, поэтому жила я в каюте с четырьмя соседками. Как только мы вышли в море, начался сильный шторм, и все мучились морской болезнью. Мой желудок оказался крепче, но находиться в каюте с четырьмя страдалицами было невыносимо. И я устроилась ночевать в коридоре, где стоял широкий диван.

К счастью, в первом классе путешествовал мой крестный, Джон Марриотт, друг отца по Шотландской гвардии. Он каждый вечер приглашал меня на ужин. Он женился на очень богатой женщине, Момо Кан. Чемоданы от «Луи Виттон» с ее нарядами громоздились в коридоре. Каждый вечер я уходила от несчастных соседок и проводила вечер с Джоном и Момо, ужинала в роскошном ресторане, где подавали черную икру в огромных серебряных ведерках. А потом я снова возвращалась в третий класс и ночевала в коридоре. Так было всю мою жизнь – то что-то исключительно гламурное, то нечто настолько далекое от гламура, что оставалось лишь дивиться, не приснилась ли мне вся эта роскошь.

В Нью-Йорке меня встретила сестра Момо и подруга моей матери, миссис Райан. Ее дочь Джинни вышла замуж за Дэвида Эйрли, моего любимого кузена Огилви. В Соединенных Штатах я знала только ее одну. Мисс Райан жила в роскошном двойном пентхаусе в Верхнем Ист-Сайде напротив Ривер-Клаб, в том же квартале, что и Грета Гарбо. Окна ее пентхауса выходили прямо на Гудзон.

Когда я сказала мисс Райан, что собираюсь отнести свои образцы в знаменитый универмаг «Сакс», она вежливо промолчала. Когда я вернулась совершенно подавленной, она не удивилась. В «Сакс» никого с улицы не принимают. Возможно, в Англии продукция Холкем уже завоевала репутацию, но в Нью-Йорке я оказалась мелкой рыбкой в пруду. Суровая секретарша сообщила мне, что в ближайшие полгода никого не принимают.

Миссис Райан была постоянной покупательницей в «Сакс». Она кому-то позвонила, и меня приняли на следующий же день. К моей радости, у меня кое-что купили. А потом я побывала в других местах – звонки миссис Райан мне очень помогли. Наибольшей популярностью пользовались кружки с изображением королевы и принца Филиппа, а также свиньи-копилки – не самые изысканные изделия. Миссис Райан ввела меня в свой круг, и меня вскоре взяла под крыло ее подруга, мисс Карлсон. Меня закружила американская светская жизнь. На роскошном поезде мы отправились в Альбукерке, где индейцы продавали украшения из бирюзы, а оттуда – в Лос-Анджелес. Там я познакомилась с С. Дж. Латтой, руководителем лондонского отделения «Уорнер Бразерс». Он тоже оказался сторонником «христианской науки». Он познакомил меня со звездами Голливуда – Бобом Хоупом, Дэвидом Найвеном, Бетт Дэвис и Дэнни Кеем. На Марди Гра[15]15
  Марди Гра (фр. mardi gras, букв. «жирный вторник») – вторник перед началом католического Великого поста, аналог Масленицы.


[Закрыть] меня отвезли в Новый Орлеан, где я танцевала с отцами города. Это было время открытий и приключений. А потом я объехала всю страну на скоростных и очень дешевых автобусах «Грейхаунд» – от Флориды до Кентукки и назад в Нью-Йорк. Мне страшно понравилось путешествовать. За это время я избавилась от своего наивного взгляда на жизнь.

В феврале 1953 года я завтракала с миссис Райан и другими гостями после бурной ночи танцев. Неожиданно вошла горничная и протянула мне телеграмму. Я подумала, что дома случилось нечто ужасное, но, к моему изумлению, телеграмма гласила: «ЭНН ТЫ ДОЛЖНА ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ ТОЧКА ТЕБЯ ПРИГЛАШАЮТ БЫТЬ ФРЕЙЛИНОЙ НА КОРОНАЦИИ КОРОЛЕВЫ ТОЧКА».