Текст книги "Безмолвный крик"

Девушка различила повелительные нотки в голосе Виды и послушно пошла за Нелли. Не пригласив их зайти, она оставила посетителей на ветру в холодном переулке. Однако Вида сочла, что приглашение получено, и толкнула дверь. Монк последовал за ней.

Внутри было зябко, однако от немилосердного ветра и усилившегося снегопада они укрылись. Стены в коридоре отсырели, пахло плесенью и экскрементами; очевидно, где-то рядом располагалось отхожее место, судя по вони, переполненное. Вида толкнула вторую дверь, и она распахнулась в комнату с просторной кроватью; относительно чистое постельное белье было смято – здесь явно кто-то недавно спал. Сверху лежало несколько одеял и стеганые покрывала. Монк предположил, что это и рабочее место, и место для отдыха.

Поджидая их, в дальнем углу стояла молодая женщина. Лицо покрывали желтые отметины синяков, на лбу виднелось сильное рассечение – рана заживала, но шрам останется навсегда.

Монку не требовалось дополнительных подтверждений того, что эту женщину жестоко избили. Вряд ли подобные повреждения можно получить другим путем.

– Расскажи этому парню, что с тобой случилось, Нелли, – велела Вида.

– Он легавый, – недоверчиво протянула та, глядя на Монка с сильной неприязнью.

– Больше нет, – возразила миссис Хопгуд. – Он им был. Его выгнали. Теперь работает на того, кто ему платит. А сегодня платим мы. Он собирается найти тех, кто издевается над местными девчонками, и мы положим этому конец.

– В самом деле? – В голосе Нелли слышалась насмешка. – Разве он должен этим заниматься? Какое ему дело?

– Возможно, ему плевать, – резко произнесла Вида, раздраженная тупостью Нелли. – Но ему нужно есть, так же, как и всем нам. Он делает то, за что ему платят. А что мы сделаем с ублюдком, когда найдем, его не интересует.

Женщина пребывала в нерешительности.

– Слушай, Нелли. – Вида быстро теряла терпение. – Может, ты одна из тех глупых сучек, которым нравится, когда их избивают до потери сознания, бог знает! – Она уперла руки в крутые бока. – А тебе нравится, что нельзя выйти на улицу, чтобы заработать на пропитание пару лишних монет? Или ты согласна жить на то, что зарабатываешь шитьем? Тебе что, этого достаточно?

Пусть и неохотно, но Нелли признала правоту Виды. Морщась от отвращения, она посмотрела на Монка.

– Расскажи мне, что произошло и где, – велел тот. – Начни с того, где ты находилась, в какое время, и как можно точнее.

– Прошло уж три недели без одного дня, – отвечала Нелли, посасывая сломанный зуб. – Было это во вторник ночью, на Феттер-лейн. Я как раз распрощалась с джентом, и он отправился туда, откуда пришел, на север. Я собиралась идти домой – и тут увидела другого джента в хорошем пальто и высокой шляпе. Выглядел он человеком денежным и просто болтался в переулке, будто искал кого. Поэтому я к нему подошла и любезно заговорила. Думала, может, я ему приглянусь… – Нелли замолчала, дожидаясь от Монка хоть какой-то реакции.

– Ну и как, приглянулась?

– Да. Он сказал, что я ему нравлюсь. Только когда он начал, то повел себя грубо, хотя я не сопротивлялась, а потом и вовсе принялся бить меня. Не успела я поднять крик, как появился еще один парень. И засветил мне в глаз. – Она осторожно потрогала глазницу. – Ударил меня, подлец. Ударил по-настоящему. Я чуть сознание не потеряла. Потом этот второй ублюдок вместе с первым держали меня и трахали по очереди. Потом кто-то из них, я теперь уж и не знаю кто, так стукнул меня по голове, что я от боли наполовину лишилась чувств, потом ударил еще и выбил мне зубы. И они хохотали как сумасшедшие. Говорю вам, я ужасно перепугалась.

Судя по ее лицу, все так и происходило. Оно стало белым от воспоминаний.

– Ты можешь рассказать мне что-нибудь о них? – задал вопрос Монк. – Что угодно – про запахи, голоса, какая была на ощупь материя их одежды?

– Что?

– Запахи, – повторил Уильям. – Помнишь какой-нибудь запах? Они ведь находились близко от тебя.

– Например? – Нелли выглядела озадаченной.

– Да все, что угодно. Подумай. – Монк старался говорить спокойно, не повышая голоса. Возможно, она намеренно прикидывается дурочкой? – Люди работают в разных местах, – продолжил он. – Кто-то с лошадьми, кто-то с кожами, кто-то с рыбой или шерстью, хлопком или пенькой. Ты уловила запах соли? Пота? Виски?

Она молчала.

– Ну? – вмешалась Вида. – Вспоминай! Что с тобой такое? Не хочешь, чтобы этих ублюдков нашли?

– Хочу! Я думаю, – запротестовала Нелли. – Ни от кого из них ничем не пахло. От одного, правда, воняло выпивкой – какой-то крепкой, но я такой никогда не пила. Это было ужасно.

– Одежда, – продолжал Монк. – Ты почувствовала материю их одежды? Она была качественная или дешевая? Плотная или тонкая?

– Теплая, – без запинки ответила она, думая о единственном свойстве материи, имеющем для нее значение. – Я бы не отказалась от такого пальто. Стоит больше, чем я зарабатываю за месяц.

– Чисто выбритые или с бородами?

– Я не смотрела.

– Чувствовала! Должна была почувствовать их лица. Думай!

– Без бород. Бритые… Кажется. Может, с бакенбардами. – Нелли презрительно хмыкнула. – Это может быть кто угодно из многих тысяч, – заключила она безнадежным голосом, словно ранее питала иллюзии, но теперь они рассеялись. – Вы их никогда не найдете. Ты просто обманщик, желающий поиметь с нее деньги, а она дура, что дает тебе их!

– Следи за языком, Нелли Уэст! – прикрикнула Вида. – Ты не такая умная, чтобы прожить самостоятельно, и не забывай про это! Веди себя прилично, если хоть малость разбираешься в том, что для тебя хорошо!

Монк решил задать последний вопрос, на который, по его мнению, Нелли могла толково ответить.

– В какое время ночи это произошло?

– А что? – фыркнула та. – Тогда во всем разберешься? Тогда назовешь, кто это сделал?

– Это может помочь. Но если ты предпочитаешь защищать их, мы спросим в другом месте. Насколько я понимаю, ты не единственная, кого избили.

Уильям повернулся к двери, оставив Виду наедине с Нелли. Он слышал, как миссис Хопгуд злобно и изощренно ругается, ни разу не повторяясь.

Вторая женщина, к которой отвела его Вида, оказалась совсем другой. Они встретили ее, когда она брела после долгого трудового дня на фабрике. Снег еще шел, но тут же таял на мокрых булыжниках. Женщине было лет тридцать пять, хотя из-за сутулости выглядела она на все пятьдесят. С одутловатого бледного лица смотрели красивые глаза, а густые волосы лежали вьющимися от рождения локонами. Уставшая и невеселая, она все равно оставалась привлекательной. Узнав Виду, женщина остановилась. На ее лице не отразилось ни страха, ни настороженности. Это многое говорило о нраве миссис Хопгуд: будучи женой хозяина фабрики, она сохраняла дружеские отношения с такими вот работницами.

– Привет, Бетти, – бодро сказала Вида. – Это Монк. Он поможет нам найти тех ублюдков, что избивают женщин в нашем районе.

В глазах у Бетти блеснула искра надежды, но она так быстро погасла, что это могло только показаться.

– Вот как? – спросила Бетти без интереса. – И что потом? Легавые их арестуют, а судья приговорит к расстрелу в Колдбат-Филдс? Или, может, их отправят в Ньюгейт[5]5
  Колдбат-Филдс, Ньюгейт – известные лондонские тюрьмы.


[Закрыть] и повесят? А? – Она сухо и почти беззвучно засмеялась.

Вида пошла рядом с ней, нога в ногу, оставив Монка на пару шагов позади. Они свернули за угол, прошли мимо забегаловки с пьяными женщинами на ступеньках; те не чувствовали холода.

– Как Берт? – спросила Вида.

– Пьян, – ответила Бетти. – А как еще?

– А дети?

– У Билли круп, Мэйзи как-то страшно кашляет. Остальные в порядке.

Они подошли к двери, и Бетти толкнула ее. В этот момент из-за угла в переулок, крича и смеясь, выбежали двое мальчишек. Оба размахивали палками, как мечами. Один сделал выпад, другой вскрикнул и, корчась, упал, делая вид, что умирает, и катаясь по мокрым булыжникам. При этом он радостно улыбался.

Первый прыгал по переулку, празднуя победу. Похоже, сейчас была его очередь выигрывать, и он наслаждался каждой каплей своего триумфа.

Бетти терпеливо улыбалась. Лохмотья на мальчишках, представлявшие собой набор обносков и перекроенного старья, вряд ли можно было загрязнить сильнее.

Монк заметил, что при звуках детского смеха плечи у него немного расслабились. Посреди серой каторжной рутины словно мелькнула искра человечности.

Бетти провела их в такой же доходный дом, в каком жила Нелли Уэст. Оказалось, она занимала здесь две задние комнаты. Средних лет мужчина лежал – наполовину в кресле, наполовину на полу. Женщина не обратила на него внимания. Комнату захламляла старая мебель: колченогий стол, мягкое кресло, в котором спал мужчина, два деревянных стула – один с залатанным сиденьем, – полдюжины разномастных ковриков и веник. Из соседней комнаты сквозь тонкую стенку доносились детские голоса и чей-то кашель. Мальчишки продолжили сражение в коридоре.

Вида все это игнорировала, сосредоточившись на Бетти.

– Расскажи ему, что с тобой случилось. – Она кивнула на Монка, обозначая, кому рассказывать. Мужчина в кресле пребывал в глубоком беспамятстве и ничего не слышал.

– Рассказывать особенно нечего, – покорно начала Бетти. – Меня избили. До сих пор болит, но тут никто ничего поделать не сможет. Подумывала носить с собой заточку, но решила, что не стоит. Если заколю ублюдков, меня просто повесят за убийство. Да и не думаю, что они появятся здесь снова.

– Вот как? – спросила Вида издевательским тоном. – Ты на это рассчитываешь, да? Не боишься снова выйти на улицу, чтобы подзаработать? Счастлива тем, что есть, не так ли? Не слыхала, что сталось с Нелли Уэст, Кэрри Баркер, Дот Макрэй? С другими, которых изнасиловали или избили? Некоторые из них всего лишь дети. И эти ублюдки чуть не убили бедняжку Бетти Дровер.

Женщина выглядела ошеломленной.

– Я думала, это ее муж так отделал. Он жутко пьет и половину времени не понимает, что делает. – Она бросила взгляд на тело, лежащее в кресле, и Монк подумал, что ей слишком хорошо знакомы такие особенности местной семейной жизни.

– Нет, не он, – мрачно сказала Вида. – Джордж не так плох. Он просто вспыльчивый. Он бы так не сделал. А ей не следует распускать язык. Ее отделал клиент, которого она сняла на улице. Сначала попользовался, потом избил и еще пинал ногами. Она вся истерзана, кровь до сих пор идет. Хочешь сходить посмотреть? Уверена, что тебе это доставит удовольствие?

Бетти уставилась на нее.

– Тогда я лучше буду сидеть дома, – сказала она сквозь зубы. – Или лучше пойду на Хеймаркет.

– Не будь дурой! – презрительно бросила Вида. – Ты для Хеймаркет не годишься и сама это знаешь. Тебя туда даже не пустят и не позволят там крутить задом, и это тебе тоже известно.

– Значит, я теперь должна оставаться дома и обходиться тем, что есть? – возразила Бетти, и ее щеки покрылись бледным румянцем.

Вида посмотрела на спящего в углу мужчину с невыразимым презрением.

– Думаешь, он прокормит твоих детей? Смотри на жизнь по-взрослому, Бетти. Изнасилуют тебя или нет, а ты все равно снова пойдешь на улицу, сама знаешь не хуже меня. Ответь на вопросы Монка. Мы поймаем этих подлецов. Будем действовать сообща и поймаем!

Бетти слишком устала, чтобы спорить. В данный момент Вида представлялась ей злом еще худшим, чем голод или насилие. Она покорно повернулась к Монку.

Тот задал ей те же вопросы, что и Нелли Уэст, и получил такие же ответы. Она пошла на улицу, чтобы немножко подзаработать. У мужа выдалась неудачная неделя, пояснила Бетти, кивая на неподвижное тело. Он старался изо всех сил, но из-за погоды ничего не получилось. Зимой всегда приходится трудно, особенно на рыбном рынке, где он часто находил подработку. Они подрались – так, из-за ничего. Он ее ударил, подбил глаз и вырвал клок волос. А она стукнула его пустой бутылкой из-под джина, и он отключился. Бутылка разбилась, и она порезала руку, собирая осколки, чтобы дети не поранили себе ноги.

Уже после этого она сходила и присмотрела местечко, где можно делать деньги. Там ей удалось заработать семнадцать шиллингов и шесть пенсов – кругленькую сумму, и она подумывала, как ее увеличить, когда к ней подошли трое мужчин, двое спереди, а один сзади, обругали, и уже через несколько секунд один держал ее, а двое других по очереди насиловали. Ей наставили синяков, вывихнули одно плечо; из ссадин на локтях и коленях текла кровь. Она так испугалась, что после этого три недели никуда не ходила и Джорджа к себе не подпускала. При одной мысли о том, что нужно снова идти на улицу, ее брала оторопь от страха, хотя голод постоянно подталкивал к двери.

Монк дотошно расспрашивал ее обо всем, что она могла вспомнить о нападавших.

Они осыпа́ли ее бранью. Какие у них были голоса?

– Говорили они правильно… как дженты. Они не местные. – В этом Бетти нисколько не сомневалась.

– Старые или молодые?

– Не знаю. Не видела. По голосам не скажу.

– Бритые или с бородами?

– Бритые… кажется. Не помню, с усами или без усов. Хотя… Нет, не помню.

– Во что одеты?

– Не знаю.

– Помнишь что-нибудь еще? Запах, слова, имена, хоть что-нибудь?

– Не помню. – У нее затуманились глаза. – Запах? Ты о чем? Они ничем не пахли!

– И выпивкой?

– Насколько мне кажется, нет. Совсем ничем не пахли.

– А мылом? – Монк сразу понял, что зря спросил. Этот вопрос запал ей в голову.

– Мылом? Да, думаю, да. Забавно… так непривычно.

Знала ли она, как пахнет чистое тело? Возможно, забавным ей показалось именно отсутствие запаха. В целом он узнал от нее не больше, чем от Нелли Уэст, но уже полученные сведения подтвердились: двое или трое мужчин являются в район откуда-то со стороны и с каждым разом творят все более жестокое насилие. Похоже, они сознательно выбирают одинокую жертву и не связываются с профессиональными проститутками, находящимися под защитой сутенеров; их интересуют дилетантки, те женщины, что выходят на улицу время от времени, в период нужды.

Когда они уходили, уже стемнело, а на мостовой лежал снег. Несколько уцелевших фонарных столбов бросали мерцающие отблески на стоки в канавах. Но Вида и не думала заканчивать обход. Именно сейчас они могли застать всех женщин дома; кроме того, на фабрике, в присутствии своих товарок, потерпевшие могли отказаться от разговора, да и тратить рабочее время, когда нужно распускать, кроить и шить, не годилось. Практичность прежде всего. Также у Монка мелькнула мысль о том, что мистер Хопгуд, вероятно, ничего не знает о затее своей жены и о том, что ему придется оплачивать ее из своего кармана. Весьма возможно, он не принимал случившееся так близко к сердцу, как она.

Монк нагнал решительно шагавшую миссис Хопгуд в тот момент, когда она сворачивала в очередной переулок; в районе Севен-Дайлз их насчитывалось великое множество. Они пересекли двор с колодцем и колонкой. Возле одной двери растянулся пьяный, возле другой целовалась парочка; девушка радостно хихикала, а парень что-то неслышно нашептывал ей на ушко. Монк подивился тому, насколько они поглощены друг другом – ни ветра, ни снега не замечают.

За освещенным окном кто-то поднимал кувшин с элем, пламя свечи озаряло блестящие женские волосы. Послышался веселый беззаботный смех. По другую сторону проспекта, на который выходил переулок, старуха торговала сэндвичами; мимо текла струйка пешеходов, покидающих этот приют похоти и хаоса, с веселым гомоном вливающаяся в поток людей, стремящийся по тротуарам в места более теплые, где люди развлекаются другими историями, интересуются новостями и важными изобретениями.

Следующей жертвой была Кэрри Баркер. Неполных шестнадцати лет она осталась старшей в семье – родители то ли умерли, то ли пропали. Присматривала за шестью младшими братьями и сестрами, зарабатывала, где могла, тем или иным способом; Монк не интересовался этим. Они все вместе сидели в большой комнате, пока Кэрри прерывающимся голосом рассказывала Виде свою историю, пришепетывая из-за выбитых передних зубов. Одна из сестер, года на полтора младше, прижимала левую руку к животу и груди, словно у нее там болело; она слушала рассказ Кэрри и время от времени кивала.

В тусклом пламени единственной свечи лицо Виды казалось маской ярости и сострадания – большой рот крепко сжат, глаза сверкают.

История оказалась очень схожей с предыдущими. Две старших сестры отправились на заработки. Становилось очевидным, каким образом следующая сестра, которая выглядела лет на десять, будет кормить и одевать себя. То же самое ожидало младших сестер через год-другой. Пока что одна из них нянчила ребенка лет двух-трех, с отсутствующим видом укачивая его на руках и слушая разговор.

Эти две девочки пострадали не так сильно, как те женщины, которых Монк уже видел, но очень перепугались. Кроме того, они крайне нуждались в деньгах. Кормить приходилось семерых, и никому до них не было дела. Монка охватил такой гнев, что он решил: заплатит ему Вида Хопгуд или нет, но он найдет тех, кто сделал это, и проследит, чтобы с ними поступили по всей строгости закона. А если закону все равно, то найдутся люди, которые позаботятся о справедливом возмездии.

Расспрашивал он девочек осторожно и мягко, но очень детально. Что они сумели запомнить? Где это случилось? В какое время? Они что-нибудь говорили? Как насчет голосов? Во что они были одеты? Ткань на ощупь, кожа на ощупь, пьяные или трезвые? Соль, деготь, рыба, пенька, сажа? Кэрри смотрела на него пустым взглядом. Все ее ответы подтвердили предыдущие показания, но ничего к ним не добавили. Они ясно помнили сильную боль и неодолимый ужас, запах мокрой улицы, сточную канаву посередине, твердые булыжники, впивающиеся в спину, и обжигающую боль – сначала внутри тела, а потом снаружи. В конце концов девочки очнулись в темноте от холода; потом услышали голоса. Их подняли, понесли, к ним медленно возвращалось сознание, а с ним – снова боль.

Теперь они сидели голодными; еды почти не осталось, не было ни угля, ни дров, и они боялись выйти из дома. Но наступил момент, когда приходилось выбирать – показаться на улице или умереть с голоду. Монк пошарил в кармане и молча положил на стол пару монет. Девочки уставились на них.

– Ну? – требовательно спросила Вида, когда они снова оказались на улице. Ветер дул прямо в лицо, приходилось пригибать голову. Вокруг булыжников образовалась тонкая ледяная кромка, на самих камнях лежал снег. В тусклых отсветах далеких фонарных столбов, падающих на черные крыши и грязные стены, под непроглядным темным небом переулок смотрелся жутко. Под ногами было скользко, идти приходилось с опаской.

Монк, кутаясь в пальто, поглубже засунул руки в карманы. Он просто окаменел от гнева и от этого мерз еще сильнее.

– Двое или трое мужчин избивают и насилуют женщин-работниц, – с горечью ответил он. – Они не местные, могут приезжать откуда угодно. Не работники, возможно, клерки или владельцы магазинов, торговцы или джентльмены. Могут быть военными в отпуске или моряками, сошедшими на берег. Даже не обязательно это одни и те же люди, хотя очень вероятно.

– Тоже мне новость! – бросила миссис Хопгуд. – Это мы и так знаем! Я плачу тебе не за то, что мне и так понятно. Я думала, ты лучший сыскарь в полиции. По крайней мере, ты всегда работал лучше всех! – Миссис Хопгуд говорила высоким резким голосом не столько от раздражения, сколько от страха. Эмоции так и хлестали из нее. Она в него верила, а он не оправдывал надежд. Больше ей не к кому было обращаться.

– А вы думали, что я разберусь с этим делом за сегодняшний вечер? – с сарказмом спросил Монк. – Один вечер, и выложу вам имена или доказательства? Вам нужен не сыщик, а волшебник.

Остановившись, Вида посмотрела Монку в лицо. На секунду ему показалось, что она ответит таким же едким высказыванием. Привычка отвечать ударом на удар была у нее в крови. Но чувство реальности взяло верх. Тело ее обмякло. Из-за снегопада и тусклого освещения он различал только очертания ее фигуры. Ближайший фонарный столб находился в двадцати ярдах от них.

– Ты можешь помочь или нет, Монк? У меня нет времени на игры с тобой.

Мимо прошел старик с мешком, что-то ворчавший себе под нос.

– Думаю, что да, – ответил Уильям. – Они же не из воздуха соткались. Как-то добирались сюда, вероятно, в кэбе. Перед нападением на женщин околачивались по переулкам. Могли зайти куда-нибудь пропустить рюмку-другую. Кто-то их видел. Кто-то их сюда привез, а потом отвез обратно. Их было двое или трое. Мужчины, подыскивающие себе женщин, не ходят обычно по двое или трое. Кто-то мог их приметить.

– И ты заставишь их говорить, – сказала Вида упавшим голосом, словно вспоминала что-то, и это воспоминание отозвалось в ее голосе болью и тоской.

Откуда она знает о нем так много? Означает ли это, что в свое время о нем сложилось устойчивое мнение, и если да, то какое? Они находились в границах того района, за который он отвечал, служа в полиции? Или прежде они хорошо знали друг друга? Гораздо лучше, чем она намекала? Какой-то другой случай в совсем другое время… Что такое она знала о нем, чего он сам не знал? Ей было известно, что он умен и беспощаден… и он ей не нравился, хотя она уважала его способности. В каком-то смысле она доверилась ему. И еще она говорила, что он работал в Севен-Дайлз.

Монку гораздо сильнее хотелось оправдать доверие этой женщины, чем какой-нибудь достойной и состоятельной леди. Его возмутила жестокость преступлений и несправедливость всей этой истории, разница в условиях жизни насильников и этих бедных женщин. Одновременно в нем заговорила гордость. Он докажет Виде Хопгуд, что остался тем человеком, каким был раньше. Он не растерял своих качеств… одни воспоминания! Все остальное на месте и стало только лучше. Ранкорн мог этого не знать…

Мысль о Ранкорне всплыла внезапно. Тот занимал должность начальника Монка, но никогда себя таковым не ощущал. Ему постоянно казалось, что Уильям наступает ему на пятки, что он лучше одет, проницательней и острее на язык, чем его начальник, что Монк только и ждет, чтобы обойти его по службе!

Говорила ли в нем сейчас его память или он сделал такие выводы, исходя из поведения Ранкорна после несчастного случая, Монк не знал.

Они находились на территории Ранкорна. Когда появятся доказательства, представлять их придется именно ему.

– Да… – произнес он вслух. – Возможно, будет трудно выяснить, откуда они приехали… Легче узнать, куда отправились. Наверняка они испачкались, катаясь по булыжникам с женщинами, борясь с ними. У одного-двух могли остаться отметины. Эти женщины сопротивлялись… по крайней мере, царапались, кусались. – В голове складывалась смутная картина схватки, но некоторые вещи он знал наверняка. – Скорее всего, они были возбуждены успехом задуманного и страхом ответственности. Они совершили чудовищное дело. И это должно было отразиться на их поведении. И какой-то извозчик мог это заметить. Он должен был запомнить, куда отвез их, потому что наверняка за пределы района.

– Я же сказала, что ты был хитрым мерзавцем, – выдохнула Вида Хопгуд с заметным облегчением. – Тебе нужно поговорить с еще одной женщиной, последней. С Дот Макрэй. Она в законном браке, только от мужа пользы нет. Чахоточный, бедняга. Ничего сделать не может. Харкает собственными легкими. Приходится работать ей одной, а на шитье рубашек не проживешь.

Монк спорить не стал, и никаких объяснений ему не требовалось. Это знание тлело, как угли, где-то в глубинах его памяти. Он зашагал рядом с Видой сквозь усилившийся снегопад. Мимо спешили, наклонив головы, прохожие; некоторые здоровались с миссис Хопгуд и даже шутили. Двое мужчин, шатаясь, выбрались из паба; поддерживая друг друга, они дошли до сточной канавы, там упали и принялись беззлобно ругаться. Какой-то нищий поплотнее завернулся в пальто и устроился на ступеньках кабака. Через несколько секунд к нему присоединился другой. Вместе им будет теплее, чем поодиночке.

По сути, Дот Макрэй рассказала то, что они уже слышали. Она была старше остальных, лет под сорок, но красоту сохранила. По лицу угадывался характер, глаза смотрели смело, но в них читалась бессильная злость. Она угодила в ловушку, сама это знала и не ожидала ни помощи, ни жалости. Очень спокойно Дот рассказала Монку о случившемся с ней две с половиной недели назад, когда прямо во дворе на нее с разных сторон набросились двое мужчин. Один держал ее, пригнув к земле, пока другой насиловал; потом, когда она принялась отбиваться, ее избили кулаками, потом пинали ногами и оставили лежать на земле почти без чувств.

Нашел и привел ее домой Перси, нищий, который часто ночует у чьих-нибудь дверей в этом районе. Он увидел, что дело плохо, и сделал все, что мог, чтобы оказать помощь. Хотел сообщить кому-нибудь, но кому? Кто позаботится о женщине, торгующей своим телом, пусть даже ее малость поколотили или взяли силой?

Вида не перебивала, но все ее эмоции читались на лице.

Монк спросил о времени и месте, обо всем, что могло бы выделить насильников из массы остальных мужчин.

Дот их хорошенько не рассмотрела; ей запомнились только темные силуэты, тяжесть, боль. Она ощутила их невероятную злобу, сменившуюся возбуждением, даже состоянием эйфории.

Монк шагал сквозь снегопад в таком бешенстве, что почти не чувствовал холода. Оставив Виду Хопгуд на углу ее улицы, свернул в сторону от Севен-Дайлз – к широким проспектам, огням и оживленному движению главных районов города. Позже он найдет кэб и проедет остаток пути до своей квартиры на Графтон-стрит. Сейчас нужно подумать, ощутить упругое сокращение мускулов, излить энергию в движении, привести в порядок мысли на ледяном пронизывающем ветре, колющем лицо.

Ему было знакомо это ощущение бессильной ярости. Оно посещало его задолго до несчастного случая, еще в те времена, в которые он теперь мог заглядывать лишь урывками, когда какое-нибудь чувство, случайный взгляд или запах уносили в прошлое. И Уильям знал подлинный источник этого ощущения. Человек, ставший наставником и ментором Монка после его переезда на юг из Нортумберленда (он намеревался сколотить состояние в Лондоне), этот человек, принявший в нем участие, научивший столь многому, причем не только коммерческому банковскому делу и использованию денег, но и культурной жизни, поведению в обществе, кодексу джентльмена… словом, этот человек по несправедливости пережил крах. Тогда Монк испытывал такое же бешенство; он так же шагал по улицам, напрягая мозги в поисках выхода, и приходил к выводу, что на его вопросы нет ответов – помочь может только правосудие.

С тех пор он многому научился. Характер окреп, ум стал быстрее и живее, появилось умение ждать своего шанса; вместе с тем Уильям стал менее терпим к глупости и уже не так боялся поражений.

Снег налипал на воротник, таял и стекал по шее. Монк дрожал от холода. Во тьме встречные пешеходы казались размытыми тенями. Сточные канавы на улочках переполнились. Он чувствовал едкую вонь экскрементов и жидких стоков.

В этих изнасилованиях угадывался почерк. Присутствовала жестокость… и каждый раз бессмысленная. Они ведь не искали строптивых женщин.

Да поможет им Бог, этим женщинам, которые были совсем не против. Они не относились к профессиональным проституткам. Просто доведенные до отчаяния жены и матери, честно работавшие и выходившие на улицу только из-за голода.

Почему не профессиональные проститутки? Потому что у них имеются люди, присматривающие за ними. Эти женщины – товар, и слишком ценный, чтобы подвергать его риску. Если кто и решит их поколотить, изуродовать, снизить их ценность, так это сами сутенеры, и по весьма специфической причине – например, в наказание за воровство или индивидуальное предпринимательство, нежелание возвращать хозяевам вложенные в них средства.

Монк уже исключил конкурентную борьбу и попытку захвата территории. Эти женщины ни с кем не делились своим заработком. Определенно, они не представляли никакой угрозы для организованной проституции. В любом случае сутенер мог избить, но не стал бы насиловать. Получается, что признаки вмешательства со стороны преступного мира отсутствуют. Здесь не было никакой выгоды. Люди, живущие на грани нищеты, не станут время от времени тратить силы и ресурсы на бессмысленную жестокость.

Монк свернул за угол, и ветер еще яростней хлестнул по лицу, высекая слезы из глаз. Хотелось поехать домой, обдумать все, что узнал, и выработать стратегический план. Но преступления совершались ночью. И именно ночью нужно искать свидетелей, извозчиков, получивших плату и доставивших преступников от Севен-Дайлз назад, на запад. Было бы нечестно поехать в теплую квартиру, к горячей пище и чистой постели, убеждая себя, что стараешься найти людей, совершивших бессмысленные зверства.

Сделав остановку в пабе, Уильям съел горячий пирог, выпил стакан крепкого портера и почувствовал себя если не отдохнувшим, то подкрепившимся. Думал было завязать разговор с кем-нибудь из посетителей или с самим хозяином заведения, но решил, что не стоит. Не нужно им знать, что он сыщик. Подобные новости распространяются достаточно быстро. Пусть Вида расспрашивает сама. Она местная, к ней отнесутся с уважением, возможно, даже расскажут правду.

Уже далеко за полночь Уильям еще бродил по улочкам в районе Севен-Дайлз, в основном ближе к западной и северной окраинам, соседствующим с Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, и разговаривал с извозчиками, задавая каждому из них одни и те же вопросы. Последний из них показался Монку типичным представителем своей профессии.

– Куда, парень?

– Домой… на Фицрой-стрит, – ответил Монк, продолжая стоять на мостовой.

– Ладно.

– Часто работаешь на этом месте?

– Да, а что?

– Жалко гонять тебя в такую даль. – Поставив одну ногу на подножку, Монк тянул время.

Извозчик расхохотался.

– Я здесь для этого и стою. До ближайшего угла меня не устраивает.

– Возишь и на север, и на запад, не так ли?

– Бывает. Ты садишься или нет?

– Сажусь, – сказал Монк, не двигаясь. – Помнишь, как забирал отсюда пару джентльменов примерно в это время ночи или позже, немного потрепанных, быть может, мокрых, поцарапанных или с синяками, и возил на запад?

– А что? Тебе-то что, если даже и возил? Я вожу разных джентов в разные места. Слушай, ты кто такой и зачем тебе это знать?

– Кое-кого из местных женщин избили, причем жестоко, – ответил Монк. – И думается мне, сделали это приезжие, вероятно, с запада, хорошо одетые мужчины, которые приехали малость поразвлечься, да слишком далеко зашли. Мне бы хотелось их найти.

– Хотелось бы! – Извозчик колебался, взвешивая все «за» и «против» подобного сотрудничества. – Зачем? Эти женщины твои, что ли?

– Мне за это платят, – честно сказал Монк. – Кое-кому хочется, чтобы это прекратилось.