Текст книги "Трущобы Севен-Дайлз"

– Но почему? – искренне удивился Питт. – Зачем ухаживать за приличной женщиной, если женитьба не входит в твои планы? Это жестоко и… опасно. Лично я… – Он умолк, мысленно представив себе Джемайму – такую искреннюю, такую наивную и доверчивую. Обойдись с ней подло какой-нибудь негодяй, он бы точно его убил. Но просто взять и застрелить подлеца в чьем-то саду посередине ночи? Слишком гуманно. Нет, сначала он избил бы его всмятку – так, чтобы под ударами его кулака у того хрустели кости, чтобы видеть его перекошенное от боли лицо, видеть, что мерзавец понимает, за что ему воздается.

Возможно, это дико и примитивно. Вряд ли бы этим он помог Джемайме, но, по крайней мере, она бы знала, что кому-то она бесконечно дорога и он не бросит ее страдать в одиночестве. И, самое главное, получив такой урок, мерзавец вряд ли бы решился в очередной раз сотворить такую подлость.

Покосившись на Джека, Питт увидел на его лице примерно такой же гнев. Возможно, тот подумал о собственной дочери, которая еще лежала в колыбели.

– Ты в этом уверен? – спокойно спросил Питт.

– Да. Ты хочешь, чтобы я назвал тебе имена?

– Нет, имена мне не нужны, – ответил Питт. – Я бы предпочел, чтобы их страдания остались их секретом. Но я буду вынужден предать этот факт огласке. Если мы не найдем свидетеля, на виселицу пойдет невиновный человек… или невиновная женщина.

– Пожалуй. – Джек перечислил четыре имени и где их найти.

Питту не было необходимости их записывать. Слишком хорошо представляя их эмоции, он вообще предпочел бы не слышать их и не наводить о них справки. Богатое воображение служило залогом успеха его работы, но оно же было и проклятьем.

Собачонка вернулась, прыгая от волнения и восторга. Бросив палку к ногам Питта, она принялась скакать вокруг него, ожидая, как он снова швырнет палку. Люди не слишком часто изъявляли желание поиграть, таких были считаные единицы.

Что поделать? Питт снова бросил палку, и собачонка со всех ног помчалась ее поднимать. Наверно, неплохо завести собаку, подумал Питт. Коты? Им придется потесниться. Он так и скажет Шарлотте.

– Ты можешь спросить у Эмили, – внезапно сказал Джек и, прикусив губу, покосился на Питта. Ему явно было неловко говорить такие слова. – Она многое подмечает… – Он не договорил. Оба были в курсе, что их жены не раз брались расследовать подозрительные дела, порой с риском для собственной жизни. Залогом успеха им обычно служила их осторожность и понимание тончайших нюансов человеческого поведения.

– Верно, – согласился Питт. Просто удивительно, почему эта идея не пришла в голову ему самому. – Да, я так и поступлю. Она сейчас будет дома?

– Понятия не имею! – улыбнулся Джек.

***

На самом деле, чтобы догнать Эмили, у Питта ушло два часа. Ее дворецкий сказал ему, что она уехала посмотреть недавно открывшуюся выставку живописи, после чего вернется домой лишь на полчаса, чтобы переодеться к вечеру и вновь уехать на званый ужин к леди Мэнсфилд в Белгравию. Завтрашним утром у нее запланирована верховая прогулка в парке, затем визит к модистке, затем ранний ланч, а после него обычные послеобеденные визиты. Вечер она проведет в опере.

Питт поблагодарил дворецкого, спросил, как добраться до выставки, и, не теряя времени даром, поехал туда. В галерее было полно женщин в нарядных платьях. Некоторых сопровождали мужчины, то слегка флиртуя, то отпуская серьезные, многословные комментарии по поводу картин.

Питт посмотрел на полотна лишь мельком, о чем потом пожалел. Они были не только красивы, но и вызвали у него интерес. Манера живописи – импрессионизм – была не похожа на ту, к которой он привык: туманные и размытые, эти картины тем не менее были наполнены светом, что произвело на него неизгладимое впечатление.

Увы, он здесь не для того, чтобы любоваться искусством, напомнил себе Питт. Он должен найти Эмили, пока та еще не уехала. Надо сказать, что эта задача требовала предельного внимания и даже физических усилий. Питт был вынужден работать локтями и то и дело извиняться, прокладывая себе дорогу в щебечущей толпе между женских юбок, стоявших такой плотной стеной, что преграждали путь на несколько футов во всех направлениях.

Как и следовало ожидать, он не один раз удостоился возмущенных взглядов и сердитого шепота в спину «Это надо же!». Увы, у него не было времени ждать, когда милые дамы сами шагнут в сторонку, уступая ему дорогу.

Эмили он нашел в третьем зале, где она болтала с молодой женщиной в платье василькового цвета и экстравагантной шляпке, которая, по мнению Питта, была весьма ей к лицу, придавая ее внешности некую броскость.

Он гадал, как ему привлечь к себе внимание Эмили, не прерывая их разговора, но тут она заметила его сама – наверное, потому, что он смотрелся инородным телом на фоне нарядной толпы. Извинившись перед женщиной в голубом платье, она тотчас направилась к Питту.

– Нет-нет, все в порядке, – успокоил он ее.

– Я даже не сомневалась, – ответила она как ни в чем не бывало. – Просто я испугалась, что усну от скуки и потеряю равновесие. Так что здесь меня ничего не удерживает.

– Вам не нравятся картины? – удивился Питт.

– Томас, не будьте так наивны! Никто никогда не приходит сюда ради самих картин. Сюда приходят, чтобы, быстро взглянув на них, отпустить пару якобы весьма глубокомысленных фраз в надежде на то, что кто-то еще их потом повторит. А что вас привело сюда? Надеюсь, они не украдены?

– Нет, конечно. – Он невольно улыбнулся. – Просто Джек предположил, что вы можете мне помочь.

Лицо Эмили тотчас озарил неподдельный интерес.

– Разумеется! – воскликнула она. – Что я могу сделать?

– Мне нужна лишь информация и, возможно, ваше мнение.

– О ком? – Она взяла его под руку и, развернув лицом к картине, сделала вид, будто внимательно ее рассматривает.

Разумеется, в переполненном зале трудно обсуждать серьезные вещи с глазу на глаз, но если говорить тихо, их вряд ли кто-то подслушает или вообще обратит на них внимание.

– О лейтенанте Эдвине Ловате, – ответил Питт, также глядя на картину.

Эмили тотчас напряглась, хотя лицо ее не выдавало никаких эмоций.

– Вам поручено расследование его убийства? – спросила она с плохо скрываемым волнением в голосе.

Она не стала упоминать Особую службу – такие слова не принято произносить вслух, тем более в картинной галерее, однако Питт отлично понимал ход ее мыслей и игру воображения.

– Да, – ответил Питт, вернее, прошептал еле слышно. – Что вы о нем знаете, Эмили? Или что вы о нем слышали… самое, на ваш взгляд, главное.

Ее взгляд был прикован к картине. Это был пейзаж – солнечные лучи, падавшие сквозь стволы деревьев на воду. Картина поражала задумчивой красотой, создавая ощущение одиночества в безветренный летний день. Казалось, еще мгновение, и над водой, сверкая крыльями, пролетит стрекоза.

– Насколько мне известно, это был опасно несчастный человек, – ответила Эмили. – Он вечно в кого-то влюблялся, или ему так казалось. Но стоило ему завоевать чье-то сердце, как он тотчас убегал от предмета своей страсти, как будто не хотел, чтобы женщина узнала его до конца. Он причинил много боли, однако ничуть не раскаивался, потому что продолжал раз за разом делать то же самое. Не убей его эта египтянка, у вас нашлось бы немало поводов для других расследований.

– Опасно несчастный? – задумчиво повторил он ее фразу.

– Обычно так себя ведут, лишь когда человека что-то разъедает изнутри, вам не кажется? – сказала Эмили, даже не повернув головы. – Если мужчина обыкновенный эгоист или же просто жаден, он женится ради денег, титула или красоты. Ловат же своими поступками лишь наживал себе врагов. При этом он был не настолько глуп, чтобы этого не понимать. Как, впрочем, и любой человек. Наоборот, он был умен, но почему-то вел себя так, что даже глупец понял бы, что до добра это не доведет.

Молча стоя перед картиной, Питт на несколько мгновений задумался. Такая мысль до сих пор не приходила ему в голову. Эмили ждала.

– Вы считаете, ему была свойственна такая глубина ума? – спросил он наконец.

– Вы не просили меня быть логичной, Томас. Вы попросили меня сказать вам, что я думаю про лейтенанта Ловата.

– Вы совершенно правы. Спасибо вам, Эмили. Вы могли бы назвать мне имена этих людей?

– Естественно! – сказала она, приподнимая руку и указывая на какую-то деталь картины, как будто хотела привлечь к ней внимание Питта. Одновременно она продиктовала ему десяток имен. Питт записал их на листок бумаги, вместе с их примерными адресами и примечаниями по поводу излюбленных способов времяпрепровождения – своего рода каталог надежд и унижений, позора и оскорбленных чувств, порой поверхностных, порой глубоких.

Поблагодарив Эмили, Питт покинул галерею.

***

Весь вечер и следующий день Питт тактично наводил справки о людях из списка, который получил от Эмили. Увы, все они в ту роковую ночь были где-то еще, а их обиды были слишком старыми или же, наоборот, слишком болезненными, так что мстить за них Ловату означало навлечь на себя новые страдания. Любой здравый ход мыслей вновь возвращал Питта к Райерсону и Аеше Захари.

Следующий за этим день Питт посвятил изучению пребывания Ловата в Египте – в надежде на то, что это прольет дополнительный свет на его характер и взаимоотношения с другими военными. Или же, кто знает, вдруг всплывет еще какая-то связь с Египтом, которая, в свою очередь, приведет к Аеше Захари и поможет понять, что произошло в Иден-Лодж. Питт поймал себя на том, что ему не терпится обнаружить нечто такое, что подтвердило бы его смутную убежденность в том, что… Аеша застрелила Ловата, а Райерсон был так влюблен в нее, что был готов помочь ей замести следы преступления.

Увы, архивные данные по Ловату не сообщили ничего нового. Как военный он хорошо зарекомендовал себя. Имел подход к людям, знал, как вести себя в обществе.

Его послужной список был безупречен. Ловат с почестями ушел в отставку по причине резко ухудшившегося здоровья, после того, как перенес в Александрии приступ лихорадки. В документах не было даже намека на трусость или попытки уклонения от воинского долга. Это был хороший солдат, которого все любили.

Но был ли это честный отчет или же составитель тщательно отобрал факты, чтобы не навредить его дальнейшей карьере? Питту уже не раз доводилось сталкиваться с молчаливым мнением, что лояльность важнее правды, особенно если речь идет о защите чести мундира.

Узнать, так это или нет, из документов не представлялось возможным, а клерки, с которыми он разговаривал, были не в курсе либо слишком хорошо вышколены, чтобы об этом задумываться. Они лишь смотрели на Питта и разводили руками – мол, ничем не можем помочь.

Складывалось впечатление, что Ловат если и нажил себе врагов, то только в личной жизни. По словам знавших его, это был человек приятной наружности, хотя и не красавец, – хорошо сложенный, с густой шевелюрой и обаятельной улыбкой. Он хорошо танцевал, умел легко и приятно поддержать беседу. Любил музыку, неплохо и с удовольствием пел и знал наизусть слова всех сентиментальных баллад последнего времени.

– Не знаю, что с ним было не так, – со вздохом произнес в тот вечер один немолодой джентльмен и печально покачал головой, сидя в кресле напротив Питта в клубе армии и Королевского флота на Пэлл-Мэлл, потягивая коньяк «Наполеон» и вытянув ноги к каминной решетке, отчего подметки его сапог едва не дымились. – Вокруг столько красивых молодых женщин, любая из которых с радостью стала бы его женой. Но как только дело шло к предложению руки и сердца, как ему тотчас становилось скучно, он разочаровывался или что там с ним было на самом деле… по-моему, он просто трусил. А вскоре вновь брался ухаживать, но уже за другой. – Собеседник Питта в брезгливой гримасе выпятил нижнюю губу. – Кстати, он бывал при этом весьма неразборчив. Как уличный кот, если позволите так выразиться.

Питт чуть дальше отодвинулся от камина. Тот пылал слишком ярко и жарко, нежели в том была необходимость в довольно теплый сентябрьский день. А вот полковник Вудсайд этого, похоже, не замечал, равно как и запаха подгоревших подметок, исходившего от его сапог.

– Вы были знакомы с этой египтянкой… мисс Захари? – спросил Питт, опасаясь в душе, как бы полковник не счел его вопрос оскорбительным для джентльмена.

– Разумеется, нет! – воскликнул Вудсайд. – Но даже если бы и был, то вряд ли бы вам в этом признался. Однако да, я видел ее. Красивое создание, истинная красавица. Не видел ни одной англичанки с такой же грацией. Поразительная плавность движений, словно водоросли в воде… – Он даже поднял руки, как будто хотел продемонстрировать это Питту, однако резко остановился и сердито посмотрел на него. – Вы хотите сказать, что Ловат досаждал ей своими ухаживаниями? Не может быть! Я понятия не имел. Такие вещи публично не делаются!

Питт поспешил сменить направление их беседы.

– Скажите, мистер Ловат был знаком с Райерсоном? – спросил он.

– Понятия не имею. Вряд ли. Проклятье! – Полковник Вудсайд отдернул ноги от каминной решетки, поставил их на пол, тотчас снова поднял и поморщился. Питту стоило немалых усилий сохранить невозмутимое лицо.

– Вряд ли они бывали в одних и тех же домах, – добавил Вудсайд, осторожно скрещивая ноги, чтобы не касаться подметками пола. – Разные поколения, разный статус, деньги, вкусы. Вы все думаете об этой женщине? Полноте! Согласен, красива, но ей такой и положено быть. Ни тот ни другой не собирался на ней жениться. Разумеется, она предпочла Райерсона. – Вудсайд, нахмурив брови, посмотрел на Питта. – Ведь у того было все – состояние, положение в обществе, репутация, светский лоск. А также шарм, до которого Ловату, хоть он и младше, было далеко. И только бог ведает, почему он не женился на ней после того, как была убита его жена… да, нехорошо. А теперь уже поздно. Но, может, он уже присмотрел себе какую-нибудь хорошенькую наследницу. – Вудсайд негромко фыркнул. – Но египтянка явно об этом не ведает. В таких вещах осмотрительность не бывает лишней.

– То есть вы считаете, что Райерсон не видел ее в роли жены? – спросил Питт, скорее для того, чтобы проверить реакцию своего собеседника, потому что предполагал, каким будет ответ. Более того, он проникся к Аеше Захари таким сочувствием, что с его стороны это даже не был вопрос. Ею пользовались, ею восхищались, но считали ниже себя. И таких, как она, было великое множество, причем по разным причинам, будь то деньги или внешность. Он был бессилен это изменить, но несправедливость такого положения вещей переполняла его гневом. Он отлично знал, каково это, когда на вас смотрят свысока, даже если с ним самим такое случалось не слишком часто.

Вудсайд уставился на свои ноги.

– Райерсон так и не пришел в себя после смерти жены. Не могу сказать почему. С некоторыми мужчинами такое бывает, но я не думал, что он из их числа. Мне казалось, они были не слишком близки, но со стороны многого не увидишь. Хорошенькая женщина, но неугомонная, ей никогда не сиделось на месте. Лично я на такую бы даже не посмотрел. Не имею ничего против глупышек… с ними порой даже легче, но откровенная дурочка – боже упаси. Мое терпение просто лопнуло бы.

Питт оторопел. Ему и в голову не могло прийти, что Сэвил Райерсон женится на женщине, начисто лишенной мозгов. Он попытался представить ее. Какой красавицей она должна была быть, чем могла так глубоко очаровать его, чтобы даже спустя четверть века он все еще скорбел по поводу ее смерти и отказывался жениться вторично?

– Она была очень… – начал он, однако тотчас поймал себя на том, что не знает, что хочет сказать.

– Понятия не имею, – равнодушно ответил Вудсайд. – Никогда не понимал Райерсона. Временами замечательный человек, но в молодости характер – боже упаси! Только законченный болван осмелился бы перейти ему дорогу, уже поверьте. Я знаю, что говорю.

И вновь Питт слегка растерялся. Речь шла как будто о другом человеке, нежели тот, которого он наблюдал всего пару дней назад, – спокойного, уравновешенного, озабоченного судьбой той женщины.

Где его хваленая способность разбираться в людях? Что, если Райерсон в приступе ревности сам застрелил Ловата, а эта женщина решила взять вину за убийство на себя? Но почему? По причине любви или наивной убежденности в том, что он непременно сможет ее защитить?

– Впрочем, теперь его не узнать, – задумчиво заметил Вудсайд, по-прежнему глядя на свои ноги, как будто опасался, что и вправду прожег подметки сапог. – Господь свидетель, если долгие годы работать в правительстве, невольно изменишься. Тоска зеленая, скажу я вам, а политики еще те подлецы, если хотите знать мое мнение. – Он оторвал взгляд от сапог и посмотрел на Питта. – Извините, ничем не могу помочь. Понятия не имею, кто застрелил Ловата и почему.

Питт понял: их разговор окончен. Он поднялся на ноги.

– Спасибо, что уделили мне время, сэр. Я вам весьма признателен.

Вудсайд помахал рукой и вновь повернул свои подметки к огню. Питт же направился в департамент Райерсона в Вестминстере и запросил разрешение коротко переговорить с ним. Он прождал менее получаса. Вскоре к нему вышел секретарь в сюртуке с высоким воротником и брюках в тонкую полоску, чтобы проводить его в кабинет Райерсона. Если честно, Питт даже удивился, что его вопрос решился так скоро.

Райерсон принял его в рабочем кабинете. Последний был обставлен богато, но неброско – обтянутые кожей диваны, старое дерево, за долгие годы так отполированное до блеска, что казалось атласом под стеклом. На полках стояли книги в сафьяновом переплете с золотым тиснением, из окна открывался вид на медленно желтеющие липы.

Вид у Райерсона был усталый: под глазами залегли черные круги; руки нервно вертели незажженную сигару.

– Что вы выяснили? – спросил он, как только Питт закрыл за собой дверь и даже еще не успел сесть в кресло, на которое указал хозяин кабинета, сам оставшийся стоять.

Питт послушно сел.

– Лишь то, что у Ловата были романы со многими женщинами, и ни одной из них он не был верен, – ответил он. – Похоже, Ловат обидел и оскорбил многих, причем некоторых весьма глубоко. За ним тянулся целый шлейф разбитых сердец и судеб. – Он посмотрел Райерсону в глаза, но не увидел на его лице ни гнева, ни удивления, как если бы Ловат был ему совершенно безразличен.

– Неприятный тип, – сказал он, нахмурив брови. – Но, увы, не единственный. Каковы ваши предположения? Что его застрелил чей-то разгневанный муж? – Райерсон прикусил губу, как будто боялся рассмеяться, пусть даже смех его был бы горьким. – Это абсурд, Питт. Мне бы очень хотелось в это поверить, но что этот муж-рогоносец делал в Иден-Лодж в три часа ночи? Каких женщин Ловат предпочитал? Светских дам? Горничных? Проституток?

– Светских дам, насколько мне известно, – ответил Питт. – Молодых и незамужних. – Вновь посмотрев в лицо Райерсону, он прочел на нем отвращение. – Таких, для которых скандал означал конец их репутации, – зачем-то добавил он, движимый скорее гневом, а не здравым смыслом.

Райерсон, наконец, швырнул сигару в камин, однако промахнулся и попал в бронзовый экран. Впрочем, он тотчас сделал вид, что не заметил этого.

– И вы предполагаете, что отец одной из этих женщин целую ночь следил за Ловатом, пока не догнал его в кустах на заднем дворе Иден-Лодж, где и пристрелил? Вам не раз случалось расследовать убийства, что рано или поздно приводило вас в аристократические гостиные. Надеюсь, вы сами понимаете смехотворность ваших предположений. – Райерсон пристально посмотрел на Питта, как будто пытался разглядеть некий скрытый мотив столь откровенно абсурдной гипотезы. В его взгляде не было презрения, лишь недоумение, а сразу под ним – страх, неподдельный, цепкий страх.

Но внезапно Питт понял и что-то еще, и мгновенно осознал: ведь этого следовало ожидать.

– Вы наводили обо мне справки!

Райерсон лишь слегка пожал плечами.

– Разумеется. Это расследование должен вести самый лучший сыщик. А по словам Корнуоллиса, самый лучший – это вы. – Его слова вряд ли содержали в себе вопрос, хотя и были произнесены с легкой вопросительной интонацией, как будто он ждал от Питта, что тот их подтвердит, что заверит его в том, что сделает все, что в его силах.

К собственной досаде, Питт почувствовал себя не в своей тарелке. Он был зол на Корнуоллиса, хотя и знал, что тот сказал эти слова от чистого сердца. Тем более что Корнуоллис, похоже, ни разу не солгал за всю свою жизнь. Наряду с моральным и физическим мужеством подобная честность была одновременно и его величайшим достоинством, и самым большим недостатком в том, что касалось хитросплетений управления лондонской полицией.

Как это было не похоже на Виктора Наррэуэя, это ходячее воплощение осмотрительности и хитрости, в совершенстве владеющего искусством лгать, не прибегая к откровенной лжи, неизменно бывшего, как говорится, себе на уме. Если у него и имелись слабые места, то Питту о них не было известно. Он понимал эмоции других, но что-то подсказывало Питту, что это лишь следствие его мощного интеллекта, тонкой наблюдательности и логического склада ума. Было невозможно угадать, что при этом чувствует сам Наррэуэй и чувствовал ли он что-либо вообще, жили ли где-то в дальних закоулках его сердца неосуществленные мечты, незажившие раны или страхи, поднимавшие голову, когда он просыпался среди ночи в полном одиночестве.

Взгляд Райерсона был прикован к Питту. Он ждал ответ.

– Да, я навел справки во многих местах, – сказал он вслух. – Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что некоторые вещи столь же просты, каковыми они кажутся на первый взгляд, а некоторые – нет. Похоже, что у мисс Захари с мистером Ловатом была назначена встреча, иначе почему она вышла ему навстречу и почему взяла с собой пистолет? Если бы она услышала, что в дом пробрался некто посторонний, она наверняка послала бы своего слугу, а не стала бы выходить сама. Да и как Ловат мог произвести какой-то шум, если он ступал по траве?

– Логично, – согласился Райерсон. – Вы заслужили свою репутацию не зря. Возможно, кто-то шел за ним следом и убил его в Иден-Лодж, рассчитывая переложить вину на кого-то еще.

Питт промолчал и представил себе пистолет Аеши Захари, в темноте лежащий рядом с Ловатом на влажной земле. Подняв взгляд на Райерсона, он прочел в его глазах ту же самую мысль. На щеках Райерсона даже выступил легкий румянец. На миг между ними возникло некое молчаливое понимание, но затем Райерсон опустил глаза.

– Вы знали Ловата? – спросил Питт.

Райерсон подошел к окну и посмотрел на дрожащие на ветру листья.

– Нет. Никогда его не встречал. Впервые я увидел его лежащим на земле в Иден-Лодж. По крайней мере, мне так думается.

– А мисс Захари? Она когда-нибудь упоминала его?

– Только не по имени. В тот день, когда мы с ней встретились, она была слегка расстроена. Сказала, что ей докучает один ее старый знакомый. Возможно, она имела в виду Ловата, а там кто знает, – сказал он. Его руки не знали покоя, а в позе чувствовалась некая напряженность. – Выясните правду, – произнес он так тихо, как будто разговаривал сам с собой. Впрочем, в его голосе слышалась едва ли не мольба, просто он облек ее в более сухие слова.

– Да, сэр, я сделаю все, что смогу, – ответил Питт, поднимаясь на ноги. На самом деле ему требовалось узнать гораздо больше, чему он даже не мог подобрать нужных слов: идеи, эмоции, вещи, для которых у него не находилось названий. А еще ему до конца дня нужно разыскать Наррэуэя.

– Спасибо, – ответил Райерсон. Питт на миг заколебался, не зная, стоит ли предостеречь его, что правда может оказаться весьма болезненной и вовсе не такой, в какую ему хотелось бы верить.

Впрочем, к чему спешить? Он всегда успеет это сделать. С этой мыслью Питт попрощался и вышел.

***

– Что нового? – спросил Наррэуэй, отрывая взгляд от бумаг, которые он изучал, и придирчиво посмотрел на Питта. Вид у него был измученный – глаза покраснели, щеки слегка запали.

Не дожидаясь приглашения, Питт сел в кресло, но расположиться удобно не смог: от внутреннего напряжения болела спина, руки не слушались.

– Ничего, что могло бы дать хоть какую-то надежду получить более удовлетворительный ответ, – ответил Питт, нарочно подбирая резкие слова, чтобы задеть Наррэуэя. И себя тоже. – Ловат был бабник, причем предпочитал молодых незамужних порядочных женщин. Обманув и опозорив одну, он тотчас начинал увиваться за другой. Общество же тем временем продолжало гадать, что с этими несчастными не так, раз он бросает их одну за другой. В чем их грех?

Наррэуэй гадливо поджал губы.

– Не будьте ханжой, Питт. Вы не хуже меня знаете, в чем их грех и что именно общество думало о них, справедливо или нет. Всем наплевать, кто вы такой, главное – что о вас думают. Целомудрие женщины ценится куда выше, чем ее мужество, душевное тепло, сострадание, смех, честность. Ибо оно означает, что она всецело принадлежит вам. Это вопрос собственности. – В голосе Наррэуэя слышалась горечь, а не просто цинизм. Питт был готов поклясться, что к этой горечи также примешивалась боль.

Но затем он представил себе, что бы он сам чувствовал, разреши Шарлотта прикоснуться к себе другому мужчине, не говоря уже о том, чтобы воспылать к нему ответной страстью. Стоило ему об этом подумать, как любая логика отступала на второй план.

– Да, это главное, – произнес он тоном, не допускающим возражений.

Наррэуэй улыбнулся, избегая, однако, смотреть ему в глаза.

– Вы говорите в общем или вам известны имена этих женщин? Или, что куда важнее, имена их отцов, братьев, прочих любовников, которые могли бы преследовать Ловата по всему Лондону и пристрелить его?

– Разумеется, – ответил Питт, вновь обретая под ногами твердую почву. Вместе с тем его не оставляло чувство, что нечто важное осталось невысказанным – то ли его собственные чувства, слишком сильные, чтобы их выразить в нескольких простых словах, то ли за ними крылось нечто рациональное, некий факт, который ускользал от его внимания?

– Судя по выражению вашего лица, – заметил Наррэуэй, – от всего этого вам не было никакой пользы.

– Нам, – поправил его Питт. – Совершенно никакой.

Его поразило и слегка задело то, что надежда в глазах Наррэуэя тотчас погасла, как будто он носил ее в себе, оберегал и лелеял. Почувствовав на себе взгляд Питта, Наррэуэй поспешил отвернуться. Он как будто захлопнул некую внутреннюю дверь, отгораживаясь от него.

– То есть вы ничего не узнали, за исключением того, что Ловат рисковал навлечь на свою голову неприятности.

Сказано было резко, но в целом верно.

– Да, – подтвердил Питт, ибо что еще ему оставалось?

Наррэуэй втянул в себя воздух, как будто хотел сказать что-то еще, но затем передумал и лишь шумно выдохнул.

– Я видел Райерсона, – признался Питт. – Он по-прежнему убежден, что мисс Захари невиновна.

Наррэуэй посмотрел на него, вопросительно подняв брови.

– То есть тем самым вы хотите сказать, что он не собирается помочь самому себе, для чего ему достаточно заявить, что, приехав к ней, он застал Ловата уже мертвым? – уточнил Наррэуэй.

– Я не знаю, что он собирается сказать. Полиции известно, что он там был, и это невозможно отрицать.

– Да и поздно, – отозвался Наррэуэй с внезапной горечью в голосе. – Египетское посольство в курсе, что он там был. Я не оставил камня на камне, пытаясь выяснить, откуда им это стало известно, но так ничего и не узнал. За исключением того, что они явно не намерены мне это сказать.

Питт медленно выпрямился в кресле. Он совсем не задумывался о том, чем, собственно, занимался Наррэуэй. И вдруг, словно удар электричества, до него дошел весь смысл того, что он только услышал.

Наррэуэй скривил губы в легкой усмешке.

– Вот именно, – подтвердил он. – Возможно, Райерсон ведет себя как последний болван, но кто-то влиятельный, не привлекая к себе внимания, оказывает ему поддержку. В чем я пока не уверен – так это какую роль во всем этом играет Аеша Захари, да и отдает ли она себе в этом отчет. Кто она, королева или пешка?

– Но почему? – спросил Питт, подаваясь вперед. – Причина – хлопок?

– На первый взгляд это очевидный ответ, – сказал Наррэуэй. – Но очевидный – не всегда верный.

Питт пристально посмотрел на него, ожидая, что тот скажет дальше.

Наррэуэй устало откинулся на спинку кресла.

– Ступайте домой и выспитесь, – сказал он. – Завтра снова жду вас у себя.

– И это все?

– А что еще вам нужно? – рявкнул Наррэуэй. – Отдыхайте, пока можете. Скоро это время кончится.