Текст книги "Тишина в Хановер-клоуз"

Теперь, притворяясь, что прислушивается к разговору за столом, Шарлотта внимательно рассмотрела столовую и мебель в ней. Все было выдержано в серебристых и синих тонах: голубые, без единого пятнышка обои, темно-синие шторы, на которых даже не заметно выцветших пятен, которые быстро оставляет солнце, – это значит, что они не провисели и сезона. На стене напротив Шарлотты располагался пейзаж Венеции, но с такого расстояния она не могла оценить качество картины, превосходное или просто приемлемое. Сам стол был из красного дерева – по крайней мере ножки, потому что крышка была застелена скатертью из плотного дамасского шелка. Стулья и буфеты в стиле Адама[5]5
  Английский неоклассический архитектурный стиль; отличается изящным декором, особенно в интерьере. По имени создателей стиля братьев Адамов, наиболее известным из которых был Роберт Адам (1728–1792).


[Закрыть], и, по всей видимости, подлинные.

Убедившись, что никто на нее не смотрит, Шарлотта бросила взгляд на клеймо на обратной стороне серебряной ложки. Возможно, пересоленный суп был всего лишь досадной случайностью; даже у самых богатых людей повар может ошибиться. Или они просто любят соленое.

Шарлотта еще раз изучила наряды женщин, теперь уже с учетом цены и характера, о котором может свидетельствовать выбор платья. По всей видимости, и Харриет, и тетя Аделина в материальном плене зависели от Гаррарда. Платье Аделины не отнесешь к последнему крику моды, хотя, как подозревала Шарлотта, сестра хозяина дома всегда одевалась сдержанно – такой уж у нее характер. Тем не менее ткань превосходная, а сшито платье очень искусно. То же самое можно было сказать и о наряде Харриет.

Нет, похоже, деньги тут ни при чем – разве что имеются неизвестные обстоятельства, вроде наследства или чего-то такого.

– А вы как считаете, мисс Барнаби?

Шарлотта, вздрогнув, поняла, что Феликс Эшерсон обращается к ней – но что, черт возьми, он сказал?

– Я нахожу оперы мистера Вагнера несколько затянутыми, и мне становится скучно задолго до конца, – повторил Феликс, с легкой улыбкой глядя на нее. – Я предпочитаю что-то ближе к жизни. Магическое меня не интересует.

– Неудивительно, – внезапно вступила в разговор тетя Аделина, прежде чем Шарлотта успела собраться с мыслями и придумать ответ. – Оно постоянно окружает нас, и избежать его невозможно.

Все с удивлением посмотрели на нее, а Шарлотта совсем растерялась. Замечание казалось абсолютно бессмысленным.

– Он сказал «магическое», а не «трагическое», тетя Аделина, – тихо сказала Харриет.

Тетушка, похоже, нисколько не смутилась.

– Неужели? Меня не очень беспокоит магическое. А вас, мисс Барнаби?

Шарлотта сглотнула.

– Не думаю, мисс Данвер. Я сомневаюсь, что когда-либо сталкивалась с магией.

Джек прижал ко рту платок и закашлялся; Шарлотта знала, что он смеется.

Джулиан улыбнулся и предложил ей еще вина. Лакей и две горничные подали рыбное блюдо.

– Тема многих опер и пьес – безответная любовь, – сказала Шарлотта, нарушая молчание. – На самом деле это почти обязательно.

– Полагаю, что подобную ситуацию может вообразить каждый, если даже нам повезло не переживать ее самим, – ответил Джулиан.

– Думаете, такие истории правдивы? – мягко спросила Шарлотта, вглядываясь в его лицо в поисках признаков сочувствия или осуждения.

Джулиан удостоил ее содержательным ответом.

– Не в подробностях. Драматическое произведение должно быть концентрированным, в противном случае оно станет, как выражается Феликс, слишком скучным; наше внимание быстро утомится. Но чувства там настоящие, по крайней мере, для некоторых из нас… – Он вдруг умолк, на мгновение опустил взгляд, затем снова посмотрел на Шарлотту. В эту секунду она поняла, что Джулиан ей нравится. Он сказал не то, что думал, но Шарлотта была уверена, что его смущение связано не с этим – в его тоне не было ни гнева, ни осуждения, – а с кем-то из присутствующих.

– Мой дорогой Джулиан, – раздраженно сказал Гаррард, – ты все понимаешь буквально. Не думаю, что мисс Барнаби имела в виду нечто серьезное.

– Нет, конечно нет – поспешно согласился Джулиан. – Прошу меня извинить.

Шарлотта прекрасно понимала, что речь идет о каком-то реальном событии, известном им обоим. Возможно, имевшем отношение к Харриет или Аделине. Харриет уже перешагнула возраст, в котором обычно выходят замуж привлекательные девушки из хорошей семьи с материальным достатком. Почему ей не нашли достойную пару?

Шарлотта очаровательно улыбнулась; ее сердечность была искренней.

– Я всего лишь хотела сказать, что избыток магии или совпадений вызывает недоверие, и мы перестаем сопереживать персонажам. Я не имела в виду ничего конкретного. – Шарлотта решилась на пробный шаг. – Миссис Йорк была так добра, что пригласила меня на зимнюю выставку в Королевской академии. Вы уже там были?

– Я была, – без особого энтузиазма ответила Соня Эшерсон. – Не могу сказать, что мне что-то особенно понравилось.

– А портреты там были? – спросила тетя Аделина. – Люблю смотреть на лица.

– Я тоже, – поддержала ее Шарлотта. – Если только они не идеализированы до такой степени, что утрачивают индивидуальность. Я часто пытаюсь представить себе, какие черты характера отражают линии и пропорции, отличающиеся от классических, – в чем проявляется индивидуальность, а где лишь отметины опыта.

– Похвальная любознательность, – с неожиданным одобрением произнесла тетя Аделина и впервые с явным интересом посмотрела на Шарлотту. Внутри этой худой старомодной женщины жизнь когда-то била ключом. Глупо судить о человеке по милой внешности, как у Сони Эшерсон. Шарлотта невольно перевела взгляд на Феликса. Как это банально с его стороны – предпочесть такое бесцветное существо, как Соня, необычной, но полной чувств женщине наподобие Харриет.

А может, он и не предпочел. Не было никаких оснований предполагать, что Феликс счастлив; безупречные манеры и бесстрастное лицо могли скрывать все, что угодно. Хотя это не имеет никакого отношения к Веронике Йорк или к смерти Роберта Йорка, напомнила себе Шарлотта.

– Миссис Йорк была так добра, что пригласила меня, – несколько невпопад повторила Шарлотта. Ей не хотелось, чтобы разговор ушел в сторону. – Вы не знаете, она рисует? Я люблю портреты, но мне также нравятся эти маленькие рисунки акварелью, которые делают путешественники, – в них столько чувства, что кажется, будто ты сама побывала в тех местах. Я вспоминаю зарисовки из Африки: почти ощущаешь исходящий от камней жар, так искусно они выполнены.

Теперь лица всех сидящих за столом повернулись к ней. Соня Эшерсон была явно удивлена ее внезапной словоохотливостью, Феликса же это развлекало. Харриет смотрела, но не слушала; ее мысли были далеко. Взгляд Гаррарда не выражал ничего, кроме вежливости. И только глаза тети Аделины блестели – похоже, она разделяла чувства Шарлотты. Джек, против обыкновения, молчал – вероятно, решил отдать инициативу ей.

Ответил Джулиан.

– Не думаю, что она рисует. Мы никогда об этом не говорили.

– А вы давно с ней знакомы? – спросила Шарлотта, стараясь казаться простодушной, но тут же засомневалась, не слишком ли это грубо. – И, наверное, состоя на дипломатической службе, вы много путешествуете?

– Не в Африку, – с улыбкой ответил он. – Но мне бы хотелось.

– Слишком далеко и слишком жарко! – поморщился Феликс.

– Как я поняла, вы не в восторге от такой перспективы. – Тетя Аделина искоса взглянула на него. – Но все равно это было бы так чудесно!

Харриет затаила дыхание. Пальцы, сжимавшие ножку бокала, так напряглись, что побелели суставы. На Шарлотту тотчас нахлынули воспоминания о тех временах, когда она еще не встретила Томаса и была влюблена в Доминика, мужа старшей сестры. Она вспоминала мучительный страх, ощущение безнадежности от того, что ее игнорируют, волнение в моменты воображаемой близости, взгляд, случайное прикосновение, заполнявшую сердце радость, когда он был особенно внимателен, и нежность, которую, как ей казалось, она видела в его взгляде, а за всем этим – холодное, трезвое отчаяние. Она не могла представить, что выйдет замуж за кого-то другого, какие бы усилия ни прикладывала ее мать. Может, именно это состояние выдает опущенный взгляд Харриет, ее бледные губы и пылающие щеки?

– Он не сказал, что не в восторге, тетя Аделина, – мягко возразил Джулиан. – Он сказал, что это слишком далеко и там слишком жарко. Полагаю, для того, чтобы меня сопровождала Вероника.

Тетя Аделина решительно отвергла эту мысль.

– Глупости! Какая-то англичанка, я забыла ее имя, отправилась в Конго одна. Я бы тоже так хотела!

– Превосходная идея, – язвительно заметил Гаррард. – Ты поедешь летом или зимой?

Она одарила его взглядом, в котором явственно читалось отвращение.

– Это на экваторе, мой дорогой. Так что значения не имеет. В Министерстве иностранных дел вас чему-нибудь учат?

– Только не подниматься по реке Конго на веслах, – парировал он. – Мы оставляем это занятие незамужним дамам, которые в этом разбираются.

– Хорошо! – фыркнула она. – Хоть что-то вы нам оставляете!

На помощь пришел Джек. Он повернулся к Джулиану.

– Я был знаком с миссис Йорк еще несколько лет назад, до ее брака с Робертом, но я не помню, любила ли она путешествовать, хотя, конечно, все могло измениться. Позволю себе предположить, что замужество за сотрудником Министерства иностранных дел расширило ее кругозор и, возможно, круг желаний.

Шарлотта мысленно поблагодарила его и изобразила на лице живейший интерес.

– А мистер Йорк любил путешествовать?

За столом на несколько секунд воцарилось молчание. Звякнул нож о тарелку. Из коридора донеслись шаги слуг.

– Нет, – ответил Джулиан. – Не думаю, хотя я не очень хорошо его знал. Я поступил на работу в Министерство иностранных дел всего за пару месяцев до его смерти. Феликс был знаком с ним гораздо ближе.

– Он любил Париж, – неожиданно сказала Соня. – Я помню, он сам говорил. И я нисколько не удивилась: он был таким элегантным и остроумным. Париж ему подходил. – Она посмотрела на мужа. – Хорошо бы нам иногда ездить за границу, в какие-нибудь утонченные места. Но Африка – это было бы просто ужасно, да и Индия немногим лучше.

Шарлотта посмотрела на Харриет; в этот раз она была почти уверена, что ее догадка верна. Мрачный, пустой взгляд и страдание, словно облаком окружавшее молодую женщину, – все это напомнило Шарлотте то, что чувствовала она сама, когда Сара и Доминик непринужденно рассуждали о переезде. Да, Харриет влюблена в Феликса Эшерсона. Но знает ли он? Доминик даже не догадывался, в какое смятение он приводил свояченицу, какие вызывал муки, неловкость и идиотские мечты.

Шарлотта посмотрела на Феликса Эшерсона, который не отрывал взгляда от белой шелковой скатерти.

– Я ни на что не рассчитываю, – ответил он. – Не могу представить обстоятельств, в которых меня отправят в одну из стран Европы, за исключением, возможно, Германии. Интересы моего департамента сосредоточены на укреплении и расширении империи, и особенно на Африке и ее колонизации. А если я туда и поеду, то по делу. Вернусь через несколько недель и большую часть времени потрачу на дорогу.

Харриет все еще была занята тем, что пыталась скрыть свои чувства от остальных, и поэтому ничего не сказала. Гаррард откинулся на спинку стула и любовался, как искрится вино в бокале, на который падает свет от люстры. Немного рисуется, решила Шарлотта, хотя чувствовала, что это необычное лицо скрывает больше эмоций, чем ей казалось – глубокие складки у рта, резко очерченные губы и жесты, свидетельствующие о сдерживаемой энергии. Все-таки у него много общего с тетей Аделиной.

– Я должна расспросить миссис Йорк о Париже, – сказала Шарлотта; ее ослепительная улыбка была предназначена всем и никому конкретно. – Я никогда не путешествовала, и, боюсь, у меня не будет такой возможности, но я люблю слушать, когда люди рассказывают о своих впечатлениях.

– Большая часть впечатлений – это варварская еда и неработающий водопровод. – Во взгляде Гаррарда сквозила ирония. – Уверяю вас, мисс Барнаби, это занятие переоценивают. Обычно вам либо слишком жарко, либо слишком холодно, кто-то теряет ваш багаж, во время переправы через Ла-Манш вам может стать дурно, а когда вы попадаете в Кале, то не понимаете ни слова в том, что говорят окружающие.

Шарлотта собиралась решительно возразить и сказать, что она знает французский, но вдруг поняла, что ее дразнят, причем это развлечение предназначено вовсе не для нее.

– Неужели? – она вскинула брови. – Со всем этим я регулярно сталкиваюсь в Англии, за исключением разве что переправы через Ла-Манш. Наверное, вы давно не выезжали из Лондона, мистер Данвер?

– Браво! – с довольным видом воскликнула тетя Аделина. – Она тебя раскусила.

Гаррард улыбнулся – одними губами.

– Действительно, – сказал он, однако это прозвучало скорее как вопрос, чем как утверждение.

– Не стоит лишать людей мечты, папа. – Джулиан снова принялся за еду. – Как бы то ни было, у мисс Барнаби все может оказаться по-другому, если она отправится в путешествие. Я помню, мать Роберта очень любила куда-нибудь ездить. Особенно ей нравился Брюссель.

– Это было недавно? – с интересом спросила Шарлотта. – Возможно, все изменилось в лучшую сторону с тех пор, как вы там были, мистер Данвер.

Его лицо напряглось. Свет падал на гладкую, натянутую кожу его щек, и Шарлотта почувствовала, что Гаррард с трудом сдерживает гнев. Почему его оскорбляют такие банальности? Ведь никто не подловил его на ошибке – просто высказал иное мнение. Почему у него так меняется настроение?

– Возможно, моим мечтам не суждено сбыться, – тихо прибавила она. – Но мечтать так приятно.

– Боже, защити нас от мечтающих женщин! – Гаррард поднял взгляд к потолку, а в голосе его сквозило презрение, которое в обычных обстоятельствах Шарлотта ему бы не простила.

– Очень часто мечты – единственный способ что-нибудь получить, – заметила тетя Аделина, беря бокал и нюхая шабли. – Но ты, конечно, этого не поймешь.

Все выглядели смущенными. Феликс посмотрел на Джулиана. Лицо Сони с правильными чертами и безупречной кожей казалось глупым, хотя было бы абсолютно несправедливо судить женщину так строго. Она была пристрастна к Харриет, и знала об этом.

– Прошу прощения, мисс Данвер? – нахмурившись, переспросил Джулиан.

– Это не твоя вина, – великодушно признала она. – Осмелюсь заметить, ты находишься в таком же положении.

Джек, смутившись, повернулся к Шарлотте.

– Что ты имеешь в виду, тетя Аделина? – тихо спросила Харриет.

– Интригующих женщин. – Брови тети Аделины взлетели вверх над блестящими глазами, слишком круглыми, чтобы считаться красивыми. – Ты не слушаешь, моя дорогая?

– Хендерсон! – громко позвал Гаррард. – Ради всего святого, неси уже этот пудинг!

– О мечтающих женщинах, тетя Аделина, – терпеливо поправил Джулиан. – Папа сказал «мечтающие женщины», а не «интригующие».

– Правда? – Она вдруг улыбнулась Джеку. – Приношу свои извинения, мистер Рэдли. Простите меня.

– Вам не за что извиняться, – заверил ее он. – Из одного может вытекать другое, не так ли? Можно начать с мечты и в отсутствие ограничений, которые накладывает нравственность, а закончить планами по достижению желаемого.

Шарлотта скользила взглядом по лицам, не решаясь задерживаться на Джулиане. Догадываются ли они, зачем она здесь? Может, ее намерения слишком уж очевидны и все просто играют с ней?

– Вы переоцениваете человеческую нравственность. – Улыбка приподняла вверх уголки губ Гаррарда, но выражала она скорее насмешку, чем удовольствие. – Зачастую это всего лишь понимание того, какие вещи практичны, а какие нет – хотя, боже, помоги нам, бывают и ужасные исключения. Спасибо, Хендерсон, раскладывай его скорее! – Он принял горячий пудинг, от которого шел пар, а также соус с бренди. – Мисс Барнаби, давайте поговорим о чем-то более приятном. Вы собираетесь в театр? На сцене идет множество занимательных спектаклей, ни в коем случае не ограниченных произведениями мистера Вагнера.

Тему сменили, и Шарлотта поняла, что с ее стороны было бы крайне неприлично пытаться вернуться назад. В любом случае это не принесло бы никакой пользы – она только выдала бы себя и разрушила все свои планы.

– Да, я очень надеюсь, – с энтузиазмом подхватила она. – Вы можете что-нибудь посоветовать? Было бы так мило пойти в театр, правда, Джек?

До окончания ужина не было сказано ничего, что имело отношение к жизни и смерти Роберта Йорка или его взаимоотношениям с семьей Данвер.

Дамы вышли из-за стола и вернулись в гостиную, а мужчинам подали портвейн. Шарлотта ожидала, что разговор будет скованным – из-за чувств Харриет к Феликсу. Независимо от того, знала ли о них Соня, женщины не могли держаться друг с другом непринужденно. Что касается самого Феликса, Шарлотта еще не поняла, догадывается ли он о любви Харриет, отвечает ли на ее чувство, а если отвечает, то присутствуют ли в его отношении искренность и благородство. Острый язык и плохой слух тети Аделины тоже не облегчали общение.

Шарлотта приготовилась сглаживать острые углы в светской беседе, но обнаружила, что предчувствие обмануло ее. Очевидно, женщины давно знали друг друга и сумели приспособиться. По опыту или инстинктивно они понимали, какие замечания по поводу моды будут безобидными, какими сплетнями об общих знакомых допустимо обмениваться и какие статьи в «Лондон иллюстрейтед ньюс» они все читают.

У Шарлотты не было ни времени, ни денег, чтобы выписывать эту газету; имена общих знакомых ей тоже ничего не говорили. Она сидела молча, с улыбкой вежливого интереса – со временем эта улыбка становилась все более неестественной, похожей на маску. Один или два раза она ловила на себе взгляд тети Аделины, видела в нем веселые искорки и отводила глаза.

Наконец Аделина встала.

– Мисс Барнаби, вы проявили интерес к искусству. Не хотите ли взглянуть на один из пейзажей в будуаре? Это была любимая комната моей невестки, и она очень любила путешествовать. Ей хотелось везде побывать.

– И она побывала? – спросила Шарлотта, вставая.

– Нет, – тетя Аделина повела ее за собой. – Она умерла молодой. В двадцать шесть лет. Харриет только начала ходить, а Джулиану было семь или восемь.

Шарлотта была тронута внезапной скорбью о женщине, жизнь которой закончилась на пороге расцвета, когда у нее было так много – муж и двое детей, один еще совсем маленький. Что бы она сама чувствовала, будь ей суждено оставить Дэниела, Джемайму и Томаса одних?

– Мне очень жаль, – сказала она.

– Это было давно, – не поворачиваясь, ответила тетя Аделина; она пересекла холл и свернула в широкий коридор, который вел в дамскую гостиную, или будуар. Комната была декорирована в кремовых и песочных тонах с вкраплениями зеленого – холодных и бледных тонов; единственный стул был ярким, кораллового цвета. Необычная комната, по крайней мере, отличавшаяся от всего остального дома. Шарлотте в голову внезапно пришла мысль, что молодая миссис Данвер чувствовала себя здесь неуютно. Может, она специально превратила будуар в свой остров, контрастирующий с остальными комнатами, насколько позволяли приличия?

На стене напротив камина висел пейзаж, изображающий Босфор – вид из дворца Топкапы на бухту Золотой Рог. Сине-зеленые воды кишели маленькими лодками, а вдалеке сквозь жаркое марево в ярких солнечных лучах сиял берег Азии. Сильный мужчина мог переплыть пролив, как Леандр, который плавал к Геро[6]6
  Герои античного мифа. Леандр переплывал Геллеспонт, чтобы увидеться со своей возлюбленной Геро.


[Закрыть]. Интересно, вспоминала ли о них юная миссис Данвер, когда выбирала картину?

– Вы молчите, – заметила тетя Аделина.

Шарлотта очень устала от банальностей. Ей хотелось сбросить с себя маску скованной условностями мисс Барнаби и стать собой, особенно в присутствии женщины, которая нравилась ей все больше и больше.

– Какие слова могут выразить прелесть этого пейзажа или мысли и мечты, которые он будит? – воскликнула она. – По-моему, сегодня уже было произнесено достаточно банальностей.

– Мое дорогое дитя, вас ждет катастрофа! – Тетя Аделина не скрывала своих мыслей. – Вы возьмете крылья, подобно Икару, и, подобно ему, упадете в море. Общество не позволяет женщине летать, как вы уже, вне всякого сомнения, поняли. Ради всего святого, не выходите замуж по расчету; это словно входить в холодную воду, дюйм за дюймом, пока она не накроет тебя с головой.

Шарлотта едва сдержалась, чтобы не признаться тете Аделине, что она уже замужем, причем за самым неподходящим человеком, и очень счастлива. Вспомнив об Эмили, она в последний момент прикусила язык и с улыбкой спросила, понимая, что улыбка вышла кривой и немного болезненной:

– А за неподходящего человека можно?

– Не думаю, что родители вам позволят, – возразила тетя Аделина. – Мои бы не разрешили.

Шарлотта снова собралась сказать, что ей очень жаль, но поняла, что это прозвучит слишком снисходительно. Аделина не тот человек, к которому следует испытывать даже намек на жалость. Она не верила, что мисс Данвер отказалась от своего решения из трусости, но даже если и так, осуждать ее теперь Шарлотта не имела никакого права – и желания тоже.

Вместо этого она решила открыть часть правды, вспомнив то, что происходило с ней.

– Сильнее всего возражала бы моя бабушка.

Аделина слабо улыбнулась, но в ее взгляде не было жалости к самой себе. Она присела боком на подлокотник одного из двух больших кресел песочного цвета.

– У моей матери было очень слабое здоровье, и она вовсю пользовалась этим, чтобы добиться внимания и послушания. Но когда я была молодой, мы все считали, что она может умереть от одного из своих «приступов». В конечном счете именно Гаррард заявил ей, что она притворяется, за что я ему очень благодарна. Но для меня время уже ушло. – Она тяжело вздохнула. – Разумеется, будь я красавицей, то вела бы жизнь очаровательной грешницы. Но меня никто не домогался, и приходилось делать вид, что я не приняла бы предложения. – Ее карие глаза сияли. – Вы не замечали, как люди лицемерно осуждают то, что у них даже не было возможности совершить?

– Да, – с искренней улыбкой согласилась Шарлотта. – Замечала. Это придает новый смысл выражению «превращать необходимость в добродетель». Такое предположение раздражает меня больше всего.

– Вам предстоит часто с этим сталкиваться. И будет разумно, если вы научитесь скрывать свои мысли и беседовать сама с собой.

– Боюсь, вы правы.

– Конечно, права. – Аделина встала. Она действительно была очень худой, но в ней чувствовалась жизненная сила, что делало ее самым интересным человеком в этой семье. Ее взгляд снова переместился на картину. – А вы знаете, что куртизанка по имени Феодора стала императрицей Византии? – небрежно заметила она. – Наверное, Феодора предпочитала яркие цвета. Я люблю темно-синий, ярко-зеленый и шафрановый – даже названия звучат приятно, – но не осмеливаюсь их носить. Гаррард будет меня донимать. И, вне всякого сомнения, перестанет давать деньги на одежду. – Аделина пристально вглядывалась в картину, словно видела что-то за ней. – Знаете, была одна женщина, которая один или два раза приходила в этот дом глубокой ночью – очень красивая, как черный лебедь. Так вот, она носила платья пурпурного цвета, не огненные, не желто-красные, как пламя, а отливавшие синим. Не всякому идет такой цвет. Я в таком была бы похожа на призрак. – Она огляделась с видом легкого недоумения. – Но женщина выглядела просто великолепно. Не представляю, что она тут делала, разве что приходила к Джулиану. Но ей следовало быть осторожнее. Гаррард пришел бы в ярость. Хотя, насколько я знаю, с тех пор как Джулиан стал ухаживать за Вероникой Йорк, другие его не интересуют – как и предписывают приличия. Прошлое мужчины – это его личное дело. Хотелось бы, чтобы это относилось и к женщинам, но я не настолько глупа, чтобы даже надеяться.

Мысли Шарлотты путались. Аделина сказала столько всего, и теперь требуется время, чтобы в этом разобраться.

– У меня есть тетя, которая вам должна понравиться, – сказала Шарлотта, осознавая свое безрассудство. – Леди Камминг-Гульд. Ей почти восемьдесят, но она просто восхитительна. Она убеждена, что женщины должны голосовать на выборах в парламент, и готова бороться за это.

– Как благородно с ее стороны. – Глаза Аделины блестели, но в них вместе с воодушевлением читалась самоирония. – Она до этого не доживет.

– Вы думаете? Если мы все будем настаивать, разве мужчины в конце концов не поймут, что это справедливо, и… – Увидев выражение лица Аделины, Шарлотта осознала свою наивность и умолкла.

– Моя дорогая, – сказала Аделина, покачивая головой. – Разумеется, если все мы поднимем свой голос, то убедим мужчин или даже заставим их – но мы никогда не сможем договориться между собой. Вы часто видели, как несколько женщин объединяются ради общей цели, если, конечно, речь не идет о полумиллионе? – Ее тонкие пальцы гладили бархатную обивку кресла. – Каждый занят своей жизнью – бедные на кухнях, богатые, вроде нас, в гостиных, – и мы не объединяемся ни для чего, а смотрим друг на друга как на соперниц в борьбе за немногих достойных и состоятельных мужчин в своем окружении. Мужчины же, наоборот, умеют объединяться, воображая себя защитниками государства, его опорой, обязанными делать все возможное, чтобы положение дел осталось точно таким же – под их контролем – в предположении, что им лучше знать, что для нас правильно, и что они должны обеспечить нас этим во что бы то ни стало. – Она вскинула голову. – И слишком много женщин с радостью помогают им, поскольку статус-кво их тоже очень устраивает, и они, вне всякого сомнения, тоже обладают властью.

– Мисс Данвер! По-моему, вы революционерка! – Голос Шарлотты звенел от удовольствия. – Вы должны познакомиться с тетей Веспасией. Вы понравитесь друг другу.

Аделина не успела ответить; в коридоре послышались шаги, и на пороге появилась Харриет; лицо ее было бледным, под глазами тени, словно от недосыпания.

– Мужчины снова присоединились к нам. Вы не вернетесь в гостиную, тетя Адди? – спросила она, затем вспомнила о вежливости. – Мисс Барнаби?

На лице Аделины промелькнула жалость, но так быстро, что Шарлотта подумала, не показалось ли ей; возможно, ее воображение просто следовало за мыслями.

– Конечно. – Аделина шагнула к двери. – Мы восхищались картиной твоей матери, видом на Босфор. Пойдемте, мисс Барнаби, на сегодня наше убежище закрывается. Мы должны оставить Феодору с Византией и вернуться в современный мир с его важными делами – такими, как вопрос, обручится ли мисс Уэтерли с капитаном Мариоттом в этом месяце или в следующем, или он ускользнет от нее, – она повела худыми плечами, – и отправится в море в решете.

Харриет растерялась. Она с недоумением смотрела на тетю.

– Эдвард Лир[7]7
  Английский художник и поэт, один из основоположников «поэзии бессмыслицы», автор многочисленных популярных абсурдистских лимериков.


[Закрыть], – рискнула пуститься в объяснения Шарлотта. – Руки у них были синими, а головы – зелеными, или наоборот. И они поплыли в море на решете, если я правильно помню. Но он также был великолепным художником. Его греческие пейзажи просто восхитительны.

– О… – Харриет явно испытала облегчение, хотя ничего не поняла.

– Ну? – спросил ее Джек, когда они остались в экипаже одни. Они прижимались друг к другу, чтобы спастись от холода; изо рта у них шел пар. Снаружи выл ветер, а в канавах замерзала каша из воды и снега, темная от грязи и навоза, который на морозе лишился своего запаха.

– Много интересного, – ответила Шарлотта, стуча зубами. Она решила не говорить ему, что Харриет влюблена в Феликса Эшерсона; это личное дело молодой мисс Данвер, и если Джек ничего не заметил, пусть все так и остается. – Похоже, денег у них не меньше, чем у Йорков, так что этот мотив исключается. И обе семьи, очевидно, знакомы уже давно, и Джулиан с Вероникой могли полюбить друг друга еще до смерти Роберта. С другой стороны, и это еще интереснее, тетя Аделина…

– Которая вам очень понравилась, – перебил Рэдли.

– Да, очень понравилась, – подтвердила Шарлотта. – Но это меня не ослепило.

– Конечно, нет.

– Вот именно! Тетя Аделина сказала, что по меньшей мере дважды видела в доме странную, красивую женщину – ночью, три года назад! На ней неизменно было платье необычного пурпурного цвета.

– Вы хотите сказать, оба раза?

– Да, оба раза. Но кто она такая? Может, шпионка, охотившаяся за секретами Джулиана, связанными с Министерством иностранных дел? Или она соблазняла его?

– Но почему с тех пор ее никто не видел?

– Возможно, после смерти Роберта Йорка она уехала или спряталась. Или секретами владел именно он, и после его смерти интерес пропал. Или Джулиан Данвер отверг ее, потому что полюбил Веронику… Я не знаю!

– Вы собираетесь рассказать все Томасу?

Шарлотта набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Руки, спрятанные в муфту Эмили, онемели от холода. Было уже поздно, и она собиралась переночевать у сестры, а домой вернуться утром, что не понравится Питту. Можно сказать ему, что Эмили грустит и поэтому она осталась, что в какой-то мере соответствует действительности, но Шарлотта не хотела лгать мужу, а по сути своей это была ложь.

Альтернатива – сказать ему правду, объяснив причины, заставившие их заняться убийством Йорка.

– Да, – наконец, произнесла она. – Наверное, скажу.

– Вы уверены, что это разумно? – с сомнением спросил он.

– Я совсем не умею лгать, Джек.

– Вы меня поражаете! – насмешливо воскликнул Рэдли, повышая голос. – Я бы никогда не догадался!

– Прошу прощения? – вскинулась она.

– Сегодня вечером я наблюдал великолепный спектакль.

– А… это совсем другое. Это не считается.

Он засмеялся. Шарлотта была в ярости, но ей понравилась его реакция. Возможно, у Эмили все будет хорошо.

На следующее утро Шарлотта встала еще затемно; в семь часов она уже была у себя на кухне и жарила яичницу с беконом – свежие продукты были подарком от сестры.

– Эмили заболела? – Томас был явно обеспокоен, но Шарлотта знала, что если ее ответы окажутся неудовлетворительными, он может разозлиться. И прекрасно понимала, что сама выглядит возбужденной и довольной, чего не бывает после ночи, проведенной у постели больного.

– Томас… – Она долго об этом размышляла, украв у короткой ночи не меньше часа.

– Да? – осторожно спросил он.

– Эмили не больна, но очень одинока, а соблюдать траур просто невыносимо.

– Знаю, дорогая. – Теперь в его голосе проступило сострадание, и Шарлотта почувствовала себя виноватой.

– Поэтому я подумала, что нам нужно чем-нибудь заняться, – поспешно прибавила она и ткнула вилкой бекон, который негромко зашипел, распространяя восхитительный аромат.

– Чем-нибудь? – скептически переспросил Томас. Он слишком хорошо знал жену, чтобы рассчитывать на успех.

– Да, чем-нибудь захватывающим… вроде тайны или загадки. Поэтому мы стали расследовать смерть Роберта Йорка, о которой ты мне рассказывал. – Она взяла яйцо и разбила на сковородку, потом другое. – Еще одна причина – Джек Рэдли: я действительно хотела познакомиться с ним поближе, просто на всякий случай, – торопливо прибавила она и тяжело вздохнула. – Эмили думает, не выйти ли за него замуж. Кто-то должен защищать ее интересы…