Текст книги "Кровавый гимн"

Глава 3

Она высасывала из меня кровь с такой жадностью, будто всерьез намеревалась убить. Казалось, цикл кровообращения, поддерживавший во мне жизнь, вот-вот оборвется. Ведьма овладевала мной через мою кровь. У меня перехватило дыхание, я потянулся левой рукой к столбику полога кровати, но промахнулся и мягко опустился вместе с Моной на ложе из цветов. Ее волосы запутались в розах. Мои тоже.

Я чувствовал, как моя жизнь стремительным потоком входит в нее. Сырой, промозглый сельский замок, Париж, театр на бульваре, похищение, каменная башня, Обряд Тьмы, совершенный Магнусом, пожар, одиночество, плач осиротевшего ребенка, комната с сокровищами… Мне показалось, что она смеется. Я видел ее зубы, вонзившиеся в мое сердце, прямо в мое сердце. Ошеломленный, чувствуя головокружение, я отпрянул и вцепился в столбик полога, пристально глядя на Мону.

Колдовство!

Она смотрела на меня снизу вверх остекленевшими глазами. Губы испачканы кровью. Всего одно прикосновение – и вся ее боль ушла, наступил долгожданный момент избавления от боли, от необходимости бороться, страх исчез.

Она просто не могла в это поверить.

В промежуточном состоянии между человеком и вампиром она дышала ровно и глубоко. Голодный гибрид, обреченный гибрид. По мере того как кожа Моны наполнялась соками, щеки постепенно округлялись, губы приобретали форму, под глазами исчезали темные впадины, к ней возвращалось прежнее очарование. А потом под хлопчатобумажной сорочкой начала подниматься грудь, руки становились восхитительно округлыми. О да, я настоящий дьявол. Она снова вздохнула, прерывисто, словно в экстазе, и посмотрела на меня. Да, все правильно, я великолепен и знаю это. Что ж, теперь у нее достанет сил выдержать Обряд Тьмы. Квинн был потрясен. Он так любил Мону. Я оттолкнул его. Прочь! Это мое!

Я приподнял ее над ложем из цветов. Сосуд с моей кровью. Лепестки осыпались на кровать. С губ чуть слышно срывались строчки стихов: «… Или была созданием, рожденным в стихии вод…»[6]6
  Шекспир У. Гамлет. Акт IV, сцена 7. Перевод М. Лозинского.


[Закрыть] Я прижал ее к себе. Я хотел вернуть свою кровь. Я хотел ее.

– Маленькая ведьма, – прошипел я ей на ухо. – Ты думаешь, что знаешь все, на что я способен?

Я крепко прижал ее к себе. И услышал ее тихий мелодичный смех.

– Продолжай, покажи мне! – сказала она. – Я не умираю.

Квинн испугался. Он обнял Мону и коснулся моих рук, пытаясь заключить в объятия нас обоих. Жест был удивительно нежным. Я любил Квинна. Ну и что? Она была моей.

Я прокусил кожу на ее шее.

– Я собираюсь забрать тебя, малышка! – прошептал я. – Тебя ждет большое будущее!

Сердце учащенно забилось у нее в груди. Она все еще на грани. Я вонзил зубы глубже и почувствовал, как она застыла в моих руках. Восхитительный паралич. Я медленно всасывал ее кровь, соленую, смешанную с моей. Я познавал ее: прекрасное дитя, нимфетка, школьница-проказница, из тех, кто все хватает на лету, с задатками гения, ухаживающая за спившимися родителями, ее веснушки и улыбка, ее жизнь – веселая, шумная, наполненная играми и шутками. Этой вечной мечтательнице не усидеть за клавиатурой компьютера, а в будущем предстоит унаследовать миллиарды Мэйфейров, она похоронила родителей – связанные с ними проблемы и волнения остались позади. У нее было столько мужчин, что не сосчитать. Потом беременность – наконец я вижу это! Жуткие роды, младенец-монстр. Подумать только! Девочка! Морриган! «Ходячий младенец» – это слова Долли-Джин. Кто эти люди? Что ты мне показываешь? «Ты думаешь – вы единственные монстры в моей жизни?» Морриган, дитя-монстр, ушла навсегда. Что это за мутант, который при рождении превращается в половозрелую женщину и просит твоего молока? Талтос! Морриган исчезла, ее забрали, но она полностью разрушила здоровье Моны, обрекла ее на медленное умирание. Необходимо найти Морриган. Изумруд на шее у Моны, стоит взглянуть на этот изумруд! Мона привязана к Квинну, она очень любит его. Надо рассказать Квинну… Нет. Слова Офелии придают ей силы, поддерживают сердцебиение, дыхание… Как медленно приближается смерть! Разве ты не понимаешь, что это такое? Я понимаю, понимаю! Не останавливайся! Не отпускай меня! Кто пытается забрать тебя у меня? Я знаю этого призрака! Дядя Джулиен!

Он надвигается на меня. Злобный призрак! Он возник в моих видениях! Был ли он в спальне Квинна? Высокий седой мужчина бросается на меня, он пытается вырвать ее из моих рук! Кто ты такой, черт возьми? Я отталкиваю его, он с невероятной скоростью летит назад и превращается в крохотную точку. Будь ты проклят! Отпусти ее!

Мы лежим в будуаре из цветов – я и она – и сжимаем друг друга в объятиях. Но через мгновение он опять приближается. Дядя Джулиен! В отчаянии я отстраняюсь от нее, еще раз рву зубами запястье и неловко тычу рукой ей в губы, разбрызгивая вокруг кровь. Я ничего не вижу и лишь чувствую ее жесткое, негнущееся тело.

«Дядя Джулиен, убирайся прочь!»

Она пьет не отрываясь. Лицо дяди Джулиена искажено от злости. Он постепенно теряет очертания и в конце концов исчезает.

– Он ушел! – прошептал я. – Дядя Джулиен ушел!

Услышал ли меня Квинн?

– Квинн, прогони его!

Делясь с ней своей жизнью, я впал в экстаз и едва не потерял сознание.

«Смотри, все перед тобой, загляни в опустошенное нутро, иди дальше и ни о чем не жалей».

Она пьет кровь из моего запястья, ее тело набирает силу, конечности становятся крепче, пальцы впиваются в мою руку.

«Продолжай, вцепись зубами в мою душу, сделай это, теперь парализован я, мне не вырваться, жестокая девчонка, не останавливайся».

Я утратил ощущение реальности и с трудом понимал, где нахожусь, но позволял ей и дальше пить мою кровь, а потом уткнулся лицом в ее шею, открыл рот, но… Не осталось сил, чтобы…

Наши души постепенно закрывались друг от друга, мысленная связь между Создателем и его творением исчезала, что означало завершение ее перерождения. Мы потеряли способность читать мысли друг друга.

«Выпей меня до дна, красавица. Теперь ты сама по себе».

Мои глаза закрыты. Я сплю и вижу дядю Джулиена. Он плачет. Ах, какая грустная картина! Дядя Джулиен в царстве теней. Он стоит, закрыв лицо руками, и плачет. Что бы это значило? Олицетворение мук совести? Не смешите меня!

Олицетворение растворяется в воздухе. Она пьет и пьет. А я остался один и грежу… Самоубийство в ванне, кровь льется из вскрытых вен… Я вижу сон…

Вижу совершенного вампира, с душой, не похожей ни на какую другую. Это бесстрашное создание никогда не оглядывается назад, оно навеки избавилась от боли и готово искренне восхищаться всем и вся. Я вижу перед собой выпускницу школы страданий.

Призрак вернулся. Высокий и злобный.

«Дядя Джулиен, ты согласен быть моим небесным псом? Что тебе здесь надо? – Он стоит, сложив на груди руки, и молчит. – Ты хоть понимаешь, с чем ты столкнулся? Мой совершенный вампир не видит тебя. Убирайся прочь! Ты всего лишь сон. Призрак. У меня нет времени на тебя. Извини, дядя Джулиен, она уже создана. Ты проиграл».

Наконец она оторвалась от меня. Отпустила меня на свободу. И я поплыл куда-то, а когда я открыл глаза, Мона и Квинн стояли бок о бок и смотрели на меня сверху вниз.

Я лежал среди цветов. Розы действительно были без шипов. Время остановилось. Отдаленный шум суеты в доме меня не беспокоил.

Перерождение завершилось. Она стала вампиром моей мечты. Самим совершенством. Поэтика Офелии потеряла свою актуальность. Она безупречна, настоящая жемчужина. Свершившееся чудо лишило Мону дара речи. Ее беспокоило только одно: что произошло со мной? Так же как давным-давно другое мое творение, над которым я совершил Обряд Тьмы с той же яростью и неистовством и с той же опасностью для себя. Но знайте, что для Лестата опасность – временное явление, не стоящее внимания. Вы только взгляните на нее!

Так вот каково оно, прекрасное создание, в которое столь безнадежно влюбился Квинн! Принцесса Мона из клана Мэйфейр. Темная Кровь наполнила ее до отказа, проникла в каждую ее клетку, и теперь овальное лицо освещала улыбка, на круглых щеках появились ямочки, глаза стали ясными, не замутненными болью. О, эти бездонные зеленые глаза!

Естественно, ее ошеломила острота зрения, подаренная Темной Кровью, но более всего поразила вампирская сила, которую она ощущала всем своим существом.

Однако энергичная и крепкая, как прежде, она твердо стояла на ногах и пристально смотрела на меня. Больничный халат стал ей мал и плотно обтягивал здоровое, соблазнительное тело.

Я стряхнул с себя лепестки роз и встал на ноги. Голова еще кружилась, но я быстро приходил в себя. Сознание пока оставалось несколько замутненным – впрочем, ощущение было даже приятным. Чуть размытые очертания предметов, неяркий свет, теплая спальня… Моя любовь к Моне и Квинну вспыхнула с новой силой, и я вдруг отчетливо осознал, что нам предстоит быть вместе очень долгое время. Только нам троим.

В этом моем видении преданный Квинн был безупречен. Венценосный принц, открытый и уверенный в себе. Таким я увидел его впервые, и он сразу очаровал меня. Любовь всегда спасала Квинна. После смерти тетушки Куин его поддерживала любовь, которую он испытывал к ней всю жизнь. Квинн ненавидел одного-единственного человека – и убил его.

– Можно я поделюсь с ней своей кровью? – Квинн сжал мое плечо, нерешительно наклонился и поцеловал.

Как он смог оторвать от нее взгляд, я не знаю.

Я улыбнулся. Ко мне вернулась способность ясно мыслить. Дяди Джулиена нигде не было видно.

– Нигде, – эхом повторил Квинн.

– О чем вы? – спросила сияющая новорожденная.

– О дядюшке Джулиене. Я видел его, – ответил я и тут же пожалел о своих словах.

Тень набежала на лицо Моны.

– Дядюшку Джулиена?

– Но он должен был… – начал Квинн. – Я видел его на похоронах тетушки Куин, и мне показалось, он хочет предупредить меня о чем-то. Это был его долг. Но какое это теперь имеет значение?

– Не делись с ней своей кровью, – сказал я ему. – Пусть ваш разум будет открыт друг для друга. Конечно, слова не утратят своего значения, не важно, насколько полно каждый из вас читает мысли другого. Только не обменивайтесь кровью. Чуть переборщите – и потеряете способность общаться мысленно.

Мона протянула ко мне руки. Я обнял ее и прижал к себе. Меня восхищала сила, которую она успела обрести. Я испытывал скорее смиренное восхищение Темной Кровью, нежели гордость от того, что успешно совершил обряд. Я добродушно рассмеялся, поцеловал прелестное дитя, и она вернула мне поцелуй.

Если вы спросите, что именно в ее облике покорило меня, я отвечу: зеленые глаза. Я и представить не мог, как они потускнели за время болезни. Но теперь, вырвав Мону из лап смерти, я увидел россыпь веснушек на ее лице, блеск белоснежных зубов, когда она улыбалась, и яркое сияние глаз.

Несмотря на возрождение и вновь обретенную магическую силу, Мона была хрупкой малышкой. Она вызывала во мне нежность, а это удавалось далеко не многим.

Однако, как это ни печально, пора было закругляться с восторженными речами. Надо было заняться делом.

– Ладно, любовь моя, – сказал я. – Тебе предстоит перенести еще один, теперь уже последний, приступ боли. Квинн будет рядом и поможет тебе. Отведи ее в душ, Квинн. Но сначала позаботься об одежде для девочки. Впрочем, оставь это мне. Я скажу Жасмин, что Моне нужны джинсы и рубашка.

Мона рассмеялась, с ней случилась едва ли не истерика.

– Мы вынуждены существовать одновременно в обыденных и магических обстоятельствах, – ответил я на ее смех. – Привыкай.

Квинн был серьезен и внимателен. Он подошел к столу, набрал по внутренней связи номер кухни и распорядился, чтобы Большая Рамона принесла одежду для Моны и оставила ее возле дверей спальни. Отлично. На ферме Блэквуд каждый исполнял предписанные ему обязанности.

Все еще не до конца оправившаяся от потрясения Мона вдруг задумалась, а потом спросила, нельзя ли ей надеть белое платье. Может быть, внизу, в комнате тетушки Куин, найдется белое платье?

– Белое платье… – На Мону будто снизошло поэтическое настроение и вместе с образом утопившейся Офелии прочно окутало ее сознание. – И еще кружева, – добавила она. – Пожалуйста, Квинн, если никто не будет против…

Квинн снова поднял трубку телефона и отдал еще одно распоряжение.

– Да, принесите наверх наряды тетушки Куин, – терпеливо объяснял он Рамоне. – Только белые. Ты знаешь, что Жасмин не наденет белое платье. Да, для Моны. Если тетушкины вещи никто не будет носить, их в конце концов упакуют и уберут подальше. На чердак. Тетушка Куин любила Мону. Прекрати плакать. Я знаю. Знаю. Но Мона не может разгуливать в жутком больничном халате. И когда-нибудь, лет через пятьдесят, Томми и Жером распакуют эти вещи и будут ломать голову, не зная, что с ними делать… Просто принеси все наверх.

Обернувшись, он встретился глазами с Моной и запнулся, будто не мог поверить своим глазам. На лице его отразился ужас, словно он только в этот момент осознал, что произошло, что он сделал. Квинн пробормотал что-то о белых кружевах, отошел от стола и обнял Мону. Мне не хотелось читать его мысли.

– Это всего лишь смерть плоти, Офелия, ничего страшного, ты справишься, – сказал он. – Я пройду это испытание вместе с тобой. Я не брошу тебя. А после этого боль уйдет. И появится жажда. Но боли больше не будет. Никогда.

Он не мог прижать ее к себе достаточно близко.

– И я всегда буду видеть так, как вижу сейчас? – спросила Мона. Упоминание о смерти ее мало обеспокоило.

– Да, – ответил Квинн.

– Я не боюсь, – искренне заверила Мона.

Но она еще не до конца понимала, что с ней произошло. И в глубине души, в той ее части, которую я не открывал для Квинна и которая была недоступна для Моны, я знал, что в действительности она не могла быть согласна на это. Она просто не представляла, что ее ждет.

Что это значило для меня? Почему я придаю этому такое большое значение?

Да потому, что я умертвил ее душу.

Я обрек Мону на вечное пребывание на земле, как были обречены на это все мы, и с этого момента обязан сделать все возможное, чтобы она заняла достойное место в наших рядах. А когда Мона наконец осознает, кем стала, она может лишиться рассудка. Помните, что я говорил вам о Меррик?

Те, кто стремится стать вампиром, сходят с ума гораздо быстрее, чем те, кто, как я, получил Темную Кровь против воли.

Однако у меня не было времени на подобного рода рассуждения.

– Они здесь! – взволнованно воскликнула Мона. – Они внизу! Вы слышите их?

Как и у всех новообращенных, эмоции у нее зашкаливали.

– Не бойся, милая девочка, – сказал я. – Я ими займусь.

Мону встревожил шум, доносившийся из парадной гостиной. Прибыли Мэйфейры. Взвинченная Жасмин ходила взад и вперед. Маленький Жером катался по перилам винтовой лестницы. Квинн тоже услышал голоса.

Это были Роуан Мэйфейр и отец Кевин Мэйфейр. Они приехали со «скорой» и с медсестрой, чтобы увезти Мону обратно в больницу или хотя бы выяснить, жива ли она.

Так вот в чем дело! Наконец-то я понял! Поэтому они и не спешили. Они думали, что Мона уже умерла.

И были правы. Она умерла.

Глава 4

Я открыл дверь спальни.

Квинн и Мона уже скрылись в ванной комнате.

На пороге стояла Большая Рамона – бабушка Жасмин – со стопкой одежды в руках. Я увидел перед собой крайне обеспокоенную хрупкую седовласую женщину с миловидным лицом, в отглаженном белом фартуке.

– Вам нужно все это для бедной девочки? Только не хватайте как попало, у меня все аккуратно сложено!

Я отступил в сторону, Рамона промаршировала через спальню и аккуратно положила стопку одежды на усыпанную цветами кровать.

– Вот. Здесь еще белье и тапочки, – торжественно объявила она.

Из ванной доносился плеск воды. Рамона покачала головой.

– Не могу поверить, что эта девочка еще дышит, – ворчала она, проходя мимо меня на обратном пути к двери. – Это просто чудо какое-то. А ее родня прислала сюда отца Кевина со святым миро – он там, внизу. Конечно, всем известно, что Квинн любит Мону, но в каком Евангелии сказано, что вы можете позволить человеку умереть в вашем доме? А тут еще больная мать Квинна… Вы ведь знаете о ней? Да, она куда-то сбежала. Представляете, Пэтси встала с кровати и ушла…

(В памяти мелькнул образ Пэтси – матери Квинна, исполнительницы песен в стиле кантри, с взлохмаченными волосами и ярко накрашенными ногтями, умиравшей от СПИДа в комнате напротив спальни Квинна. Когда я последний раз видел Пэтси, она давно уже не вставала, чтобы раскрасить лицо, как индеец перед битвой, надеть кожаный костюм с бахромой, высокие сапоги и отправиться куда-нибудь из дома. Это миловидное существо, лежавшее на диване в белой ночной сорочке, было преисполнено абсурдной и неистребимой ненависти к Квинну, порожденной извращенным чувством соперничества и детской ревности женщины, которой было всего шестнадцать, когда она родила Квинна. Теперь эта женщина исчезла.)

– … И все свои лекарства оставила, такая больная, – продолжала между тем Рамона. – Ох, Пэтси, Пэтси! И тетушка Куин только-только сошла в могилу. А тут появляется это рыжее дитя. Ну и дела!

– А что, если Мона умерла, – предположил я, – и Квинн обмывает ее труп в ванной?

Большая Рамона прыснула и прикрыла рот рукой, а потом зыркнула на меня своими бесцветными глазами.

– Да вы сущий дьявол. Почище Квинна. Только не думайте, будто я не знаю, чем они там занимаются. А вдруг она возьмет и умрет прямо там – что тогда? Нам придется обтирать ее досуха полотенцами и укладывать на кровать, будто ничего такого не было, и…

– Что ж, тогда она будет действительно чистой. – Я пожал плечами.

Большая Рамона удержалась от нового смешка и покачала головой, но, едва оказавшись за дверью, дала волю эмоциям и пошла по коридору, посмеиваясь и болтая сама с собой:

– И мать его сбежала, а она совсем больная, и никто не знает, где она, а эти Мэйфейры внизу, странно, что они не привезли с собой шерифа…

Все еще продолжая ворчать, Большая Рамона, этот Ангел Горячего Кофе, вошла в спальню в конце коридора, где Нэш тихо разговаривал с Томми, не перестававшим оплакивать горькую утрату – смерть тетушки Куин.

Я вдруг отчетливо осознал, что успел сильно привязаться ко всем этим людям. Теперь я понимал, почему Квинн настоял на том, чтобы остаться в этом доме и как можно дольше притворяться смертным, почему ферма Блэквуд не отпускает его.

Однако пришло время призвать на помощь всю свою изворотливость и обеспечить Моне небольшую передышку, каким-то образом объяснить ее отсутствие ведьмам, ожидавшим на первом этаже.

К тому же мне было любопытно взглянуть на эти существа в гостиной, на этих неустрашимых медиумов, которые не хуже вампиров дурачили окружающих, прикидываясь обыкновенными людьми, в то время как все их существование было покрыто завесой тайн.

Я поспешил вниз по винтовой лестнице, по пути подхватил летевшего с перил маленького Жерома в не по размеру больших теннисках – как раз вовремя, чтобы спасти его от неминуемой смерти, ибо в противном случае он упал бы с десятифутовой высоты на мраморный пол, – и передал его в руки взволнованной Жасмин. Жестом показав ей, что все будет в порядке, я вошел в прохладную переднюю гостиную.

Доктор Роуан Мэйфейр, основатель и глава Мэйфейровского медицинского центра, сидела в одном из кресел красного дерева (девятнадцатый век, рококо, черный лак и бархат). Когда я вошел, она резко, как марионетка, которую дернули за нитку, повернула голову в мою сторону.

Как я уже говорил, мы однажды встречались с ней на заупокойной мессе по тетушке Куин в церкви Успения Богоматери. Если быть точным, я сидел в опасной близости от нее – на скамье напротив. Но тогда у меня была отличная маскировка: вполне обычная, соответствующая времени и месту одежда и солнечные очки. А теперь перед ней стоял истинный Князь Тьмы в сюртуке и сорочке, отделанной кружевом ручной работы. К тому же я забыл надеть солнечные очки – легкомысленное упущение.

В церкви я не успел как следует разглядеть Роуан, но сейчас был очарован ею с первого взгляда и, честно говоря, смущен этим обстоятельством, ибо привык очаровывать, а не очаровываться.

Искусно вылепленное овальное лицо Роуан с огромными серыми глазами и безупречно очерченным ртом было чистым, как у девочки, и не нуждалось в косметике, чтобы подчеркнуть его прелесть. На ней был строгий брючный костюм из серой шерсти и красный шарф, концы которого она заправила за лацканы пиджака. Короткие пепельные волосы завивались внутрь на уровне плавной линии подбородка.

Поймав на себе ее внимательный, напряженный взгляд, я почувствовал, что она пытается проникнуть в мой накрепко запертый от посторонних разум, и ощутил пробежавший по спине холодок.

Роуан рассчитывала с легкостью прочесть мои мысли, но ожидания ее не оправдались. Кроме того, ей никак не удавалось разрушить выставленный мною барьер и узнать, что происходит на втором этаже. Роуан это не нравилось. Выражаясь возвышенным языком, она пребывала в глубокой скорби. Наткнувшись на непреодолимые препятствия, она переключила внимание на мой внешний вид, но не на эксцентричный наряд или небрежную прическу, а на детали, явственно свидетельствовавшие о моей истинной сущности: едва заметное свечение кожи и чересчур яркую голубизну глаз.

Необходимо было как можно скорее начать разговор.

Однако позвольте сначала сказать несколько слов о втором госте, который в тот момент стоял у камина, об отце Кевине.

Как и Мону, Природа одарила его темно-зелеными глазами и рыжими волосами. Отец Кевин вполне мог быть старшим братом девочки: их генетическая близость не вызывала сомнений. Примерно одного со мной роста, около шести футов, хорошо сложен, в черной сутане с белым воротничком…

В отличие от Роуан отец Кевин не обладал ведьмовским даром, но его сверхъестественные способности были весьма высоки. Без труда прочитав его мысли, я узнал, что он считает меня существом странным и надеется, что Мона уже мертва.

Я высек из памяти искру воспоминаний о нем: священник, служащий мессу, стоит с потиром в руках. Это моя кровь.

И неожиданно, сам не знаю почему, я перенесся в свое детство, в деревушку во Франции, в старинную церковь, где священник вот так же стоял с потиром в руках и говорил те же самые слова. Охваченный воспоминаниями о своей смертной жизни, пугающе отчетливыми и яркими, я на мгновение утратил ощущение времени. Я видел монастырь, в котором учился и был счастлив и где так надеялся стать монахом. О, это было ужасно!

Но тут до меня вдруг дошло, что доктор Мэйфейр перехватывает мои видения. Я поспешил вновь закрыть от нее свой разум и встряхнулся.

Полумрак, царивший в гостиной, действовал мне на нервы. И тут я наткнулся взглядом на неподвижную фигуру дяди Джулиена – объемную, совершенно непрозрачную.

Опять! Что ему здесь надо? В отлично скроенном, щегольском сером костюме, он стоял в дальнем углу гостиной, скрестив руки на груди, и с нескрываемой враждебностью смотрел на меня. Он был абсолютно реален.

– Что с вами? – спросила доктор Мэйфейр, сверля меня пристальным взглядом.

Низкий, хрипловатый голос. Чувственный.

– А вы не видите в этой комнате призрака? – брякнул я, не подумав, ибо явственно видел стоявшего в углу призрака, и только потом сообразил, что зрелище это никому, кроме меня, не доступно. Сияющее, самоуверенное пугало явилось по мою душу.

– Нет, я ничего не вижу, – спокойно ответила Роуан. – А что, здесь присутствует призрак, которого я должна видеть?

Женщины с таким хрипловатым голосом всегда обладают особым шармом.

– В этом доме действительно обитают призраки, – согласился отец Кевин с типичным для янки бостонским выговором. – Думаю, вам, как другу Квинна, это известно.

– О да, – кивнул я. – Просто никак не могу к ним привыкнуть. Они пугают меня. И ангелы тоже.

– А разве не вы провели обряд экзорцизма, чтобы избавиться от Гоблина?

Вопрос священника застал меня врасплох.

– Да, и это сработало. – Я с удовольствием сменил тему разговора. – Гоблин покинул этот дом, и Квинн наконец-то от него освободился.

Дядя Джулиен не шелохнулся.

– Где она? – спросила Роуан, конечно же имея в виду Мону.

– Мона хочет остаться здесь, – сказал я. – Что тут непонятного? – Я пересек комнату и сел на стул лицом к Роуан, так, чтобы торшер оказался у меня за спиной. Таким образом, лицо мое оставалось в тени, а я мог видеть всех, включая своего заклятого врага в углу. – Она не хочет умирать в Мэйфейровском центре. У нее хватило сил сесть за руль и доехать сюда. Вы знаете Мону. Сейчас она наверху с Квинном. Доверьтесь нам. Оставьте ее здесь. Мы о ней позаботимся. Можно вызвать на помощь старую сиделку тетушки Куин.

Роуан смотрела на меня как на сумасшедшего.

– Вы понимаете, насколько это будет тяжело? – Она вздохнула, и невероятная усталость отразилась на ее лице. Но только на мгновение. – Вы осознаете все последствия?

– Вы ведь привезли с собой кислород и морфий? – Я глянул через плечо на машину «скорой помощи», стоявшую у парадного крыльца. – Оставьте их нам. Синди, сиделка, сумеет в случае необходимости ими воспользоваться.

Роуан приподняла брови. И снова тень усталости пробежала по ее лицу. Но доктор Мэйфейр была сильной женщиной. Она пыталась разгадать меня. Ничто во мне не пугало ее и не отталкивало. А я находил ее прекрасной. В ее глазах светился незаурядный ум.

– Квинн, вероятно, не в состоянии понять, какую ношу на себя взваливает, – тихо заговорила она. – Я не хочу, чтобы он страдал. Не хочу, чтобы Мона умирала в муках. Вы понимаете меня?

– Конечно, – ответил я. – Поверьте, мы позвоним вам, когда придет время.

Роуан склонила голову и тут же снова вскинула на меня взгляд.

– Нет, вы не понимаете. – Ее хрипловатый голос был полон тревоги. – Нет никаких разумных объяснений тому, что она до сих пор жива.

– Но таково ее желание. Она больше не чувствует боли и хочет отдохнуть, – упорствовал я и добавил, но уже мысленно: «Это правда. Теперь нет причин за нее беспокоиться».

– Этого не может быть, – прошептала Роуан, и что-то в ее лице вдруг переменилось. – Кто вы? – уже громче спросила она, и хрипотца в ее низком голосе только подчеркнула серьезность вопроса.

Я был околдован и никак не мог освободиться от чар этой женщины. По спине снова пробежал холодок. В гостиной было слишком темно. Следовало попросить Жасмин зажечь люстру.

– Мое имя не имеет значения, – ответил я, с трудом выдавливая из себя каждое слово.

В чем секрет этой женщины? Почему ее обезоруживающая красота волнует и пугает одновременно? Я хотел заглянуть в ее душу, но она была слишком умна, чтобы это позволить. И все же я успел понять, что Роуан хранит в себе целый букет тайн, что она как-то связана с монстром, ребенком Моны, которого я видел в ходе Обряда Тьмы, и много что еще.

Я вдруг понял, что Роуан скрывает нечто ужасное для нее самой, что сохранность этой тайны и мучительные мысли о ней кардинальным образом влияют на ее собственное сознание, а источником неистощимой энергии этой потрясающей женщины в значительной степени служит всепоглощающее чувство вины. Я жаждал узнать, в чем же состоит эта тайна, проникнуть в ее суть, пусть даже на краткое мгновение. Я бы что угодно отдал…

Роуан отвернулась, явно смущенная моим чересчур пристальным взглядом, и наша мысленная связь прервалась. Однако я успел уловить ее безмолвное объяснение: «Власть над жизнью и смертью».

– Прежде чем уехать, я должен увидеть Мону, – заговорил вдруг отец Кевин. – К тому же мне необходимо побеседовать с Квинном об экзорцизме. Поймите, ведь я тоже видел Гоблина. Я беспокоюсь о них обоих. Скажите Моне, что мы здесь…

Оказывается, он уже сидел на стуле напротив меня, а я даже не заметил.

– Думаю, нам обоим следует повидаться с ней, – обернулся он к Роуан. Голос звучал негромко, смиренно, искренне – идеальная манера речи священника. – И тогда мы решим, как поступить.

Встретившись с ним взглядом, я сумел на мгновение проникнуть в тайны Мэйфейров, известные только им, в тайны, которыми они не могли ни с кем поделиться и которые были так прочно связаны с их происхождением и благосостоянием, что избавиться от них или хотя бы вычеркнуть из памяти не представлялось возможным. Отцу Кевину приходилось нести вдвойне тяжелый груз, ведь он, как духовник семьи, был связан священной клятвой, а ему открывали то, во что с трудом можно было поверить, и это в корне изменило его душу.

Но отец Кевин тоже умело блокировал доступ к своему сознанию. И при очередной попытке проникнуть туда меня вновь охватили болезненные воспоминания о собственном детстве, об учебе, о том, как сильно я хотел быть хорошим. А внутренний голос все шептал и шептал, возвращая память в прошлое, и это выводило меня из себя. Хватит! Я вдруг отчетливо осознал, что упустил великое множество шансов спасти свою душу, хотя получал их в течение всей жизни, ибо мое предназначение заключалось в том, чтобы идти от искушения к искушению, не с тем, чтобы грешить, но с тем, чтобы заслужить прощение.

Никогда раньше я не рассматривал свою жизнь под этим углом.

Если бы Лестат, тот мальчик из давно минувших времен, приложил больше усилий, он мог бы стать монахом.

– И был бы проклят! – прошипел призрак.

– Это невозможно, – сказал я.

– Невозможно увидеть ее? – переспросила Роуан. – Вы шутите!

Я услышал тихий смех и повернулся на стуле.

Призрак стоял справа от меня.

– И что ты теперь собираешься делать, Лестат? – с ухмылкой поинтересовался он.

– В чем дело? – спросила Роуан. – Что вы видите?

– Ничего, – ответил я и продолжал упорствовать: – Вы не можете увидеться с Моной. Я обещал ей, что никто не поднимется наверх. Ради бога, оставьте ее в покое! – Я изо всех сил старался убедить их в своей правоте, но уже начинал отчаиваться. – Будьте милосердны, позвольте ей умереть так, как она хочет. Дайте ей уйти!

Роуан пристально смотрела на меня, возможно, несколько удивленная моим неожиданным всплеском эмоций. Лицо ее вдруг омрачила тень безмерного душевного страдания, словно у нее больше не было сил скрывать его. А может, это моя вспышка разожгла тлевший в ней огонь.

– Он прав, – сказал отец Кевин. – Но вы же понимаете, что мы должны остаться.

– К тому же это ненадолго, – добавила Роуан. – Мы будем вести себя тихо. Если вы не желаете видеть нас в доме…

– Нет-нет, мы, конечно же, всегда вам рады, – поспешил возразить я. – Mon Dieu!

И снова этот смех.

– Кто ж так принимает гостей? – хмыкнул дядя Джулиен. – Жасмин даже не предложила им крекеров и хотя бы по стакану воды. Я потрясен!

Меня позабавила реплика призрака, хотя я сомневался в его искренности. Однако я обнаружил, что меня волнует этот вопрос, и пришел в ярость! В ту же минуту до меня донеслись звуки, которые никто другой в гостиной слышать не мог, – ну разве что усмехающийся призрак. Это были протестующие вопли и рыдания Моны. Я должен был к ней вернуться.