Текст книги "Кровавый гимн"

Что ж, ничего не поделаешь, придется Лестату вновь проявить жестокость и вышвырнуть из дома самую замечательную женщину из всех, кого ему доводилось встречать в своей жизни.

– Послушайте меня, вы, оба… – Я посмотрел прямо в глаза Роуан, потом быстро перевел взгляд на отца Кевина. – Я хочу, чтобы вы отправились домой. Мона, как и вы, экстрасенс, и ваше присутствие очень ее расстраивает. Она чувствует, что вы здесь. От этого ей только больнее. – И это было правдой! – Я должен подняться наверх, чтобы успокоить ее. Пожалуйста, уходите. Она хочет быть со мной, и это желание дало ей силы добраться сюда. А я обещаю, что свяжусь с вами, как только все это закончится. Пожалуйста, уходите.

Я встал, подошел к Роуан и, взяв ее за руки, едва ли не силой поднял из кресла.

– Вот чурбан неотесанный! – презрительно воскликнул призрак.

Отец Кевин был уже на ногах.

Не в силах прийти в себя от изумления, Роуан смотрела на меня широко открытыми глазами. Я проводил ее до парадной двери, священник шел следом.

«Верьте мне. Поверьте, именно этого хочет Мона», – мысленно твердил я, теряясь в догадках, слышат они рыдания Моны или нет.

Продолжая смотреть прямо в глаза Роуан, я открыл дверь. Нас окутал теплый летний воздух, напоенный ароматом цветов.

– Пожалуйста, уезжайте, – сказал я.

– Но кислород и морфий, – отозвалась Роуан.

Ее хрипловатый голос был невероятно обольстительным, а причиной тревожного выражения лица и чуть заметно нахмуренных бровей явно была какая-то таинственная, нежеланная и ужасная способность. Но какая именно?

Мы стояли на крыльце и рядом с массивными колоннами выглядели сущими карликами. Багровый свет неожиданно подействовал на всех умиротворяюще, и острота момента ушла. Казалось, на нас опустились вечные сумерки. Я слышал голоса ночных птиц и беспокойное дыхание болотной воды вдалеке.

Отец Кевин проинструктировал санитаров, и они внесли в дом все необходимое.

Я не мог оторваться от этой женщины. Не помню, что я ей говорил. Призрак смеялся. Я был в замешательстве.

«В чем твой секрет?» – безмолвно вопрошал я.

Я почувствовал физический толчок, как если бы она уперлась руками мне в грудь и старалась сдвинуть меня с места. За ее плечом стоял призрак. Это она меня отталкивала. Источником моих ощущений, несомненно, была она, Роуан.

Красота ее была враждебной.

Она слегка вскинула голову и прищурилась, волосы мягко скользнули по щекам.

– Позаботьтесь о Моне, – сказала она. – Я люблю ее всем сердцем. Вы не представляете, как тяжело мне признать свое поражение, осознать, что все мои способности, все возможности…

– Конечно. Я знаю, как вы ее любите, – отвечал я. – Я тоже люблю ее, хотя едва знаю.

Пустая болтовня. Эта женщина страдала. А страдал ли я? Призрак смотрел на меня осуждающе. Этот высокий мужчина стоял прямо за спиной Роуан, но она не ощущала его присутствия.

Что открыло мне ее сознание? То чудовищное, что определяло все ее существование и что она особенно остро ощутила в тот момент:

«Я отняла чужую жизнь».

Я содрогнулся. Взгляд Роуан будто пригвоздил меня к месту.

«Я много раз отнимала жизни».

Мимо нас проскользнули санитары, переносившие в дом еще какие-то приборы. Из распахнутой парадной двери пахнуло прохладой. На пороге стояла Жасмин. Призрак не двигался с места. Мне казалось, что изогнутые ветви выстроившихся вдоль усыпанной гравием аллеи ореховых деревьев образуют некий узор, символизирующий тайное послание от Владыки Вселенной. Но каков его смысл?

– Подойдите ко мне, – попросил я Роуан.

Жизнь, исполненная страданий и жажды искупления… Невыносимо! Я должен был прикоснуться к ней, защитить ее, спасти.

Господь Всемогущий, прости меня, но я обнял ее, поцеловал в щеки, потом в губы.

«Не бойся за Мону».

– Ты не понимаешь, – прошептала она.

И тут меня словно обожгло. Перед глазами возникла больничная палата – настоящая камера пыток, заполненная медицинской аппаратурой, на мониторах которой мигало множество цифр, содержимое блестящих пластиковых пакетов медленно вытекало через мягкие прозрачные трубки… И там была Мона – рыдающая и всхлипывающая совсем так же, как недавно здесь, в доме. А в дверях стояла Роуан…

«Едва не использовала свою силу, едва не убила Мону…»

– Я вижу и все понимаю. Но тогда еще не пришло ее время. Она хотела увидеть Квинна, – шептал я ей на ухо.

– Да, я напугала ее. – Глаза Роуан были полны слез. – Пойми, она догадалась, что я собираюсь сделать, и знала, что это в моих силах. Вскрытие показало бы, что смерть наступила от обыкновенного инсульта. Но она знала! Я чуть не… Я испугала ее. И она…

Я крепко прижал Роуан к себе и затаил дыхание.

Я целовал ее слезы. Я хотел быть святым. Хотел быть тем священником, который ожидал ее возле машины и делал вид, что не видит наших поцелуев. Что такое поцелуй? Поцелуй смертных? Я снова поцеловал ее в губы. Это была человеческая влюбленность и одновременно всепоглощающее желание кровной связи… Не жажда ее смерти, нет, Господь свидетель, всего лишь желание обрести кровную связь, познать ее.

Кто она, Роуан Мэйфейр? Голова у меня пошла кругом.

Призрак у нее за спиной сверкал глазами так, словно готов был взорвать ад и обрушить на меня всю его силу.

– Как ты могла знать, пришло время или нет? – говорил я. – Самое главное, что ты это не сделала. А сейчас она рядом с Квинном, как и хотела.

Я грубо, страстно ее поцеловал. Тело Роуан обмякло, на одно-единственное бесценное мгновение я почувствовал, что мы словно слились в единое целое… Но в следующую секунду меня внезапно обдало холодом, и она отстранилась.

Роуан почти бесшумно сбежала вниз по ступенькам. Отец Кевин открыл перед нею дверцу лимузина. Машина «скорой помощи» уже отъехала от дома. Роуан повернулась, взглянула на меня и помахала рукой.

Такой дружелюбный и неожиданный жест. Сердце мое будто стало вдруг огромным и забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

«Нет, бедная моя малышка. Ты не убила ее. Это сделал я. Я убил ее! Это моя вина. Она снова рыдает. И призрак слышит ее плач».

Глава 5

Никто из смертных обитателей дома не слышал рыданий Моны: стены были слишком толстыми.

Между тем Жасмин накрыла ужин в центре столовой и поинтересовалась, не желаем ли мы с Квинном присоединиться к Томми и Нэшу. Я ответил отрицательно, объяснив, что, как она, конечно же, понимает, мы не можем оставить Мону.

Я попросил Жасмин позвонить Синди, сиделке, хоть, возможно, она и не понадобится, и убрать с глаз долой лекарства и кислородный баллон. (Вообще-то эта милая леди произносила свое имя как Сайнди, так что с этого момента так и будем ее называть.)

Я прошел в гостиную и попытался привести в порядок мысли. Один только запах Роуан, оставшийся на моих ладонях, приводил меня в состояние шока. Мне надо было перевести дух, настроиться на нежную привязанность к каждому обитателю дома. Пойти к Моне.

Ну почему я готов с такой легкостью идти на уступки ведьмам? Все члены клана Мэйфейр доставляют одни только неприятности! Их замыслы, энергия и воля заставляют меня нервничать. Я даже Меррик обвинял в том, что накануне ночью она решила принести себя в жертву и тем самым спасти свою бессмертную душу, оставив меня один на один все с теми же вечными муками.

А тут еще этот призрак. Мэйфейровский призрак вернулся в свой угол и смотрел на меня оттуда глазами, полными такой злобы, какой мне еще не доводилось видеть ни у одного существа на свете, будь то вампир или человек.

Я рассмотрел его повнимательнее: мужчина, лет около шестидесяти, коротко подстриженные, белые как снег, вьющиеся волосы, правильные черты лица и благородная осанка. Трудно сказать, почему он выглядел именно на шестьдесят, разве что в тот земной период своей жизни он чувствовал себя особенно сильным. Я достоверно знал, что он умер задолго до Моны и, следовательно, мог выбрать для себя любое обличье.

Призрак никак не отреагировал на мои размышления. В его неподвижности было что-то настолько зловещее, что я начал терять самообладание.

– Ладно, молчишь, так молчи, – сердито сказал я, злясь на себя за дрожь в голосе. – Какого черта ты меня преследуешь? Ты что, думаешь, я могу все исправить, вернуть назад? Не могу. Никто не может. Хочешь, чтобы она умерла, преследуй ее, а не меня.

Никакой реакции.

И никоим образом не мог я умалить достоинство женщины, которая только что помахала мне рукой на прощание, чьи соленые слезы я все еще ощущал на своих губах. Не стоит и пытаться. Да что же со мной происходит, в конце концов?

В этот момент в гостиную, вытирая руки о фартук, заглянула из коридора Большая Рамона.

– Ну вот, теперь у нас появился еще один сумасшедший: разговаривает сам с собой, да еще и прямо у стола, возле которого непонятно зачем постоянно вертелся дедушка Уильям. Это я о призраке, часто являвшемся Квинну. Мы с Жасмин тоже его видели.

– Какой стол? Где? – отрывисто спросил я. – Кто такой дедушка Уильям?

Честно говоря, я знал эту историю. И видел стол, на который каждый раз указывал призрак, являвшийся Квинну. И все они из года в год обыскивали этот стол, но так ничего и не нашли.

Очнись, идиот!

Наверху влюбленный Квинн безуспешно старался успокоить Мону.

Томми и неизменно безупречный Нэш спустились к ужину и, негромко что-то обсуждая, прошли в столовую. Меня они не заметили.

Я подошел к витрине с камеями возле пианино. Расстояние между мной и призраком, таким образом, увеличилось, он остался далеко справа, но это ничего не меняло: горевшие злобой глаза продолжали меня преследовать, следили за каждым моим движением.

В застекленной, никогда не запиравшейся витрине были выставлены камеи тетушки Куин. Я поднял стеклянную крышку, которая крепилась петлями на манер книжной обложки, и взял в руки камею с изображением Посейдона и его супруги, мчащихся на колеснице, запряженной морскими коньками, по вздымающимся волнам. Мастерски выполненная картина смотрелась круто.

Положив камею в карман, я поспешил наверх.

Мону я нашел лежащей на усыпанной цветами кровати. Она рыдала, заливаясь слезами, в то время как отчаявшийся Квинн стоял в изголовье и пытался утешить возлюбленную.

Никогда еще я не видел, чтобы Квинн был так напуган. Я жестом дал ему понять, что все прошло как надо.

Призрака в спальне не было. Я не ощущал его присутствия и не видел его. Стало быть, он проявлял осторожность и не хотел светиться перед Моной.

Мона, обнаженная, с разметавшимися волосами, рыдала, лежа на кровати. Прекрасное тело мерцало среди цветов. Одежда тетушки Куин, аккуратно сложенная Большой Рамоной, упала и разлетелась по всему полу.

На секунду меня объял ужас. Этот удар я получил по заслугам и вряд ли мог его избежать, однако не собирался рассказывать о нем ни Квинну, ни Моне – никогда, сколько бы времени ни суждено нам еще скитаться по свету. Наверное, это был ужас перед тем, к чему могут привести минутные прихоти и сильная воля. Точнее, к чему они привели. Но, как всегда бывает, анализировать собственные эмоции было некогда.

Я посмотрел на Квинна – своего маленького брата, своего воспитанника.

Он ненавидел своих создателей, и ему даже не пришло в голову рыдать в их присутствии. То, что делала Мона, было вполне предсказуемо.

Я лег на кровать рядом с ней, откинул назад густые волосы и заглянул ей в глаза. Она мгновенно утихла.

– Что, черт возьми, с тобой происходит? – спросил я.

Мона медлила с ответом, а я, потрясенный открывшейся моим глазам красотой, не мог оторвать от нее взгляд.

– Ничего, – наконец сказала она, – если ты так ставишь вопрос.

– Ради бога, Лестат, – взмолился Квинн, – не будь таким жестоким, ты же понимаешь, какое испытание выпало на ее долю.

– Я не жестокий, – возразил я. (Это я-то жестокий?)

Я продолжал внимательно наблюдать за Моной.

– Ты меня боишься?

– Нет. – Она покачала головой и чуть нахмурилась, отчего между бровями пролегла небольшая морщинка. На ее щеках виднелись красные полосы от кровавых слез. – Просто я была так уверена, что умру.

– Ну, тогда исполни реквием, – сказал я. – Позволь, помогу тебе с текстом: «Зной, иссуши мой мозг! Соль семикратно жгучих слез, спали живую силу глаз моих!»

Она рассмеялась.

– Вот и хорошо, сладкий бутончик, мне, твоему Создателю, приятно слышать твой смех. А теперь выброси все темные мысли из головы, освободись от прошлого.

– Я так долго знала, что должна умереть. Господи, если подумать, до сегодняшнего дня я вообще ничего не знала, кроме этого! Мне суждено было умереть. – Слова спокойно слетали с ее губ. – Те, кто меня окружал, давно привыкли к этому, но я их разочаровала. Они говорили: «Ты такая красивая, мы никогда тебя не забудем». Умирание стало моей главной обязанностью. Я лежала в постели и старалась придумать, как сделать это легче для всех. Я хочу сказать, они были такими несчастными. Так это и тянулось год за годом…

– Продолжай, – попросил я, мне нравилась ее искренность и непосредственность.

– Был период, когда мне еще доставляли радость музыка, шоколад, ну, ты понимаешь, всякие мелочи – вроде пижамы с кружевами, например. Я вспоминала о своем ребенке, о дочери, которую потеряла. А потом у меня пропал аппетит, и я не могла ничего есть. А музыка только действовала мне на нервы. Я видела людей, которых на самом деле не было рядом со мной. Я думала, что, может быть, у меня никогда не было этого ребенка. Морриган так быстро исчезла. Но, с другой стороны, я не была бы обречена, если бы не родила Морриган. Я видела призраков…

– Дядю Джулиена? – спросил я.

Мона поколебалась и ответила:

– Нет. Дядя Джулиен приходил ко мне очень, очень давно, когда хотел, чтобы я что-нибудь сделала, и всегда только во сне. Дядя Джулиен на небесах, он не приходит на землю, если на то нет очень серьезных причин.

(Сильный, тщательно замаскированный страх.)

– Это были призраки людей, – продолжала Мона, – которые умерли и ждали меня, мои мама и папа, например. Ну, понимаешь, те, кто приходит, чтобы указать путь в иной мир. – Ее негромкая речь звучала удивительно мелодично, что, впрочем, свойственно всем вампирам. – Но они не разговаривали со мной. Отец Кевин говорил, что время еще не пришло. Отец Кевин – могущественный колдун. Он об этом и не догадывался, пока не вернулся домой, на Юг. По ночам он ходит в церковь Успения Богородицы и там, в темноте, когда горят только свечи, ложится на мраморный пол, понимаешь, во весь рост…

(Сокровенная боль. Я понимаю.)

– И вот так, распластавшись на полу, он созерцает распятого Христа и воображает, будто целует его кровоточащие раны.

– А ты? Ты, страдая от боли, молилась? – не удержался я от вопроса.

– Не очень усердно, – призналась Мона. – Молитва подразумевает некую логику, молящийся должен соблюдать определенную последовательность. В последний год я не была способна на такое.

– Ах да, понимаю, – сказал я, – продолжай.

– А потом что-то произошло. Люди хотели, чтобы я умерла. Что-то случилось. Кто-то… Они хотели, чтобы я покончила с этим…

– А ты хотела покончить с этим?

Мона немного помолчала.

– Я хотела убежать, – после паузы заговорила она. – Но потом кто-то… Кто-то… Я стала думать…

– О чем?

– О чем-то незначительном и мелком.

– Неправда, – возразил я.

– Я стала думать о том, как спуститься по лестнице, как добраться до лимузина и проскользнуть за руль, как раздобыть цветы, как добраться до Квинна…

– Понимаю. Поэтично. Необычно. Но не мелко.

– Целеустремленность, подкрепленная поэзией, – подсказала Мона. – «Туда она пришла, сплетя в гирлянды крапиву, лютик, ирис, орхидеи…»[7]7
  Шекспир У. Гамлет. Акт 4, сцена 7. Перевод М. Лозинского.


[Закрыть] Примерно так я и поступила.

– Один в один, – подтвердил я. – Но до того как ты решилась на это… был кто-то… ты собиралась о ком-то рассказать…

– Ко мне пришла Роуан, – не сразу ответила Мона. – Ты не знаком с моей кузиной Роуан.

(Разве?)

В ее прекрасных ясных глазах промелькнула боль.

– Ну, в общем… Да, пришла Роуан. Она обладает этим мощным даром…

– Скажи, она хотела убить тебя, чтобы помочь тебе или ради себя самой?

Мона улыбнулась.

– Не знаю. Думаю, она и сама не знала.

– Но она поняла, что ты догадалась, и не воспользовалась своим даром?

– Я сама ей сказала. Я сказала: «Роуан, ты меня пугаешь! Прекрати это, мне страшно!» И она заплакала. Или это я заплакала? Кажется, все-таки я! Во всяком случае, кто-то из нас.

Мне было очень страшно.

– И поэтому ты сбежала?

– Да, сбежала.

– «Она меж тем обрывки песен пела»[8]8
  Шекспир У. Гамлет. Акт 4, сцена 7. Перевод М. Лозинского.


[Закрыть].

Мона снова улыбнулась. Станет ли она говорить о женщине-ребенке? Она лежала очень тихо.

Я чувствовал, как волнуется Квинн, как его переполняет любовь к Моне.

Все это время его рука неподвижно лежала на плече Моны.

– Я не умираю, – сказала Мона. – Я все еще здесь.

– Нет, ты не умираешь, – подтвердил я. – С этим покончено.

– Теперь я должна напрячь память и вспомнить то время, когда была способна хотеть чего-то.

– Ничего ты не должна, – отрезал я. – Это разговоры для смертных. Теперь ты Мона, Рожденная для Тьмы.

Я старался не торопить события и наблюдал, как появляется и исчезает на ее лице улыбка, как бледнеют веснушки на щеках, как светится кожа.

– Да, именно так, – продолжал я. – Всмотрись в меня. Ты видишь цвета, которые никогда прежде не видела. Ты испытываешь ощущения, о которых никогда даже не мечтала. Темная Кровь – великий учитель. Ты дрожишь, потому что боишься возвращения боли. Но она никогда не вернется, даже если ты этого захочешь. Поверь мне и перестань дрожать. Хватит.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила она. – Чтобы я уступила, подчинилась тебе или Темной Крови?

Я тихо рассмеялся.

– Даже не знаю почему, но женщины не перестают меня удивлять. Мужчины – нет. Наверное, я всегда недооценивал женщин. Они приводят меня в смущение. Их прелесть действует на меня, как встреча с инопланетным существом.

Мона расхохоталась:

– О чем это ты?

– Ты, дорогая моя, поистине Великое Непознанное.

– Слишком витиевато, – отозвалась она.

– Ладно, представь себе, как библейский Адам, этот Вечный Нытик, говорит Всемогущему Господу, Создателю, Яхве, тому, кто сотворил звезды: «Женщина дала мне яблоко!»

Пойми, этот убогий жлоб просто тряпка! Вот это и есть первородный грех![9]9
  Первородный, или прародительский, грех – грехопадение Адама и Евы, которое, по учению Библии, отразилось преемственно на всем человеческом роде, чем и обусловливается необходимость искупления. (Прим. перев.)


[Закрыть] В этом и состоит величайшая трагедия! В том, что он жа-лу-ет-ся! Но! Когда видишь великолепную женщину, такую, как ты, с такими же зелеными, идеально расположенными глазами, с мелодичным голоском, которым она произносит умные слова, и эта женщина лежит нагая и смотрит на тебя с выражением всеобъемлющего понимания, начинаешь сочувствовать Адаму. Его состояние не поддается описанию, он в замешательстве и неуклюже пытается оправдаться: «Это совершенно непостижимое, сверхъестественное, загадочное, соблазнительное существо, сотворенное из моего ребра, накормило меня!» Поняла?

Квинн, сам того не желая, тихо рассмеялся. При виде нас с Моной, лежащих рядом в постели, его обуял собственнический инстинкт, так что с его стороны было весьма мило только лишь рассмеяться.

Я вновь обратил взгляд на Мону. Хватит о садах Эдема. (И хватит о том, что произошло внизу, на парадном крыльце, между мной и той, кто бесконечно превосходит любой из воображаемых мною объектов желания.)

Проклятье! Эти чертовы цветы по всей кровати! Мона спокойно ждала, что будет дальше. Ее обнаженные груди прямо передо мной, рыжие волосы запутались в розах, зеленые глаза и мягко очерченный рот. Невероятное создание, а ведь мне доводилось встречаться с великим множеством поистине изумительных существ. Что же со мной происходит? Наверное, стоит сделать вид, будто ничего страшного не случилось, будто я, изверг, опять не сотворил зло.

– Отдайся во власть нас обоих, мою и Крови, – сказал я. – Я хочу, чтобы вы с Квинном в отличие от меня достигли совершенства. Хочу, чтобы период ученичества, который тебе предстоит, прошел безупречно. Ты меня слушаешь? Квинн был рожден дважды, и оба рождения обошлись ему очень дорого. Виной тому никчемные матери. Я хочу стереть это из его памяти.

Квинн слегка сжал мою руку. Это был жест одобрения, невзирая на то, что я практически лежал на маленьком сочном теле любви всей его жизни, которая теперь трансформировалась в его бессмертного компаньона.

– Кровь сказала мне многое, – медленно заговорила Мона. Кровавые слезы на ее щеках высохли и походили теперь на хлопья пепла. – И многое объяснила. Мне было так хорошо. А потом пришли мысли. Я знаю, ты прожил не один век. И даже пытался покончить с собой, но безуспешно. Ты удалился в пустыню, подобно Христу, однако очень сильная кровь не позволила тебе умереть. И то, что ты не можешь умереть, пугает тебя. Все, во что ты верил, рухнуло. Ты говоришь себе, что у тебя не осталось иллюзий, но это неправда.

Мона снова задрожала. События развивались слишком стремительно для нее. Может быть, и для меня тоже. А где же призрак? Рассказать ей о призраке? Нет. Я почувствовал облегчение оттого, что она больше не могла читать мои мысли.

– У нас нет своей веры, – сказал я Моне, обращаясь в то же время и к Квинну. – Бог терпит нас, но какое это имеет значение?

Мона горько улыбнулась.

– А у кого сейчас есть вера? – спросила она.

– У многих. У вашего отца Кевина, кажется, есть, – ответил я.

– Он верит только в Христа, – возразила Мона. – А это нечто другое.

– По мне, так это просто здорово, – откликнулся я.

– О, перестань, он не смог бы обратить тебя, даже имея в своем распоряжении целый век.

Меня охватили мучительные воспоминания. О Мемнохе-дьяволе. О беседах с Богом Воплощенным. О сомнениях и подозрениях, что я всего лишь пешка в какой-то хитроумной игре душ. О том, как я бежал из ада, заполненного мириадами взывающих о прощении, в холодный, заснеженный Нью-Йорк, как поставил материальное, чувственное и цельное превыше иллюзий. Действительно ли я не верил тому, что видел собственными глазами? Или просто счел все это невыносимым?

Я не мог ответить на этот вопрос. Я хотел быть святым! Мне было страшно. Я ощущал пустоту. Какова была природа ребенка-монстра, рожденного Моной? Я не хотел это знать. Нет, хотел.

А потом я встретился с ней взглядом. И вспомнил о Квинне. Вот тогда в полумраке спальни на меня снизошло озарение.

– Вообще-то, и у нас есть свои легенды, – сказал я. – У нас была богиня. Но сейчас не время для подобных разговоров. Вам не обязательно верить во все то, что я видел. Я должен наделить вас проницательностью и дальновидностью. Ибо это сильнее и важнее любых иллюзий. Именно благодаря этому такие могущественные существа, как мы, могут существовать, не причиняя вреда тем, кто добродетелен.

– Убей творящего зло, – с невинным видом произнесла Мона.

– Аминь, – сказал я. – Убей творящего зло. И тогда мир действительно станет нашим. Мир, которым ты хотела владеть, когда была несносным ребенком, когда грезила наяву, целыми днями блуждая по улицам Нового Орлеана, словно девица легкого поведения. О, я знаю тебя, маленькая девочка из школы при монастыре Святого Сердца, соблазнившая всех своих кузенов, жующая все без разбора, не отрываясь от компьютера. Да, я видел это. Как и твоих спившихся родителей, благополучно оставивших тебя в покое, – их имена уже вписаны в Книгу Смерти. Все это слишком рано разбило твое сердце.

– Ух ты! – Мона усмехнулась. – Не думала, что вампиры способны произнести столько слов на одном дыхании. Все точно. А не ты ли только что запретил мне оглядываться назад? Что, нравится отдавать приказания?

– Во время совершения обряда мы, как и положено, проникли в души друг друга и узнали все тайны, – сказал я. – Хотелось бы мне и сейчас узнать, что у тебя на уме. Ты меня озадачила. В своих мечтах я забываю обо всем, в том числе и о том, что те, кого я провел через Обряд Тьмы, в конце концов, как правило, покидают меня – из презрения или по иным причинам.

– Я не хочу уходить от тебя, – сказала Мона. Ее рыжеватые брови снова сошлись на переносице, на гладкой коже появились и тут же исчезли четкие морщинки. – Меня мучает жажда, – продолжала она. – Так и должно быть? Я вижу кровь. Чувствую ее запах. Я хочу ее.

Я вздохнул, ибо готов был поделиться с ней своей кровью, но сознавал, что не должен это делать. Ей следовало сохранить аппетит для охоты. Меня вдруг охватило вожделение.

Даже Квинн при всей его юношеской похоти смертного перенес перевоплощение Моны лучше, чем я. Так что мне следовало взять себя в руки.

Я поднялся с устланной цветами кровати и прошелся по комнате, чтобы прийти в себя. Терпеливый Квинн настолько доверял мне, что держал свою ревность под контролем, только в синих глазах сверкали искры.

Мона поворошила рукой цветы на кровати и снова начала бормотать стихи.

Я взял ее за руку, потянул к себе и поставил на пол. Она стряхнула лепестки цветов с волос – цветущая, сияющая девственница, созревшая для принесения в жертву, – мировая мечта. Я старался не смотреть на нее. Мона со вздохом оглядела разбросанную по полу одежду.

Квинн быстро наклонился и поспешно собрал вещи, ловко обходя Мону, словно боялся случайно ее коснуться.

Мона посмотрела на меня. Как я и ожидал, никаких следов произошедшего не осталось, все синяки от уколов исчезли. Но должен признаться (только вам), что перед обрядом я все же испытывал некоторые сомнения, ведь она была такая слабая и измученная, такая истощенная. Однако все клеточки ее тела оставались живыми и ждали обновления. Кровь проникла в них и возродила.

– Когда… – полушепотом заговорила Мона, губы ее чуть подрагивали. – Как ты думаешь, когда я смогу увидеться с Роуан? Понимаешь, я не хочу обманывать их и прикидываться мертвой, не хочу просто взять и исчезнуть. Я… Мне нужно многое выяснить, задать им кучу вопросов. Ты же знаешь, моя дочь… Ушла. Мы не смогли ее найти. Но может быть, теперь – Мона осмотрелась, останавливая взгляд на самых обычных предметах: на столбике кровати, на кромке бархатного полога, на ковре. Она поджала пальцы босых ног. – Может быть, теперь…

– Ты не обязана умирать, – сказал я. – Разве Квинн не прямое тому доказательство? Он уже год живет здесь, на ферме Блэквуд. Тебе пока еще многое непонятно. Позже, вечером, сможешь позвонить Роуан. Скажешь ей, что с тобой все в порядке, что сиделка уже здесь…

– Да, наверное… – неуверенно откликнулась Мона.

– Она милая и добрая женщина, из тех, кого мне не составляет труда обмануть в два счета, что я и сделал, на кухне ее будут кормить курицей по-креольски с рисом. Ты ослепляешь меня, красавица. Оденься.

– Слушаюсь, босс, – прошептала Мона в ответ.

Улыбка мелькнула на ее лице, но я видел, что мозг ее напряженно работает. Секунду назад она смотрела на цветы так, будто они могли наброситься на нее, а в следующую отрешенно задумалась о своем.

– А как быть с людьми, которые остаются в доме? – спросила она. – Они все видели, в каком состоянии я приехала. Я знаю, как тогда выглядела. Скажем им, что свершилось чудо?

Я расхохотался.

– Квинн, у тебя в шкафу найдется плащ?

– Можно подыскать что-нибудь и посимпатичнее, – отозвался он.

– Отлично. И ты, конечно, сможешь проводить ее вниз? Я уже сказал Клему, что мы собираемся в Новый Орлеан.

– Будет сделано, босс, – снова сказала Мона, слабо улыбнувшись. – А что мы собираемся там делать, в Новом Орлеане?

– Охотиться, – ответил я. – Охотиться и пить кровь тех, кто творит зло. Чтобы отыскать их, ты будешь использовать свой телепатический дар. Шаг за шагом я проведу тебя по пути убийства. И все время буду рядом.

Мона кивнула.

– У меня внутри все горит от жажды, – призналась она, а потом вдруг широко распахнула глаза – ее язык коснулся маленьких острых клыков – и удивленно прошептала: – О Боже!

– Бог на небесах, – успокаивающе сказал я. – Не стоит к нему обращаться.

Мона взяла из рук Квинна трусики и натянула их, прикрыв маленькое гнездышко из рыжих лобковых волос. Это впечатляло в десять раз сильнее, чем нагота. Чуть длинноватая – тетушка Куин была выше Моны – шелковая комбинация с тонкими лямочками, через голову скользнувшая на тело, плотно облегала грудь и бедра, широкие кружева прикрывали колени.

Квинн достал из кармана носовой платок, стер засохшую кровь со щек Моны и поцеловал ее. Мона ответила на поцелуй, и на минуту они отрешились от всего мира, похожие на двух грациозных кошек, вылизывающих друг друга и урчащих от удовольствия. Не отрываясь от губ Моны, Квинн чуть приподнял ее над полом и все никак не мог остановиться. Он жаждал попробовать хоть каплю ее крови.

Я плюхнулся в кресло у стола Квинна и прислушался к звукам, доносившимся из-за двери: позвякивание тарелок в раковине, голос Жасмин, всхлипывания Сайнди, сиделки, разрыдавшейся при виде спальни тетушки Куин. Вдобавок на нее нахлынули воспоминания о матери Квинна – Пэтси.

Клем ждал нас напротив дома, возле огромного лимузина. Да, не стоит пугать Мону полетом по воздуху – лучше отправиться в путь на машине.

Погрузившись в размышления, я как в тумане наблюдал за тем, как Мона натягивает на себя шелковое платье – кажется, ручной работы, с вышивкой на манжетах и на воротнике-стойке, который Квинн помог застегнуть сзади. Оно доходило Моне до коленей и смотрелось божественно. Мона походила в нем на босоногую принцессу. О да, согласен, избитое сравнение, однако оно не более избито, чем эпитеты «хорошенькая» и «миловидная» в отношении молодой женщины. Ладно, хватит пререкаться.

Мона надела маленькие, немного стоптанные белые тапочки, какие можно купить в любой аптеке (очевидно, она их здесь и сносила), и, наконец, откинув голову, тряхнула волосами. Пышные и блестящие, они не нуждались в расчесывании и выглядели идеально, каждая прядь занимала свое место. Высокий лоб правильных пропорций, идеальные брови… Теперь ее облик был почти совершенен.

Она взглянула на меня, словно желая напомнить о своем существовании, а потом заметила:

– Хитрая комбинация. Он знает, что у тебя в кармане камея, а я это знаю, потому что могу читать его мысли.

– О, так вот к чему привели все мои старания! – Я тихо рассмеялся. – А я совсем про нее забыл.

Я передал камею Квинну. Мне следовало предвидеть, что телепатический треугольник может доставить немало неприятностей.

Но ведь я сам захотел, чтобы они могли свободно читать мысли друг друга, так почему же, черт возьми, я завидовал?

Квинн наклонился над Моной и закрепил камею – красивое старинное украшение – посередине белого вышитого воротничка-стойки.

– Ты ведь не станешь надевать туфли тетушки Куин? – спросил он взволнованным шепотом. – Или все же наденешь?

Мона расхохоталась как сумасшедшая. Я тоже.

Тетя Куин всю жизнь, за исключением последнего дня, носила туфли на головокружительно высоких каблуках, со шнуровкой на лодыжках и с открытыми носками, некоторые из них были украшены горным хрусталем, а то и, насколько мне было известно, настоящими бриллиантами. Когда мы с ней познакомились, на ней как раз были такие дивные туфли.