Текст книги "Меррик"

Глубину дома от передних до задних дверей составляли три комнаты, так что всего на первом этаже располагались шесть комнат, и в первой из них, слева от вестибюля, мы нашли Большую Нанэнн, лежавшую под слоем лоскутных одеял на простой старой кровати красного дерева, о четырех столбиках, но без балдахина. Я называю такую мебель плантаторской, потому что она огромная, и, когда ее втискивают в маленькие городские комнаты, невольно сразу вспоминаются обширные пространства загородных домов, для которых такая мебель, должно быть, и предназначалась. Кроме того, столбики из красного дерева, хоть и умело выточенные, были крайне непритязательны по форме.

Когда я взглянул на иссохшую маленькую женщину, чья голова покоилась на огромной, заляпанной пятнами подушке, а форма тела едва угадывалась под множеством потрепанных одеял, мне показалось в первую секунду, что она мертва.

Я мог бы поклясться всем, что знал о призраках и людях, что это высушенное маленькое тельце лишилось обитавшей в нем души. Возможно, она так долго мечтала о смерти и так сильно к ней стремилась, что на несколько секунд действительно покинула свою смертную оболочку. Но когда в дверях возникла малютка Меррик, Большая Нанэнн вернулась и с трудом подняла сморщенные веки. Старая кожа красивого, хотя и несколько поблекшего золотистого оттенка. Маленький плоский нос, рот, застывший в улыбке, волосы с седыми прядями.

Комнату освещали не только электрические лампы в убогих самодельных абажурах, но и множество свечей, расставленных на огромном алтаре. Сам алтарь я не мог как следует разглядеть, так как все окна на фасаде дома были заклеены газетами и комната утопала в сумерках. К тому же меня больше интересовали люди.

Эрон взял старый стул с плетеной спинкой и устроился на нем рядом с кроватью, источавшей запах болезни и мочи.

Все стены в комнате были сплошь заклеены газетами и большими яркими изображениями святых. По потолку расползлись трещины, вниз свисали хлопья облупившейся краски, грозившие вот-вот свалиться нам на голову. Только на боковых окнах висели портьеры, но и там в рамах вместо разбитых стекол виднелись газетные лоскуты, заменявшие разбитые стекла.

– Мы пришлем вам сиделок, Большая Нанэнн, – сказал Эрон с искренней добротой. – Простите, что так долго не приезжал. – Он подался вперед. – Вы можете мне абсолютно доверять. Мы пошлем за сиделками, как только выйдем отсюда.

– О чем это вы? – спросила старуха, утопая в пышной подушке. – Разве я просила... кого-то из вас... приехать?

Она говорила без французского акцента, удивительно молодым голосом, низким и сильным.

– Меррик, посиди со мной немного, chйrie[Дорогая (фр.).], – сказала она. – Успокойтесь, мистер Лайтнер. Никто не просил вас приезжать.

Она подняла руку, но тут же уронила – словно ветка упала на ветру, безжизненная, сухая. Пальцы скрючились, царапнув платье Меррик.

– Видишь, Большая Нанэнн, что купил мне мистер Лайтнер? – заговорила Меррик, разводя в стороны руки и демонстрируя новый наряд.

Только тут я заметил, что она нарядилась в свое лучшее платье из белого пике и черные лакированные туфельки. Короткие белые носочки смотрелись нелепо на такой развитой девушке. Впрочем, Эрон все еще видел в ней только невинного ребенка.

Меррик наклонилась и поцеловала маленькую голову старухи.

– Больше не волнуйся за меня, – сказала она. – Мне с ними хорошо, Большая Нанэнн, как дома.

В эту секунду в комнате появился священник – высокий сутулый старик, как мне показалось, ровесник Нанэнн. Он еле передвигал ногами и казался совсем тощим в своей длинной черной сутане, широкий кожаный пояс болтался на костях, с него свисали четки, мягко постукивавшие при каждом шаге.

Он не обратил на нас внимания, а только кивнул старухе и тут же исчез, не проронив ни слова. Какие чувства у него мог вызвать алтарь слева от нас, устроенный прямо у стены, я не мог догадаться.

Меня вдруг охватило беспокойство, не попытается ли он помешать нам – из добрых чувств, разумеется, – забрать с собою Меррик.

Никогда не знаешь, какой священник, находящийся в подчинении у Рима, мог слышать о Таламаске, какой священник мог опасаться нашего ордена или презирать его. Для всех приверженцев церкви мы, ученые скитальцы, были чужаками, неразгаданной тайной. Заявив о светской природе ордена, пусть и древнего, мы не могли надеяться на сотрудничество или понимание со стороны Римской церкви.

Только когда этот человек исчез, а Эрон продолжил свой вежливый разговор со старухой, я получил возможность как следует разглядеть алтарь.

Он был построен из кирпичей и представлял собой нечто похожее на лестницу, которая завершалась широкой площадкой, предназначенной, скорее всего, для особых подношений. На алтаре длинными рядами выстроились большие гипсовые скульптуры святых.

Я тут же увидел святого Петра, Папу Легбу с Гаити и святого на коне – видимо, святого Барбару, заменявшего Шанго, или Чанго[Шанго – верховное божество негритянской языческой мифологии, повелитель бурь, молний и грома.], в религии кандомбле, которого мы в свою очередь ассоциировали со святым Георгием. Дева Мария была представлена в виде Кармелитской Божией Матери, заменявшей Эзили, богиню вуду, у ног которой лежало множество цветов и горело больше всего свечей, мерцавших в высоких стаканах, так как по комнате гуляли сквозняки.

Был там и черный святой Южной Америки Мартин де Поррес с метлой в руке, а рядом с ним стоял, потупив взор, святой Патрик, от ног которого во все стороны расползались змеи. Всем нашлось место в этих подпольных религиях, сохраненных рабами Америки.

Перед статуэтками были разложены всевозможные маленькие сувениры, ступени ниже тоже были заставлены различными предметами, среди которых стояли тарелочки с птичьим кормом, зерном и какой-то снедью, уже начавшей гнить и источать дурной запах.

Чем дольше я разглядывал алтарь, тем больше подробностей замечал – например, жуткую фигуру Черной Мадонны с белым младенцем Иисусом на руках. Были там многочисленные маленькие кисеты, плотно завязанные, и несколько дорогих на вид сигар в нераспечатанных упаковках – наверное, их берегли для будущих подношений. Но это лишь мое предположение. На краю алтаря стояли несколько бутылок рома.

Это был один из самых больших домашних алтарей, которые я когда-либо видел. Меня не удивило, что некоторые тарелки с едой уже заполнены муравьями. В целом зрелище было неприятным и пугающим, не идущим ни в какое сравнение с тем алтарем, что Меррик устроила недавно в номере гостиницы. Даже во время моего пребывания в Бразилии, когда я поклонялся кандомбле, я не встречал ничего более торжественного и красивого. При виде алтаря я буквально цепенел, а мой прошлый опыт, скорее всего, лишь усиливал впечатление.

Наверное, сам того не сознавая, я прошел в глубину комнаты, поближе к алтарю, оставив позади печальное ложе, дабы не видеть лежавшую на нем больную.

Неожиданно раздавшийся голос старухи вывел меня из задумчивости.

Я обернулся и увидел ее сидящей в кровати, что казалось невозможным при такой слабости. Меррик поправила подушки, чтобы бабушка подольше оставалась в этом положении.

– Священник кандомбле, посвятивший себя Ошала, – обратилась ко мне старуха.

Ну вот, наконец прозвучало и имя моего бога.

Я был слишком поражен, чтобы ответить.

– Я не видела тебя в своих снах, англичанин, – продолжала старуха. – Ты был в джунглях, ты искал сокровища.

– Сокровища, мадам? – переспросил я в полном замешательстве. – Сокровища, да. Но только не в обычном понимании этого слова. Ни в коем случае.

– Я следую своим снам, – говорила старуха, буквально впившись в меня взглядом, в котором читалась угроза, – а потому отдаю тебе свое дитя. Но берегись ее крови. Она потомок многих магов, гораздо более сильных, чем ты.

Пораженный, я буквально прирос к месту, стоя прямо перед старухой.

Эрон давно уже встал со стула и отошел в сторону, чтобы не мешать нам.

– Ты ведь вызывал Одинокого Духа? – спросила она. – Ну что, напугался тогда в бразильских джунглях?

Откуда эта женщина могла столько обо мне узнать? Даже Эрону не была известна вся моя жизнь. Я всегда находил возможность умолчать о своей приверженности к кандомбле, словно это был пустяк.

Что касается «Одинокого Духа», то, конечно, я сразу понял, что она имеет в виду. Тот, кто обращается к Одинокому Духу, призывает к себе чью-то измученную душу – душу из чистилища или привязанную к земле каким-то горем – и просит, чтобы она помогла ему войти в контакт с богами или духами, находящимися в другом царстве. Так гласит старая легенда. Столь же старая, как магия, носящая разные названия в разных странах.

– Да, конечно, ты ведь у нас ученый, – сказала старуха и улыбнулась, обнажив ровные вставные зубы, такие же желтые, как она сама. Взгляд ее оживился. – А что у тебя на душе?

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать это, – потрясенный, выпалил я. – Вы знаете, что я хочу защитить вашу крестницу. Уверен, вы смогли разглядеть это в моем сердце.

– Да, жрец кандомбле. И ты видел своих родственников, когда заглядывал в потир. Разве нет? – Она улыбнулась, но в низком голосе появились угрожающие нотки. – И они велели тебе отправляться домой в Англию, иначе ты потеряешь свою английскую душу.

Все сказанное было справедливо и в то же время не было правдой, о чем я тут же поспешил сообщить колдунье.

– Вы знаете далеко не все, – объявил я. – Нужно уметь использовать магию в благородных целях. Вы научили этому Меррик?

В моем голосе звучал гнев, которого эта старая женщина не заслужила. Неужели я вдруг позавидовал ее силе? Но в ту минуту мне уже было не сдержаться.

– Посмотрите, до какой катастрофы довела вас ваша магия! – сказал я, обводя рукой вокруг. – Разве это подходящее место для красивого ребенка?

Эрон тут же принялся упрашивать меня замолчать.

Даже священник вышел вперед и, пристально глядя мне в глаза, покачал головой, печально нахмурился и погрозил пальцем перед моим носом – словно имел дело с маленьким ребенком.

Старуха коротко и надрывно рассмеялась.

– Значит, ты считаешь ее красивой? – спросила она. – Всем вам, англичанам, нравятся дети.

– Ко мне это никак не относится! – с возмущением заявил я. – Вы сами не верите в то, что говорите. Вы просто хотите ввести всех в заблуждение. Вы сами отослали девочку к Эрону, причем без какого-либо сопровождения.

Я тут же пожалел о сказанном. Теперь священник наверняка будет возражать, когда придет время увезти отсюда Меррик.

Но, как я заметил, он был слишком потрясен моею дерзостью, чтобы возражать.

Бедняга Эрон буквально помертвел. Я вел себя как скотина: потерял всякое самообладание и обрушил гнев на умирающую старуху.

Но, взглянув на Меррик, я увидел, что наш спор ее забавляет. На лице девочки явственно читались гордость и торжество. Но потом она встретилась глазами со старухой, и они беззвучно обменялись какими-то мыслями – какими именно, посторонним пока не полагалось знать.

– Ты, конечно, позаботишься о моей крестнице. Тебя не испугает то, что она может сделать, – произнесла больная и опустила сморщенные веки.

Я видел, как вздымается ее грудь под белой фланелевой рубахой и дрожит лежащая на одеяле рука.

– Нет, я никогда не испугаюсь, – почтительно сказал я, готовый заключить мир, и, приблизившись на несколько шагов к кровати, добавил: – В обществе любого из нас она в полной безопасности, мадам. Скажите, почему вы пытаетесь напугать меня?

Казалось, она уже не в силах открыть глаза, но чуть позже ей все же удалось поднять веки и обратить на меня взгляд.

– Мне здесь покойно, Дэвид Тальбот. Другого мне и не надо, а что до ребенка, то она всегда была счастлива в этом доме. Места здесь предостаточно.

Странно... Я не мог припомнить, чтобы кто-то называл ей мое имя.

– Простите мои слова, – поспешил извиниться я, и раскаяние мое было искренним. – У меня нет права так с вами разговаривать.

Старуха шумно вздохнула, глядя в потолок.

– Меня терзает боль, не отступает ни на минуту, – негромко произнесла она. – Я хочу умереть. Вы, наверное, считаете, что я в состоянии избавиться от нее с помощью колдовства. Ничего подобного. Для других у меня найдутся заклинания, но не для себя. Кроме того, пришло время. Я живу уже сто лет.

– Я верю вам. И, не сомневайтесь, позабочусь о Меррик, – сказал я, исполненный сочувствия и взволнованный ее признанием.

– Мы пришлем сиделок, и сегодня же придет доктор. Вы не должны терпеть боль, в этом нет необходимости, – сказал Эрон. – Позвольте мне теперь отлучиться, чтобы отдать распоряжения. Я скоро вернусь.

Эрон всегда брал на себя практическую сторону любого дела и всегда великолепно справлялся с задачей.

– Нет, мне не нужны в доме чужие люди. – Большая Нанэнн бросила взгляд сначала на Эрона, потом на меня. – Вы увезете отсюда мою крестницу. Забирайте ее и все вещи из дома. Передай им, Меррик, все, что я тебе говорила. Расскажи, чему научили тебя твои дяди, тети и прабабушки. Вот этот высокий, с темными волосами... – Она указала на меня. – Он знает о тех сокровищах, что достались тебе от Холодной Сандры, так что доверься ему. Расскажи ему о Медовой Капле на Солнце. Иногда я чувствую, Меррик, что тебя окружают дурные призраки... – Она посмотрела на меня. – Отгони от нее дурных призраков, англичанин. Ты знаешь, как это делается. Только теперь я поняла, в чем смысл моего сна.

– Медовая Капля на Солнце? Что это значит? – спросил я.

Старуха с мучительной миной закрыла глаза и сжала губы, и мне сразу стало ясно, как сильно она страдает от боли. Меррик вздрогнула и впервые за все время едва не расплакалась.

– Успокойся, Меррик, – после паузы произнесла Большая Нанэнн.

Она указала пальцем на девочку, но тут же уронила руку, будто слабость не позволила ей продолжить.

Я собрал все свое умение и попытался проникнуть в мысли старой женщины. Но ничего не вышло, если не считать того, что я, похоже, перепугал ее как раз тогда, когда ей больше всего хотелось покоя.

Я тут же постарался загладить свою вину.

– Верьте нам, мадам. Вы оставляете Меррик в хороших руках.

Старуха покачала головой.

– Ты считаешь, что колдовать легко, – прошептала она, и наши взгляды снова встретились. – Ты считаешь, что колдовство можно оставить позади, если пересечь океан. Ты считаешь, les mystиres не имеют отношения к реальности.

– Нет, напротив.

Она снова рассмеялась, тихо и с издевкой.

– Ты никогда не понимал их истинной силы, англичанин. Ты способен только вызвать дрожь – и все. Ты был чужаком в чужой стране со своим кандомбле. Ты забыл Ошала, зато он тебя не забыл.

С каждой секундой мне становилось все труднее сдерживаться и сохранять невозмутимый вид.

Старуха закрыла глаза и сомкнула пальцы вокруг тоненького запястья Меррик. Я услышал позвякивание четок, висевших на поясе у священника, а затем до меня донесся аромат свежесваренного кофе и сладковатый запах только что выпавшего дождя.

Это была минута покоя – душный влажный воздух новоорлеанской весны, благоухающая свежесть дождевых капель, тихие раскаты грома, доносящиеся издалека. Я почувствовал запах восковых свечей и цветов, украшавших алтарь, но его быстро вытеснил тот, что исходил от ложа больной. Все эти запахи, даже крайне неприятные, вдруг идеально слились воедино.

Последний миг жизни старухи был уже действительно близок, так что этот букет ароматов был естественным. Мы не должны были обращать на него внимание – нам следовало просто с любовью смотреть на Большую Нанэнн.

– Слышите этот гром? – спросила она, и снова маленькие глазки сверкнули в мою сторону. – Скоро я буду дома.

Теперь Меррик не на шутку перепугалась. Взгляд ее стал диким, руки начали дрожать. Охваченная ужасом, она пытливо вглядывалась в лицо старой женщины.

Глаза Большой Нанэнн закатились, тело попыталось было выгнуться на подушках, однако толстые лоскутные одеяла оказались слишком тяжелыми и не позволили ему приподняться.

Что нам было делать? Иногда, чтобы умереть, человеку нужно целых сто лет, а иногда это происходит мгновенно. Я в не меньшей степени, чем Меррик, был объят страхом.

Вошел священник и, обогнув всех нас, приблизился к кровати, чтобы взглянуть в лицо больной. Руки старика были такими же сухими и маленькими, как у нее.

– Таламаска... – прошептала старуха. – Таламаска, забери мое дитя. Таламаска, позаботься о нем.

Мне показалось, что я вот-вот расплачусь. За долгую жизнь мне нередко доводилось присутствовать у смертного одра. Нелегкая обязанность, но есть в ней нечто безумно возбуждающее. Ужас перед смертью разжигает волнение, как перед битвой, хотя на самом деле сражение уже подходит к концу.

– Таламаска... – снова прошептала Большая Нанэнн.

Наверняка священник услышал ее слова, но не обратил на них ни малейшего внимания. Проникнуть в его мысли оказалось делом несложным. Он пришел только для того, чтобы совершить необходимый ритуал над женщиной, которую знал и уважал. Алтарь в спальне отнюдь не стал для него потрясением.

– Бог ждет тебя, Большая Нанэнн, – тихо произнес священник с заметным акцентом деревенского жителя этих мест. – Бог ждет, а с ним, возможно, и Медовая Капля на Солнце и Холодная Сандра.

– Холодная Сандра... – медленно, с натужным хрипом выдохнула старая женщина. – Холодная Сандра... – повторила она как молитву, – Медовая Капля на Солнце... в руках Господа.

Происходящее так взволновало Меррик, что девочка в конце концов расплакалась. Она, до сих пор казавшаяся необыкновенно сильной, теперь превратилась в хрупкое, ранимое существо, чье сердце готово было разбиться.

– Не трать время на поиски Холодной Сандры, – тем временем продолжила Большая Нанэнн. – И Медовой Капли тоже. – Она крепче вцепилась в запястье Меррик. – Оставь этих двоих мне. Холодная Сандра бросила своего ребенка ради мужчины. Не стоит проливать по ней слезы. Пусть твои свечи горят ради других. Оплакивай меня.

Меррик почти обезумела от горя. Она молча рыдала, склонив голову на подушку рядом с крестной, а та высохшей рукой обхватила девочку за плечи.

– Ты моя радость, – приговаривала старуха, – моя малышка. Не плачь по Холодной Сандре. Холодная Сандра, отправляясь в ад, забрала с собой Медовую Каплю на Солнце.

Священник отошел от кровати и начал тихо молиться, произнося по-английски «Радуйся, Мария», и, только дойдя до слов «Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей», слегка повысил голос.

– Я сообщу тебе, если найду этих двух, – пробормотала Большая Нанэнн. – Святой Петр, открой мне ворота. Святой Петр, позволь мне войти.

Но я-то знал, что на самом деле она взывает к Папе Легбе. Возможно, Папа Легба и святой Петр представлялись ей единым божеством. Вероятно, священник тоже об этом догадывался.

Он вновь подошел к кровати. Эрон уважительно попятился. Меррик по-прежнему сидела, зарывшись лицом в подушку и прижав правую руку к щеке старухи.

Священник благословил умиравшую по-латыни: «In Nomine Patris, et filie, et spiritu sanctum, Amen»*.

Мне казалось, что из приличия нам следует уйти. Какое право мы имели оставаться? Но Эрон не подавал сигнала. Я вновь взглянул на жуткий алтарь и большую статуэтку святого Петра с ключами от рая, очень похожую на ту, что много лет спустя – не далее как вчера ночью – предстала предо мной в гостиничном номере Меррик.

Я вышел в вестибюль и, сам не знаю почему, выглянул в открытую заднюю дверь – наверное, захотелось полюбоваться на потемневшую под дождем листву. Сердце бешено колотилось. В открытые двери парадного и черного ходов шумно влетали большие капли, оставляя пятна на замызганном деревянном полу.

До меня донеслись громкие судорожные всхлипы Меррик. Время остановилось – такое ощущение часто возникает теплыми вечерами в Новом Орлеане. Меррик зарыдала еще отчаяннее, и Эрон обнял ее.

Я понял, что старая женщина умерла, и осознание горя словно послужило толчком к пробуждению.

Впервые увидев Большую Нанэнн меньше часа тому назад, выслушав ее откровения, я был ошеломлен и не мог должным образом оценить ее колдовской дар. Весь мой опыт, приобретенный в Таламаске, носил скорее теоретический характер, так что, столкнувшись лицом к лицу с истинным колдовством, я был потрясен не меньше любого другого человека.

Мы простояли у дверей в спальню еще три четверти часа. Кто-то сказал, что соседи хотят зайти, чтобы попрощаться.

Сначала Меррик была против этого. Она рыдала, прижавшись к Эрону, и приговаривала, что ей никогда не найти Холодную Сандру и что той давно следовало бы вернуться домой.

* Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

Нам всем было мучительно видеть, как страдает ребенок. Священник то и дело подходил к Меррик, чтобы поцеловать ее и ласково похлопать по плечу.

Наконец пришли две молодые цветные женщины, обе светлокожие, но с явными признаками африканского происхождения, и принялись готовить Большую Нанэнн к погребению. Одна из них взяла за руку Меррик, подвела к крестной и велела закрыть ей глаза. Меня эти две женщины искренне восхитили. И дело было не только в великолепном цвете их кожи или блеске глаз. Меня поразила их старомодная церемонность, простые шелковые платья с украшениями, словно предназначенные для обычного визита, и торжественность, с какой они совершали этот маленький ритуал.

Меррик послушно подошла к кровати и двумя пальцами правой руки опустила веки усопшей. Эрон вышел ко мне в вестибюль.

Потом вышла Меррик и сквозь рыдания спросила Эрона, может ли он подождать, пока женщины обмоют Большую Нанэнн и сменят постель. Разумеется, Эрон ответил, что мы сделаем все, как она пожелает.

Мы прошли на другую половину дома, в довольно строго обставленную гостиную. Мне невольно вспомнилась гордая похвальба старухи. Гостиная соединялась аркой с большой столовой, и в обеих комнатах было много чудесных дорогих вещей.

Над каминами, отделанными резным белым мрамором, висели огромные зеркала, мебель из красного дерева тоже стоила немалых денег.

Кое-где на стенах мы увидели потемневшие изображения святых, а в огромном серванте – изобилие посуды из костяного фарфора, украшенного старинным узором. Помимо всего в гостиной стояли несколько больших светильников с тусклыми лампами под пыльными абажурами.

Мы могли бы разместиться с удобствами, если бы не удушающая жара: хотя в некоторых окнах были выбиты стекла, в пыльную тень комнаты проникала только сырость. Вслед за нами в комнату вошла молодая женщина – еще одна красавица с экзотичным цветом кожи, одетая так же скромно, как и другие. Она несла стопку сложенной черной ткани, чтобы закрыть зеркала, и небольшую лесенку. Мы с Эроном в меру сил помогли ей.

После этого она закрыла клавиатуру старинного пианино, которое я до той минуты даже не заметил, а затем подошла к большим часам в углу, открыла стеклянную створку и остановила стрелки. Только когда тиканье часов прекратилось, я осознал, что до той минуты вообще его слышал.

Перед домом к тому времени уже собралась целая толпа людей всех цветов кожи.

Наконец скорбящим было позволено войти в дом, и длинная процессия медленно двинулась внутрь. Убедившись, что Меррик, занявшая место в изголовье кровати, успокоилась и теперь испытывает лишь глубокую грусть, мы с Эроном ушли в глубину сада.

Люди входили в комнату, приближались к изножью кровати, а затем покидали дом через черный ход и попадали на боковую дорожку в саду, откуда на улицу вела небольшая калитка.

Помню, на меня произвело большое впечатление то, что вся церемония происходила в благоговейной тишине. Потом, к моему удивлению, стали прибывать машины и по ступеням начали подниматься элегантно одетые люди – опять же всех цветов кожи.

Одежда на мне стала неприятно влажной и липкой от жары. Несколько раз я заходил в дом, чтобы удостовериться, все ли в порядке с Меррик. В спальне, гостиной и столовой включили несколько кондиционеров, и в комнатах постепенно воцарилась прохлада.

Зайдя в дом в очередной раз, я увидел, что фарфоровая ваза на алтаре доверху заполнена двадцатидолларовыми купюрами – присутствующие жертвовали деньги на похороны Большой Нанэнн.

Что касается Меррик, то она, оцепеневшая от горя, почти бесстрастно кивала каждому визитеру.

Шли часы, людской поток не иссякал. Процессия протекала в той же уважительной тишине, люди заговаривали между собой, только отойдя подальше от дома. Официально одетые темнокожие женщины произносили слова с очень мягким южным акцентом, совершенно не похожим на африканский говор.

Эрон шепнул мне, что эти похороны весьма нетипичны для Нового Орлеана: слишком разношерстной была собравшаяся на них публика. И вели все себя слишком тихо.

Я отлично понимал, в чем дело: люди боялись Большой Нанэнн, равно как и Меррик. И специально пришли, чтобы Меррик их заметила. Они оставили множество двадцатидолларовых купюр. Похоронной мессы не было, и все пребывали в недоумении, ибо считали ее необходимой. Но, по словам Меррик, Большая Нанэнн сама от нее отказалась.

Чуть позже, когда мы с Эроном вновь стояли на аллее и с наслаждением курили, на его лице вдруг промелькнуло выражение не то удивления, не то озабоченности. Едва заметным жестом он указал мне на дорогую машину, только что подъехавшую к обочине.

Из машины выбрались новые посетители – белые: молодой человек весьма приятной наружности и строгая с виду женщина в очках с тонкой оправой. Они сразу поднялись по ступеням, намеренно не обращая внимания на болтавшихся поблизости зевак.

– Это белые представители Мэйфейров, – едва слышно произнес Эрон. – Нельзя, чтобы они меня здесь заметили.

Мы поспешно удалились по садовой тропинке, ведущей к задней половине дома, и остановились в тени преградившей нам путь великолепной глицинии.

– Что это значит? – спросил я. – Зачем сюда явились белые Мэйфейры?

– Очевидно, они сочли это своим долгом, – прошептал Эрон. – Право, Дэвид, веди себя потише. Все без исключения члены этого семейства в той или иной степени наделены сверхъестественными способностями. Ты же знаешь, я упорно, но безуспешно пытался установить с ними контакт. Не хочу, чтобы нас здесь видели.

– Но кто они? – настаивал я.

Я знал о существовании пухлого досье на Мэйфейрских ведьм, которое в течение многих лет составлял Эрон. Но для меня, как для Верховного главы, история клана Мэйфейров была всего лишь одной из тысяч других, хранящихся в архивах ордена.

Экзотический климат, странный старый дом, ясновидение старухи, высокие сорняки, ливень, пронизанный солнцем, – все это подействовало на меня возбуждающе. Я разволновался, словно пред нами предстали призраки.

– Семейные адвокаты, – приглушенно сказал он, пытаясь скрыть раздражение, вызванное моей настойчивостью. – Лорен Мэйфейр и молодой Райен Мэйфейр. Они ничего не знают ни о ведьмах, ни о колдовстве, здешнем или городском. Им известно лишь, что эта женщина их родственница. Мэйфейры никогда не уклоняются от исполнения семейного долга, и тем не менее я не ожидал, что они сюда явятся.

Он вновь попросил меня помолчать и не попадаться на глаза вновь прибывшим. И тут из дома до меня донесся голос Меррик. Я подошел поближе к разбитому окну гостиной, однако не сумел разобрать ни единого слова.

Эрон тоже прислушался – и тоже безрезультатно.

Вскоре белые Мэйфейры покинули дом и уехали на своей шикарной новой машине.

Только тогда Эрон поднялся по лестнице.

Через комнату проходили последние скорбящие. Остальные, отдав дань уважения, толклись на мостовой.

Я последовал за Эроном в спальню Большой Нанэнн.

– Сюда явились городские Мэйфейры, – тихо сообщила Меррик. – Видели их? Они хотели за все заплатить.

Я сказала, что денег у нас предостаточно. Сами посмотрите: здесь несколько тысяч долларов. Гробовщик уже в пути. Сегодня ночью мы будем читать молитвы над телом, а завтра состоятся похороны. Я проголодалась. Хорошо бы перекусить.

Вскоре явился пожилой гробовщик, тоже из цветных, довольно высокий и абсолютно лысый. Он принес с собой прямоугольную корзину, предназначенную для тела Большой Нанэнн.

Что касается дома, то теперь он был предоставлен в распоряжение отца гробовщика – очень старого человека с кожей почти такого же цвета, как у Меррик, и совершенно белыми, мелко вьющимися волосами. Оба старика, одетые, несмотря на чудовищную жару, в строгие официальные костюмы, держались с большим достоинством.

Они тоже считали, что в церкви Богоматери Гваделупской должна состояться римско-католическая месса, но Меррик в который уже раз терпеливо объяснила, что Большой Нанэнн месса не нужна.

Поразительно, но все проблемы как-то сами собой быстро разрешились.

Затем Меррик подошла к секретеру в комнате крестной, вынула из верхнего ящика сверток в белой ткани и жестом пригласила нас последовать за ней.

Мы все отправились в ресторан, где Меррик, положив сверток на колени, молча проглотила огромный сэндвич с жареными креветками и выпила две диетические кока-колы. Было видно, что она устала плакать, в ее печальном взгляде читалось огромное, непоправимое горе.

Маленький ресторанчик показался мне очень экзотичным местом: замызганные полы, грязные столешницы, но самые жизнерадостные официанты и официантки и самые веселые клиенты.

Я был опьянен гипнотической атмосферой Нового Орлеана и оказался во власти магии Меррик, хотя она не произнесла ни слова. В то время я еще не подозревал, что самые странные вещи меня ждут впереди.

Словно во сне мы вернулись в Оук-Хейвен, чтобы принять душ и переодеться к ночному бдению. В Обители нас встретила молодая женщина, верная служительница Таламаски, имя которой я по понятным причинам здесь не назову. Она помогла Меррик и подобрала для нее новый наряд: темно-синее платье и соломенную шляпку с широкими полями. Эрон сам навел последний лоск на ее лакированные туфельки. В руках Меррик держала четки и католический молитвенник, украшенный жемчугом.

Но, прежде чем вернуться в Новый Орлеан, она захотела показать нам содержимое свертка, принесенного из комнаты крестной.

Мы прошли в библиотеку, где я еще совсем недавно впервые увидел Меррик. В Обители наступило время ужина, поэтому комната была предоставлена в наше полное распоряжение.

Когда Меррик развернула ткань, я был поражен, увидев древнюю книгу: рукописный фолиант с великолепными иллюстрациями на деревянном переплете, порядком разрушенном, так что Меррик обращалась с ним чрезвычайно бережно.

– Эта книга досталась мне от Большой Нанэнн, – пояснила Меррик.

Во взгляде девочки, обращенном на пухлый том, читалось искреннее почтение. Она позволила Эрону взять книгу в руки и вместе с тканью перенести на стол, поближе к свету.

Пергамент – самый прочный материал, когда-либо изобретенный для книг, а этот фолиант был таким древним, что ни за что бы не сохранился, будь текст написан на чем-либо другом. Ведь даже деревянная обложка разве что не разваливалась на куски. Меррик сама взяла на себя смелость отодвинуть верхнюю доску, чтобы дать нам возможность прочитать титульный лист.