Текст книги "Мумия, или Рамзес Проклятый"

Самиру было не смешно – он пребывал в шоке. Казалось, он страшно расстроился.

– Простите, – сказал он, – но я невысокого мнения о племяннике Лоуренса Генри.

– Разумеется. Я в этом и не сомневался.

– Этот египтолог… Вы сказали, что его зовут Реджинальд Рамсеи. Я никогда не слышал о египтологе с таким именем.

– Естественно не слышали. А ведь вы их всех знаете – от Каира до Манчестера, от Берлина до Нью-Йорка.

– Думаю, знаю.

– Значит, все это какая-то ерунда.

– Полная.

– Если не брать в расчет те заметки, в которых говорилось, что эта мумия бессмертна. Тогда все становится на свои места.

– Но неужели вы верите… – Самир замолчал… Похоже, он совсем расстроился: становился все мрачнее и мрачнее.

– Ну и?…

– Это просто поразительно, – пробормотал. Самир. – Лоуренс умер в гробнице от сердечного приступа. Это существо не убивало его! Какое-то безумие!

– Были ли хоть какие-нибудь признаки насильственной смерти?

– Признаки? Нет. Но в самой гробнице витал какой-то злой дух… И потом, эти проклятия, которыми исписан саркофаг… Мумия не желала, чтобы ее тревожили. Солнце. Она опасалась солнца. И просила оставить ее в покое. Именно этого хотят все усопшие.

– Разве? – спросил Эллиот. – Если бы я умер, я бы вряд ли хотел, чтобы меня оставили в покое. Я бы вообще ничего не хотел. То есть если бы я на самом деле умер.

– Мы находимся во власти собственного воображения, граф Рутерфорд. Кроме того… Когда Лоуренс умер, в гробнице вместе с ним был Генри Стратфорд!

– Гм-м… Это верно. И Генри до сегодняшнего утра ни разу не видел, чтобы наш истлевший, высохший приятель шевелился.

– Мне очень не нравится эта история. Очень не нравится. Мне не по душе, что мисс Стратфорд находится в доме одна с этими реликвиями.

– Наверное, музею следовало бы с этим разобраться, – сказал Эллиот. – Проверить мумию. Как бы то ни было, ее ценность очень высока.

Самир не ответил. Он снова впал в оцепенение, уставившись невидящим взглядом в письменный стол.

Эллиот взялся за трость и с трудом поднялся. Он был очень горд, что ему удалось скрыть, каких страданий стоило ему это простое движение. Придется немного постоять, чтобы утихла адская боль в потревоженных суставах. Он медленно затушил сигарету.

– Благодарю вас, Самир. Беседа была очень занимательной.

Самир очнулся.

– Что, черт побери, происходит, как вы думаете, граф Рутерфорд? – Он медленно поднялся с кресла.

– Хотите услышать мое мнение?

– Ну конечно.

– Рамзес Второй бессмертен. В стародавние времена он нашел некий секрет, какое-то снадобье, которое сделало его бессмертным. И сейчас он разгуливает с Джулией по Лондону.

– Вы опять шутите.

– Нет, – сказал Эллиот. – Я также верю в привидения, в духов и в сглаз. Я бросаю соль через плечо и постоянно стучу по деревяшкам. Я буду удивлен, более того, ошарашен, если эта история окажется правдой, понимаете? Но все равно я в это верю. Во всяком случае, в данный момент. Скажу вам почему. Потому что иначе объяснить то, что случилось, невозможно.

И вновь – тишина.

Эллиот улыбнулся. Натянул перчатки и, опираясь на трость, бодро, хотя каждый шаг причинял ему боль, вышел из кабинета.

Глава 7

Это было самое невероятное приключение в ее жизни. Ничто не могло с этим сравниться. И вот что поразительно: действие разворачивалось в Лондоне, в полдень, на шумных, оживленных улицах, к которым Джулия так: привыкла.

Никогда еще огромный унылый город не казался ей таким волшебным. А как он воспринимал его – этот перенаселенный мегаполис с высокими домами, грохочущими трамваями и ревущими автомобилями, с конными экипажами и шныряющими туда-сюда кебами? Какой он видит эту бесконечную рекламу, эти вывески всех размеров и цветов, предлагающие самые разнообразные товары, услуги, указывающие направления, дающие советы? Не кажутся ли ему уродливыми тусклые лавчонки, завешанные готовым платьем? Что он думает о маленьких магазинчиках, в которых целыми днями горит электричество из-за того, что на улице темно и дымно, а серое небо не в силах осветить город?

Ему все нравилось. Он был в восторге. Ничто не пугало и не отталкивало его. Он бросался с обочины, чтобы дотронуться до борта автомобиля, если тот замедлял ход. Он забирался на самый верх омнибуса, чтобы с высоты оглядеть город. Войдя в здание телеграфа, он застыл возле юной секретарши, чтобы посмотреть, как она печатает на машинке. И она, очарованная голубоглазым гигантом, склонившимся к ней, предложила ему самому понажимать на клавиши, что он и сделал, ловко отстучав пространную фразу на латыни. Довольный собой, он расхохотался.

Джулия предложила ему зайти в редакцию «Тайме». Он должен увидеть гигантские печатные станки, подышать запахом типографской краски, услышать глухой шум этих оживленных помещений. Он должен уловить связь между человеческими изобретениями. Он должен понять, как все это просто.

Джулия видела, что он производит неотразимое впечатление на всех людей, с которыми они встречались. И женщины, и мужчины рады были услужить ему, словно чувствовали, что в нем течет королевская кровь. Осанка, величественная походка, лучистая улыбка покоряли и тех, на кого он смотрел, и тех, кому горячо пожимал руку, и тех, чьи слова и разговоры он слушал – с таким вниманием, будто это были тайные послания, которые надо во что бы то ни стало понять правильно.

Трудно найти слова, верно отражающие его состояние. Да и зачем? Джулия знала наверняка: он наслаждается открытием нового для себя мира, его не пугают ни экскаватор, ни каток, потому что он обожает сюрпризы и новшества и хочет только одного – объяснений.

Ей самой хотелось порасспрашивать его. А приходилось объяснять ему массу теорий. Это было труднее всего – теории.

Через час разговаривать на отвлеченные темы стало легче. Рамзес овладевал английским с поразительной скоростью.

– Название! – говорил он ей, если она тратила больше минуты на путаные объяснения. – Язык состоит из названий, Джулия. Названия для людей, предметов, чувств. – Произнося последнее слово, он постучал себя в грудь. После полудня из его речи совсем исчезли латинские quare, quid, quo, qui. – Английский язык стар, Джулия. Язык варваров моего времени, в нем и сейчас полно латыни. Ты слышишь латынь? Что это, Джулия? Объясни!

– В том, чему я тебя учу, нет никакой системы, – сказала она. Ей хотелось объяснить ему основы типографского дела, связав его с чеканкой монет.

– Потом я сам все приведу в систему, – заверил он ее.

Теперь он забегал в каждую булочную и столовую, в сапожные лавки и к модисткам, разглядывал мусор, валявшийся на улицах, рассматривал бумажные пакеты в руках у прохожих, изучал женские наряды.

И самих женщин тоже.

«Если это не вожделение, значит, я совсем не разбираюсь в людях, – думала Джулия. – Он бы, наверное, пугал женщин, если бы не был так элегантно одет и не держался так самоуверенно. Будто его манера держаться, то, как он стоял, жестикулировал, говорил, давала ему власть над людьми. Он настоящий царь. Пусть он оказался в чужом месте, в новом времени, все равно он настоящий царь».

Она отвела его к букинисту. Показала книги древних авторов: Аристотеля, Платона, Еврипида, Цицерона. Он рассматривал висящие на стене репродукции Обри Бердсле[4]4
  Бердслей Обри (1872–1898) – английский график– Прим. ред.


[Закрыть].

Его восхитили фотографии. Джулия отвела его в маленькую студию сфотографироваться, и Рамзес радовался, как дитя. Больше всего он пришел в восторг от того, что даже самый бедный горожанин мог позволить себе заказать собственный портрет.

Но когда он зашел в кинотеатр, то просто остолбенел от восхищения. В переполненном зале он то и дело ахал, стискивая руку Джулии, когда по экрану двигались огромные светящиеся живые фигуры. Проследив взглядом за лучом прожектора, он устремился в маленькую будку киномеханика, без колебаний ворвавшись внутрь. Старик киномеханик, подобно остальным, тут же попал во власть его очарования и скоро начал подробно объяснять, как работает весь механизм.

Наконец они вошли в темное просторное здание вокзала Виктория, где Рамзес надолго замер у сверкающих металлом локомотивов. Даже к ним он приблизился без страха. Он дотрагивался до холодного черного металла, стоя в опасной близости от огромных колес. Когда поезд отошел от перрона, царь ступил ногой на рельс, чтобы ощутить вибрацию. И он с изумлением разглядывал толпы людей.

– Тысячи людей перевозят с одного конца Европы на другой! – прокричала Джулия, стараясь перекрыть шум и грохот. – Путешествия, которые раньше длились целый месяц, теперь занимают несколько дней.

– Европа, – прошептал царь. – От Италии до Британии.

– Поезда перевозят по воде на кораблях. Беднота из деревень свободно приезжает в города. Все люди знают, что такое город, – видишь?

Рамзес сдержанно кивнул и сжал ее руку.

– Не торопись, Джулия. Придет время – и я все пойму. И снова засияла его улыбка, такая дружелюбная, такая нежная, что она вспыхнула и отвела глаза.

– Храмы, Джулия. Дома deus… dei…

– Богов. Теперь только один Бог. Единственный. Не верит. Один Бог?

Вестминстерское аббатство. Они гуляли под высокими арками. Такое чудо! Джулия показала памятник Шекспиру.

– Это не Божий дом, – пояснила она– Это место, где мы собираемся, чтобы поговорить с Богом. – Ну как ему растолковать, что такое христианство? – Любовь к ближнему, – сказала она. – Это главное.

Рамзес растерянно посмотрел на нее.

– Любовь к ближнему? – переспросил он и недоверчиво оглядел людей, проходящих мимо. – И что, все они на самом деле придерживаются этой веры? Или это только привычка?

К вечеру царь научился разговаривать пространными фразами. Он сказал Джулии, что ему очень нравится английский. На нем удобно думать. Греческий и латынь очень удобны для размышлений. Но не египетский. С каждым новым языком, которым ему приходилось овладевать в предыдущих жизнях, его лингвистические способности совершенствовались. Язык дает простор умственной деятельности. Замечательно, что простой народ этой эпохи умеет читать газеты, в которых так: много умных споров и рассуждений! Каким же должно быть мышление простолюдина?

– Ты не устал? – поинтересовалась Джулия.

– Нет, я никогда не устаю, – ответил Рамзес, – устают только душа и сердце. Я голоден. Пища, Джулия. Мне нужна пища.

Они вдвоем отправились в Гайд-парк. Казалось, Рамзес почувствовал облегчение, оказавшись среди вековечных деревьев, под небом, которое просвечивало сквозь толстые ветви, – такую картину можно наблюдать в любую эпоху в любом уголке земного шара.

Они нашли небольшую скамейку. Царь молча наблюдал за проходившими по аллее людьми. Какими глазами они смотрели на него – на этого исполина, от которого исходили токи огромной жизненной силы? Знает ли он сам, как он красив, думала Джулия. Догадывается ли, что даже мимолетное его прикосновение волнует ее так сильно, что она долго не может справиться с этим волнением?

Ох, сколько еще предстоит показать ему! Джулия сводила его в контору «Судоходной компании Стратфорда» и, моля Бога, чтобы никто ее не узнал, поднялась вместе с ним в железной кабине лифта на самую крышу.

– Провода и ворот, – пояснила она.

– Британия, – тихо проговорил Рамзес, глядя на лондонские крыши, слушая пронзительные вопли фабричных гудков и звонки бегущих внизу трамваев. – Америка, Джулия. – Он нетерпеливо обернулся к ней и обнял за плечи. – За сколько дней можно доплыть до Америки на механическом корабле?

– Наверное, дней за десять. А до Египта и того меньше. Дорога до Александрии занимает шесть дней.

Зачем она произнесла эти слова? Его лицо омрачилось.

– Александрия, – прошептал Рамзес, в точности копируя ее произношение. – Александрия все еще существует?

Джулия вернула его к лифту. Так много еще предстоит увидеть! Она сказала, что до сих пор существуют и Афины, и Дамаск, и Антиох. И Рим, разумеется. Рим никуда не делся.

Внезапно ее осенила безумная идея. Остановив экипаж, Джулия приказала вознице:

– К мадам Тюссо.

Восковые фигуры в костюмах. Джулия торопливо объяснила Рамзесу, что это за музей. Можно увидеть целую историческую панораму. Она покажет ему американских индейцев, Чингисхана, Аттилу – тех людей, которые повергали Европу в ужас после падения Рима.

Джулия не могла предвидеть, как он воспримет этот исторический калейдоскоп: хладнокровие царя все больше и больше поражало ее.

Но ей вполне хватило нескольких минут, чтобы понять свою ошибку. При виде римских солдат Рамзес утратил казавшееся неколебимым спокойствие. Он сразу же узнал фигуру Юлия Цезаря. Потом, словно не веря своим глазам, уставился на египетскую царицу Клеопатру, восковую куклу, ничуть не похожую ни на мраморный бюст, который он так бережно хранил, ни на ее изображение на принадлежавших ему монетах. Однако, глядя на куклу, ошибиться было нельзя: восковая царица возлежала на золоченой кушетке, сжимая в руке змею, чьи клыки почти доставали до ее груди. Рядом застыла фигура Марка Антония, типичного римлянина в военном облачении.

Лицо Рамзеса запылало, в глазах вспыхнула ярость. Он взглянул на Джулию, потом на ярлыки, которыми были снабжены восковые фигуры.

Как же она не подумала о том, что здесь есть и эти фигуры? Почему не вспомнила об этом? Джулия схватила Рамзеса за руку в тот момент, когда он отворачивался от стеклянной витрины. Он чуть не сбил с ног парочку, загородившую ему дорогу. Мужчина буркнул что-то резкое, но Рамзес, казалось, ничего не слышал. Он рвался к выходу. Джулия бежала следом.

На улице он немного успокоился, глядя на автомобили и экипажи. Потом взял Джулию за руку, и они медленно побрели по тротуару. Остановились около стройки – там работала, урча, бетономешалка. Глухой стук машины эхом бился о каменные стены.

Горькая улыбка тронула губы Рамзеса.

Джулия остановила проезжавший мимо экипаж.

– Куда теперь? – спросила она. – Скажи, что ты хочешь увидеть?

Царь смотрел на нищенку, сгорбленную женщину в лохмотьях, в истоптанных башмаках, – та протягивала руку, прося милостыню.

– Нищая, – произнес Рамзес, глядя на нее. – Почему до сих пор есть бедные?

Они медленно ехали по булыжным мостовым. Веревки с бельем закрывали туманное серое небо. Дым печей стлался по улицам. Босоногие ребятишки с обветренными лицами оборачивались им вслед.

– Почему богатые люди не помогают бедным? Они такие же нищие, как крестьяне у меня на родине.

– Есть вещи, которые остаются неизменными, – сказала Джулия.

– А твой отец? Он был богат?

Она кивнула.

– Он создал огромную кораблестроительную компанию. Строил корабли, которые возят товары из Индии в Египет, из Египта в Англию и в Америку. Корабли, которые плавают по всему свету.

– Из-за этого богатства Генри пытался убить тебя – так же, как он убил твоего отца в усыпальнице?

Джулия смотрела прямо перед собой. Последние слова лишили ее самообладания. Этот день, это удивительное приключение вознесли ее до самых небес, теперь же она стремительно падала на землю. Генри убил отца. Она не могла выдавить ни слова.

Рамзес взял ее за руку.

– Этого богатства хватило бы на всех, – сказала Джулия напряженным голосом. – Хватило бы и мне, и Генри, и отцу Генри.

– И все-таки твой отец искал в Египте сокровища.

– Нет, он делал это не ради сокровищ! – Джулия гневно взглянула на фараона– Он искал свидетелей прошлого. Твои заметки значили для него гораздо больше, чем кольца на твоих пальцах. История, которую ты поведал, была для него настоящим сокровищем, как и разрисованный саркофаг, потому что это подлинник, свидетель эпохи.

– Археология, – сказал Рамзес.

– Да. – Джулия неожиданно для себя самой улыбнулась. – Мой отец не был осквернителем могил.

– Понимаю. Не сердись.

– Он был ученым, – продолжала она уже более мягко. – У него было много денег. Он сделал только одну ошибку: доверил ведение дел компании брату и племяннику. За это и поплатился.

Джулия замолчала. Она неожиданно почувствовала себя очень усталой. Несмотря на сегодняшнюю эйфорию, она ни на минуту не забывала, что случилось; мучения только начинались.

– Это ужасно, – прошептала она.

– Жадность – вот что ужасно. Жадность – источник всех зол.

Рамзес смотрел на мрачные разбитые стекла в окнах домов. Из окон и открытых дверей страшно воняло – мочой, гнилью.

Джулия и сама никогда не бывала раньше в этой части Лондона При виде такой нищеты ей стало совсем грустно, и собственная боль отступила.

– Генри нужно остановить, – твердо сказал Рамзес. – Иначе он снова совершит на тебя покушение. И за смерть твоего отца надо отомстить.

– Если дядя Рэндольф узнает, что произошло, он умрет. Если, конечно, он ничего еще не знает.

– Дядя? Тот, что приходил сегодня утром? Нет, он невиновен и очень боится за своего сына. Но Генри – злодей. Неуправляемый.

Джулия задрожала, на глаза навернулись слезы.

– Сейчас я ничего не могу сделать. Он мой брат. Они вообще единственные мои родственники. И если совершено преступление, пусть преступником займутся суд и закон.

– Ты в опасности, Джулия Стратфорд!

– Рамзес, я не царица. Я не имею права своевольничать.

– Но я-то царь. И всегда буду им. Я смогу взять на себя всю ответственность. Позволь мне действовать так, как я считаю нужным.

– Нет, – прошептала Джулия и умоляюще посмотрела на него. Рамзес накрыл своей ладонью ее руку, слегка пожал и наклонился, словно собираясь обнять, но Джулия держалась стойко. – Обещай мне, что ничего не станешь предпринимать. Если что-то случится, это будет на моей совести.

– Он убил твоего отца.

– Убей его, и ты убьешь дочь моего отца, – проговорила Джулия.

Наступило молчание – он просто смотрел на нее, возможно удивляясь. Джулия так и не поняла. Она почувствовала, как его правая рука легла ей на плечо. Потом он прижал ее к себе, так что ее грудь коснулась его груди, и поцеловал долгим поцелуем. По телу Джулии тут же разлился жар. Она хотела оттолкнуть Рамзеса, но вместо этого ее пальцы скользнули по его волосам. Она нежно гладила его по голове, потом отстранилась – потрясенная, плохо понимающая, что происходит.

Некоторое время Джулия не могла вымолвить ни слова. Лицо пылало, тело расслабилось, стало мягким и податливым. Она закрыла глаза Джулия знала, что, стоит ему еще раз до нее дотронуться – играм конец она отдастся ему прямо в этом кебе. Надо что-то делать…

– А ты как думала, Джулия? – спросил Рамзес. – Ты думала, что я бесплотный дух? Я бессмертен, но я мужчина.

Он хотел снова поцеловать ее, но Джулия отодвинулась, предостерегающе подняв руку.

– Поговорим о Генри? – спросил Рамзес. Он взял ее руку, сжал и поцеловал кончики пальцев. – Генри знает, кто я. Он видел. Я появился, чтобы спасти твою жизнь, Джулия. Он это видел. Зачем ему жить с этой тайной? Он злодей и заслуживает смерти.

Рамзес наверняка понимал, что в таком состоянии Джулия вряд ли способна сосредоточиться на том, что он говорит. Его губы ласкали ее пальцы, голубые глаза сияли.

Неожиданно Джулия рассердилась.

– Во всей этой истории Генри показал себя идиотом, – сказала она. – Он больше не будет покушаться на мою жизнь. – Отняв руку, Джулия выглянула в окно: они уже миновали этот нищий квартал. Слава богу.

Рамзес задумчиво пожал плечами.

– Генри трус, – продолжала Джулия. Тело вновь слушалось ее. – Жалкий трус. Так, как он убил моего отца, убивает только трус.

– Трус может оказаться гораздо опаснее, чем смельчак, – заметил Рамзес.

– Не трогай его, – прошептала она и взглянула ему в лицо. – Ради меня, оставь правосудие Господу. Я не могу быть судьей и палачом.

– Это по-царски, – заметил Рамзес. – Такой мудростью обладает не каждая царица.

Он медленно склонился, чтобы поцеловать ее. Джулия знала, что должна отвернуться, но не могла. И вновь на нее нахлынули жар и слабость. Она попыталась отстраниться, но Рамзес удерживал ее; и все-таки она победила.

Джулия опять подняла на него глаза – он улыбался. Жестом показав, что принимает ее протест, он произнес:

– Я гость в твоем царстве, моя царица.

Эллиоту не стоило большого труда сломить сопротивление Риты. Несмотря на то что она умоляла войти в ее положение – хозяйки нет дома, граф может навестить ее в любое другое время, – он молча прошел в дом и направился прямиком в египетский зал.

– Ох уж эти сокровища! Ни у кого нет времени заняться ими. Принеси мне стаканчик шерри, Рита. Похоже, я здорово устал… Отдохну немного и пойду домой.

– Да, сэр, но…

– Шерри, Рита.

– Да, сэр.

Как она взволнована и бледна, бедняжка! Ну и кавардак: в этой библиотеке! Везде в беспорядке разбросаны книги. Эллиот взглянул на столик в оранжерее. С того места, где он стоял, видны были лежавшие там словари. На стульях покоились аккуратные кипы газет и журналов.

Но дневник Лоуренса был здесь, на письменном столе, – на это Эллиот и надеялся. Он открыл дневник, убедился, что не ошибся, и засунул его в карман.

Он смотрел на саркофаг, когда Рита принесла на маленьком серебряном подносе бокал шерри. Грузно опираясь на трость, Эллиот взял бокал и слегка пригубил.

– Ты не позволишь мне взглянуть на мумию? – спросил он.

– О господи, не надо, сэр! Пожалуйста, не трогайте его! – взмолилась Рита. Она смотрела на саркофаг с ужасом. – Он очень тяжелый, сэр. Мы не должны даже пытаться поднять его…

– Ну ладно, ладно. Ты не хуже меня знаешь, что древесина здесь очень тонкая и саркофаг совсем не тяжелый.

Улыбнувшись, Эллиот достал соверен и протянул горничной. Она удивилась и покачала головой.

– Возьми, не отказывайся. Купи себе какую-нибудь безделушку.

Она не успела ответить, Эллиот обошел ее и зашагал к выходу. Рита поспешила открыть ему дверь.

На нижней ступеньке лестницы он задержался. Надо было настоять на своем и заглянуть все-таки в саркофаг…

Его слуга Уолтер подошел, чтобы помочь. Добрый старина Уолтер, который вырос и состарился вместе с ним. Уолтер помог ему забраться в припаркованный автомобиль, и Эллиот устроился на заднем сиденье. Стоило вытянуть ноги, как снова заныло бедро.

Удивился бы он, увидев, что саркофаг пуст, убедившись, что все это не игра? Напротив. Он и так знал, что в саркофаге ничего нет. И боялся увидеть это своими глазами.

Мистер Хэнкок из Британского музея был вполне обыкновенным человеком. Просто, посвятив жизнь египетским древностям, он использовал их, чтобы продемонстрировать людям человеческую грубость и очевидное ничтожество. Ненависть к ныне живущим стала частью его натуры, столь же существенной, сколь искренняя любовь к древностям, изучением которых он занимался всю жизнь.

Хэнкок вслух прочитал заголовок для трех джентльменов, сидевших с ним в комнате:

– «Мумия разгуливает по Мэйфейру». – Он перевернул страницу. – Просто отвратительно. Неужели юный Стратфорд выжил из ума?

Пожилой джентльмен, сидевший напротив за столом, улыбнулся.

– Генри Стратфорд, пьяница и игрок. Нет, вы подумайте: мумия выбралась из гроба!

– Дело не в этом, – возразил Хэнкок. – Плохо, что мы оставили бесценную коллекцию в частном доме. И вот вам скандал! Там уже побывали и полиция, и репортеры из паршивых газетенок.

– Позвольте мне, – сказал пожилой джентльмен. – Меня гораздо больше беспокоит похищение золотой монеты.

– Да, но… – тихо произнес Самир Айбрахам, сидевший в углу. – Я же говорил вам, их было только пять, когда я составлял опись коллекции. И никто из вас не видел так называемой похищенной монеты.

– Ну и что? – опять возразил Хэнкок. – Мистер Тейлор – уважаемый нумизмат. Он уверен, что монета была подлинной. И продавал ее именно Генри Стратфорд.

– Стратфорд мог украсть ее в Египте, – предположил пожилой джентльмен.

Некоторые из сидевших за круглым столом закивали.

– Коллекцию следует хранить в музее, – сказал Хэнкок. – Нам нужно срочно начать изучение мумии Рамзеса Каирский музей кипит от возмущения. А теперь еще эта монета…

– Но, джентльмены, – вмешался Самир, – мы ведь не можем принимать решения относительно этой коллекции, не посоветовавшись с мисс Стратфорд.

– Мисс Стратфорд очень молода, – презрительно отозвался Хэнкок. – И она предается своему горю. Она не способна принимать какие-либо решения.

– Да, – сказал пожилой джентльмен. – Но, надеюсь, все присутствующие понимают, что именно Лоуренс Стратфорд вложил миллионы в развитие музея. Думаю, что Самир прав. Мы не можем перевозить коллекцию без разрешения мисс Стратфорд.

Хэнкок снова уставился в газету.

– «Рамзес поднимается из могилы», – прочитал он. – Говорю вам, мне это очень не нравится.

– Может, следует сменить охранника? – предложил Самир. – Или поставить двоих.

Пожилой джентльмен кивнул:

– Хорошая идея. И в этом вопросе, повторяю, надо учитывать пожелания мисс Стратфорд.

– Может быть, вы ей позвоните? – спросил Хэнкок, обращаясь к Самиру. – Вы были другом ее отца.

– Хорошо, сэр, – тихо ответил Самир. – Обязательно позвоню.

Ранний вечер. Отель «Виктория». Рамзес приступил к обеду в четыре часа, когда солнце сквозь запотевшее стекло еще освещало покрытый белой скатертью стол. Теперь уже было темно. Повсюду зажгли электричество; под потолком горели тусклые светильники, скупо высвечивая стоявшие по углам в латунных горшках высокие и изящные темно-зеленые пальмы.

Лакеи в ливреях молча подносили одну за другой тарелки с едой – только один из них удивленно приподнял бровь, откупоривая четвертую бутылку итальянского красного вина.

Джулия давным-давно доела свою отнюдь не маленькую порцию. Они были полностью поглощены разговором, и английская речь лилась так же свободно, как и вино.

Она уже научила Рамзеса пользоваться тяжелыми серебряными вилками и ножами, но он по-прежнему игнорировал их: в его времена только варвары так запихивали еду в рот.

После небольшого раздумья он так и сказал: да, только варвары сгребают еду в рот подобными лопатами. Пришел черед Джулии объяснять, как появилась серебряная посуда. И все же она не могла не признать, что он был очень… разборчивым, что ли. Невероятно утонченным, изящным, даже когда отламывал хлеб, отрывал небольшие кусочки мяса и отправлял их на кончик языка, не касаясь пальцами губ.

Сейчас она была поглощена повествованием о технической революции.

– Первые машины были очень простыми – для обработки полей, для выделки тканей. Потом идея механизации захватила умы.

– Да.

– Если ты заставишь машину делать что-то за тебя, то вскоре захочешь придумать другую.

– Понимаю.

– Потом появился паровой двигатель, следом автомобиль, телефон, самолет.

– Мне очень хочется полетать: просто подняться в небо.

– Разумеется, полетаешь. Но ты понимаешь саму идею, изменение образа мыслей людей?

– Конечно. Ведь я пришел к тебе, как ты говоришь, не из времен девятнадцатой династии египетской истории – я пришел из первых дней существования Римской империи. Так: что мой разум достаточно гибок, я легко приспосабливаюсь к новому. Мой образ мыслей, как ты говоришь, все время меняется.

Что-то удивило его; сначала она не поняла что. Начал играть оркестр, очень тихо, так что она с трудом различила сквозь гул разговоров звуки музыки. Рамзес вскочил, уронив на пол салфетку, и показал на заполненный людьми зал.

Теперь мягкие звуки вальса заглушили шум голосов. Джулия обернулась и увидела маленький оркестр, угнездившийся на противоположной стороне отполированного ногами танцевального зала. Царь направился к оркестру.

– Подожди! – окликнула его Джулия, но он ее не слышал. Тогда она поспешила следом.

Посетители ресторана вовсю глазели на высокого мужчину, который энергичным шагом прошествовал через весь танцевальный зал и остановился прямо напротив музыкантов.

Он с удовольствием осмотрел скрипки и виолончель, потом перевел взгляд на огромную золоченую арфу. На его губах заиграла такая счастливая улыбка, что скрипачка тоже заулыбалась в ответ, а седовласый виолончелист в изумлении открыл рот.

Наверное, они приняли его за глухонемого. Он сделал шаг вперед, дотронулся до корпуса виолончели и отшатнулся, поразившись силе вибрации. Потом его рука снова потянулась к инструменту.

– О-о-о, Джулия! – произнес он громким шепотом. На них оглядывались. Официанты посматривали в их сторону с тревогой. Но никто не осмеливался задавать вопросы красивому джентльмену, одетому в прекрасный костюм и шелковый жилет, – несмотря на то что он все время недоуменно пожимал плечами и хватался за голову. Джулия потянула его прочь, но царь не двинулся с места.

– Какие божественные звуки! – прошептал он.

– Тогда давай потанцуем, – предложила Джулия.

Никто не танцевал – но какая разница? Здесь была танцплощадка, и Джулии хотелось танцевать. Больше всего в жизни ей хотелось танцевать.

Рамзес растерянно смотрел на нее, затем послушно одной рукой обнял за талию, вытянув другую руку вперед – так, как Джулия показала.

– Да, именно так мужчина ведет в танце свою даму, – сказала она, начиная вальсировать и с легкостью подстраиваясь под него. – Моя рука лежит у тебя на плече. Я двигаюсь… и ты… вот и все. Позволь, вести буду я.

Они кружились все быстрей и быстрей, Рамзес оказался примерным учеником. Правда, он то и дело поглядывал на ноги.

К ним присоединилась другая пара, потом еще одна. Но Джулия их не замечала; она видела только раскрасневшееся лицо Рамзеса и то, какими восхищенными глазами он смотрит на убранство зала: люстры с позолоченными лопастями вентиляторов, букеты цветов на столиках, серебряные приборы. Ему явно очень нравился окружающий блеск.

Неожиданно царь громко расхохотался.

– Джулия, музыка словно из кубка льется! Музыка стала вином!

Джулия быстро вела его по кругу.

– Техническая революция! – воскликнул Рамзес. Она откинула голову и рассмеялась.

Все закончилось тоже внезапно. Всему приходит конец. Джулия поняла, что танец завершен, что царь снова собирается поцеловать ее, и ей не хотелось его останавливать. Но Рамзес колебался. Он заметил, что другие пары уходят, и взял Джулию за руку.

– Да, пора уходить, – сказала она.

На улице была холодная сырая ночь. Джулия дала швейцару несколько монет. Ей хотелось поскорее поймать экипаж.

Рамзес ходил взад-вперед, поглядывая на нарядных людей, забирающихся в автомобили и в кебы, на разносчика газет, который пытался всучить ему свежий выпуск.

– Мумия разгуливает по Мэйфейру! – пронзительно выкрикивал мальчишка– Мумия поднимается из могилы!

Джулия не успела вмешаться – Рамзес уже выхватил газету из рук разносчика, и девушке ничего не оставалось, как сунуть мальчишке монету.

Ничего страшного, обычные глупые сплетни. Чернильный набросок – Генри, в панике сбегающий со ступеней ее дома.

– Твой брат, – мрачно сказал Рамзес. – «Сбывается проклятие мумии…» – медленно прочитал он.

– Никто этому не поверит! Это шутка! Царь продолжал читать:

– «Сотрудник Британского музея заявил, что коллекция Рамзеса в полной безопасности и скоро будет перевезена в музей». – Он сделал паузу. – Объясни мне слово «музей». Что такое музей? Это гробница?