Текст книги "Стена памяти (сборник)"

Вторник, утро

Феко появляется в доме сразу после рассвета и удивляется, почуяв в воздухе легкий табачный душок. В холодильнике тоже странно: на три яйца стало меньше. С минуту он стоит, ломает голову. Больше вроде бы ничего не повреждено, не нарушено. Хозяйка без задних ног дрыхнет.

Сегодня должны прийти из агентства по недвижимости. Феко пылесосит, моет на веранде стекла и натирает все горизонтальные поверхности, пока они не становятся похожими на зеркало полуметровой толщины. Чистейший белый свет, промытый ночным дождиком, льется в окна. Океан отливает расплавленным оловом.

В десять Феко выпивает на кухне чашку кофе. На ручке духовки два свежайших аккуратно сложенных белых полотенца. Полы вымыты, посудомоечная раковина пуста, напольные часы заведены. Всё на местах.

Мысли о том, что можно бы что-нибудь и украсть, у Феко возникали. Вынести, например, кухонный телевизор, какие-нибудь книги Гарольда, музыкальный центр Альмы. Какие-нибудь драгоценности. Шубы. Или вот в гараже стоят два одинаковых изумрудно-зеленых велосипеда, – сколько раз Альма на своем прокатилась? Один-единственный? Кто вообще знает, что у нее там эти велосипеды есть? Феко ничего не стоит прямо сейчас вызвать такси, загрузить туда чемоданы, отвезти в Кайеличе, и к вечеру можно превратить в деньги сотни всяких вещей, о которых Альма даже и не знает, что они у нее валяются.

Кто хватится? Вот уж не бухгалтер. И не Альма. Только Феко. Только Господь Бог.

В половине одиннадцатого Альма просыпается совершенно обалдевшая, не в себе. Феко ее одевает, ведет к столу завтракать. Она сидит в своем кресле, к чаю не притрагивается, руки дрожат, пряди волос парика свешиваются на глаза.

– А ведь я тут бывала, – бормочет Альма. – Только вот когда?

– Вы чай-то будете пить, миссис Альма?

Альма бросает на него удивленный взгляд.

На втором этаже ветер листает стену памяти. Машина агента по недвижимости подъезжает к дому точно в срок, в 11:00.

Музей Южной Африки

{14}14
  Музей Южной Африки – Кейптаунский Музей Южной Африки основан в 1825 г., это было первое музейное учреждение страны.


[Закрыть]

Просыпается Луво под вечер в однокомнатной квартирке Роджера на Кейп-Флэтс{15}15
  Кейп-Флэтс – огромная плоская низина юго-восточнее деловой части Кейптауна. В ней расположено сразу несколько трущобных тауншипов, появившихся во времена апартеида, когда черным и цветным можно было работать в городах, но запрещалось там жить.


[Закрыть]. Рядом с кроватью стол и два стула. Тумба, где кастрюли и сковородки, на ней керосинка, полочка с книгами. Мало чем лучше тюремной камеры. Из единственного окна виден разве что нижний угол рекламного щита, до которого метров шесть. На щите белая женщина в еще более белом бикини лежит на пляже с бутылкой индийского пива «Краун бир» в руке. С того места, где лежит Луво, видны ее ноги ниже колен, ноги скрещены в щиколотках, на бледных босых подошвах налипшие песчинки.

Стены и потолок нисколько не изолируют от шума, а шум в тауншипах на Кейп-Флэтс стоит неумолчный: смех, детские крики, перебранка, секс, вой вентиляторов и грохот электроинструмента. Шесть или семь раз за тот месяц, что Луво здесь ночует, он слышал хлесткий треск перестрелки. Коридоры – настоящий проходной двор, у дверей квартиры можно встретить кого угодно, от дамочек с наманикюренными ногтями и в кокетливых ожерельях до темных личностей, которые каждый вечер прямо сквозь дверь нашептывают: «Мандракс{16}16
  Мандракс (метаквалон, квейлюд) – синтетическое снотворное, в какой-то мере действующее как афродизиак; в 1970-е гг. его выписывали врачи, затем его запретили в связи с выраженным эффектом привыкания. Используется как «рекреационный наркотик» (на дискотеках и т. п.). Особенно популярен в ЮАР, но и там постепенно выходит из моды, сменяясь вездесущим крэком.


[Закрыть], мандракс…»

Роджера дома нет. Возможно, следит за Альмой. Луво садится за стол, принимается есть соленые крекеры из пачки, заодно читая одну из книжек Роджера. Это роман о приключениях каких-то людей в Арктике. У них кончается провизия, они охотятся на тюленей, лед все тоньше, вот-вот кто-то из них провалится в ледяную воду.

Проходит полчаса, час, Роджера все нет. Луво берет из ящика стола две монеты, потом намывает над раковиной лицо и руки, со всех сторон протирает мокрым бумажным полотенцем кроссовки. Напяливает на свои разъемы в голове вязаную шапку и уезжает на автобусе в «Компаниз гарден».

К четырем часам дня он у Музея Южной Африки; не обращая внимания на подозрительные взгляды двух охранников, заходит, идет в зал палеонтологии. В витринах под стеклом здесь выставлены сотни окаменелостей, их свозят сюда со всего континента: это моллюски и черви, головоногие наутилусы, древние папоротники, трилобиты и комары, застывшие в янтаре. По соседству располагаются образцы минералов: отдельные желто-зеленые кристаллы и целые сверкающие друзы из кристаллов кварца; шеелит{17}17
  Шеелит – вольфрамат кальция; руда для производства вольфрама.


[Закрыть], вульфенит{18}18
  Вульфенит – молибдат свинца; минерал, содержащий 56 % свинца и 26 % молибдена. Популярный коллекционный камень.


[Закрыть]…

Плавающие в стекле отражения вызывают такое чувство, будто в полутьме перед Луво над экспонатами проносятся записки и картриджи, пришпиленные к стене у бабки Альмы. Кости, зубы, отпечатки лап, целые рыбины, изогнутые ребра древних рептилий… Подглядывая воспоминания Альмы, Луво наблюдал, как Гарольд возвращается из поездки по горам и пустыням Кару, как в нем кипит воодушевление, когда этот немолодой крупный мужчина взахлеб рассказывает о том, где залегают диабазы, где алевритовые песчаники, как с ними соотносятся костеносные слои и насколько трудно было туда добраться. Потом идет в гараж и, поковырявшись в камнях зубильцем, показывает Альме целые скелеты амфибий, окаменелую стрекозу, застывшую в известняке, и крошечные отверстия в затвердевшей грязи, когда-то проделанные червями. Сдвинув на лоб очки, защищающие глаза от осколков, он врывается на кухню, возбужденный, красный, пахнущий пылью, жарой и камнем, даже и тут не расставаясь с любимым посохом – и где он только раздобыл его? А посох был черного дерева, огромный, длиной почти в его рост, отделанный красным бисером по рукоятке и с набалдашником в виде резной фигурки слона.

Альму в муже все это изрядно раздражало: эта туристская палка, пыльные очки, мальчишеская горячность. На сорок пятом году их супружеской жизни, причитала Альма, ни с того ни с сего ты вдруг решил сделаться чокнутым охотником за камнями? И что теперь – забыть общих друзей, совместные прогулки?.. А собирались ведь вступить в элитный клуб, ездить в круизы по Средиземноморью! Пенсионерам, в раздражении выговаривала она Гарольду, положено стремиться к комфорту, а не шарахаться от него.

Во-первых, что Луво знает? Луво знает, что у Роджера в его засаленном и потрепанном бумажнике хранится некролог, вырезка из газеты четырехлетней давности. Ключевая фраза там такая: «Специалист по недвижимости, который стал потом охотником за динозаврами». Под некрологом черно-белая, очень зернистая фотография Гарольда Коначека.

Луво уже столько раз давали посмотреть этот некролог, что он выучил его наизусть. Шестидесятивосьмилетний пенсионер из Кейптауна, проезжая с женой по одной из заброшенных дорог нагорья Кару, остановился поискать окаменелости в обрыве, образованном дорожной выемкой, в это время у него случился сердечный приступ, и он умер. По словам жены усопшего, перед самой кончиной ему удалось найти что-то очень значительное, какую-то редкостную окаменелость пермского периода. Впоследствии в тех местах были проведены тщательные поиски, но результатов не дали.

Роджер (вы его внешность помните: бурого цвета кожа, соломенная шляпа, седая борода и похожие на гранитные надгробья зубы) рассказывал Луво, что и сам неоднократно ездил в эту пустыню, как и десятки других охотников за окаменелостями – туда даже из университета палеонтологи целой бригадой ездили. По его словам, палеонтологи приходили и к Альме домой, пытались выспрашивать, что она видела.

– Но она говорит, что ничего не помнит. Говорит, что Кару огромно, а горы и обрывы все друг на друга похожи.

Интерес увял. Все решили, что ту окаменелость уже не найти. Потом, несколькими годами позже, Роджер встретил Альму Коначек в Грин-Пойнте, когда она выходила из клиники памяти, опираясь на руку своего слуги. И начал следить за ними по всему городу.

– Это был gorgonops longifrons{19}19
  Gorgonops longifrons (греч., лат. ужасноликий долгоморд) – вымерший в конце пермского периода вид хищных синапсид (раньше их считали рептилиями), относящийся к подотряду терапсид. В реальности этот горгонопс (или горгонопсия) науке известен по единственному найденному черепу, да и то этот череп сплющенный и неполный. В каком-то смысле предок млекопитающих: первые настоящие млекопитающие произошли как раз от терапсид.


[Закрыть], – сообщил Роджер подростку Луво около месяца назад, в ту первую ночь, когда взял пацана с собой в дом Альмы; у Луво это название сразу врезалось в память. – Большой такой, злобный хищник пермского периода. Если это полный скелет, он стоит сорок, а то и пятьдесят миллионов рэндов. На всяких древних тварях нынче просто помешались. Кинозвезды, финансовые магнаты. В прошлом году череп трицератопса продали с аукциона какому-то китайцу за тридцать четыре миллиона американских долларов.

Луво отрывает взгляд от стеклянной витрины. Шаги множества ног по галерее отдаются эхом. Там и сям туристы собираются кучками. Вот скелет звероящера, установленный посреди зала на гранитном постаменте, тот же самый, что Гарольд показывал Альме пятьдесят лет назад. Череп с боков уплощенный, зубастые челюсти. А когти такие, что смотреть страшно.

На табличке под ним написано: Большое Кару, возраст 260 млн лет, конец пермского периода. Луво долго стоит перед скелетом. Ему слышится голос Гарольда, фраза, которую он шептал когда-то Альме и которая сохранилась, дошла до Луво, пройдя по всем закоулкам старушечьей памяти: Это ведь и наши предки тоже, представляешь?

Что ж, думает Луво, мы все тут переходное звено. А еще он думает: вот, значит, за чем охотится Роджер. За непредставимо старыми костями вроде этих.

Ночь на среду, ночь на четверг

Луво просыпается, а Роджер уже стоит над ним. Время за полночь, Луво опять в квартирке Роджера. От возвращения сознания в собственную подпорченную башку шок оглушительный. Роджер садится на корточки, выдыхает дым сигареты, бросает хмурый взгляд на наручные часы.

– Ты выходил из дома.

– Я ездил в музей. Потом заснул.

– Мне что, запирать тебя? Ты этого хочешь?

– Зачем меня запирать?

Роджер садится на стул рядом с Луво, кладет шляпу на стол и недовольно смотрит на свою наполовину выкуренную сигарету.

– Сегодня перед ее домом уже поставили табличку «Продается».

Луво сжимает пальцами виски.

– Ты понимаешь или нет? Они выставили бабкин дом на продажу!

– Зачем?

– Зачем? Затем, что она выжила из ума.

Под прожекторами подсветки ноги пивной девицы сияют золотым загаром. Ниже девицы – листва; листья то заслоняют, то снова открывают кадмиево-желтые огни Кейп-Флэтса, города в городе. Среди деревьев снуют темные фигуры. Всюду жизнь. Кончик сигареты Роджера вспыхивает и притухает.

– Значит, мы – всё? С хождением к ней покончено?

Роджер устремляет взгляд на него.

– Как это – всё? Нет. Пока нет. Нам просто надо поторопиться. – И он опять бросает взгляд на часы.

Уже через час они снова в доме Альмы Коначек. Луво сидит на кровати в хозяйской спальне на втором этаже, изучает стену перед собой и пытается сосредоточиться. В центре молодой мужчина, он в штанах, закатанных до колена, выходит из морских вод. Вокруг него по расходящимся орбитам распределены книги, открытки, фотографии, перевранные имена, продуктовые списки вроде тех, с которыми мужей отправляют в магазин; кое-где некоторые пункты многократно подчеркнуты карандашом. Экскурсионные проспекты. Приглашения на корпоратив. «Остров Сокровищ».

В полутьме кажется, что каждый картридж на стене чуть-чуть светится, будто накаленный изнутри. Луво их перебирает, постепенно исследуя лабиринт ее прежней жизни. Может быть, думает он, вначале, когда старость еще не проявила себя так жестоко, эта стена давала Альме возможность кое-как держать под контролем то, что с ней происходит. Может быть, она могла повесить картридж на гвоздь, а через день-другой его там обнаружить и вызвать в себе то же самое воспоминание – глядь, а и впрямь в потемках беспамятства проглянула некая новая тропка.

Когда уловка срабатывала, это могло быть сродни тому, как порой спускаешься в темный-претемный погреб за банкой варенья, там пощупаешь, пощупаешь – а, вот она, стоит, роднуля: холодненькая, тяжеленькая, бери ее и тащи по пыльным и до покатости стоптанным ступенькам наверх, на залитую светом кухню. Какое-то время это у Альмы, наверное, получалось; во всяком случае, видимо, помогало ей надеяться на то, что она сумеет избежать неминуемой потери всего.

У Роджера и Луво получается хуже. Луво вообще не может взять в толк, как заставить эту стену целенаправленно работать: пока что она показывает эпизоды из жизни Альмы по собственной какой-то прихоти. Картриджи ведут его то вроде бы к цели, то, ни к чему не приведя, опять уводят прочь; он слепо копается в прошлом рассудка, над которым совершенно не властен.

На картридже 6786 Гарольд объясняет Альме, что, собравшись наконец поближе познакомиться с местами, где родился и вырос, работая, можно сказать, в их недрах, он возвращает себе нечто жизненно важное: тем самым он отвоевывает себе свое, пусть бесконечно малое, место во времени. Учится видеть жизнь, которая была когда-то, – былые бури, былых чудовищ, царивших на планете целых пятьдесят миллионов лет в течение пермского периода, – этих древних предков млекопитающих. За тем он туда и ездит: в свои шестьдесят с гаком он еще достаточно крепок, чтобы странствовать по самым богатым залежам окаменелостей на планете, за исключением разве что Антарктики. Бродить среди камней, осматривать их, щупать пальцами и в конце концов ведь и впрямь находить на них отпечатки, оставленные живыми существами, которые там обитали так непредставимо давно! Одного их возраста довольно, объяснял он Альме, чтобы всякому, кто на них посмотрит, захотелось опуститься на колени. Но Альму это только раздражало.

– На колени? – саркастически переспрашивала она. – Опускаться на колени? Да перед кем же, интересно? Перед чем?

– Ну пожалуйста, – просит Гарольд Альму на картридже 1204, – я ведь и теперь мужчина, которым был всегда. Мне по-прежнему нужно дело. Не лишай меня моего увлечения.

– А по-моему, – отвечает на это Альма, – ты окончательно рухнул с дуба.

Отсматривая картридж за картриджем, Луво проникается к Гарольду все большим расположением – к его широкой красной физиономии, к глазам, горящим затаенным любопытством. Даже его дурацкий черный посох и здоровенные каменюги в гараже чем-то притягивают. Отсматривая картриджи, где появляется Гарольд, Луво чувствует себя этаким противовесом Альме, он внутри и вокруг нее, но он частенько хочет задержаться там, откуда ей не терпится уйти; ему хочется поучиться у Гарольда, хочется посмотреть, что же такое Гарольд везет в задней части кузова своего «лендкрузера», в чем он ковыряется то в гараже, то у себя в кабинете, пользуясь зубоврачебными инструментами. Хочет съездить с ним на Кару, побродить там по высохшим руслам, по горным осыпям и дорожным выемкам и с обидой воспринимает то, что все это ему нельзя.

А сколько книг в кабинете у этого белого дядьки! Столько книг сразу Луво не видел, пожалуй, ни разу в жизни. Мало-помалу Луво начинает уже и сам запоминать названия окаменелостей, которые хранятся в витрине шкафа на первом этаже: вот морская улитка, например (это брюхоногий моллюск), а вот морской зуб – это тоже моллюск, но уже лопатоногий{20}20
  …а вот морской зуб – это тоже моллюск, но уже лопатоногий. – Морские зубы – это моллюски, которые основную часть времени роются в песке, при этом задний конец раковины, похожей на длинный клык, немного приподнят над поверхностью песка. Эта часть раковины омывается водой, там есть отверстие для дыхания.


[Закрыть]. Или вот аммониты{21}21
  Аммониты – вымерший подкласс головоногих моллюсков, существовавших с девона по мел. Свое название аммониты получили в честь древнеегипетского божества Амона со спиральными рогами. Размеры аммонитов различны: от 1–2 см до 2 м в диаметре. Вымерли в ходе мел-палеогенового вымирания, одновременно с динозаврами.


[Закрыть] – были, оказывается, еще и такие хищные головоногие моллюски с внешней раковиной. Каждый раз, когда они с Роджером оказываются в доме Альмы, ему хочется разложить образцы на столе, рассмотреть поближе, потрогать пальцем.

На картридже 6567 Альма плачет. Гарольд где-то в отъезде – опять, видимо, отправился за окаменелостями; вечер длинный, серый, Альма дома в одиночестве – никаких концертов, никаких приглашений в гости, телефон не звонит, она за столом одна, ест жареную картошку под монотонный бубнеж какого-то детектива по кухонному телевизору. Лица на экране расплывчаты, бессмысленно мельтешат, а городские огни, что видны из окон веранды, напоминают Луво иллюминаторы проплывающего вдалеке круизного лайнера – золотистые, теплые и манящие. Альма вспоминает детство, то, как она девочкой любовалась фотографиями островов. Она думает о Билли Бонсе и долговязом Джоне Сильвере, а еще о том, другом, как же его… забыла, как звали… ну, в общем, вроде как отверженном, которого высадили на необитаемый остров.{22}22
  Она думает о Билли Бонсе и долговязом Джоне Сильвере, а еще о том, другом, как же его… забыла, как звали… ну, в общем, вроде как отверженном, которого высадили на необитаемый остров. – В романе «Остров Сокровищ» на необитаемый остров был высажен Бен Ганн, поссорившийся с собратьями-пиратами; он провел там три года, нашел сокровища и раскаялся.


[Закрыть]

Устройство издает короткий писк, картридж выскакивает. Луво закрывает глаза. Электроды в мозгу словно пульсируют; он чувствует, как запитанные от шнуров из шлема проволочки в голове смещаются относительно тканей мозга.

Утро пятницы

По кварталу Сайт-Си расползается эпидемия, болезнь косит детей сперва в одной лачуге, потом в другой, и так улица за улицей. По радио то говорят, будто инфекция передается через слюну, то в тот же день объявляют, что она распространяется прямо по воздуху. Или нет, ее переносчиками являются собаки, которых в тауншипе видимо-невидимо; ах, чепуха, всему виной питьевая вода; нет, все не так: это заговор западных фармацевтических компаний. То ли это менингит, то ли очередная пандемия гриппа – в общем, некая новая детская чума. Никто, похоже, толком ничего не знает. Идут разговоры о том, что вот-вот начнут бесплатно раздавать антибиотики. Говорят и о карантине.

Утром в пятницу Феко просыпается, как всегда, в полпятого, берет эмалированную посудину для умывания и идет к колонке, она за шесть домов от его лачуги. Раскладывает на полотенце бритву, мыло, тряпичную мочалку и в прохладной темноте садится на корточки; так и бреется – без зеркала, на ощупь. Натриевые фонари выключены, из-за облаков тут и там выглядывают звезды. Тишина, лишь две вороны молча за ним наблюдают с соседской крыши.

Закончив с бритьем, он тщательно моет руки и лицо, воду из посудины выплескивает на мостовую. В пять Феко отводит Тембу к мисс Аманде (это на той же улице, чуть подальше); прежде чем войти, легонько стучится. Аманда в постели, приподнимается на локтях, обращает к нему заспанное лицо с вымученной улыбкой. Он усаживает Тембу на ее кровать, очки мальчика кладет рядом на столик.

По дороге на станцию «Сайт-Си» Феко встречает колонну девочек в синей с белым форме; по очереди, одна за другой, они садятся в белый автобус. На каждой медицинская маска, прикрывающая нос и рот. Феко поднимается на перрон и ждет. Подальше, на поросшем травой пустыре в беспорядке валяются забытые бетонные трубы, точно упавшие колонны, оставшиеся от погибшей цивилизации. Они все в надписях и рисунках, сделанных краской из баллончика: Выиграй на скачках; Всех затрахаю; Слепой 43; Богатеют только богатые; Ямакота умирает, пожалуйста помогите.

Туда и сюда, похожие на ревущих и взрыкивающих драконов, мимо проносятся поезда. Три дня, осталось три дня, думает Феко.

Картридж 4510

Альма что-то совсем ослабела. В 11:30 Феко помогает ей выбраться из постели. Из левого глаза у нее сочится прозрачная жидкость. Смотрит в никуда.

Этим утром она позволяет Феко одеть себя, но есть отказывается. Дважды приходит агент показывать дом, при этом Феко приходится уводить Альму во двор и там сидеть с ней в поставленных рядом шезлонгах и держать за руку, пока некая молодая пара пройдет по комнатам, восхитится видами и оставит грязные следы на коврах.

Около двух Феко вздыхает: ладно уж. Усаживает Альму на кровать в верхней спальне, соединяет проводами с переносным стимулятором и дает ей посмотреть картридж 4510, который всегда держит в выдвижном ящике рядом с кухонной раковиной, чтобы, когда понадобится, долго не искать. То есть когда ей понадобится.

У Альмы клонится голова, расслабленно разъезжаются в стороны колени. Феко спускается вниз подкрепиться хотя бы куском хлеба. Ветер в саду принимается трепать и ерошить листья пальм. «Опять юго-восточный», – сообщает кухонный телевизор. Потом начинают мелькать рекламы. Высокая белая женщина бежит по залу аэропорта. Метровой длины сэндвич занимает собой весь экран. Феко закрывает глаза и представляет, как, когда ветер ударит по Кайеличе, мимо «спаза-шопа» – импровизированного ларька, который прямо у себя в доме открыл сосед, – в туче пыли кубарем понесутся коробки, как помчатся над дорогой по воздуху пластиковые пакеты, со всего маху влипая в заборы. Как на станции все станут втягивать голову в плечи, воротником прикрывая рот, чтобы не наглотаться пыли.

Проходит еще несколько минут, слышит – зовет Альма. Идет наверх, снова ее усаживает и вставляет в аппарат опять тот же самый картридж.

Шефе Карпентер

{23}23
  Шефе Карпентер – Chefe – начальник, хозяин (португ.). Первыми из европейцев на юге Африки появились португальцы, и в местных диалектах до сих пор чувствуется влияние португальского языка.


[Закрыть]

В пятницу Роджер в сопровождении Луво появляется на тротуаре перед другим домом, который вроде бы не имеет к Альме Коначек никакого отношения и стоит вовсе даже на другом конце города. Этот дом прячется за четырехметровой каменной стеной с осколками битых бутылок, торчащими по всему верху. Над стеной покачиваются вершины девяти или десяти эвкалиптов.

У Роджера в руке пластиковый пакет с чем-то тяжелым. Остановившись у ворот, он бросает взгляд в направлении камеры видеонаблюдения (она скрыта за тонированной полусферой) и показывает, подняв повыше, свой пакет. Минут через десять к ним выходит женщина и, не говоря ни слова, проводит внутрь. За ней плетутся две надушенные колли.

Дом небольшой, и чуть не все его стены стеклянные. Женщина усаживает их в светлой комнате с большим камином. На каминной доске окаменелость, похожая на сплющенного крылатого крокодила, по спирали выползающего из полированной сланцевой плиты. Тут до Луво доходит, что вся эта комната отдана под выставку подобного рода экспонатов – они стоят на пьедесталах, свисают со стен, разложены в подсвеченных витринах. Их не один десяток, некоторые довольно крупные. Бросается в глаза спиральная раковина диаметром с крышку уличного люка и поперечный срез окаменелого дерева, приделанный к двери, а также нечто, похожее на слоновый бивень, покоящийся на золотых подставках.

Вскоре входит мужчина, наклоняется к собакам, чешет их за ушами. Роджер и Луво встают. Мужчина бос, на нем закатанные до середины лодыжек слаксы и мягкая на вид расстегнутая рубашка. Сзади голову подпирает большущая складка жира на шее, на правом запястье красуется золотой браслет. Ногти на руках сияют как полированные. Он отрывает взгляд от собак и, усевшись в мягкое кожаное кресло, широко зевает.

– Привет, – говорит он, кивая сразу обоим.

– Это Шефе Карпентер, – сообщает Роджер, но при этом не ясно, Луво он это говорит или кому еще.

Никаких рукопожатий. Роджер и Луво садятся.

– Твой сын?

Роджер мотает головой. Снова появляется та женщина, вносит черную кружку, Шефе берет ее; Роджеру и Луво ничего не предлагает. В три глотка Шефе выпивает содержимое кружки, ставит ее, кривится, трещит какими-то костями в спине, вращает шеей и наконец спрашивает:

– Ну, что у вас?

К удивлению Луво, Роджер достает из пластиковой сумки окаменелость, которая Луво знакома. Роджер взял ее из шкафа Гарольда. Экспонат представляет собой отпечаток папоротника – три ветки с листьями, которые лежат почти параллельно, белея на фоне темного камня. Видя экспонат в руках у Роджера, Луво так и хочется его потрогать, пройтись по каменным листочкам пальцами.

Шефе Карпентер смотрит на предложенный образец четыре или пять секунд, но с кресла не встает, попыток взять в руки не делает.

– Могу предложить тебе пять сотен рэндов.

Роджер испускает натужный, заискивающий смешок.

– Да ладно тебе, – говорит Шефе. – У меня на террасе в данный момент таких штук сто. И что я могу за них выручить? А еще что-нибудь у тебя есть?

– В данный момент ничего.

– А где же тот большой, который у тебя наклевывался?

– Будет, будет. Он уже на подходе.

Шефе протягивает руку вниз, берет кружку, заглядывает в нее и снова ставит на пол.

– На тебе ведь долг так и висит, верно? Люди приходят, забирают все, что ты заработал, правильно я говорю? – Он переводит взгляд на Луво, глаза теплеют, потом он снова устремляет их на Роджера. – Ох, долго, долго тебе еще его выплачивать!

– Ничего, у меня скоро такой будет – о-го-го!

– Так что – пятьсот рэндов, – ставит точку Шефе.

Роджер сокрушенно кивает.

– А сейчас, – вставая, говорит Шефе, и его большое лоснящееся лицо светлеет, как будто из-за тучи вышло солнце, – может, покажем мальчику коллекцию?