Текст книги "Сороки-убийцы"

Роберт сделал Джой предложение на церковном дворе, и она согласилась. Они собирались повенчаться в храме Святого Ботольфа следующей весной. До назначенного времени им предстояло накопить денег на медовый месяц в Венеции. Роберт обещал, что в первый же день, как они туда приедут, он прокатит жену на гондоле. Они будут потягивать шампанское, проплывая под мостом Вздохов. У них уже все было распланировано.

Странно было сидеть теперь вот так рядом с Джой, когда его мать лежит сзади, все еще вклиниваясь между ними, но теперь уже совсем иным образом. Роберту вспомнилось, как он в первый раз привел Джой в Лодж-хаус, на чаепитие. Мать проявляла крайнюю степень негостеприимства, в так хорошо знакомой ему манере: закупорила все эмоции стальной крышкой, из-под которой проглядывала только ледяная вежливость. «Очень рада познакомиться. Нижний Вествуд, говорите? Да, я хорошо его знаю. А отец ваш пожарный? Как любопытно». Мать вела себя как робот или актриса в дрянной пьесе. Хотя Джой не жаловалась и держалась молодцом, Роберт дал себе слово, что не заставит ее пройти через это снова. Тем вечером Роберт поругался с матерью, и, по правде говоря, с тех пор они никогда уже не проявляли по-настоящему родственных чувств друг к другу.

Но самая тяжкая ссора случилась всего несколько дней назад, когда викарий с женой были в отпуске, и Мэри Блэкистон приглядывала за церковью. Они встретились на улице у деревенского паба. «Герб королевы» размещался рядом с храмом Святого Ботольфа. Роберт сидел на солнышке, наслаждаясь после работы пинтой пива. Он увидел мать, идущую по кладбищу: видимо, она собирала цветы для служб в выходные дни, вести которые предстояло священнику из соседнего прихода. Заметив сына, Мэри направилась прямо к нему.

– Ты обещал починить свет в кухне.

Да-да-да… Освещение над плитой. Всего лишь лампочку нужно поменять, но добраться до нее трудно. Он обещал еще неделю назад. Роберт частенько заглядывал в Лодж-хаус, когда возникали проблемы. Но как сущий пустяк мог перерасти в такую глупую ссору? Кричать они не кричали, но говорили достаточно громко, чтобы их слышали все, сидящие возле паба.

– Почему бы тебе не оставить меня в покое? Как я хочу, чтобы ты умерла и дала мне немного передохнуть!

– Ну конечно, это тебе очень бы понравилось!

– Ты права! Еще как понравилось бы.

Неужели он в самом деле бросил матери эти слова? Да еще на людях? Роберт извернулся и посмотрел на лакированную деревяшку – крышку гроба с венками из белых лилий. Всего несколько дней назад, даже недели не прошло, его мать нашли лежащей у подножия лестницы в Пай-Холле. Смотритель парка Брент пришел к нему в гараж и сообщил новость. При этом взгляд у него был какой-то странный. Он был в пабе тем вечером? Слышал их перепалку?

– Приехали, – сказала Джой.

Роберт снова сел ровно. Верно, прямо перед ними находились церковь и кладбище, где собрались люди. Много, человек пятьдесят, не меньше. Роберт удивился, так как и представить не мог, что у его матери так много друзей.

Автомобиль замедлил ход и остановился. Кто-то открыл дверцу.

– Я не хочу этого делать, – пробормотал Роберт. Он прижался к Джой, почти как ребенок.

– Все хорошо, Роб. Я с тобой. Это скоро закончится.

Девушка улыбнулась, и ему сразу стало лучше. Что бы он делал без Джой? С ней его жизнь переменилась. Она стала для него всем.

Вдвоем они вышли из машины и направились к церкви.

7

Номер располагался на четвертом этаже отеля «Женевьева» в Кап-Ферра, с видом на сады и террасы. Солнце уже горело в голубом безоблачном небе. Чудесная выдалась неделя: отличная еда, превосходное вино, общение с обычным для средиземноморского курорта обществом. При всем этом сэр Магнус Пай, заканчивая собирать чемодан, пребывал в дурном расположении духа. Прибывшее позавчера письмо испортило, можно сказать, весь отдых. Лучше бы этот проклятый викарий его не посылал. Очень характерное поведение для церковников: всюду они лезут, лишь бы помешать людям веселиться.

Жена равнодушно наблюдала за ним с балкона, покуривая сигарету.

– Мы опоздаем на поезд, – предупредила она.

– До поезда еще три часа. Куча времени.

Фрэнсис Пай затушила сигарету и вошла в комнату. Это была смуглая, властная женщина, ростом немного выше мужа и гораздо более импозантная. Сам лорд был низеньким, пухлым, с темной бородой, которая робко расползалась по щекам, не отваживаясь претендовать на все лицо. Теперь, в пятьдесят три, он носил костюмы, подчеркивающие его возраст и общественный статус. Они были сшиты на заказ, дорогие, с обязательным жилетом. Эти двое представляли собой крайне неподходящую пару: сельский сквайр и голливудская актриса, допустим, или Санчо Панса и Дульсинея Тобосская. Хотя носителем титула был сэр Магнус, его жене этот титул подходил гораздо больше.

– Тебе стоило уехать сразу же, – сказала Фрэнсис.

– Ничего подобного. – Магнус хрюкнул, налегая на крышку чемодана, чтобы застегнуть замок. – Это всего лишь чертова экономка!

– Она жила с нами.

– Она жила в Лодж-хаусе. Это не одно и то же.

– Полицейские хотят поговорить с тобой.

– Поговорят, как только я вернусь. Мне и сказать-то им нечего. Викарий пишет, что она споткнулась об электрический шнур. Чертовски жалко, но это не моя вина. Они же не предполагают, что я убил ее или что-то в этом роде?

– С тебя станется, Магнус.

– Ну я не мог этого сделать – я все время был с тобой.

Фрэнсис Пай наблюдала, как муж сражается с чемоданом, но помощи не предлагала.

– Мне казалось, ты любил ее, – произнесла она.

– Она хорошо готовила и хорошо справлялась с уборкой. Но если начистоту, я экономку на дух не переносил: и ее саму, и ее сыночка. Мне всегда казалось, что в ней есть что-то неприятное. То, как она расхаживала по усадьбе с этим своим взглядом… словно ей известно что-то такое, чего не знаешь ты.

– Тебе следовало поехать на похороны.

– Почему?

– Потому что деревенские обратят внимание на твое отсутствие. И не одобрят.

– Меня там все равно не любят. И станут любить еще меньше, когда узнают про Дингл-Делл. А какое мне до них дело? Я никогда не пытался получить звание самого популярного человека, и к тому же это особенность жизни в деревне. Тут правит молва. Что же, пусть люди думают обо мне что угодно. По правде говоря, пошли они все к черту! – Сэр Магнус защелкнул замки, надавив на них большими пальцами, потом сел, переводя дух после приложенных усилий.

Фрэнсис посмотрела на него с любопытством, и на миг в ее глазах промелькнуло выражение сродни пренебрежению и омерзению. В их браке больше не было места для любви, и оба знали об этом. Они оставались вместе, потому что так удобнее. Даже среди жары Лазурного Берега атмосфера в комнате казалась леденящей.

– Я позвоню насчет носильщика, – сказала женщина. – Такси придет с минуты на минуту.

Подойдя к телефону, она заметила лежащую на столе открытку. На ней значилось имя Фредерика Пая и адрес в Гастингсе.

– Бога ради, Магнус! – с укором воскликнула Фрэнсис. – Ты так и не отправил Фредди открытку. Ты обещал это сделать, а она провалялась тут целую неделю! – Женщина вздохнула. – Он вернется домой прежде, чем открытка дойдет.

– Ну, семья, у которой он остановился сейчас, перешлет ее. Это не конец света. Мы все равно не можем сообщить ничего интересного.

– В открытках никогда не бывает ничего интересного. Их посылают по другой причине.

Фрэнсис Пай подняла трубку и позвонила портье. Пока она разговаривала, Магнус пытался что-то вспомнить. Поводом стал разговор про открытку. Что-то сказанное женой. Что именно? Это каким-то образом связано с похоронами, на которые он сегодня не попадет. Ах да! Как странно. Магнус Пай сделал в памяти зарубку, одну из таких, какие не забудешь. Ему предстоит кое-что сделать, и он сделает это, как только вернется домой.

8

– Мэри делала Саксби-на-Эйвоне местом более приятным для всех, украшая ли каждое воскресенье цветами эту самую церковь, навещая престарелых здесь или в Эштон-Хаусе, собирая пожертвования для Королевского общества защиты птиц или привечая посетителей Пай-Холла. Ее домашней выпечки пироги неизменно были украшением деревенского праздника, и, признаюсь вам, она не раз оставляла в моей ризнице приятный презент в виде миндального пирожного или куска викторианского бисквита.

Похороны шли чередом, каким идут все похороны: медленно, спокойно, с чувством тихой неизбежности. Джеффри Уивер присутствовал на множестве таких церемоний, стоя в сторонке и с интересом наблюдая за людьми: как за теми, кто пришел и ушел, так и за теми, кто пришел и остался. Ему даже не приходило в голову, что в совсем недалеком будущем может наступить день, когда хоронить будут его самого. Его отец дожил до ста, а Джеффри было всего восемьдесят три. У него еще полно времени.

Джеффри считал себя знатоком характеров и взглядом живописца озирал толпу, собравшуюся вокруг выкопанной им могилы. У него имелось мнение о каждом из этих людей. Можно ли найти более удобную ситуацию для изучения человеческой природы, чем похороны?

Начать с самого викария, с его каменным, точно могильная плита, лицом и слегка взъерошенной шевелюрой. Джеффри помнил, как Осборн поселился в Саксби-на-Эйвоне, сменив преподобного Монтегю, начавшего в старости чудить: повторяться в проповедях и засыпать во время вечерни. Осборнов встретили хорошо, хотя пара была немного странной: жена гораздо ниже мужа, изрядно полная и задиристая. Она никогда не стеснялась высказывать свое мнение, чем Джеффри скорее восхищался, хотя такое поведение вряд ли подобает супруге викария. Вот и теперь Уивер видел, как она, стоя позади мужа, одобрительно кивает, если сказанное ей нравится, и хмурится, если нет. Эти двое живут душа в душу, уж как пить дать. Но что-то много в них странного. Взять хотя бы их интерес к Пай-Холлу. О да, он пару раз видел, как они ныряют в лесок за садом, отделяющим их участок от владений сэра Магнуса Пая. Многие использовали Дингл-Делл как способ срезать путь к главному дому – отпадала необходимость делать крюк до дороги из Бата, а потом проходить через центральные ворота. Вот только не посреди ночи. Что же им там понадобилось?

Джеффри некогда было заниматься мистером и миссис Уайтхед, и он с ними толком никогда не разговаривал. То были лондонцы, а столичным, как он считал, не место в Саксби-на-Эйвоне. И антикварный магазин в деревне не нужен. Можно взять старое зеркало, старые часы или еще что-то, прицепить дурацкий ценник и назвать вещь антиквариатом, но хлам так и останется хламом, и дурак тот, кто думает иначе. Дело было в том, что Джеффри этой парочке не доверял. У него создалось впечатление, что они строят из себя кого-то, кем на самом деле не являются – в точности как тот товар, который продают. И что они забыли на похоронах? Они ведь едва знали Мэри Блэкистон, и та определенно не сделала ничего, за что им стоило поминать ее добрым словом.

А вот у доктора Редвинг и ее мужа есть полное право здесь находиться. Это она обнаружила труп – вместе со смотрителем Брентом, который тоже стоял рядом, теребя в руках кепку, его вьющиеся волосы спадали на лоб. Эмилия Редвинг всю жизнь жила в деревне. Доктор Реннард, ее отец, работал в здешней лечебнице до нее. Сегодня его здесь нет, но это не удивительно – он живет в доме престарелых в Троубридже, и поговаривают, что и ему не долго осталось пребывать на этом свете. Джеффри никогда серьезно не болел, но числился пациентом и у отца, и у дочери. Старый Реннард принимал его сына – в те дни человек зачастую совмещал роль доктора и повитухи. Что сказать про Артура Редвинга? Он слушал викария с выражением, граничащим со скукой и нетерпением. Приятный человек, без всякого сомнения. Художник, пусть это и не приносит ему денег. Не он ли какое-то время назад написал портрет леди Пай, что висит в холле? Так или иначе, на этих двоих можно положиться, не то что на Уайтхедов. Трудно представить себе деревню без четы Редвинг.

Это относится и к Клариссе Пай. Она, конечно, чересчур нарядилась на похороны и выглядит несколько нелепо в своей шляпке с тремя перьями. Куда только она собиралась? На коктейльную вечеринку? Но даже так Джеффри не мог не посочувствовать ей. Трудно, должно быть, ей жить здесь, где всем верховодит ее братец. Ему-то хорошо – раскатывает на своем «ягуаре», пока сестра горбатится в сельской школе. Причем учительница из нее, судя по отзывам, неплохая, пусть дети ее и недолюбливают. Наверное, потому что чувствуют ее обездоленность. Кларисса одна как перст. Замужем никогда не была. Половину жизни, похоже, проводит в церкви: он постоянно наблюдал, как она идет то в храм, то из храма. По правде говоря, Кларисса частенько останавливалась поболтать с ним, но, разумеется, по душам ей поговорить не с кем, если не считать того, к кому обращаются, стоя на коленях. В Клариссе заметно некоторое сходство с братом, сэром Магнусом, хотя сходство это не в ее пользу. Но она хотя бы пришла.

Кто-то чихнул. Брент. Джеффри наблюдал, как смотритель вытер нос рукавом, потом огляделся по сторонам. Малый понятия не имеет о том, как подобает вести себя в обществе, но этому едва ли стоит удивляться. Бо́льшую часть жизни Брент провел в одиночестве, и, в отличие от Клариссы, это его собственный выбор. Он допоздна работает в усадьбе, а закончив, иногда заходит выпить или поесть в «Паромщик», где у него есть свой столик с видом на большую дорогу. Но в компанию он никогда не вливается. Никогда не участвует в разговоре. Иногда Джеффри задавался вопросом: что же в голове у этого парня?

Отвлекшись от прочих провожающих, Джеффри сосредоточился на молодом человеке, приехавшем на катафалке, – Роберте Блэкистоне. Джеффри сочувствовал и ему, ведь это его мать хоронили, пусть даже эти двое жили как кошка с собакой. В деревне хорошо знали, что они не ладили, а Джеффри собственными ушами слышал слова, оброненные Робертом у «Герба королевы» в вечер накануне несчастного случая. «Как я хочу, чтобы ты умерла и дала мне немного передохнуть!» Ну, не стоит строго его судить. У людей часто срывается с языка что-нибудь, о чем они потом жалеют, и никто не мог предположить, что вскоре произойдет. Вид у парня, стоящего рядом с симпатичной девушкой, что работает в местной лечебнице, был несчастный. Всем отлично известно, что эти двое пара и очень хорошо подходят друг другу. Она явно сопереживает Роберту – Джеффри читал это по ее лицу и по тому, как она держится за его руку.

– Она была частью деревни. Хотя мы собрались здесь сегодня, чтобы проводить ее в последний путь, нам следует помнить о том, что́ оставила она после себя…

Викарий подбирался к концу речи. Он был уже на последней странице. Джеффри обернулся и заметил, как Адам вошел на кладбище и остановился в конце дорожки. Хороший парень, на него можно положиться. Всегда рядом в нужный момент.

А вот затем произошло кое-что странное. Один из провожающих повернулся и пошел прочь, хотя викарий еще продолжал говорить. Джеффри его не разглядел, потому что этот человек стоял чуть поодаль, в самых задних рядах. Это был средних лет мужчина в темном плаще и в черной шляпе. Мягкой фетровой, такой фасон называется «федора». Джеффри успел бросить на его лицо только краткий взгляд, но оно показалось ему знакомым. Впалые щеки, крючковатый нос. Видел он его где-то прежде? Ладно, слишком поздно: уходящий был уже у главных ворот, направляясь к деревенской площади.

Что-то заставило Джеффри поднять взгляд. Незнакомец проходил под большим вязом, растущим на краю кладбища. На ветвях устроилось и шевелилось какое-то существо. Сорока. И не одна. Посмотрев снова, Джеффри увидел, что их там полным-полно. Сколько? Трудно было разглядеть сквозь густую листву, но в итоге он насчитал семь птиц, и это навело его на мысль про считалочку из детства.

 
Единицу для печали,
Два для радости возьмем,
Тройку девочке оставим,
Четыре мальчику даем.
Пять – число для серебра,
А вот шесть – для золота.
Ну а семь увидит свет
Для секрета на сто лет.
 

Ну разве это не чудно: целая стая сорок на одном дереве, как будто они прилетели сюда на похороны. Но потом подошел Адам, викарий закончил речь, присутствующие стали расходиться, и когда Джеффри снова посмотрел на вяз, птиц на нем уже не было.

Часть II
Радость

1

Доктору не было необходимости что-либо объяснять. Его лицо, тишина в комнате, разложенные на столе рентгеновские снимки и результаты анализов говорили сами за себя. Двое сидели друг напротив друга в уютно обставленном офисе в конце Харли-стрит и знали, что подошли к финалу драмы, разыгрывавшейся множество раз до них. Шесть недель назад они были едва знакомы. Теперь их соединяла связь самого глубокого свойства. Один сообщал новость. Другой ее принимал. Оба старались не выразить лишних эмоций. Обязанность их скрывать была частью процедуры, джентльменским соглашением.

– Доктор Бенсон, могу я осведомиться, сколько мне осталось? – спросил Аттикус Пюнд.

– Точно определить трудно, – ответил доктор. – Боюсь, что опухоль быстро прогрессирует. Если бы мы смогли обнаружить ее раньше, существовал бы небольшой шанс на операцию. А так… – Он покачал головой. – Сожалею.

– Нет нужды. – Пюнд говорил на прекрасном литературном английском образованного иностранца, тщательно выговаривая каждый слог, словно в качестве компенсации за немецкий акцент. – Мне шестьдесят пять. Я прожил жизнь долгую и, осмелюсь добавить, во многих смыслах счастливую. Много раз в прошлом я ожидал смерти. Можно сказать даже, что смерть была моей спутницей, постоянно следуя за мной по пятам. Что же, теперь она меня нагнала. – Пюнд развел руками и изобразил улыбку. – Мы с ней старые знакомые, и нет причин ее бояться. Тем не менее мне необходимо устроить свои дела, привести их в порядок. В этом плане очень помогло бы знать срок, хотя бы в грубом исчислении… Мы говорим о неделях или о месяцах?

– Ну, боюсь, ситуация будет ухудшаться. Ваши головные боли усилятся. Могут случаться приступы. Я пришлю вам кое-какие книги, которые помогут вам представить общую картину, и пропишу сильные обезболивающие. Возможно, вам стоит подумать о лечении в стационаре. Могу порекомендовать очень хорошее заведение в Хэмпстеде, оно находится в ведении Мемориального фонда Марии Кюри. На более поздних стадиях вам потребуется постоянный уход.

Слова уплывали куда-то вдаль. Доктор Бенсон смотрел на своего пациента несколько озадаченно. Имя Аттикуса Пюнда ему, естественно, было известно. Его часто упоминали в газетах: беженец из Германии, ухитрившийся пережить войну, проведя год в одном из гитлеровских концлагерей. На момент ареста он служил полицейским в Берлине, а может, в Вене, и после переезда в Англию сделался частным детективом, помогая полиции в расследовании множества дел. На сыщика он был совсем не похож: низенький, очень аккуратный, со сложенными перед собой руками. На нем был темный костюм, белая рубашка и узкий черный галстук. Туфли отполированы до блеска. Его можно было принять за бухгалтера из разряда таких, что работают на семейную фирму и безупречно надежны. И все же было в Аттикусе Пюнде нечто особенное. Только-только войдя в кабинет и еще не услышав новость, он выказывал некую странную нервозность. Глаза смотрели из-под круглых, в проволочной оправе очков бесконечно внимательно, а прежде чем заговорить, Пюнд словно колебался. Странность заключалась в том, что, узнав диагноз, пациент явно успокоился. Создавалось впечатление, будто он давно ожидал его услышать и теперь был рад, что это наконец свершилось.

– Два или три месяца, – подвел итог доктор Бенсон. – Возможно, дольше, но я опасаюсь, что после этого срока ваши физические и умственные способности начнут угасать.

– Большое спасибо, доктор. Назначенное вами лечение было образцовым. Можно вас попросить, чтобы последующая ваша корреспонденция была адресована мне лично с пометкой «В собственные руки»? У меня работает секретарь, и мне пока не хочется, чтобы он знал.

– Разумеется.

– Наши с вами дела закончены?

– Буду рад видеть вас снова через пару недель. Нам нужно будет произвести кое-какие приготовления. Я всерьез считаю, что вам следует съездить в Хэмпстед и присмотреться к заведению.

– Я так и сделаю. – Пюнд встал. Удивительно, но в результате этого он почти не стал выше. Стоя, он казался ничтожным на фоне комнаты с ее панелями из темного дерева и высоким потолком. – Еще раз благодарю, доктор Бенсон.

Сыщик взял трость из палисандрового дерева с увесистой бронзовой ручкой. Вещица из восемнадцатого века. Она приехала из Зальцбурга и была подарком от немецкого посла в Лондоне. Не единожды эта трость выказывала себя эффективным оружием. Пюнд миновал администратора и швейцара, вежливо кивнув каждому, и вышел на улицу. Едва оказавшись там, он остановился и оглядел залитую яркими лучами улицу. Он совсем не удивился открытию, что все его чувства обострились. Очертания зданий казались математически ровными. Ухо вычленяло из общего гула дорожного движения звук, производимый каждой машиной. Кожа ощущала тепло солнечного света. В голову пришла мысль, что это могут быть последствия шока. Ему шестьдесят пять, и он едва ли встретит шестьдесят шестой день рождения. К этому нужно привыкнуть.

И тем не менее, шагая по Харли-стрит в направлении Риджентс-парка, Пюнд почти преуспел уложить новую ситуацию в рамки. Это был всего лишь очередной бросок костей, да и, в конце концов, вся его жизнь протекала, подчиняясь маловероятным обстоятельствам. Он знал, к примеру, что самим своим появлением на свет обязан историческому казусу. Когда баварский принц Отто I стал в 1832 году королем Греции, некоторое число греческих студентов предпочло эмигрировать в Германию. Одним из них был его прадедушка. Пятьдесят два года спустя Аттикус появился на свет от матери-немки, работавшей секретаршей в ландполицай[7]7
  Ландполицай – территориальное управление полиции в Германии.


[Закрыть], где его отец служил патрульным. Наполовину грек, наполовину немец. Представитель этнического меньшинства, если такое вообще существовало. Ну а потом, разумеется, возвышение нацизма. Пюнды были не только греки – в их жилах текла еврейская кровь. По мере того как большая игра набирала обороты, шансы на их выживание таяли, и только самый беспечный игрок рискнул бы сделать на них ставку. И верно, Аттикус потерял всех: мать, отца, братьев, друзей. В итоге сам он угодил в концлагерь неподалеку от Бельзена, и собственная его жизнь оказалась спасена лишь благодаря административной ошибке, одному шансу на тысячу. После освобождения судьба подарила ему еще десять лет, так что стоит ли всерьез жаловаться, что в последний раз кости легли против него? Аттикус Пюнд был человек сильный духом и на Юстон-роуд уже вполне примирился с ситуацией. Чему быть, того не миновать. Сетовать он не будет.

Домой он поехал на такси. Пюнд никогда не пользовался метро, ему не нравилось скопление людей в тесном пространстве: такое множество грез, страхов и сожалений, спрессованных в темноте. Он находил его невыносимым. Черные автомобили были куда более спокойными, как кокон ограждая его от реального мира. Движение в середине дня не было плотным, и вскоре Пюнд оказался на Чартерхаус-сквер в Фаррингдоне. Такси подкатило к Таннер-Корту, весьма элегантному многоквартирному дому, где проживал сыщик. Он заплатил шоферу, прибавив щедрые чаевые, и вошел в подъезд.

Квартиру Пюнд купил на деньги, полученные за дело о бриллианте «Людендорф»[8]8
  См. «Аттикус Пюнд берется за дело». – Примеч. автора.


[Закрыть]: две спальни, просторная и светлая гостиная, выходящая на сквер, и самое важное – коридор и кабинет, где он принимал клиентов. Поднимаясь в лифте на восьмой этаж, сыщик подумал, что в настоящий момент у него на руках нет расследований. Что же, это даже к лучшему.

– Эй! Привет! – раздался из кабинета голос, прежде чем Пюнд успел закрыть входную дверь.

Мгновение спустя из кабинета вылетел Джеймс Фрейзер с пачкой писем в руке. Молодой человек на пороге тридцатилетия, блондин, он был тем самым секретарем и помощником, о котором Пюнд обмолвился доктору Бенсону. Выпускник Оксфордского университета с претензией на карьеру актера, неудачник и хронический безработный, он откликнулся на объявление в «Спектейторе», полагая, что продержится на работе пару месяцев. Прошло шесть лет, а он все еще оставался здесь.

– Как успехи? – спросил секретарь.

– Успехи в чем? – в свою очередь спросил Пюнд. Фрейзер понятия не имел, куда ходил его шеф.

– Не знаю. В том, чем вы были заняты. – Джеймс одарил его своей по-мальчишески задорной улыбкой. – Кстати, звонил инспектор Спенс из Скотленд-Ярда. Просил, чтобы вы ему перезвонили. Кто-то из «Таймс» хочет взять у вас интервью. И не забудьте, что в половине первого придет клиент.

– Клиент?

– Да. – Фрейзер порылся в письмах, которые держал. – Ее зовут Джой Сандерлинг. Она звонила вчера.

– Не припоминаю, чтобы я разговаривал с Джой Сандерлинг.

– А вы и не разговаривали. Это я с ней говорил. Она звонила из Бата или еще откуда-то. Голос у нее был изрядно встревоженный.

– Почему вы не согласовали со мной?

– А нужно было? – Фрейзер спал с лица. – Мне ужасно жаль. У нас покуда ничего нет, и я решил, что вы не откажетесь от нового дела.

Пюнд вздохнул. Вид у него всегда был немного усталый и страдальческий, это было присуще его манере себя вести, но в этот раз трудно было выбрать более неподходящее время. Но даже теперь он не повысил голоса, действуя, как всегда, рассудительно.

– Мне жаль, Джеймс, – сказал Пюнд. – Но я не могу ее принять.

– Но мисс Сандерлинг уже в пути.

– Тогда передайте, что она зря потратила время.

Пюнд прошел мимо секретаря в свою комнату и закрыл за собой дверь.

2

– Вы же сказали, что он меня примет.

– Знаю, мне ужасно жаль. Но у него сегодня так много дел.

– Но я отпросилась на день с работы, добиралась сюда поездом из Бата. Нельзя так обращаться с людьми!

– Вы совершенно правы. Но мистер Пюнд тут не виноват: я не заглянул в его ежедневник. Если хотите, я оплачу вам железнодорожные билеты из сумм на текущие расходы.

– Дело не только в расходах на билеты. Тут вся моя жизнь решается. Я должна увидеться с ним. Не знаю, кто еще способен мне помочь.

Пюнд слышал голоса, доносящиеся из-за двойной двери, ведущей в гостиную. Он удобно устроился в кресле, покуривая любимые сигареты «Собрание», черные с золотым кончиком. Он размышлял о своей книге, труде всей жизни, разросшейся уже до четырехсот страниц, а конца все еще не предвиделось. Называлась книга «Ландшафт криминалистического расследования». Фрейзер отпечатал на машинке последнюю главу, и Пюнд пододвинул листы к себе. «Глава двадцать шестая. Допрос и интерпретация». Читать сейчас он не мог. Пюнд подумал, что на завершение книги нужен еще год. Этого года в его распоряжении нет.

Голос у девушки был приятный. Она была молода. Даже находясь по другую сторону деревянной преграды, он мог сказать, что она вот-вот расплачется. Пюнд подумал про свой диагноз: внутричерепное новообразование. Доктор отвел ему три месяца. Неужели он и проведет их вот так, размышляя о делах, которые не смог доделать? Злясь на себя, он аккуратно затушил сигарету, встал и открыл дверь.

Джой Сандерлинг стояла в коридоре и разговаривала с Фрейзером. Девушка она была невысокая, миниатюрная во всех смыслах, с русыми волосами, обрамляющими очень милое личико и по-детски наивные голубые глаза. Для встречи с сыщиком она принарядилась. Светлый плащ, перехваченный на талии поясом, был излишним в такую погоду, но сидел на ней хорошо, и Пюнд заподозрил, что Джой выбрала его потому, что он придавал ей деловитый вид. Она заглянула за спину Фрейзеру и увидела его.

– Мистер Пюнд?

– Да. – Он медленно кивнул.

– Простите, что отрываю вас. Я знаю, как вы заняты. Но прошу вас, не могли бы вы уделить мне всего пять минут своего времени. Это так важно!

Пять минут. Она едва ли догадывается, но это имеет очень большое значение для них обоих.

– Хорошо, – ответил он.

Стоящий позади нее Джеймс Фрейзер выглядел расстроенным, словно считал, что подвел шефа. Но Пюнд принял решение, когда услышал ее голос. В нем звучало такое отчаяние. Хватит на сегодня горя.

Он проводил девушку в кабинет, вполне уютный, хотя и несколько аскетически обставленный. Здесь имелись стол и три кресла, антикварное зеркало, гравюры в золотых рамах, все в присущем Вене девятнадцатого века стиле бидермаейр. Фрейзер прошел за ними и занял место у стены: уселся, скрестив ноги, и примостил блокнот на колене. На самом деле записывать необходимости не было – Пюнд никогда не упускал даже самой мелкой детали и помнил каждое оброненное слово.

– Прошу вас, продолжайте, мисс Сандерлинг.

– Пожалуйста, зовите меня Джой, – откликнулась девушка. – Вообще-то, мое имя Джози. Но все зовут меня Джой.

– И вы приехали в такую даль из города Бата.

– Ради встречи с вами я готова была уехать даже дальше, мистер Пюнд. Я читала про вас в газетах. Там пишут, что вы лучший в мире сыщик и для вас нет ничего невозможного.

Аттикус Пюнд заморгал. От такой лести ему стало неудобно. Нервным движением он поправил очки и слегка улыбнулся.

– Это очень любезно с вашей стороны, но мы, похоже, несколько забегаем вперед, мисс Сандерлинг. Прошу нас извинить, мы поступили невежливо и не предложили вам кофе.

– Спасибо большое, но я не хочу кофе и не желаю слишком долго занимать ваше время. Но мне позарез нужна ваша помощь.

– Тогда почему бы вам не начать с того, чтобы рассказать о причине своего приезда?

– Да. Конечно.

Она выпрямилась в кресле. Джеймс Фрейзер ждал, держа ручку наготове.

– Имя мое вы уже знаете, – заговорила девушка. – Живу я в местечке Нижний Вествуд с родителями и братом Полом. К несчастью, брат родился с синдромом Дауна и не способен позаботиться о себе. Но мы с ним очень близки. На самом деле я жутко его люблю. – Она помедлила. – Дом наш совсем рядом с Батом, но работаю я в деревне, которая называется Саксби-на-Эйвоне. Устроилась в тамошнюю лечебницу, помогаю доктору Редвинг. Она ужасно славная, кстати. Я у нее скоро уже два года и очень довольна.

Пюнд кивнул. Он успел проникнуться симпатией к этой девушке. Ему нравились ее уверенность и манера четко изъясняться.

– Год назад я познакомилась с парнем, – продолжила Джой. – Он обратился к нам, потому что серьезно повредил руку в результате несчастного случая с машиной. Он чинил автомобиль, и тот едва не рухнул на него. Домкрат упал ему на руку и сломал несколько костей. Зовут его Роберт Блэкистон. Мы сразу приглянулись друг другу, и я начала с ним встречаться. Я очень его люблю. Мы собираемся пожениться.

– Примите мои поздравления.

– Хотелось бы мне, чтобы все было так просто. Теперь я не уверена, что наша свадьба состоится. – Джой достала платок и промокнула глаза, но сделала это скорее деловито, чем эмоционально. – Две недели назад умерла его мать. Ее похоронили в прошлые выходные. Роберт и я присутствовали на похоронах, и, разумеется, это было ужасно. Но хуже всего было то, как люди смотрели на него… С тех пор пошли слухи. И слухи заключаются в том, мистер Пюнд, что это сделал он!