Текст книги "Тысяча и одна ночь"

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят вторая ночь

Когда же настала пятьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царевна Абриза сказала рабу аль-Гадбану: «Мне остаются только чёрные рабы, после того как я не соглашалась на царей и вождей», и разгневалась на него и воскликнула: «Горе тебе, что это за слова ты говоришь! Горе тебе, не произноси ничего такого в моем присутствии! Знай, что я не соглашусь ни на что из того, что ты говорил, даже если бы мне дали выпить чашу гибели. Но подожди, пока я приберу новорождённого и приберусь сама и выкину послед, а потом, если ты со мной справишься, делай, что хочешь. И если ты сей же час не оставишь мерзкие речи, я убью себя своею рукой и расстанусь с жизнью и отдохну от всего этого».

И она произнесла:

 
«Оставь меня, Гадбан, с меня довольно
Одной борьбы с превратностями рока!
Господь мой запретил мне делать мерзость,
И он сказал: «В огне приют строптивых».
И дел дурных не склонна совершать я,
Оставь же, не гляди дурным ты оком,
А если не оставишь со мной мерзость,
Не охранишь моей для бога чести, –
Сородичей я кликну во весь голос
И привлеку и близких и далёких.
Разрежут пусть меня клинком йеменским –
Развратному не дам себя увидеть,
Хоть был бы он свободным и великим, –
Не то, что раб, отродье непотребных».
 

И когда аль-Гадбан услышал эти стихи, он разгневался сильным гневом, его глаза покраснели, лицо его сделалось цвета пыли, его ноздри раздулись и губы отвисли, и он стал ещё более отвратителен. И он произнёс такие стихи:

 
«О, не оставь меня, прошу, Абриза,
Убитым от любви йеменским взором[108]108
  Взгляд Абризы сравнивается здесь с йеменским клинком, который разит без промаха.


[Закрыть]
Суровостью твоей душа разбита,
Худеет тело, кончилось терпенье.
Твой взор сердца, как чарами, пленяет –
Мой ум далеко, а тоска так близко.
И если землю войском ты наполнишь,
Я все равно желанного достигну».
 

И когда Абриза услышала его слова, она заплакала сильным плачем и воскликнула: «Горе тебе, о Гадбан! Разве до того дошла твоя сила, что ты обращаешь ко мне такие речи! О дитя прелюбодеянья, о питомец непотребства! Или ты считаешь, что люди все равны?» И, услышав он неё все это, скверный раб разгневался, и глаза его покраснели, и, подойдя к ней, он ударил её мечом по шее и убил её, и погнал её коня, взяв сначала деньги, и спас свою душу в горах. Вот что было с аль-Гадбаном.

Что же касается до царевны Абризы, то она родила дитя мужского пола, подобное месяцу, и Марджана взяла его, прибрала и положила рядом с матерью, и дитя схватило её соски, когда она была мёртвая. И Марджана закричала великим криком, разорвала на себе одежды и посыпала прахом свою голову и била себя по щекам, пока ид лице её не выступила кровь, и она кричала: «Увы, моя госпожа! О моё горе! Ты пала от руки чёрного раба, который ничего не стоит, и при твоей-то доблести!»

И она плакала, не переставая, и вдруг поднялась пыль и застлала края неба, и эта пыль рассеялась, и из-за неё показалось большое войско. А это войско было войском царя Хардуба, отца царевны Абризы. А причиною этого было то, что когда он услышал, что его дочь со своими девушками убежала в Багдад и находится у царя Омара ибн ан-Нумана, он выступил со своими людьми, чтобы разузнать о дочери у проезжих путешественников, если от её видели у царя Омара ибн ан-Нумана. И когда он выступил и удалился от своего города на один день пути, он увидел вдали трех всадников и направился к ним, чтобы спросить их, откуда они едут, и узнать весть о своей дочери (а он увидел вдали тех троих – свою дочь, её невольницу и раба аль-Гадбана, и направился к ним, чтобы расспросить их). И когда он к ним направился, раб испугался за себя и убил Абризу и обратился в бегство. А её отец, приблизившись, увидел, что она убита и её невольница плачет над нею. И он бросился со своего коня и упал на землю, лишившись сознания, и все бывшие с ним витязи, эмиры и везири спешились и тот час же разбили шатры в горах и поставили царю Хардубу круглый шатёр со сводом, и вельможи царства встали снаружи этого шатра. А когда Марджана увидела своего господина, она узнала его, и её плач усилился, а царь, очнувшись от обморока, спросил её, как было дело. И она рассказала ему всю историю.

«Тот, кто убил твою дочь, – чёрный раб из рабов Омара ибн ан-Нумана», сказала она и рассказала, что сделал царь Омар ибн ан-Нуман с его дочерью.

И когда царь Хардуб услышал это, мир стал чёрен перед лицом его, и он горько заплакал, а потом он велел подать носилки и понёс на них свою дочь и отправился в Кайсарию, и её внесли во дворец.

А затем царь Хардуб вошёл к своей матери Зат-ад-Давахи и сказал ей: «Так-то поступают мусульмане с моей дочерью! Царь Омар ибн ан-Нуман берет её невинность силой, а после того её убивает чёрный раб из его рабов! Клянусь мессией, мы непременно должны отомстить ему за мою дочь, и я сниму позор с моей чести, а не то я убью себя своей рукой».

И он горько заплакал, а его мать Зат-ад-Давахи сказала ему: «Никто не убил твою дочь, кроме Марджаны. Она втайне её ненавидела. Не печалься о том, чтобы нам отомстить за неё. Клянусь мессией, я не отступлюсь от царя Омара ибн ан-Нумана, прежде чем не убью его и его детей. И поистине, я сделаю с ним дело, на которое бессильны хитрецы и храбрые. О нем будут рассказывать рассказчики во всех концах и во всех местах! Но тебе должно следовать моему приказу во всем, что я тебе скажу, ибо тот, кто твёрдо решился, достигнет того, чего хочет». И царь ответил: «Клянусь мессией, я никогда не буду перечить тебе в том, что ты скажешь!» И она сказала: «Приведи ко мне невольниц высокогрудых, невинных и приведи мне мудрецов нашего времени! И пусть они учат их мудрости и вежеству с царями и уменью вести беседу стихами, и говорят с ними о премудростях и наставлениях. И мудрецы должны быть мусульманами, чтобы передать им рассказы о древних арабах и истории халифов и повести о прежних владыках ислама. И если мы проведём за этим четыре года, мы наверное достигнем желаемого. Продли же терпенье и подожди, – ведь говорит кто-то из арабов: «Отомстить спустя сорок лет – не долго». А мы, когда обучим этих девушек, достигнем от нашего врага чего захотим, ибо он предаётся любви, и невольниц у него триста шестьдесят шесть, к которым прибавилась сотня твоих лучших девушек, что были с покойницей, твоей дочерью. И когда невольницы обучатся тому, о чем я тебе говорила, я возьму их с собой и уеду с ними».

И царь Хардуб, услышав слова своей матери Зат-ад-Давахи, обрадовался, встал и поцеловал её в голову, а потом он в ту же минуту послал путешественников и посланцев в отдалённые страны, чтобы привести к нему мусульманских мудрецов. И они последовали его приказу и приехали в далёкие страны, и привезли ему мудрецов и учёных, которых он требовал. И когда мудрецы предстали перед Хардубом, он оказал им крайнее уважение и одарил их почётными платьями и назначил им выдачи и жалованье и обещал им большие деньги, когда они обучат девушек. И затем он привёл к ним девушек…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят третья ночь

Когда же настала пятьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда учёные и мудрецы явились к царю Хардубу, он оказал им великий почёт и, приведя к ним девушек, приказал обучить их мудрости и вежеству и они последовали его приказу.

Бот что было с царём Хардубом. Что же касается царя Омара ибн ан-Нумана, то, вернувшись с охоты и ловли и войдя во дворец, он стал искать царевну Абризу, но не нашёл её, и никто не рассказал ему о ней и не осведомил его о том, что было. И ему стало от этого тяжело, и он воскликнул: «Как может быть, чтобы девушка вышла из дворца и никто о ней не знал бы! Если таковы дела в моем царстве, то пользы от него нет, и нет в нем устроителя. И я не выйду снова на охоту и ловлю, пока не пошлю людей к воротам, чтобы охранять их!» И его печаль усилилась, и грудь у него стеснилась из-за разлуки с царевной Абризой.

И пока все это было с ним, сын его Шарр-Кан прибыл из путешествия, и отец осведомил его о случившемся и рассказал ему, что Абриза убежала, когда он был на охоте и ловле. И Шарр-Кан огорчился великим огорчением. А затем царь стал каждый день наведываться к своим детям и оказывать им благоволение. И призвал мудрецов и учёных, чтобы они обучали его детей, и назначил им выдачи. И когда Шарр-Кан увидел это, он пришёл в великий гнев и позавидовал брату и сестре, так что следы гнева показались на лице его, и он непрестанно болел из-за этого. И в один день из дней отец сказал ему: «Что это, я вижу, ты становишься все слабее телом и желтее лицом?» И Шарр-Кан отвечал ему: «О батюшка, всякий раз, как я вижу, что ты приближаешь к себе моего брата и сестру и оказываешь им милости, меня охватывает зависть, и я боюсь, что зависть моя увеличится и я убью их, а ты убьёшь меня, когда я убью их. И болезнь моего тела и изменение цвета лица из-за этого. Я хочу от твоей милости, чтобы ты дал мне крепость вдали от других крепостей, где я и провёл бы остаток моей жизни. Ведь говорит сказавший поговорку: «Быть вдали от любимого лучше мне и прекраснее; не видит око – не грустит сердце». И он опустил голову к земле.

Когда царь Омар ибн ан-Нуман услышал его речи и понял причину его немощи, он стал его уговаривать и сказал: «О сын мои, я согласен на это. В моем царстве нет крепости больше Дамаска, и я отдаю её тебе во власть от сего часа».

И он призвал писцов в тот же час и минуту и приказал написать указ о назначении своего сына Шарр-Кана правителем Дамаска Сирийского, и они записали это, И Шарр-Кана снарядили, и он взял с собою везиря Дандана, и отец его велел везирю управлять владениями Шарр-Кана и поручил ему вести все его дела и пребывать подле него. А затем отец простился с ним, и простились эмиры и вельможи царства, и Шарр-Кан двинулся со своим войском и прибыл в Дамаск. И когда он достиг города, жители забили в литавры и затрубили в трубы, и город окрасили и встретили Шарр-Кана большим шествием, где вельможи правой стороны шли справа, а вельможи левой стороны – слева.

Вот что было с Шарр-Каном. Что же касается до его родителя, Омара ибн ан-Нумана, то после отбытия его сына и Шарр-Кана мудрецы пришли к нему и сказали: «О властитель наш, твои дети изучили науку и в совершенстве освоили мудрость, вежество и правила обхождения». Царь возрадовался великой радостью и пожаловал мудрецов. И он увидел, что Дау-аль-Макан вырос и стал большой, и садился на коня и достиг возраста четырнадцати лет. Он рос, занятый делами веры и благочестия, и любил бедняков и людей науки и знатоков Корана. И жители Багдада полюбили его, мужчины и женщины. И вот однажды через Багдад проходил иракский караван с носилками[109]109
  Караван паломников в Мекку сопровождали богато разукрашенные носилки, имеющие вид ящика, в который кладётся свиток всего Корана или части его.


[Закрыть], чтобы совершить паломничество и посетить могилу пророка, – да благословит его Аллах и да приветствует! И когда Дау-аль-Макан увидел шествие, сопровождавшее носилки, ему захотелось совершить паломничество. И он вошёл к своему отцу и сказал: «Я пришёл к тебе, чтобы попросить разрешения отправиться в паломничество». Но отец запретил ему это и сказал: «Подожди до следующего года, мы отправимся с тобою».

И, убедившись, что это дело затягивается, Дау-аль-Макан вошёл к своей сестре Нузхат-аз-Заман и увидел её стоящей на молитве, и, когда она совершила молитву, он сказал ей: «Меня убивает желание отправиться в паломничество к священному дому Аллаха и посетить могилу пророка, – молитва над ним и привет! Я спросил у отца позволения, но он запретил мне это, и я намерен взять немного денег и уйти в паломничество тайно, не осведомляя об этом отца». – «Заклинаю тебя Аллахом, – кликнула его сестра, – возьми меня с собою! Не лишай меня посещения могилы пророка – да благословит его Аллах и да приветствует!» И Дау-аль-Макан сказал ей: «Когда спустится мрак, выходи отсюда и не говори об этом никому».

И когда наступила полночь, Нузхат-аз-Заман встала, взяла немного денег и, надев мужскою одежду (а она достигла того же возраста, что и Дау-аль-Макан), прошла, не останавливаясь, до ворот дворца и увидала, что её брат Дау-аль-Макан уже снарядил верблюдов, и он сел и посадил её, и они поехали ночью и смешались с караваном и ехали до тех пор, пока не оказались посреди иракского каравана. И они непрерывно двигались (а Аллах начертал им благополучие), пока не вступили в Мекку Почитаемую и остановились на горе Арафат[110]110
  Гора Арафат – название горы и долины к востоку от Мекки. Здесь паломники сопершают предписанную обрядом «остановку», во время которой громко молятся и читают Коран.


[Закрыть], и совершили обряды паломничества, и затем пошли посетить могилу пророка[111]111
  Могила Мухаммеда находится в Медине. Сюда стекается огромное множество паломников, хотя посещение её не считается обязательным.


[Закрыть], – да благословит его Аллах и да приветствует, – и посетили её.

А после этого они хотели возвратиться с паломниками в свою страну, и Дау-аль Макан сказал сестре: «Сестрица, мне хочется посетить Иерусалим и друга Аллаха, Ибрахима[112]112
  Ибрахим – по библии Авраам. «Другом Аллаха» Авраам назван в Коране.


[Закрыть], да будет с ним мир!» – «И мне также», – отвечала она, и они согласились на этом.

И Дау-аль Макан вышел и нанял себе и ей верблюдов в караване иерусалимлян, и они снарядились и отправились с караваном. И в ту же ночь на сестру его напала горячка с ознобом, и она захворала, а потом поправилась, и он тоже захворал. И Нузхат-аз-Заман ухаживала за ним во время его болезни. И они шли непрерывно, пока не вступили в Иерусалим, и болезнь Дау-аль-Макана усилилась, и слабость его увеличилась. И они остановились там в хане и наняли себе помещение, где и расположились, а недуг Дау-аль-Макана становился все сильнее, так что истомил его, и он исчез из мира. И сестра его, Нузхат-аз-Заман огорчилась этим и воскликнула: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Таков приговор Аллаха!»

И так она жила с братом в этом месте, и болезнь его все усиливалась, а сестра ходила за ним и тратила на себя и на него последнее. И деньги, бывшие у неё, вышли, и она обеднела, так что у неё не осталось ни дирхема, и тогда она послала мальчика из хана на рынок с кое-какими материями, и он продал их, а деньги она истратила на своего брата. А потом она продала ещё кое-что и все время продавала свои пожитки, вещь за вещью, пока у неё не осталось и рваной циновки. И тогда она заплакала и воскликнула: «Аллаху принадлежит власть и доныне и впредь!» И брат сказал ей: «Сестрица, я почувствовал в себе здоровье, и мне хочется немного жареного мяса», и она отвечала ему: «Клянусь Аллахом, о брат мой, нет у меня смелости побираться. Завтра я пойду в дом какого-нибудь вельможи и стану служить и заработаю что-нибудь нам на пропитание». И потом она подумала немного и сказала: «Мне не легко будет расстаться с тобою, когда ты в таком состоянии, но я пойду против воли». А её брат воскликнул: «Станешь ли униженной после величия? Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!» И он заплакал, и она тоже заплакала и сказала: «О брат мой, мы чужеземцы, и мы прожили здесь целый год, но никто не постучался к нам в дверь. Или нам умирать с голоду? Я думаю одно: пойду и буду служить и принесу тебе что-нибудь, чем мы будем кормиться, пока ты не выздоровеешь от твоей болезни, а потом мы отправимся в нашу страну».

И она немного поплакала, и брат её тоже плакал, лёжа на подушках, а затем Нузхат-аз-Заман поднялась и покрыла себе голову куском плаща (а это была одежда погонщика верблюдов, которую её владелец забыл у них) и, поцеловав брата в голову, обняла его и вышла, плача, и она не знала, куда пойти. И она ходила, а брат ожидал её, и уже приблизилось время вечера, но Нузхат-аз-Заман не возвращалась. И брат её пролежал, ожидая её, пока не настал день, но она не вернулась к нему, и он провёл в таком положении два дня, и ему стало от этого тяжело, и сердце его встревожилось за сестру, и голод его усилился. Он вышел из комнаты и, крикнув мальчика из хана, сказал ему: «Я хочу, чтобы ты снёс меня на рынок». И мальчик отнёс его и бросил на рынке. И жители Иерусалима собрались вокруг юноши и стали плакать о нем, увидя его в таком состоянии. И он сделал им знак, прося чего-нибудь поесть, и ему принесли от одного из купцов, что был на рынке, несколько дирхемов, купили кое-что и накормили. А потом его подняли и положили у одной из лавок, разостлав кусок циновки, а у изголовья его поставили кувшин.

Когда же подошла ночь, все люди ушли от него, унося с собою заботу о нем. А в полночь юноша вспомнил о своей сестре, и его недуг усилился, и он перестал есть и пить и исчез из бытия. И люди на рынке поднялись и взяли для него у купцов тридцать дирхемов серебром, и наняли верблюда и сказали верблюжатнику: «Взвали этого человека на верблюда, доставь его в Дамаск и свези в больницу; может быть, он выздоровеет и поправится». И верблюжатник ответил: «На голове!» А затем он сказал себе: «Как я поеду с этим больным, когда он близок к смерти?» И он вывез его в какое-то место и скрывался с ним там до ночи, а потом бросил его на кучу навоза возле топки одной из бань и ушёл своей дорогой.

Когда же настало утро, истопник бани поднялся на работу и увидал Даль Макана, лежавшего на спине, и подумал: «Почему они бросили этого мертвеца как раз здесь!» И он пихнул его ногой, и Дау-аль-Макан шевельнулся, и тогда истопник воскликнул: «Наедятся хашиша и валяются где попало!» И он взглянул в лицо юноше и видел, что у него на щеках нет растительности и что он красив и прелестен, и когда его взяла жалость к юноше, и он понял, что это больной и чужеземец. «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! – воскликнул он. – Я совершил грех из-за этого юноши, а пророк, – да благословит его Аллах и да приветствует, – наставлял почитать чужеземца, в особенности если он болен». И, подняв юношу, он принёс его в своё жилище, и вошёл с ним к своей жене, и велел ей ходить за ним и постлать ему ковёр, и она постлала и положила ему под голову подушку, а затем она принесла воды и вымыла юноше руки, ноги и лицо.

А истопник пошёл на рынок и принёс немного розовой воды и сахару, и прыснул розовой водой в лицо Дау-аль-Макану и напоил его водой с сахаром. А потом он вынул для него чистую рубаху и надел её на него. И юноша почувствовал веяние здоровья, и исцеление направилось к нему, и он опёрся на подушку, а истопник обрадовался и воскликнул: «Слава Аллаху за выздоровление этого юноши! Боже, прошу тебя, силою твоей сокрытой тайны сделай, чтобы спасение этого юноши было от моих рук…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят четвёртая ночь

Когда же настала пятьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что истопник воскликнул: «О боже, прошу тебя, силою твоей сокрытой тайны сделай так, чтобы спасение этого юноши было делом моих рук!»

И истопник ходил за ним три дня, поя его сахаром и ивовым соком и розовой водой, и был с ним ласков и кроток, пока здоровье не разлилось по его телу. И Дау-аль-Макан открыл глаза, и тогда истопник вошёл к нему и увидел, что он сидит и выглядит бодро, и спросил: «Каково тебе, дитя моё, в этот час?» И Дау-аль-Макан ответил: «Слава Аллаху, я в этот час во здравии и благополучии по воле Аллаха великого!» И истопник прославил за это владыку, И, отправившись на рынок, купил юноше десять цыплят, принёс их своей жене и сказал: «Режь ему каждый день по две птицы – рано утром одну и в конце дня одну». И они поднялась, зарезала ему цыплёнка и, сварив его, принесла юноше, накормила его и дала выпить отвара. А когда он кончил есть, она подала горячей воды, и Дау-аль-Макан вымыл руки и прилёг на подушку, а она накрыла его плащом, и он проспал до времени заката. И тогда жена истопника сварила другого цыплёнка и принесла его юноше и разняла цыплёнка и сказала: «Ешь, дитя моё!» И когда он ел, вдруг вошёл её муж и, увидев, что она кормит юношу, сел у его изголовья и спросил: «Каково тебе теперь, дитя моё?» – «Слава Аллаху за выздоровление, да воздаст тебе Аллах за меня благом», – ответил Дау-аль-Макан. И истопник обрадовался, а потом он вышел и принёс ему фиалковое питьё и розовую воду и напоил его. А этот истопник работал каждый день в бане за пять дирхемов, и ежедневно он покупал юноше на дирхем сахару, розовой воды, фиалкового питья и ивового сока и на дирхем покупал цыплят, и он ухаживал за юношей, пока не прошёл месяц и следы его болезни не исчезли и здоровье не направилось к нему.

И истопник с женой обрадовался выздоровлению Дау-аль-Макана и сказал ему: «О дитя моё, не хочешь ли пойти со мною в баню?» И когда юноша ответил «Хорошо!», истопник пошёл на рынок, привёл ослятника и, посадив Дау-аль-Макана на осла, поддерживал его, пока по достиг с ним бани. И когда он посадил его и, отведя осла к топке, пошёл на рынок и купил листьев лотоса и бобовой муки, а потом он сказал Дау-аль-Макану: «О господин, во имя Аллаха, войди, я вымою тебя».

И они вошли в баню, и истопник принялся тереть Дау-аль-Макану ногу и стал мыть ему тело лотосом и мукой[113]113
  Бобовую муку употребляют вместо мыла, а листья лотоса – вместо мочалки.


[Закрыть], но пришёл банщик, которого хозяин послал к Дау-аль-Макану, и увидел, что истопник моет его и трёт ему ноги.

И банщик подошёл к нему и сказал: «Это ущерб для хозяина»[114]114
  Истопник нанёс ущерб хозяину тем, что вымыл Дау-аль-Макана сам, не заплатив банщику.


[Закрыть], а истопник ответил: «Клянусь Аллахом, хозяин осыпал нас своими милостями!» И банщик стал брить Дау-аль-Макану голову, а потом юноша с истопником вымылись, после чего истопник привёл его в своё жилище и надел на него тонкую рубаху и одежду из своих одежд, красивый тюрбан и тонкий пояс и обернул его шею платком.

А жена истопника зарезала для него двух цыплят и сварила их. И когда Дау-аль-Макан пришёл и сел на постель, истопник поднялся и, распустив сахар в ивовом соке, напоил его, а потом подали скатерть и истопник стал делить цыплят на части и кормил Дау-аль-Макана и поил его отваром, пока тот не насытился. И юноша вымыл руки и, прославив Аллаха великого за выздоровление, сказал истопнику: «Ты тот, кого Аллах великий соблаговолил послать мне, и он сделал моё спасение делом твоих рук». И истопник отвечал ему: «Оставь эти речи и скажи нам, по какой причине ты прибыл в этот город и откуда ты? Я вижу на твоём лице следы благоденствия». – «Скажи мне, как ты нашёл меня, и я расскажу тебе мою историю», – ответил Дау-аль Макан. И истопник сказал: «Что до меня, то я, отправляясь на работу, нашёл тебя на навозной куче рано утром возле входа в баню. Я не знаю, кто бросил тебя там. И я взял тебя к себе, и вот вся моя история».

«Слава тому, кто оживляет кости, когда они истлели! – воскликнул Дау-аль-Макан. – О брат мой, ты оказал милость достойному её и сорвёшь богатые плоды. А в каком я теперь городе?» – спросил он потом истопника, и тот ответил: «Ты в городе Иерусалиме». И тогда Дау-аль-Макан вспомнил, что он на чужбине, и, подумав о разлуке со своей сестрой, он заплакал и открыл свою тайну истопнику. И он рассказал ему свою историю и произнёс:

 
«Любовью обременён я ими сверх сил моих,
И вот из-за них теперь я стражду, как в судный день.
О, сжальтесь, ушедшие, над кровью души моей,
Ведь сжалились после вас злорадные надо мной»
Не будьте скупыми вы и взгляд подарите мне –
Он муку смягчит мою и страсть чрезмерную.
И душу мою просил без вас потерпеть, но мне
Сказала душа: «Отстань! Терпеть мне не свойственно!»
 

И потом он ещё сильнее заплакал, а истопник сказал ему: «Не плачь и прославь Аллаха великого за спасение и выздоровление». А Дау-аль-Макан спросил: «Сколько дней отсюда до Дамаска?» – «Шесть дней», – ответил истопник. И Дау-аль-Макан молвил: «Не согласишься ли ты отослать меня туда?» – «О господин, – воскликнул истопник, – как я отпущу тебя одного, когда ты человек молодой и чужеземец? Если ты хочешь отправиться в Дамаск, то я тот, кто поедет с тобою. И если моя жена послушает меня и будет повиноваться, я останусь там, так как мне не легко с тобой расстаться».

Потом истопник сказал своей жене: «Не хочешь ли ты отправиться со мною в Дамаск Сирийский, или ты останешься здесь, пока я буду с моим господином в Дамаске Сирийском и не возвращусь к тебе? Он стремится в Дамаск Сирийский, а мне, клянусь Аллахом, не легко расстаться с ним, и я боюсь для него зла от разбойников с дороги». – «Я поеду с вами», – ответила ему жена»

И истопник воскликнул: «Слава Аллаху за согласие! Дело закончено!»

А потом он поднялся и продал свои пожитки и пожитки жены…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят пятая ночь

Когда же настала пятьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что истопник и его жена сговорились с Дау-аль-Маканом отправиться в Дамаск, а потом истопник продал свои пожитки и пожитки своей жены, купил верблюда и нанял осла и посадил на него Дау-аль-Макана, и они поехали, и ехали непрерывно шесть дней, пока не вступили в Дамаск, и прибыли туда в конце дня. И истопник пошёл и купил, по обычаю, кое-какой еды и напитков, и они провели таким образом пять дней, а после этого жена истопника проболела немного и отошла к милости великого Аллаха, и это было тяжело Дау-аль-Макану, так как он привык к ней, пока она ходила за ним.

И когда она умерла, истопник печалился по ней великой печалью, и Дау-аль-Макан, посмотрев на него, увидел, что он опечален, и сказал ему: «Не горюй, мы все войдём в эту дверь». И истопник обернулся к нему и воскликнул: «Да воздаст тебе Аллах благом, о дитя моё! Аллах великий возместит нам, по своей милости, и прогонит от нас печаль! Не хочешь ли, дитя моё, выйдем и погуляем в Дамаске, чтобы развлеклось твоё сердце». – «Будь по-твоему», – ответил Дау-аль-Макан. И истопник поднялся и вложил свою руку в руку Дау-аль-Макана, и они вышли и пришли к стойлам дамасского вали и увидели верблюдов, нагруженных сундуками, коврами и парчовыми материями, и осёдланных коней и бактрийских верблюдов и рабов, негров и белых, и народ суетился и толкался. И Дау-аль-Макан воскликнул: «Посмотрите-ка! Чьи это невольники, верблюды и материи?» И он спросил одною из слуг: «Кому эти подарки?» И спрошенный ответил ему: «Это дары дамасского эмира, которые он хочет послать царю Омару ибн ан-Нуману вместе с податью Сирии». И когда Дау-аль-Макан услышал эти слова, его глаза наполнились слезами, и он произнёс:

 
«О ушедшие с глаз моих, вы навеки
В моем сердце нашли себе пребыванье.
Вашу прелесть не вижу я, и живётся
Мне не сладко, – тоска моя неизменна.
Если встретить судил Аллах мне вас снова,
В долгой речи о страсти вам расскажу я».
 

А окончив свои стихи, он заплакал, и истопник сказал ему: «О дитя моё, мы едва уверились, что выздоровление пришло к тебе! Успокой же свою душу и не плачь, я боюсь возврата твоей болезни!»

И он, не переставая, уговаривал его и шутил с ним, а Дау-аль-Макан вздыхал и печалился о том, что он на чужбине и в разлуке с сестрой и со своим царством, и лил слезы. А потом он произнёс такие стихи:

 
«Благ жизни бери в запас, – покинешь ведь ты её,
И знай, несомненно смерть к тебе снизойти должна.
Твоё благоденствие – соблазн и печаль одна,
И жизнь в этом мире вся тщетна и бессмысленна.
Поистине, наша жизнь – стоянка для путника:
Под ночь прибывает он, а утром снимается».
 

И Дау-аль-Макан стал плакать и стенать о том, что он на чужбине, а истопник плакал о разлуке со своей женой, но он не переставал уговаривать Дау-аль-Макана, пока не наступило утро. А когда взошло солнце, истопник спросил его: «Ты как будто вспомнил свою страну?» И Дау-аль-Макан ответил: «Да, и я не могу оставаться здесь. Поручаю тебя Аллаху. Я отправляюсь с этими людьми и буду идти с ними понемногу, понемногу, пока не достигну своей земли». – «И я с тобою! – воскликнул истопник, – я не могу тебя покинуть! Я сделал себе милость и хочу завершить её, служа тебе!» – «Да воздаст тебе за меня Аллах благом!» – отвечал Дау-аль-Макан и обрадовался, что истопник едет с ним. А затем истопник тотчас же вышел и купил себе другого осла, а верблюда продал. И он приготовил припасы и сказал Дау-аль-Макану: «Поезжай на этом осле, а когда устанешь ехать верхом, сойди и иди пешком».

И Дау-аль-Макан воскликнул: «Да благословит тебя Аллах, и да поможет он мне воздать тебе тем же! Ты сделал мне столько добра, сколько никто не сделает своему брату». А затем истопник выждал, пока спустится мрак, и они взвалили свои припасы и пожитки на осла и поехали.

Вот что было с Дау-аль-Маканом и истопником. Что же касается до его сестры, Нузхат-аз-Заман, то она, покинув своего брата Дау-аль-Макана, вышла из хана, где они жили в Иерусалиме, и, завернувшись в плащ, пошла, чтобы кому-нибудь услужить и купить брату жареного мяса, которого ему захотелось. И она вышла, плача, и не знала, куда направиться, и сердце её было обеспокоено и пребывало у брата. И она вспомнила близких и родину и стала молить Аллаха великого, чтобы он отклонил это испытания, и произнесла такие стихи:

 
«Спустилась на землю ночь,
И вновь взволновала страсть
Недуги во мне мои, и боль шевелит тоска.
Печаль расставания в душе поселилась,
И ввергнута в небытие любовью и страстью я.
Волнует любовь меня, сжигает тоска меня,
А слезы открыли то, что прежде скрывала я.
Не знаю, как хитростью добиться сближения,
Чтоб слабость и хворь мою могла удалить она.
Ведь в сердце моем огни тоской разжигаются
И пламенем адских кар терзают влюблённого,
Хулящий меня за все былое! Довольно уж,
Что приговор я терплю, каламом начертанный.
Любовью моей клянусь, вовек не утешусь я,
А клятва людей любви правдива всегда была.
Рассказчикам про любовь скажи обо мне, о ночь,
И, зная, свидетельствуй, что я не спала совсем».
 

И затем Нузхат-аз-Заман, сестра Дау-аль-Макана, заплакала и пошла, оглядываясь направо и налево, и вдруг видит старика, едущего из пустыни, и с ним пять человек арабов-кочевников. И этот старец оглянулся на Нузхат-аз-Заман и увидел, что она красива, а на голове у неё рваный плащ, и, удивлённый её красотою, сказал про себя: «Поистине, это красавица, ошеломляющая ум, но она живёт в грязи! И будь она из жительниц этого города или чужестранка, мне не обойтись без неё!»

И старец следовал за нею понемногу, понемногу, пока не встретился ей на пути в одном узком месте. И он кликнул её, чтобы спросить, что с нею, и сказал: «О доченька, ты свободная или невольница?» И, услышав его слова, девушка посмотрела на него и воскликнула: «Заклинаю тебя жизнью, не причиняй мне новых печалей!» А старец сказал: «Мне досталось шесть дочерей, и пять из них умерли, а одна жива, и она моложе всех годами. Я подошёл к тебе спросить, из этой ли ты страны, или чужеземка, я хочу взять тебя и приставить к ней, чтобы ты развлекала её и она забыла бы с тобою печаль по сёстрам. И если у тебя никого нет, я сделаю тебя как бы одной из них, и ты станешь подобна моим детям».

Услышав эти речи, Нузхат-аз-Заман подумала: «Быть может, я буду в безопасности у этого старца», а затем она опустила голову от стыда и сказала: «О дядюшка, я дочь арабов, чужеземка, и у меня есть больной брат. Я пойду с тобою к твоей дочери с условием, что буду у неё днём, а ночью стану уходить к брату. Если ты примешь это условие, я пойду к тебе, так как я чужеземка и была великой в своём народе, но стала униженной и презренной. Я пришла с братом из стран аль-Хиджаза и боюсь, что мой брат не знает, где я».