Текст книги "Тысяча и одна ночь"

Потом она издала громкий крик, и не успел я очнуться, как пришли десять невольниц и бросили меня на землю; и когда я оказался у них в руках, она поднялась, взяла нож и воскликнула: «Я зарежу тебя, как режут козлов, и это будет тебе самым малым наказанием за то, что ты сделал со мною и с дочерью твоего дяди раньше меня».

И, увидев, что я в руках её невольниц и щеки мои испачканы пылью и рабыни точат нож, я уверился в своей смерти…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто двадцать шестая ночь

Когда же настала сто двадцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: «И, увидев, что я в руках её невольниц и щеки мои испачканы пылью и рабыни точат нож, я уверился в своей смерти и воззвал к этой женщине о помощи, но она стала лишь ещё более жестока и приказала невольницам скрутить меня. И они скрутили меня и, бросив на спину, сели мне на живот и схватили меня за голову, и две невольницы сели мне на колени, а две другие взяли меня за руки, она же встала с двумя невольницами и приказала им меня бить. И они били меня, пока я не обеспамятел и не ослаб мой голос, а очнувшись, я сказал про себя: «Поистине, умереть зарезанным лучше и легче, чем эти побои!» И я вспомнил слова дочери моего дяди, которая говорила: «Да избавит тебя Аллах от её зла!» – и стал кричать и плакать, пока не прервался мой голос и у меня не осталось ни звука, ни дыхания. А потом она наточила нож и сказала невольницам: «Обнажите его!»

И вдруг владыка внушил мне произнести те слова, которые говорила дочь моего дяди и завещала мне сказать. «О госпожа, – воскликнул я, – разве ты не знаешь, что верность прекрасна, а измена дурна?» И, услышав это, она воскликнула и сказала: «Да помилуй тебя Аллах, о Азиза! Да воздаст ей Аллах за её юность раем! Клянусь Аллахом, она была тебе полезна и при жизни и после смерти и спасла тебя от моих рук при помощи этих слов. Но я не могу отпустить тебя так и непременно должна оставить на тебе след, чтобы причинить горе этой распутнице и срамнице, которая спрятала тебя от меня». И она крикнула невольницам и велела им связать мне ноги верёвкой, а затем сказала им: «Сядьте на него верхом!», и они это сделали. И тогда она ушла и вернулась с медной сковородкой, которую подвесила над жаровней с огнём и налила туда масла и поджарила в нем серу (а я был без чувств), и потом она подошла ко мне, распустила на мне одежду и перевязала мои срамные части верёвкой и, схватив её, подала её двум невольницам и сказала: «Тяните за верёвку!» И они потянули, а я потерял сознание, и от сильной боли я оказался в другом, нездешнем мире, а она пришла с железной бритвой и оскопила меня, так что я стал точно женщина. И затем она прижгла место отреза и натёрла его порошком (а я всё был без памяти), а когда я пришёл в себя, кровь уже остановилась.

И женщина велела невольницам развязать меня и дала мне выпить кубок вина, а потом сказала: «Иди теперь к той, на которой ты женился и которая поскупилась отдать мне одну ночь! Да помилует Аллах дочь твоего дяди, которая была виновницей твоего спасения и не открыла своей тайны. Если бы ты не произнёс её слов, я наверное бы тебя зарезала! Уходи сейчас же, к кому хочешь! Мне нужно было от тебя только то, что я у тебя отрезала, а теперь у тебя не осталось для меня ничего. Мне нет до тебя охоты, и ты мне не нужен! Поднимайся, пригладь себе волосы и призови милость Аллаха на дочь твоего дяди!»

И она пихнула меня ногой, и я встал, но не мог идти, и я шёл понемногу, пока не дошёл до дому и, увидя, что двери открыты, я свалился в дверях и исчез из мира.

И вдруг моя жена вышла и подняла меня, и внесла в комнату, и она увидела, что я стал как женщина. А я заснул и погрузился в сон и, проснувшись, увидал себя брошенным у ворот сада…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто двадцать седьмая ночь

Когда же настала сто двадцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал царю Дау-аль-Макану: «И юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: «И когда я встал и очнулся, я увидал, что был брошен у ворот сада. Я поднялся, стеная и охая, и шёл, пока не пришёл к моему жилищу, и, войдя в него, я нашёл мою мать плачущей по мне, и она говорила: «Узнаю ли я, дитя моё, в какой ты земле?» И я подошёл и кинулся к ней, а она посмотрела на меня и, узнав меня, увидала, что я нездоров и моё лицо стало жёлтым и чёрным.

А я вспомнил о дочери моего дяди и о добре, которое она мне сделала, и уверился, что она меня любила, и заплакал, и моя мать тоже заплакала. «О дитя моё, твой отец умер», – сказала моя мать; и тогда я ещё сильнее расстроился и так заплакал, что лишился чувства, а очнувшись, я посмотрел на то место, где сиживала дочь моего дяди, и снова заплакал и едва не лишился чувств от сильного плача.

И я продолжал так плакать и рыдать до полуночи; и моя мать сказала: «Твой отец уже десять дней как умер»; а я ответил ей: «Не стану никогда ни о ком думать, кроме дочери моего дяди! Я заслужил все то, что со мной случилось, раз я пренебрёг ею, хотя она меня любила». – «Что же с тобой случилось?» – спросила моя мать. И я рассказал ей, что со мной произошло, и она немного поплакала, а затем она принесла мне кое-чего съестного, и я поел немного и выпил, и повторил ей свою повесть, рассказав обо всем, что мне выпало. И она воскликнула: «Слава Аллаху, что с тобой случилось только это и она тебя не зарезала!»

Потом мать принялась меня лечить и поить лекарствами, пока я не исцелился и не стал вполне здоров и тогда она сказала мне: «О дитя моё, теперь я вынесу тебе то, что твоя двоюродная сестра положила ко мне на сохранение. Эта вещь принадлежит тебе, и Азиза взяла с меня клятву, что я не покажу тебе её раньше, чем увижу, что ты вспоминаешь свою двоюродную сестру и плачешь и что разорвана твоя связь с другою. А теперь я знаю, что эти условия исполнились».

И она встала и, открыв сундук, вынула оттуда лоскут с изображением этой нарисованной газели (а это был тот лоскут, который раньше я подарил Азизе), и, взяв его, я увидел, что на нем написаны такие стихи:

 
Красавица, кто тебя нас бросить заставил?
От крайней любви к тебе убит измождённый.
А если не помнишь нас с тех пор, как расстались мы,
То мы – Аллах знает то! – тебя не забыли.
Ты мучишь жестокостью, но мне она сладостна;
Подаришь ли мне когда с тобою свиданье?
И прежде не думал я, что страсть изнуряет нас
И муку душе несёт, пока не влюбился.
И только когда любовь мне сердце опутала,
Я страсти стал пленником, едва ты взглянула,
Смягчились хулители, увидя любовь мою,
А ты не жалеешь, Хинд, тобой изнурённых.
Аллахом мечта моя, клянусь, не утешусь я,
В любви коль погибну я – тебя не забуду!
 

Прочитав эти стихи, я горько заплакал и стал бить себя по щекам; а когда я развернул бумажку, из неё выпала другая записка, и, открыв её, я вдруг увидел, что там написано: «Знай, о сын моего дяди, я освободила тебя от ответа за мою кровь и надеюсь, что Аллах позволит тебе соединиться с тем, кого ты любишь. Но если с тобой случится что-нибудь из-за дочери Далилы-Хитрицы, не ходи опять к ней и ни к какой другой женщине и терпи свою беду. Не будь твой срок долгим, ты бы, наверное, давно погиб; но слава Аллаху, который назначил мой день раньше твоего дня. Привет мой тебе. Береги этот лоскут, на котором изображение газели; не оставляй его и не расставайся с ним: этот рисунок развлекал меня, когда тебя со мной не было…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто двадцать восьмая ночь

Когда же настала сто двадцать восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал царю Дау-аль-Макану: «И юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: «Я прочитал то, что написала мне дочь моего дяди, наставляя меня, и она говорила: «Береги эту газель, и пусть она не покидает тебя – она меня развлекала, когда тебя со мной не было. Заклинаю тебя Аллахом, если ты овладеешь той, что нарисовала газель, держись от неё вдали, не давай ей к тебе приблизиться и не женись на ней. Если же она не достанется тебе и ты не сможешь овладеть ею и не найдёшь к ней доступа, не приближайся после неё ни к одной женщине. Знай, обладательница этой газели рисует одну газель ежегодно и посылает её в отдалённейшие страны, чтобы распространилась весть о ней и о прекрасной её работе, которую бессильны исполнить жители земли. А к твоей возлюбленной, дочери Далилы-Хитрицы, попала эта газель, и она стала поражать ею людей и показывать её им, говоря: «У меня есть сестра, которая это вышивает». А она лгунья, раз говорит это, разорви Аллах её покров!

Вот тебе моё завещание, и я оставляю его тебе лишь потому, что знаю: мир будет для тебя тесен после моей смерти, и, может быть, ты удалишься из-за этого на чужбину и станешь ходить по странам и услышишь о той, что вышила этот образ; и тогда твоя душа пожелает узнать её, и ты вспомнишь меня, но от этого не будет тебе пользы, и ты узнаешь мне цену только после моей смерти. И знай, что владелица этой газели – дочь царя Камфарных островов и госпожа благородных».

Прочитав этот листок и поняв его содержание, я заплакал, и моя мать заплакала из-за моих слез, и я все смотрел на листок и плакал, пока не пришла ночь. И я провёл таким образом год, а через год купцы из моего города снарядились в путь (а это те люди, с которыми я еду в караване). И моя мать посоветовала мне собраться и поехать с ними: может быть, я развлекусь и уйдёт мол печаль. «Расправь свою грудь и брось эту печаль и отлучись на год, два или три, пока вернётся караван, быть может твоё сердце развеселится и прояснится твой ум», – сказала она и до тех пор уговаривала меня ласковыми словами, пока я не собрал своих товаров и не отправился с купцами.

А у меня никогда не высыхали слезы за все путешествие, и на всякой остановке, где мы останавливались, я развёртывал этот лоскут и рассматривал газель на нем, вспоминая дочь моего дяди, и плакал о ней, как ты видишь. Она любила меня великой любовью и умерла в горести из-за меня, так как я сделал ей только зло, а она сделала мне только добро. И когда купцы вернутся, я вернусь вместе с ними, и моей отлучке исполнится целый год, который я провёл в великой печали. Мои заботы и горести возобновились ещё и оттого, что я проезжал через Камфарные острова, где хрустальная крепость, – а их семь островов и правит ими царь по имени Шахраман, у которого есть дочь Дунья. И мне сказали: «Она вышивает газелей и та газель, которая у тебя, из её вышивок». И когда я узнал об этом, моя тоска усилилась и я потонул в море размышлений, сжигаемый огнём, и стал плакать о себе, так как я сделался подобен женщине и мне уже не придумать никакой хитрости, раз у меня не осталось той принадлежности, что бывает у мужчин. И с тех пор, как я покинул Камфарные острова, глаза мои плачут и сердце моё печально; я уже долго в таком положении и не знаю, можно ли мне будет вернуться в мой город и умереть подле моей матери, или нет. Я уже насытился жизнью».

И он застонал и зажаловался и взглянул на изображение газели, и слезы побежали и потекли по его щекам, и он произнёс такие два стиха:

 
«Сказали мне многие – придёт облегчение.
«Доколе, – я зло спросил, – придёт облегчение?»
Сказали: «Со временем». Я молвил: «Вот чудо-то!
Кто жизнь обеспечит мне, о слабый на доводы?»
 

И сказал слова другого:

 
«С тех пор как расстались мы, – Аллаху то ведомо, –
Я плакал так горестно, что слез занимал я».
Сказали хулители: «Терпи, ты достигнешь их».
«Хулители, – я спросил, – а где же терпенье?»
 

И вот моя повесть, о царь. Слышал ли ты рассказ диковиннее этого?» – спросил юноша, и Тадж-аль-Мулук крайне удивился, и когда он услышал историю юноши, в его сердце вспыхнули огни из-за упоминания о Ситт Дунья и её красоте…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Повесть о Тадж-аль-Мулуке (продолжение)

Сто двадцать девятая ночь

Когда же настала сто двадцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И, услышав историю юноши, Тадж-аль-Мулук крайне удивился, и в его сердце вспыхнули огни, когда он услышал о прелести Ситт Дунья и узнал, что она вышивает газелей, и его охватила великая страсть и любовь.

«Клянусь Аллахом, – сказал он юноше, – с тобою случилось дело, подобного которому не случилось ни с кем, кроме тебя, но тебе дана жизнь, и ты должен её прожить. Я хочу тебя спросить о чем-то». – «О чем?» – спросил Азиз. И Тадж-аль-Мулук молвил: «Расскажи мне, как ты увидел ту женщину, которая сделала эту газель». – «О владыка, – сказал Азиз, – я пришёл к ней хитростью, и вот какою: когда я вступил с караваном в её город, я уходил и гулял по садам – а там было много деревьев, и сторож этих садов был великий старик, далеко зашедший в годах. Я спросил его: «О старец, чей это сад?» И сторож сказал мне: «Он принадлежит царской дочери Ситт Дунья, и мы находимся под её дворцом. Когда она хочет погулять, она открывает потайную дверь и гуляет в саду и нюхает запах цветов». – «Сделай милость, позволь мне посидеть в этом саду, пока она не придёт и не пройдёт мимо – быть может, мне посчастливится разок взглянуть на неё?» – попросил я. И старец молвил: «В этом нет беды». И когда он сказал мне это, я дал ему немножко денег и сказал: «Купи нам чего-нибудь поесть».

И он взял деньги, довольный, и, открыв ворота, вошёл и ввёл меня вместе с собою, и мы пошли и шли до тех пор, пока не пришли в приятное место, и старик сказал мне: «Посиди здесь, а я схожу и вернусь к тебе и принесу немного плодов».

И он оставил меня и ушёл, и некоторое время его не было, а потом он вернулся с жареным ягнёнком, и мы ели, пока не насытились, а моё сердце желало увидеть эту девушку. И когда мы сидели так, дверь вдруг распахнулась, и старик сказал мне: «Вставай, спрячься». И я поднялся и спрятался, и вдруг чёрный евнух просунул голову в калитку и спросил: «Эй, старик, есть с тобою кто-нибудь?» – «Нет», – отвечал старик. «Запри ворота в сад», – сказал тогда евнух, и старец запер ворота сада, и вдруг Ситт Дунья появилась из потайной двери, и когда я увидел её, я подумал, что луна взошла на горизонте и засияла. И я смотрел на неё некоторое время и почувствовал стремление к ней, подобное стремлению жаждущего к воде, а немного спустя она заперла дверь и ушла. И тогда я вышел из сада и направился домой, и я знал, что мне не достичь её и что я не из её мужчин, особенно раз я стал как женщина и у меня нет принадлежности мужчин. Она царская дочь, а я купец, – откуда же мне достичь такой, как она, или ещё кого-нибудь?

И когда мои товарищи собрались, я тоже собрался и поехал с ними. А они направлялись в этот город, и когда мы достигли здешних мест и встретились с тобою, ты спросил меня и я рассказал тебе. Вот моя повесть и то, что со мной случилось, и конец».

И когда Тадж-аль-Мулук услышал эти речи, его ум и мысли охватила любовь к Ситт Дунья, и он не знал, что ему делать. Он поднялся и сел на коня и, взяв Азиза с собою, вернулся в город своего отца, и отвёл Азизу дочь и отправил ему туда все, что нужно из еды, питья и одеяний и, покинув его, удалился в свой дворец, и слезы бежали по его щекам, так как слух заменяет лицезрение и встречу. И Тадж-аль-Мулук оставался в таком состоянии, пока его отец не вошёл к нему, и он увидел, что царевич изменился в лице и стал худ телом и глаза его плачут. И царь понял, что его сын огорчён из-за чего-то, что постигло его, и сказал: «О дитя моё, расскажи мне, что с тобою и что такое случилось, что изменился цвет твоего лица и ты похудел телом». И царевич рассказал ему обо всем, что случилось и что он услышал из повести Азиза и повести о Ситт Дунья, и сказал, что он полюбил её понаслышке, не видав её глазами. И отец его молвил: «О дитя моё, она дочь царя, и страны его от нас далеко! Брось же это и войди во дворец твоей матери…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до ста тридцати

Когда же настала ночь, дополняющая до ста тридцати, она сказала:

«Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: «И отец Тадж-аль-Мулука сказал ему: «О дитя моё, её отец царь, и земли его от нас далеко! Брось же это и войди во дворец твоей матери – там пятьсот невольниц подобных лунам; какая из них тебе понравится, ту и бери. Или же возьмём и сосватаем за тебя какую-нибудь из царских дочерей, которая будет лучше её». – «О батюшка, – отвечал Тадж-аль-Мулук, – не хочу другую, совсем! Эта вышила газель, которую я видел, и мне не обойтись без неё, а иначе я пойду блуждать по степям и пустыням и убью себя из-за неё». – «Дай срок, пока я пошлю к её отцу и посватаю её у него, – сказал ему отец. – Я исполню твоё желание, как я сделал для себя с твоей матерью; быть может, Аллах приведёт тебя к желаемому, а если её отец не согласится, я потрясу его царство войском, конец которого будет у меня, а начало у него».

Потом он позвал юношу Азиза и спросил: «О дитя моё, ты знаешь дорогу?» – «Да», – отвечал Азиз. «Я хочу, чтобы ты поехал с моим везирем», – сказал царь, и Азиз ответил: «Слушаю и повинуюсь, о царь времени!» Потом царь призвал своего везиря и сказал: «Придумай мне план для моего сына, и пусть он будет хорош. Отправляйся на Камфарные острова и сосватай дочь их царя за моего сына». И везирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»

А Тадж-аль-Мулук вернулся в своё жилище, и его страсть ещё увеличилась, и состояние его ухудшилось, и отсрочка показалась ему долгой, а когда над ним опустилась ночь, он стал плакать, стонать и жаловаться и произнёс:

 
«Ночной уж спустился мрак, и слез велики войска,
И ярок огонь любви, горящий в душе моей.
Коль ночи вы спросите, они вам поведают,
Другим ли я занят был – не грустью тоскливою.
Ночами я звёзд стада пасу от любви моей,
А слезы с ланит моих бегут, как градинок ряд.
Один ведь остался я, и нет никого со мной!
Подобен я любящим без близких и родичей».
 

А окончив свои стихи, он лежал некоторое время без чувств и очнулся только к утру. И пришёл слуга его отца, и встал у его изголовья, позвал его к родителю.

И Тадж-аль-Мулук пошёл с ним, и, увидав его, отец юноши нашёл, что цвет его лица изменился, и принялся его уговаривать быть стойким и обещал свести его с царевной, а потом он снарядил Азиза и своего везиря и дал им подарки. И они ехали дни и ночи, пока не приблизились к Камфарным островам. И тогда они остановились на берегу реки, и везирь послал от себя гонца к царю, чтобы сообщить ему об их прибытии. И гонец отправился, и прошло не более часу, как придворные царя и его эмиры выехали к ним навстречу на расстояние одного фарсаха: и, встретив их, ехали впереди их, пока не ввели их к царю. И прибывшие поднесли ему подарки и пробыли у него, как гости, три дня. А когда настал четвёртый день, везирь вошёл к царю и, встав перед ним, рассказал ему о деле, по которому он прибыл. Царь был в недоумении, какой дать ответ, так как его дочь не любила мужчин и не желала брака. Он посидел некоторое время, опустив голову к земле, а потом поднял голову и, призвав одного из евнухов, сказал ему: «Пойди к твоей госпоже Дунья и повтори ей то, что ты слышал, и расскажи, зачем прибыл этот везирь». И евнух поднялся и пошёл и ненадолго скрылся, а потом он вернулся к царю и сказал: «О царь времени, когда я пришёл и рассказал Ситт Дунья, что слышал, она сильно рассердилась и, поднявшись на меня с палкой, хотела разбить мне голову, и я бегом убежал от неё. И она сказала мне: «Если мой отец заставит меня выйти замуж, я убью того, за кого я выйду». И тогда её отец сказал везирю и Азизу: «Вы слышали и знаете – расскажите же это царю и передайте ему привет. Моя дочь не любит мужчин и не желает брака…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто тридцать первая ночь

Когда же настала сто тридцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман сказал везирю и Азизу: «Передайте царю привет и расскажите ему, как вы слышали, что моя дочь но желает брака». И они ушли назад без всякого проку и ехали до тех пор, пока не прибыли к царю и не рассказали ему, что случилось.

И тогда царь велел военачальникам кликнуть клич войскам о выступлении на бой и на войну, но везирь сказал ему: «О царь, не делай этого – за тем царём нет вины. Когда его дочь узнала об этом, она прислала сказать: «Если мой отец заставит меня выйти замуж, я убью того, за кого выйду и убью себя после него». Отказ исходит только от неё».

И, услышав слова везиря, царь испугался за Тадж-аль-Мулука и сказал: «Если я стану воевать с её отцом и захвачу царевну, а она убьёт себя, мне не будет от этого никакой пользы». – И потом царь уведомил своего сына, Тадж-аль-Мулука, и тот, узнав об этом, сказал своему отцу: «О батюшка, мне нет мочи терпеть без неё! Я пойду к ней и буду стараться с ней сблизиться, даже если я умру, я не стану делать ничего другого». – «А как же ты пойдёшь к ней?» – спросил его отец. «Я пойду в обличье купца», – ответил Тадж-аль-Мулук. И царь сказал: «Если это неизбежно, то возьми с собою везиря и Азиза». Потом царь вынул для него кое-что из своей казны и приготовил ему на сто тысяч динаров товара. И везирь с Азизом сговорились с царевичем, а когда наступила ночь, Тадж-аль-Мулук и Азиз отправились в дом Азиза и переночевали эту ночь там. А сердце Тадж-аль-Мулука было похищено, и не была ему приятна пища и сон – наоборот, на него налетели думы, и его потрясло томление по любимой. И он прибег к творцу, чтобы тот послал ему встречу с нею, и стал плакать, стонать и произнёс:

 
«Посмотрим, удастся ли сойтись после &дали –
На страсть я вам жалуюсь, и вам говорю я:
«Тогда вы мне вспомнились, когда беззаботна ночь,
И отняли сон вы мой, а люди все спали».
 

А окончив свои стихи, он разразился сильным плачем, и Азиз заплакал вместе с ним, вспоминая дочь своего дяди, и они продолжали так плакать, пока не настало утро. А потом Тадж-аль-Мулук поднялся и пошёл к своей матери, одетый в дорожные одежды. И мать спросила его, что с ним, и когда он повторил ей весь рассказ, она дала ему пятьдесят тысяч динаров и простилась с ним, и он ушёл от неё, после того как она пожелала ему благополучия и встречи с любимыми. А затем Тадж-аль-Мулук вошёл к своему отцу и попросил разрешения выезжать, и отец его позволил и дал ему пятьдесят тысяч динаров, и царевич приказал поставить себе шатёр за городом, и ему поставили шатёр, где он пробыл два дня, а потом уехал.

И Тадж-аль-Мулук подружился с Азизом и говорил ему: «О брат мой, я не могу больше расстаться с тобою». И Азиз отвечал: «И я также, и я хотел бы умереть у твоих ног, но только, о брат мой, моё сердце занято мыслью о матери». – «Когда мы достигнем желаемого, будет одно лишь добро», – ответил Тадж-аль-Мулук. И они поехали, и везирь наставлял Тадж-аль-Мулука быть стойким, а Азиз развлекал его сказками, говорил стихи и рассказывал летописи и истории, и они шли быстрым ходом ночью и днём в течение двух полных месяцев. И путь показался Тадж-аль-Мулуку долгим, и огни разгорелись в нем сильнее, и он произнёс:

 
«Путь долог, и велики волненья и горести,
И в сердце моем любовь великим огнём горит.
Клянусь, о мечта моя, желаний предел моих,
Клянусь сотворившим нас из крови сгустившейся,
Я бремя любви к тебе несу, о желанная,
И горы высокие снести не могли б его,
О жизни владычица, убила любовь меня,
И мёртвым я сделался – дыханья уж нет во мне.
Когда б не влекла меня надежда познать тебя,
Не мог бы спешить теперь в пути я, стремясь к тебе».
 

А окончив свои стихи, Тажд-аль-Мулук заплакал, и Азиз заплакал вместе с ним, так как у него было ранено сердце, и сердце везиря размягчилось из-за их плача. «О господин, – сказал он, – успокой свою душу и прохлади глаза – будет тебе только одно добро». А Тадж-аль-Мулук воскликнул: «О везирь, время пути продлилось! Скажи мне, сколько между нами и городом?»

«Осталось лишь немного», – сказал Азиз. И они ехали, пересекая долины и кручи, степи и пустыни. И вот в одну из ночей Тадж-аль-Мулук спал и увидел во сне, что его любимая с ним, и он обнимает её и прижимает к груди, и он проснулся испуганный и устрашённый, с улетевшим умом, и произнёс:

 
«О други, блуждает ум, и слезы текут струёй,
И страсть велика моя, и вечно со мной любовь.
Я плачу теперь, как мать, дитя потерявшая;
Когда наступает ночь, стенаю как голубь я.
И если подует ветр с земель, где живёте вы,
Прохладу я чувствую, до нас доходящую.
Привет вам я буду слать, пока летит горлинка
И дует восточный ветр и голубя слышен стон».
 

И когда Тадж-аль-Мулук окончил говорить стихи, к нему пошёл везирь и сказал: «Радуйся – это хороший знак! Успокой своё сердце и прохлади глаза – ты обязательно достигнешь своей цели».

И Азиз тоже подошёл к нему и стал уговаривать его потерпеть, и развлекал его, разговаривая и рассказывая ему сказки, и они спешили в пути и продолжали ехать в течение дней и ночей, пока не прошло ещё два месяца.

И вот в какой-то день солнце засияло над ними, И им блеснуло вдали что-то белое. Тадж-аль-Мулук спросил Азиза: «Что это там белое?» И Азиз отвечал ему: «О владыка, это белая крепость, а вон город, к которому ты направляешься». И Тадж-аль-Мулук обрадовался, и они ехали до тех пор, пока не приблизились к городу, а когда они подъехали ближе, Тадж-аль-Мулук возвеселился до крайности, и прошли его горести и печали. А затем они вошли в город, будучи в обличий купцов (а царевич был одет как знатный купец), и пришли в одно место, которое называлось жилище купцов, – а это был большой хан. «Здесь помещение купцов?» – спросил Тадж-аль-Мулук Азиза, и тот ответил: «Да, это тот хан, где я стоял», – и они остановились там и, поставив своих животных на колени, сняли с них поклажу и сложили свои пожитки в кладовые. Они провели там четыре дня, чтобы отдохнуть, а потом везирь посоветовал им нанять большой дом, и они согласились на это и сняли себе просторно построенный дом, предназначенный для развлечений. И они поселились там, и везирь с Азизом стали придумывать какой-нибудь способ для Тадж-аль-Мулука, а Тадж-аль-Мулук был растерян и не знал, что делать. И везирь нашёл такой способ, чтобы Тадж-аль-Мулук стал купцом на рынке материй.

И, обратившись к Тадж-аль-Мулуку и Азизу, он сказал: «Знайте, что если мы будем так сидеть здесь, мы не достигнем желаемого и не исполним того, что нам нужно. Мне пришло на ум нечто, и в этом, если захочет Аллах, будет благо». – «Делай, что тебе вздумается, – ответили ему Тадж-аль-Мулук и Азиз, – на старцах лежит благословение, а ты к тому же совершал всякие дела. Скажи же нам, что пришло тебе на ум». И везирь сказал Тадж-аль-Мулуку: «Нам следует нанять для тебя лавку на рынке материй, где ты будешь сидеть и торговать, ибо всякому – и знатному и простому – нужна ткань и кусок материи. Ты будешь находиться в этой лавке и сидеть там, и твоё дело устроится, если захочет великий Аллах, тем более что внешность твоя красива. Но только сделай Азиза у себя приказчиком и посади его с собою в лавке, чтобы он подавал тебе отрезки материи». Услышав эти слова, Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Поистине, это правильный и хороший план!» И затем он вынул дорогую купеческую одежду, надел её и пошёл, а слуги его шли сзади, и одному из них он дал с собою тысячу динаров, чтобы устроить все нужное в лавке. И они шли до тех пор, пока не достигли рынка материй.

И когда купцы увидали Тадж-аль-Мулука, посмотрели на его красоту и прелесть, они пришли в недоумение и говорили: «Подлинно, Ридван[186]186
  Ридван – по мусульманскому преданию, ангел, охраняющий врата рая. Смысл этой фразы заключается в том, что Тадж-аль-Мулук представляется людям таким же красивым, как райские юноши.


[Закрыть] открыл врата рая и забыл об этом, и этот редкостно красивый юноша вышел оттуда». А другие говорили: «Может быть, он из ангелов». И, подойдя к купцам, они спросили, где лавка старосты, и им указали, и они шли, пока не пришли к старосте, к приветствовали его, и староста и те из купцов, кто был с ним, встали и посадили их и оказали им почтение из-за везиря: они увидели, что это человек пожилой и уважаемый, и с ним юный Тадж-аль-Мулук и Азиз. И купцы говорили друг другу: «Этот старик несомненно отец двух этих юношей». – «Кто из вас староста рынка?» – спросил их везирь. И купцы ответили: «Вот он». И тут староста подошёл, и везирь, посмотрев на него, увидел что это великий старец, достойный и степенный, обладатель слуг и рабов, белых и чёрных.

И староста приветствовал их, как приветствуют любимых, и усердно выказывал им уважение, и, посадив их с собою рядом, спросил: «Есть ли у вас нужда, которую мы были бы счастливы исполнить?» – «Да, – отвечал везирь, – я человек старый, далеко зашедший в годах, и со мной вот эти два юноши. Я путешествовал с ними по всем областям и странам. Вступив в какой-нибудь город, я всегда остаюсь в нем целый год, чтобы они могли осмотреть его и узнать его обитателей. Я прибыл в ваш город и избрал его местопребыванием, и я хочу получить от тебя лавку, и пусть это будет лавка хорошая, из лучших помещений, где я бы мог посадить их, чтобы они поторговали, осмотрели бы этот город, усвоили бы нравы его жителей и научились бы продавать и покупать, брать и отдавать».

И староста отвечал: «В этом нет беды!» А староста посмотрел на юношей и возрадовался им и полюбил их великой любовью: этот староста увлекался смертоносными взорами, и любовь к сынам превосходила в нем любовь к дочерям, и он был склонён к мужеложству. «Вот прекрасная дичь! Слава тому, кто сотворил их из ничтожной капли и придал им образ!» – подумал он и встал перед ними, прислуживая им, как слуга. А затем он приготовил им лавку, которая находилась посреди крытой галереи, и не было у них на рынке лавки лучше и виднее, так как это была давка разубранная и просторная с полками из слоновой кости и чёрного дерева. А потом староста отдал ключи везирю, бывшему в обличье старого купца, и сказал ему: «Бери, господин! Да сделает её Аллах жилищем благословенным для твоих детей!» И везирь взял у него ключи. А затем они отправились в хан, где были сложены их пожитки, и приказали слугам перенести все бывшие у них товары и материи в ту лавку…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто тридцать вторая ночь

Когда же настала сто тридцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, взяв ключи от лавки, везирь, и вместе с ним Тадж-аль-Мулук и Азиз, отправились в хан и приказали слугам перенести бывшие у них товары, материи и редкости – а их было много и стоили они целой казны; и все это перенесли, а потом они пошли в лавку, сложили там свои пожитки и проспали эту ночь. Когда же настало утро, везирь взял обоих юношей и свёл их в баню, и они искупались и вымылись, надели роскошные одежды, надушились, и насладились баней до конца. А каждый из юношей был блестяще красив и, будучи в бане, оправдывал слова поэта: