Текст книги "Мальтийский жезл [Александрийская гемма]"

Еремей Парнов
Мальтийский жезл

Глава первая
ВЗРЫВ В ЗАПЕРТОЙ КОМНАТЕ

Не спрашивай мертвых, они ничего не могут рассказать о себе. Это не они говорят с тобой в омуте сновидений, а твой растревоженный, не знающий отдыха мозг.

Люсину, задремавшему на какой-то миг у себя в кабинете, приснился отец. Протягивая, словно взывая о помощи, руки, он стоял на пороге их старого дома, в котором давно поселились чужие люди, и вдруг отступил куда-то в невыразимую даль, когда в сон ворвалось дребезжание внутреннего телефона.

Вызванный по селектору к начальнику отдела, он неторопливо собрал разложенные на столе документы в аккуратную стопку и надел висевший на плечиках китель, скромно украшенный университетским ромбом. Несмотря на несколько громких дел, о которых широко сообщалось в печати, орденов у Люсина не было, а медалей он не носил.

– Разрешите, товарищ полковник? – Люсин приоткрыл дверь в кабинет.

– Да-да, заходите. – Полковник Кравцов озабоченно взмахнул рукой, не отрываясь от телефонной трубки.

Говорил он тихо, почти не раскрывая рта и, в основном, короткими междометиями. Больше слушал, сохраняя на лице настороженную безучастность. За окнами хлестал дождь, было хмуро и бесприютно. Люминесцентные светильники под потолком изливали морозную голубизну, сумрачно подрагивая в полированных плоскостях финского гарнитура. Новый человек, новая мебель, заново отделанный деревянными панелями кабинет.

С некоторых пор Люсин стал замечать, сколь необратимо и быстро меняется его повседневная жизнь. Он даже поймал себя на том, что испытывает смутное беспокойство перед натиском этих всеобъемлющих перемен, сказывающихся даже на мелочах.

– Садитесь, – сказал Кравцов, закончив разговор, и сразу перешел к делу: – Вот, значит, какая история: без вести пропал человек. – Поправив очки, он заглянул в бумажку, одиноко белевшую на бездонной глади стола. – Солитов Георгий Мартынович, год рождения тысяча девятьсот шестнадцатый, профессор Московского химико-технологического института, заслуженный деятель науки и техники. Ясно?

– Пока не очень.

– Вот и мне тоже не ясно. Никто не видел, как и, главное, когда он ушел из дома. Зачем-то захлопнул за собой дверь, которую нельзя открыть снаружи… Почему, спрашивается?

– То есть? – позволил себе уточнить Люсин. – Входную дверь?

– Донесение составлено местным участковым, – по-видимому, тот еще деятель. Как сквозь джунгли приходится продираться. Но случай, полагаю, не простой. Наворочено всякого: взрыв какой-то таинственный, и вообще полный туман. Нас просили помочь разобраться.

– Помочь разобраться? Но это значит, мы берем дело?

– Вы правильно понимаете. Ситуация, мягко выражаясь, своеобразная, я бы даже сказал, настораживающая. Начальство, не скрою, проявило повышенный интерес, что, как вы, наверное, догадываетесь, требует от нас особой оперативности. Словом, выезжайте на место с опергруппой, поглядите, что там и как. Наверняка все окажется значительно проще. Работать будете вместе со следователем республиканской прокуратуры Гуровым. Постарайтесь поладить.

– А он со мной тоже постарается? – поинтересовался Люсин без тени улыбки.

– Сразу по возвращении доложите. – Кравцов вложил лежавший перед ним листок в папку и, как по льду, отпасовал ее через весь стол Люсину. Разговор был закончен. – Путь неблизкий, поэтому времени не теряйте.

– Разрешите сперва подумать, товарищ полковник.

– Что? – в невозмутимых глазах Кравцова промелькнуло мгновенное изумление.

– Я хочу сказать, что должен сначала ознакомиться с делом, возможно, навести кое-какие справки и наметить хотя бы предварительный план действий.

– Ну, вам виднее, – последовал после многозначительной паузы окончательный вывод. – К концу дня ожидаю с докладом.

– Если придется задержаться, товарищ полковник, я позвоню.

Люсин знал себе цену и отнюдь не был расположен менять стиль работы, складывавшийся годами. Пусть новое руководство воспринимает его таким, какой он есть. Стоит из-за боязни испортить отношения, дать слабину – и пиши пропало. До конца дней своих не выкарабкаешься из мелочной опеки.

И все же от разговора с Кравцовым остался неприятный осадок. Беспокойно напоминало о себе запоздалое опасение, что без особой надобности полез на рожон, перегнул палку.

Нет, с такими мыслями каши не сваришь. Полное спокойствие, улыбка и сосредоточенность. Владимир Константинович заставил себя отключиться от всего постороннего и, как в омут, нырнул в косноязычные упражнения участкового.

Выстроив разрозненные факты в их временной очередности, Люсин, наконец, уяснил для себя суть происшествия.

Домработница или, вернее, домоправительница профессора Аглая Степановна Солдатенкова, вернувшись после почти недельного отсутствия, обнаружила выбитое окно. Она, естественно, забеспокоилась и кинулась в дом. Но дверь, ведущая в комнату, оказалась запертой изнутри. Солдатенковой ничего иного не оставалось, как заглянуть в кабинет со двора. Увидев, что в помещении полнейший беспорядок, она подняла тревогу. Кто-то из соседей принес табуретку и помог Аглае Степановне влезть на подоконник, чтобы как следует все рассмотреть. Не обнаружив Георгия Мартыновича среди разора и запустения, она немного успокоилась и принялась расспрашивать: может, кто чего знает. Но так ни до чего и не доискалась. Решив, что профессор мог поехать на городскую квартиру, старуха позвонила в Москву – раз, другой, третий. Телефон не отвечал. Тогда она попыталась связаться с институтом, но профессора не оказалось и там. Лишь на следующее утро, отчаявшись дождаться хозяина и заподозрив, как она объяснила, «худое», Солдатенкова обратилась в милицию. Участковый прибыл на место и, приняв необходимые меры для сохранения следов, произвел предварительный осмотр.

По характеру осколков оконного стекла, обнаруженных на достаточном удалении от дома, он предположил возможность взрыва. Последняя версия нашла косвенное подтверждение и в показаниях соседей Солитова, засвидетельствовавших, что тот вел на дому различные химические исследования. Проанализировав обстановку, Люсин одобрил действия участкового. Он хотя и не проявил особой инициативы, но зато ничего не напортил. Погрешности стиля и логические несуразицы, разумеется, не в счет.

По своему обыкновению, Владимир Константинович начал со схемы. Очертив в центре бумажного листа квадратик и обозначив его инициалами Солитова, он сделал несколько ответвлений, пометив их соответствующими подписями: Солдатенкова, соседи, МХТИ, московская квартира. Из каждого направления предстояло извлечь максимально возможное. Люсин подумал, что в процессе работы число таких ответвлений удвоится, утроится, даже удесятерится. И это только прямые связи. А сколько обозначится косвенных, опосредованных, самым причудливым образом разветвленных. Только выявив их все, до последней, можно надеяться на успешный финал.

Отработав первоначальную логическую схему, Люсин позволил себе задуматься над главным вопросом: жив или нет человек, о самом существовании которого он даже не подозревал еще каких-нибудь полчаса назад.

Поставив в известность дежурного по городу о намеченных действиях, он запросил морги, больницы, направил ориентировку по отделениям и в область. Затем позвонил в отдел кадров МХТИ и, обрисовав ситуацию, попросил ознакомить его с личным делом Георгия Мартыновича.

– Да-да, я подошлю человека, – сказал он, включая магнитофон. – Но время не терпит. Поэтому продиктуйте основные позиции, будьте настолько любезны… Нет, список научных трудов пока не надо, с научными трудами можно чуточку повременить…

Разговор практически не дал никаких новых зацепок. Жена Солитова, Анна Васильевна, умерла в позапрошлом году, дочь Людмила была замужем за работником ГКЭС [1]1
  Государственный комитет по внешним экономическим связям


[Закрыть] и находилась в настоящее время за границей. Установив, что квартира профессора была в последний раз поставлена на охрану одиннадцатого июля, то есть еще месяц назад, Люсин набросал проект телеграммы в МИД. На подобного рода телеграмму полагалась соответствующая виза. Рассудив, что лишний раз мозолить глаза начальству, безусловно, не стоит, Люсин не стал торопиться и послал в институт за личным делом Солитова.

Теперь, когда было сделано все, что возможно, следовало заняться подбором опергруппы. Люсин никогда не полагался на случайность. Дежурства дежурствами, очередность очередностью, но он предпочитал работать с людьми, хорошо ему знакомыми. Итак, экспертом, конечно, назначить Крелина, а шофером – Кушнера либо Самусю. От собаки, к сожалению, толку не будет, потому как всю неделю город и область заливают потоки дождя, однако возьмем. Услуги врача на данном этапе не требуются.

Спустившись во внутренний двор, где уже дожидался желто-голубой милицейский микроавтобус, Люсин не без удовольствия обнаружил, что ливень иссяк. Вырвавшись на обновленный, провеянный ветрами простор, солнце спешило излить всю свою нерастраченную мощь. Было даже жарковато с непривычки. Сверкали крыши, деревья, чугунные пики оград.

– С погодкой, командир! – поприветствовал Коля Самуся, включив зажигание. – На Синедь?

– Можно и на Синедь, если приготовил снасти и знаешь верное место. Я слышал, там лещ хорошо берет?.. Люсин, – коротко представился он пожилому лысому человеку в штатском – следователю прокуратуры по особо важным делам.

– Гуров, – ответил тот церемонным кивком.

– Я знаю вас, Борис Платонович, – улыбнулся Люсин, протянув для приветствия руку.

Ни внешность Гурова, вполне заурядная, ни манера вести себя никак не раскрывали характера. Лишь желчно опущенные уголки губ и привычка время от времени почесывать переносицу свидетельствовали об известном внутреннем напряжении. Очевидно, его угнетали какие-то сугубо личные заботы. Опытный следователь, он бы не стал заранее волноваться из-за дела, обстоятельства которого еще так не ясны.

За окружной по обе стороны шоссе замелькали березы и распахнулись зеленые заплаты окутанных легкой дымкой полей. Люсин вытянул ноги и, опустив веки, предался сладостной дреме. Он бы, пожалуй, даже уснул ненадолго, но неожиданный вопрос следователя вырвал его из блаженного забытья.

– Вы верите, что действительно произошел взрыв?

– Как я могу верить или не верить? – Люсин неохотно выпрямился. – Принимаю за данность, а далее поглядим.

– Одно лишь предположение, что в доме заслуженного человека, вообще в чьем-то частном доме могло случиться нечто подобное, уже бросает, как бы поточнее сказать, некую тень. Вы меня понимаете? Акцентик! Притом весьма неприятный.

– Мы не выбираем происшествий, – не желая особенно вдумываться в смысл сказанного, откликнулся Люсин. – Это они нас выбирают.

– Известный химик, изобретатель – и вдруг такое… Вас это не наводит на определенные мысли?

– Вы же сами видите, химик… Вот если бы он был стоматологом или, допустим, скорняком, тогда бы я, возможно, и удивился.

– Вы не даете себе труда понять меня?

– Просто не вижу причин для особого беспокойства. Оно, по меньшей мере, преждевременно. Поживем – увидим. Мало ли ахинеи встречается в протоколах?

– Но ведь взрыв!

– Взорваться могла и бутыль с квасом.

– Завидую вашему спокойствию. Вы, по-видимому, очень счастливый и благополучный человек.

– Не жалуюсь, – сонно пробормотал Люсин, вытягиваясь поудобнее.

Глава вторая
ВЕРТОГРАД

Забрызганный каплями, упавшими с листьев, милицейский фургон остановился возле наглухо закрытых ворот. Люсин, а за ним и другие попрыгали на землю, спеша размяться после дороги. Ботинки сразу же стали мокрыми и заблестели на солнце. Играя контрастом желтизны и кобальтовой сини, фургончик сверкал, как елочная игрушка.

– Лейтенант Мочалин, – козырнул Люсину поджидавший их участковый. – Понятые готовы.

– Ну что? – спросил следователь прокуратуры, оглянувшись. – Приступим? – И, поманив за собой проводника с собакой, толкнул калитку. Она оказалась незапертой.

Дуновение тревоги коснулось Люсина, едва он увидел вызывающе белую раму на черной стене. Освещение поминутно менялось. Яростный послеполуденный свет то разгорался, то бледнел, смягченный дымчатым фильтром. Солнце сквозь летучие пряди развеянных облаков, угасая и вспыхивая в осколках, усеявших клумбу, то играло муаровым лоском, то заливало обшитую вагонкой стену антрацитовым серебром. Лишь остроугольные дыры в стекле независимо от освещения кололи глаз беспросветной мглой.

«Черная краска, конечно же, ни при чем, хоть, признаться, и влияет на настроение, – решил Люсин. – Это для Подмосковья не слишком привычный колер, а в Европе, особенно на Севере, многие так красят свои дома».

Мысль отогнать легко, но как избавиться от беспокойного ощущения, что нечто подобное уже разыгрывалось на подмостках жизни и, как не крути, а печальной развязки не избежать? Так бывает во сне, когда страдаешь от того, что тебе уже снилось такое однажды, и все предрешено, и не соскочить с наезженной колеи. Не сон, к сожалению, а явь назойливо повторялась: уединенная загородная дача, закрытый изнутри кабинет, где велись научные эксперименты на дому, и в итоге – пропавший хозяин.

Приступив к будничным и не слишком веселым делам, Владимир Константинович убедился, что ощущение неблагополучия, быть может, даже какой-то ущербности исходит не только от дачного домика, повитого лозами дикого винограда. Неизъяснимой скорбью дышали здесь воздух, всегда прохладный в тени, и обильно политый чернозем, и выцветшее за лето поднебесье, промытое отлетевшей куда-то далеко за город Калинин грозой. Затянутое все эти дни клубящимся занавесом небо распахнулось на северо-запад в обрамлении бронзовеющих, горящих тяжелыми каплями сосен. С изощренной четкостью прорисовалась закопченная печная труба, слишком мощная для скромной двухскатной крыши, перекрестье антенны и моховая зелень шиферных волн, усыпанных слежавшейся хвоей. Что-то удерживало Люсина, мешало ему ступить под этот кров, отмеченный знаком печали.

Поблагодарив участкового, который не замедлил привести понятых, он обменялся ничего не значащими замечаниями со следователем прокуратуры. Затем они коротко обсудили предстоящие действия.

Заботливо ухоженный участок перед домом менее всего походил на сад, невзирая на побеленные стволы и ветви, сгибающиеся под тяжестью яблок, обложенные керамической плиткой куртины и грядки. И к огороду его никак нельзя было причислить, хотя курчавилась местами петрушка и лиловой дымкой обозначился опушенный вторым цветением кориандр.

Скользнув сосредоточенным взором по лицу застенчивого участкового, которому не терпелось выложить подробности, Люсин запахнул плащ и нырнул в заросли шиповника, обрушившегося каскадом капель и ворохом лепестков. Молодая почтальонша и владелец соседней дачи, привлеченные в качестве понятых, с явно смущенным видом полезли следом.

– Погоди, лейтенант, – остановил Крелин участкового, которому не терпелось взять на себя роль экскурсовода. – Пусть Владимир Константинович сначала сам разберется. Ты лучше нам расскажи. – Он успокоительно махнул рукой Гурову, который задумчиво прогуливался возле выбитого взрывом окна. Усеявшие клумбу осколки однозначно указывали на то, что стекло не было выдавлено снаружи. Крелин с первого взгляда отмел возможность имитации, хотя земля перед домом и была основательно затоптана.

Гуров недоуменно пожал плечами и, достав сигареты, направился к эксперту. Наслышанный о причудах Люсина, он тем не менее впервые встречался со столь откровенным пренебрежением к процедуре осмотра, выразив свое неодобрение сердитым попыхиванием. Крелин, работавший с Люсиным двенадцатый год, постарался разрядить обстановку.

– У каждого из нас свой бзик, – он виновато улыбнулся. – Недаром на Востоке говорят, что лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать.

– Мы не на Востоке, – неприязненно поежился следователь, отирая пучком травы ботинки, забрызганные оранжевым молоком чистотела, изобильно растущего вместе с крапивой по краям дорожки. – Лично я предпочитаю сначала выслушать свидетелей.

– Так ведь нет их, свидетелей, Борис Платонович, – развел руками эксперт. – Аглая Степановна эта, – он кивнул на мрачнейшего вида старуху, прикорнувшую на лавочке возле крыльца, – она ведь только на пятые сутки домой заявилась…

– Так точно, – оживился участковый. – И сразу по соседям кинулась. Они небось и наследили, где только могли. Каждому, понимаете, надо в окно просунуться! Хорошо еще, что дверь взломать не надумали…

– Непонятная штука, – размышляя вслух, вздохнул следователь и раздраженно вмял в грязь окрашенный никотином окурок. – Зачем ему вообще понадобился этот замок? И почему только с внутренней стороны?

– Я и говорю: у каждого свои странности. – Крелин снисходительно опустил веки. – Взять хоть ее… – Он двинул подбородком в сторону старухи, застывшей, как изваяние, с перекрещенными на коленях руками. – Сидит – не шелохнется, будто ей все абсолютно до лампочки.

– Степановна у нас кремень! – уважительно поддакнул участковый. – Каждое слово приходится чуть ли не клещами вытаскивать. А ведь любит она Георгия Мартыновича, души в нем не чает… Вы это очень верно насчет странностей, товарищ капитан. Я вот и за собой замечаю…

– Рано, молодой человек, рано, – властно пресек откровенные излияния следователь. – Лейтенантам странности не положены. Вы лучше вот что скажите. – Ловким щелчком он выбил из пачки новую сигарету. – Солитов всегда таким анахоретом жил? У него семья, кажется? Квартира в городе?

– Так ведь лето теперь, – не понял лейтенант, стряхнув прилепившиеся к безупречно отглаженным брюкам колючки. – Георгий Мартынович в институте работает, каникулы у них теперь.

– Каникулы-каникулы, – протянул нараспев следователь. – Вот она, жизнь человечья. Жена умерла, дети разъехались по заграницам, и остался мужик в полном одиночестве. – Он сочувственно поцокал языком, покосившись на мумию в застиранном платочке, безучастно дремавшую под рябиной. – Со Степановной, как я вижу, не очень-то поговоришь… Студенты там, аспиранты всякие не навещают?

– Кто их знает. Может, и навещают.

– В мое время не забывали учителей, – посочувствовал сам себе пожилой представитель прокуратуры. – Это теперь никому ни до кого дела нет… Но где ж наш старший оперуполномоченный? – Он нетерпеливо взглянул на часы. – Чего копается? Дело ведь явно не рядовое…

– Может, оттого и копается, что не рядовое, – заметил Крелин.

Люсин между тем обошел дом, окончательно убедившись, что пристрастия хозяина были далеки от трафарета.

В непосредственном соседстве со штамбовыми розами произрастал, растопырив колючие листья, чертополох, кусты бузины чередовались с волчьей ягодой и дурманом. На узких, высоко приподнятых над поверхностью грядках вместо моркови и огурцов золотились звездочки зверобоя, качались скромные головки тысячелистника. Среди такого разнообразия Люсин распознал валериану и донник, душицу и мяту, девясил, шалфей и горец. Пятачки целины, оставленные под первозданный подорожник, пастушью сумку и коровяк, надменно покачивавший желтыми стрелами крупных соцветий, чередовались огороженными проволокой квадратами, где, как рептилии в террариуме, зловеще наливались ядом зонтики веха, метелки эфедры, вороний глаз, белена. Лишь обладая поистине нездоровой фантазией, можно было высадить на клумбах ревень заодно с вероникой, календулой и полынью.

Как защемило на краткий миг сердце от ее неизбывной горечи, как ударило в ноздри дымом кочевий, непокоем и пылью степных дорог!

Сад отрав, огород целебных кореньев и «приворотных» зелий…

Что ж, рассудил Люсин, каждый волен выращивать на своей земле что душа пожелает, в том числе и столь экстравагантные культуры. Благо хозяин – профессор, доктор наук и, очевидно, съел на этом деле собаку. Ему и книги в руки, и острый садовый нож, пометивший косым характерным срезом сучки и пустотелые дудки.

Воздух был наполнен запахами медуницы, прохладой аниса, щекочущей в горле истомой прелой листвы, до сладостной печали, до горячего прилива, до слез. Теперь Люсин почти наверняка знал, что не ошибся в предчувствии, когда, затворив за собой калитку, увидел геральдический цветок чертополоха [2]2
  …геральдический цветок чертополоха… – Изображение цветка чертополоха входит в шотландский герб.


[Закрыть], смоляную вагонку за ним и блики света, как на креповых лентах.

– Хотел бы я знать, зачем ему понадобилось так выкрасить дом! – не удержался он от невольного восклицания. И, словно устыдившись, что будет услышан, взглянул на часы и поспешил выбраться на тропку.

Его погружение в омут снов и вещих ощущений длилось чуть более получаса, и он подивился тому, как стремительно летит время.

– Ну что, товарищи, – спросил Люсин с наигранной бодростью, присоединившись к остальным, – заглянем внутрь?

– Давно пора, – хмуро попенял ему следователь Гуров. – Дело к вечеру, а у нас еще работы непочатый край.

– Так уж и непочатый, – лукаво прищурился Люсин. – Не скажите, Борис Платонович, кое-что я углядел.

– С Солдатенковой говорить не будете? – Борис Платонович кивнул на старую домработницу, так и не изменившую своей безучастно-задумчивой позы.

– Со Степановной? Может, погодим? Она уже всё рассказала на данном этапе. Нет, мы лучше сами поглядим, что да как. Разрешите?

– Сами так сами, – с неожиданной снисходительностью согласился следователь.

– Дверь ломать будете? – спросила Степановна, когда гости собрались в сенях. – В кабинете?

– Ни в коем разе, бабушка, – весело пообещал Люсин. Тщательно вытерев ноги о резиновый коврик, он поманил Аглаю Степановну. – Хозяин любил запираться? – спросил вскользь, пропустив понятых, и уверенно взбежал по лестнице.

– Любил не любил, а когда и закрывался, – с некоторым замедлением объяснила Степановна, останавливаясь перед запертой дверью.

– Поточнее, Степановна, когда именно? – Люсин задумчиво очертил пальцем древесный узор.

– Когда, значит, надо ему было.

– И все же? – с величайшим терпением продолжал расспрашивать Владимир Константинович, внимательно исследуя дверной косяк. – Замок вроде бы тут? – Он выжидательно обернулся к эксперту.

Крелин, проведя снизу вверх металлоискателем, согласно кивнул.

– Найдется, куда включить? – размотав шнур дрели, обратился он к Аглае Степановне.

– Давай уключу, – волоча стоптанные шлепанцы, она потащилась в соседнюю комнату.

Тонкое сверло мягко вошло в доску. В коридоре повеяло легким душком древесной пыли.

– Вот и все, – сказал Крелин, энергично продувая отверстие.

Присев перед раскрытым чемоданчиком, он выбрал подходящий крючок. Затем осторожно просунул его внутрь, небрежно повертел туда-сюда, и дверь с натужным вздохом отворилась. Сделав несколько снимков, он, словно бы крадучись, переступил через порог.

– Входите, товарищи, – пригласил Люсин. Он хотел было объяснить понятым смысл предстоящей работы, но осекся на полуслове и замолчал. При первом взгляде на комнату зашевелилось знакомое ощущение пережитого сна.

Кабинет доктора химических наук Георгия Мартыновича Солитова напоминал лабораторию и одновременно старинную аптеку. Рабочий стол находился у самого окна. Заваленный книжными грудами, папками и ворохом фотографий, скорее всего разбросанных взрывом, он находился на одном уровне с широким подоконником, где тоже валялись порушенные стопки книг. Переплеты, усеянные осколками и вдобавок забрызганные какой-то маслянистой жидкостью, покрывал солидный слой пыли.

– Мы возьмем это для анализа, – сказал Люсин, невольно любуясь экономными, отточенными движениями Крелина, методично отбиравшего вещественные доказательства.

– Георгий Мартынович, надо думать, опыты какие-то ставил, – безучастно уронил Люсин, скользнув взглядом по капитальной печи и обрушенным полкам с химической посудой в вытяжном шкафу.

На фотографиях, которые разбирал Крелин в надежде найти отпечатки пальцев, были запечатлены аллегорические рисунки и тексты, переснятые с неведомых инкунабул и манускриптов, написанных главным образом по-латыни. Для Люсина, изучавшего этот язык врачей и юристов в университете, не составило особого труда догадаться, что Солитов интересовался лекарственной рецептурой. Об этом свидетельствовали и многочисленные выписки из травников, лечебников и всякого рода алхимических сочинений.

Сортируя уже просмотренные Крелиным фотокопии, Владимир Константинович собрал «Салернский кодекс здоровья» Арнольда из Виллановы и «Ботаники первоисточные основания» [3]3
  …«Салернский кодекс здоровья» Арнольда из Виллановы и «Ботаники первоисточные основания», изданные в 1785 году в Санкт-Петербурге Максимовичем-Амбодиком… – Арнольд из Виллановы (1295—1313), испанский врач и алхимик. Один из представителей медицинской алхимии. В «Салернском кодексе…» вместо четырех Аристотелевых первоэлементов предложил свои первоэлементы (соки-«гуморы», светлая желчь, черная желчь, флегма и кровь), тем самым перенеся алхимические действа с металлов на человека. – Комментарии кандидата исторических наук Кунаева С. В.


[Закрыть], изданные в 1785 году в Санкт-Петербурге Максимовичем-Амбодиком [4]4
  Максимович (Нестор Максимович Амбодик, 1744—1812), профессор акушерства. Перевел и издал значительное количество сочинений по медицине.


[Закрыть].

– Лекарства варил, – уважительно вздохнул Люсин, рассматривая на просвет пузырьки из темного стекла, снабженные латинскими этикетками. Судя по почерку и тщательно пронумерованным листам фотокопий, Солитов отличался скрупулезностью, граничащей с педантизмом. – Перегонял, экстрагировал…

– К нему тут многие обращались, – вздохнул сосед Караулкин. – Мою Марью Никитичну он, почитай, с того света возвернул. Да… Травку ей прописал от камней в почках.

– Ну и как? – заинтересованно спросил следователь.

– Как рукой сняло. И месяца не прошло. А ведь мучилась-то, мучилась…

– Что он, у себя в институте не мог заниматься? – ни к кому персонально не обращаясь, но как бы с затаенной обидой попенял Крелин. – Зачем же так – на дому, кустарно?

– Любитель, видать! – поддержал его Гуров.

– Мы еще ничего не знаем о том, что он мог, а чего не мог делать на кафедре, – хмуро ответил Люсин, выдержав долгую паузу. – Дайте срок – будем знать.

– Кое-что уже сейчас вырисовывается, – подал реплику Крелин, извлекая из-под бумажного вороха недопитый стакан чая. – Судя по грибку, – он показал следователю разросшиеся пятна бледно-голубой плесени, – действительно прошло несколько дней.

– Более определенно сказать не можете?

– Не могу, Борис Платонович, – досадливо отмахнулся Крелин. – А вот отпечатки, кажется,, есть! – Привычным движением он наложил прозрачную липкую ленту. – У тебя тоже что-нибудь нашлось, Володя? – спросил, не оборачиваясь.

– Как не найтись? – понимающе усмехнулся Люсин, беря двумя пальцами, очередную склянку. – Вырисовывается понемногу.

– Выходит, он врачеванием увлекался? – отвечая на какие-то свои мысли, заключил Гуров. – Знахарством?

– Знахарством? – Люсин прислушался к звучанию слова.

– Иначе зачем все эти банки с травами, какими-то корешками и прочей корой?

– Едва ли такой термин подходит к дипломированному фармацевту.

– Фармацевту? Вы точно знаете, Владимир Константинович? —спросил Гуров.

– Навел кое-какие справки, прежде чем выехать, – кивнул Люсин. – Солитов закончил фармацевтический факультет, кандидатскую получил без защиты в Военно-медицинской академии, докторскую – за работу по теории бесконечно разбавленных растворов.

– Бесконечно разбавленных? Такие действительно есть? – не отставал Гуров.

– Очевидно, если дают соответствующие степени.

– Вода, которую мы с вами пьем ежедневно, не что иное, как бесконечно разбавленный раствор, – хмыкнул Крелин, сливая подернутый плесенью чай в пробирку.

– А деньги он за лечение брал? – обратился Гуров к заскучавшему Караулкину.

– Что вы! Как можно! Это у него брали, кому не лень…

– Кто же, например? – вкрадчиво поинтересовался Борис Платонович.

– Мало ли… За дрова, например, крышу, починку забора. Давал всем, сколько ни спрашивали.

– Много тут шаромыжников шастало, – проворчала Аглая Степановна. – Чистые грабители!

– Ну, об этом у нас будет особый разговор. – Люсин обменялся с Борисом Платоновичем многозначительным взглядом. Может, и вы, Таня, скажете нам что-нибудь интересное? – ободряюще улыбнулся он почтальонше

– Я? – Она удивленно раскрыла подведенные зелеными тенями глаза. – Так не знаю я ничего такого. Они корреспонденцию на московский адрес получали, а сюда только «Вечерку» переводили. Брошу в ящик – и дело с концом.

– И то правда, – махнул рукой Люсин. – Вы девушка здоровая – кровь с молоком. Вам эта фармакопея, в сущности, ни к чему.

– А вот и нет! – обозначив симпатичные ямочки на щеках, просияла она. – Мне бабушка Аглая бородавки заговорила. Правда, бабуся?

– Может, и так, – кряхтя, откликнулась старуха. – Много вас, голоногих, ко мне бегало. Всех разве упомнишь?

– Подумать только! – скорее наигранно, чем действительно возмущенно, всплеснул руками Гуров. – И это в конце двадцатого века! Помните, у Пастернака? «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Да они бы и так прошли, ваши детские бородавки!

– Ждать? Очень нужно! – растопырив ухоженные пальчики, она полюбовалась свежим маникюром. – Я не люблю, когда некрасиво.

– Вы и вправду умеете заговаривать? – полюбопытствовал Люсин.

– Не хочешь – не верь! – Аглая Степановна строго зыркнула прищуренным глазом. – Кому заговаривала, а кому и чистотелом свела. Вон его у нас сколько, – кивнула на окно, туже подвязывая косынку.

– Так можно договориться до нечистой силы, уважаемая Аглая Степановна, – строго и не без потаенной мысли, заметил Гуров.

– А ты рази не видишь, чьих это рук дело? – без тени улыбки сказала она, плавно взмахнув рукой.

– И то правда, – мягко поддержал ее Люсин. – Одна печь чего стоит! Чистый алхимический горн. Разве что воздуходувка взамен мехов приспособлена. А снадобья? Какие-то кости толченые, ракушки… Я даже банку с рассыпным жемчугом обнаружил. Так что вы поосторожнее на поворотах, Борис Платонович, а то как бы чего не вышло, – закончил с нажимом.

– Вы правы. – Гуров внял замаскированному шуткой предостережению. – Не будем спешить с выводами… Вы, кажется, хотели сказать что-то, Аглая Степановна?

– Так рази ты чему веришь? – Старуха мелко перекрестилась, нашептывая что-то себе под нос. – Не будет у нас разговора. Я вон ему лучше скажу, – она благосклонно покосилась на Люсина, – когда срок придет.

– И правильно, – сразу же согласился Гуров. – Только не пропустить бы момента, Аглая Степановна. Уж больно время дорого! И так сколько дней потеряли.

– Теперь уж не возвернешь, – старуха неприметно всхлипнула и поспешила отереть глаза концом косынки. – Да и не к чему.

– Почему вы так думаете? – с проникновенной грустью спросил Люсин, настраиваясь на одному ему ведомую волну.

– А то не знаешь? – Степановна с усилием сглотнула горький комок. – Нету его, батюшки нашего, Егора Мартыновича, нету. Напрасно ищешь. – Она обреченно шмыгнула носом.

– Вы в этом вполне уверены? – спросил Люсин, облизывая разом пересохшее нёбо.

– Да ты и сам так думаешь. – Она словно читала его мысли. – Когда еще в калитку входил, уже все знал. Я по тебе видела.

– Н-ничего я не знал, – через силу выцедил из себя Владимир Константинович и отвернулся.

– Черт-те что творится, – пробормотал Гуров и, вытащив сигареты, выскочил в коридор. Но, сделав две-три глубокие, кружащие голову затяжки, загасил окурок и поспешил возвратиться. – Можно вас на минуточку, товарищ Люсин? – позвал он, задержавшись в дверях.