Текст книги "Мальтийский жезл [Александрийская гемма]"

Все более увлеченный заново обкатываемой версией, Люсин рассеянно прочитал написанное на обороте:

«А кто хощет диавола видеть или еретика, и тот корень возьми водой освяти, и положи на престол и незамай сорок дней и те дни пройдут носи при себе – узришь водяных и воздушных демонов».

Глава одиннадцатая
ВЕЧЕР НА МАЛОЙ БРОННОЙ

Весть о таинственном происшествии в деревне Веретенниково, соответствующим образом преобразованная стоустой молвой, потрясла и без того пылкое воображение вдовы академика Рунге. Гости, обычно собиравшиеся у Дины Мироновны по четвергам, внесли немалую лепту в сотворение очередной сенсации, взволновавшей многочисленных любителей всяческих чудес. Серый солидный дом довоенной постройки с подвальными помещениями и черным ходом, каких немного сохранилось в Москве, привлекал, однако, публику более чем достойную. В подворотню, ведущую прямехонько к подъезду Дины Мироновны, шестидесятисемилетней вдовы, сохранившей благодаря поистине героическому подвижничеству известную привлекательность, слывшей не без основания тонкой кулинаркой, хаживали и солидные ученые мужи, и писатели, и корифеи медицины. Впрочем, большинство составляли все-таки лица иного плана: блиставшие дорогими туалетами модные парикмахерши и массажистки, могущественная властительница стола заказов близлежащего гастронома и, разумеется, бойкие молодые люди скромных, а то и вовсе неопределенных занятий.

Надо ли говорить, что Дина Мироновна жгуче ощущала свою особую причастность к загадочному событию. Она не только лично знала того, о ком с таким жадным апломбом судачили теперь в косметических кабинетах и химчистках, но даже пользовалась его лечебными рекомендациями. Сама судьба звала ее выйти на авансцену. Справедливо рассудив, что отрывочных воспоминаний о безвременно почившей супруге Георгия Мартыновича, с которой она столь опрометчиво ухитрилась на старости лет раздружиться, надолго не хватит, хозяйка салона приступила к решительным действиям. Узнав от состоявшего при ее особе сорокапятилетнего недоросля и адепта учений Востока Валерочки, что в дачной истории определенно не обошлось без философского камня, она принялась наводить на сей счет подробные справки.

С помощью последнего академического справочника, который по старой памяти продолжал высылать знакомый референт, ей удалось разыскать самых ведущих химиков. Однако, к великому ее удивлению, все они чуть ли не с хохотом открестились от философского камня. По всему выходило, что они вообще впервые слышат как о самом происшествии, так и о Георгии Мартыновиче. Заподозрив, будто от нее скрывают что-то необыкновенно секретное, энергичная вдова спустилась на уровень членов-корреспондентов. Здесь ей повезло чуточку больше. Один из опрошенных в алфавитном порядке ученых, специализировавшийся на биоорганике, признал свое знакомство с Оолитовым. Выбранив Дину Мироновну за легковерие, он, чтобы поскорее отделаться, посоветовал ей связаться с кем-нибудь из специалистов по истории науки.

Оторвав от дел великое множество абсолютно незнакомых людей, она получила, наконец, номер телефона Гордея Бариновича, единственного в стране знатока волнующего ее предмета. Готовясь завлечь в свои сети исследователя средневекового чернокнижья, не подозревавшего о том, какие тучи сгущаются над его головой, Дина Мироновна терпеливо собирала агентурные данные.

Вскоре ей уже было известно, что Баринович защитил кандидатскую по химии, докторскую по философии, что он в довершение всего пишет стихи.

Такой человек не может не откликнуться на призыв, решила она, хотя уговорить его будет, по-видимому, не просто. Во-первых, одержим работой, во-вторых, отец троих ребятишек и домосед, в-третьих, до неприличия принципиален.

Следующей жертвой массированной обработки намечалась Наташа Гротто. Не сумев залучить ее в прошлый раз, Дина Мироновна не отчаивалась. Мудро умалчивая об истинной причине своих домогательств, продолжала с удвоенным рвением уламывать непокорную. Разве их не связывали узы пусть дальнего, но все же родства? Или не она играла с Талочкой, когда та еще пешком под стол ходила? Помнила ее папу и маму, бывала в доме Георгия Мартыновича?

Ни давно прирученная Наташа Гротто, воспринимавшая свою семиюродную тетку как неизбежное зло, ни даже Гордей Баринович, слывший вдобавок ко всему неуживчивым грубияном, не решились на открытый бунт. Пусть не в тот четверг, как первоначально намечалось, а лишь на следующем приеме, но они были поданы к столу вместе с заливной рыбой и жареной уткой.

Гости званы были с особым разбором. За овальным павловским столом, сервированным гарднеровским фарфором и тяжелым хрусталем с неизвестными вензелями, собрались самые избранные. Каждая салфетка была обозначена отпечатанной на машинке карточкой. Правое от себя место хозяйка предназначила Бариновичу, левое, как обычно, Валерочке. Наташу усадили по другую сторону – между бодрячком гляциологом и тоже весьма почтенным писателем-фантастом Тугановым.

Ужин на первых порах протекал довольно скованно. Баринович, о котором каждому было что-то нашептано, определенно не торопился явить себя во всем интеллектуальном блеске. Зато много и аппетитно ел, явно получая от этого удовольствие.

Не спешили развязать языки и остальные гости, ожидавшие, очевидно, сигнала. Так, перебрасывались незначительными замечаниями по большей части гастрономического характера. Глазырев, например, похвалил сациви, подложив Наташе побольше орехового соуса с зернышками граната, а фантаст обнаружил недюжинную эрудицию по части солки грибов. Пожилая дама в лиловом, отделанном кружевами платье, о которой было известно, что она экстрасенс, задумчиво ковыряла вилкой. Бородач художник, работавший под Лактионова, не обращая внимания на соседей, напористо ухаживал за хорошенькой кассиршей из гастронома «Диета», и это ей определенно нравилось. Загадочно улыбаясь, Люси, как все ее называли, не забывала налегать на острые закуски и украдкой поглядывала на скучающего додекафониста в смокинге. Модный композитор, чья космически-бесстрастная музыка холодно изливалась квантованными импульсами из скрытых динамиков, вообще не раскрыл рта, отрешенно катая хлебные шарики. Что-то определенно разладилось в механизме застолья. Общая беседа никак не завязывалась. Даже балаболка Валерочка ограничился лишь одним плоским, не к месту пересказанным анекдотом и примолкал, нервно вздрагивая, когда Дина Мироновна неожиданно кидалась в кухню, откуда долетало благоухание шипящего жира.

– «Тише-тише совлекайте с древних идолов одежды», – решив, что настал ее час, подала голос дама в лиловом и, картавя, процитировала Бальмонта [60]60
  Бальмонт, Константин Дмитриевич (1876—1942) – русский поэт. Один из основоположников поэзии символизма. Основные поэтические сборники – «Горящие здания», «Будем как солнце».


[Закрыть].

– Они уж давным-давно голенькие, – отмахнулся Баринович. – И валяются на земле, как статуи острова Пасхи. Всячески изучать, всесторонне исследовать – я за, – он поднял руку с зажатой в ней вилкой. – Но всерьез принимать сказки «Тысячи и одной ночи»?.. Извините!

– Я с вами полностью солидарна, – поддержала Наташа, раздражаясь уже самой близостью Туганова, затаенно клокотавшего гневом. – Люди настолько заморочены всяческими спекуляциями, что не отличают уже, где правда, где ложь. Все принимается на веру: маленькие зеленые человечки, гуманоиды всякие, которых выдают то за пришельцев, то за снежного человека, экстрасенсы…

– Вы и в экстрасенсов не верите? – поразилась женщина в лиловом платье, обласкав Наташу улыбкой мудрого всепрощения. – Спросите вашу тетю, она вам кое-что объяснит.

– Не обижайтесь, Дианочка, – поспешно пришла на помощь хозяйка. – Талочка просто увлеклась в своем полемическом азарте… Однако я на минуточку должна отлучиться, прошу извинить. Главное – без меня ничего не рассказывайте! – И она опять умчалась в кухню, откуда вскоре донесся грохот и лязг раскаленных противней.

– Неужели еще что-то? – лицемерно посетовал Туганов. – Мы же умрем, товарищи.

– А вы не ешьте, – посоветовал Глазырев, соблюдавший завидную умеренность. – Засорить организм легко, а уж очистить…

Готовый было вновь разгореться спор приостановило торжественное появление Дины Мироновны. Пылая от кухонного жара и гордости, она внесла круглое блюдо, на котором дымилась туго набитая и обложенная печеными яблоками утка.

– Утку должен разрезать Архип Михайлович, – попросила Дина Мироновна, торжественно вручая Глазыреву выгнутые серпом зазубренные ножницы. – В наказание за вашу противную диету. Может, сделаете сегодня исключение?

– И не уговаривайте! —. Он ловко прижал утиное крылышко специальной вилкой. – Ни-ни! А разрезать могу. Отчего не подсобить? – И нож с хрустом вгрызся в костяк.

– Потрясающе, – оценил композитор.

– Нет, господа рационалисты! – Туганов торжествующе постучал по столу костяшками заметно усохших пальцев. – Мир далеко не столь прост, как вы тщитесь представить!

– Вижу, – не стал спорить Баринович.

– Кстати, Дина Мироновна, – разделавшись с противником, неустанный воитель почувствовал себя властелином положения. – Вы, кажется, говорили, будто какой-то ваш знакомый успешно занимается практической алхимией? Что за таинственная история?

Все взгляды, словно по команде, нацелились на Наталью Андриановну. Она вспыхнула, ощутив себя вознесенной на гигантских качелях, когда все внутри обмирает и отжимается книзу.

– В самом деле, – Дина Мироновна мимолетно коснулась пальцами лба. – Талочка, деточка! – залебезила она. – Как ты понимаешь, все мы ужасно обеспокоены этим кошмарным происшествием. Ты ничего не знаешь?

– Насколько я понимаю, присутствующих глубоко волнует судьба Георгия Мартыновича Солитова? – разгадав истинную причину очередного прилива родственных чувств тети Дины, Наташа полностью уяснила сложившуюся ситуацию. – Не хочу никого разочаровывать, но, судя по всему, он стал жертвой бандитского ограбления.

– И только-то? – пренебрежительно протянул Туганов.

– Какой ужас! – Баринович был глубоко потрясен. – Я же ровным счетом ничего не знал! Бедный Георгий Мартынович… Как он себя чувствует?

– Удивительно все же, – Дина Мироновна неодобрительно поджала губы, – разве вы не знаете, что он бесследно исчез?

Баринович лишь угнетенно пожал плечами.

– Вся Москва только об этом и говорит, – заметила Альбина, капризная блондинка, сидевшая напротив Бариновича. – И объявления висят.

– Какие объявления? – не понял Баринович.

– «Найти человека», господи! – Альбина глянула на него как на безнадежно больного.

– Ах так! – Баринович понимающе закивал. – А ведь я определенно что-то такое про него слышал… Позвольте, позвольте, – он сосредоточенно подпер щеку ладонью. – Ну да! Мне предложили купить книгу, которую он почему-то не взял. Очень редкая, знаете, книга. Но мне не по средствам, так что я отказался…

– И все-таки тут не всё так просто, – Туганов стукнул кулаком по столу и недоверчиво покосился на Наташу. – Знаем мы эти ограбления! Ничего более оригинального придумать не смогли.

– Извините, но мне пора. – Наташа решительно встала из-за стола, осторожно отставив недопитую чашку. – Спасибо, тетя. Все было необыкновенно вкусно.

– Позвольте, я вас провожу! – обрадованно вскочил Баринович, вызвав веселое оживление столь пылкой галантностью.

Не отличаясь особой ловкостью, он ухитрился опрокинуть хрупкий, как яичная скорлупа, фарфор с изображением дамы в напудренном парике. Чашка жалобно звякнула, но не разбилась, подхваченная рукой бдительной хозяйки. Этот небольшой инцидент окончательно вычеркнул Бариновича из списков на будущее. Все нашли, что он абсолютно не интересен.

– Как вам наш бомонд? – спросила она, когда они с Бариновичем вышли на улицу.

– А вам? – осторожно поинтересовался он, с наслаждением вдохнув теплый вечерний воздух. В зыбком сумраке едва уловимо веяло духами.

– Паноптикум, – откликнулась Наташа, когда миновали мрак подворотни. – Гойя [61]61
  Гойя, Франсиско Хосе де (1746—1828) – испанский живописец и гравер. Искусство Гойи отличается новаторством, эмоциональностью, фантазией, остротой характеристики, гротеском. Наиболее известны картоны для королевской шпалерной мастерской («Игра в жмурки»), портреты («Семья короля Карла IV), росписи (в капелле церкви Сан-Антонио де ла Флорида, в так называемом „Доме Глухого“), графика (серии „Капричос“, „Бедствия войны“).


[Закрыть].

– Да-да, очень странно. А кто эта женщина в лиловом?.. Сейчас много появилось таких…

– Скромный инженер-экономист, – усмехнулась Наташа. – И вот, поди ж ты, открылся дар!

– Я допускаю, что возможно особое видение, редкая чувствительность и все такое. История человечества полна свидетельствами разного рода феноменов. Но чтобы так, в массовом порядке… Кто теперь только не подвизается на этом сомнительном поприще: неудавшиеся физики и разочарованные врачи, даже откровенные психопаты. И все она – мода!

– Не только. Здесь и досуг, который не знают чем занять, и вечно дремлющая в человеке надежда на чудо. О чудесных излечениях, сколько я себя помню, всегда говорили. То там, то здесь объявлялся очередной кудесник. Но насчет массовости вы точно заметили. – Наташа по обыкновению не шла, а летела по улице, и Баринович едва за ней поспевал.

– Именно! А на поверку все тот же знахарь, шаман или медиум. – Пытаясь шагать в ногу, он радостно волновался столь удивительному согласию в мыслях.

– Чего стоят одни разговоры про излечение по телефону или диагноз по фотокарточке… А возьмите филиппинских знахарей! Вот уж чушь так чушь! Тут, казалось бы, для здравомыслящего человека никаких доказательств не требуется: ловкий трюк, виртуозный обман.

Но ведь находятся ярые защитники! Ссылаются на очевидцев, на фильмы. А чего не сделаешь с помощью кино?

– Врет, как очевидец, – подсказал Баринович. – Есть такое выражение. Вы очень торопитесь, Наталья Андриановна? – Испытывая давным-давно позабытый трепет, почти благоговение, он осторожно взял ее под руку.

– Ничуть, – она приостановила шаг. – Привычка.

– Вы говорили о бескровной хирургии филиппинцев. Я слышал, что создали специальную комиссию.

– Будь моя воля, я бы не стала тратить времени на проверку. Все изначально ясно. Допустив даже в мыслях возможность такого, мы должны отказаться от научной картины мира. Ни больше ни меньше! Не слишком ли дорогая плата? И во имя чего? Чтобы уверовать в четвертое измерение, в магию, бог знает во что?

– Диву даешься, когда встречаешься с проявлениями такого фанатичного воинствующего невежества. Взять хоть того же Туганова. Одно дело верить и даже пропагандировать летающие тарелки, другое – вечный двигатель. Все валит в одну кучу. Просто какой-то сорт приматов с ограниченным мышлением. Разницы между явлением, которое в принципе возможно, но почему-то не наблюдается, и тем, чего нет, потому что быть никак не может, они не улавливают. К разуму обращаться бессмысленно, потому что он упрямо заблокирован верой, которая сродни религиозной.

– Как вы удивительно точно схватили! – Наташа почти с восхищением взглянула на Бариновича, который уже не казался ей таким комично нескладным. – Она-то и лежит в основе случайных удач самозваных целителей – вера. Как и вы, я тоже не исключаю какого-то физического влияния на организм человека через глаза, руки… Хоть и не обольщаюсь, если честно сказать, потому что привыкла доверять лишь строго доказанному. Но основная причина – это вера больного в то, что ему помогут. Человек слепо верит и потому исцеляется. Чья тут первоочередная заслуга: врачевателя, лекарства или собственных защитных сил, – особого значения не имеет. Работает весь комплекс, активизируя мозг, который и подает подсознательные команды. Резервы тут, конечно, колоссальные.

– Не знаю, как насчет резервов, – с осторожным скептицизмом заметил Баринович, – но кое-какой опыт человечество все же накопило. Строго говоря, мы не располагаем достоверными доказательствами так называемых чудесных исцелений. Однако допустим, что нечто подобное все же имело место. Согласны? Хотя бы постольку, поскольку у нас нет оснований подозревать во лжи всех и вся, в том числе людей, вполне достойных доверия. Заблуждаться – я имею в виду невольные заблуждения – тоже все скопом не могут. Таким образом, разумно будет записать в наш актив несколько чудесных, внушающих оптимизм случаев, пусть даже несколько десятков. Но не сотен, не тысяч тем более! Посмотрим теперь, что окажется в пассиве. А многие миллионы человеческих жизней, которые унесла «черная смерть», оспа, холера, наконец, грипп вроде испанки в начале века? В Англии, например, претендующей на сомнительную славу родины европейского колдовства, в четырнадцатом столетии чума выкосила три четверти населения. Целиком вымирали деревни, города, графства. И это, подчеркиваю, в четырнадцатом веке, когда если и лечили, то лишь с помощью трав, алхимических снадобий или колдовства. Экстрасенсов и тогда, надо полагать, было предостаточно, хоть отбавляй. Сами судите, сколь многого достигли они своими пассами и наложением рук.

– Не могу возразить вам, даже если бы очень хотела… Ваш исторический экскурс весьма убедителен. Хоть мы и ругаем современную медицину, причем вполне обоснованно, альтернативы ей нет. Хочешь не хочешь, а надо искать все новые антибиотики, синтезировать все более сложные в химическом отношении препараты. Знаем, что вредны, что организм привыкает и вирусы приспосабливаются, но что делать? Об отказе не может быть и речи. Стоит лишь ослабить усилия в борьбе со всевозможными недугами, и на мир обрушатся нарастающие валы опустошительных эпидемий.

– Временами мне кажется, что мы читаем мысли друг друга.

– Мне тоже, – с обезоруживающей откровенностью призналась Наташа. – Как будто знаем друг друга тысячу лет. Правда?

– А может, так оно и есть. Ведь ваша фамилия Гротто?

– Да, а в чем дело?

– Тогда, может статься, что мне посчастливилось знавать вашу далекую прабабушку. Такое имя, как Лита Гротто, ничего вам не говорит?

– Нет, – не сразу ответила Наташа. – Впервые слышу.

– Очень жаль, Наталья Андриановна, потому что я пережил несколько незабываемых часов, прослеживая запутанные перипетии ее судьбы, подкупающе романтической и злосчастной.

– Вы меня интригуете, Гордей Леонович.

Они не заметили, как миновали площадь Маяковского и, свернув за угол, пошли по Горького к Белорусской. Ощущение времени и пространства растворилось в наполнявшем обоих благодарном чувстве единомыслия. Безотчетно хотелось продлить его до нового перекрестка, где в таинственном безлюдье Брестских улиц перемигивались совиные глаза светофоров.

– Я работал тогда в архивах города Кельна, – понизив голос, начал рассказывать Баринович, словно прислушиваясь к шепотам ветра в усталой за лето листве. – Меня интересовала история одного алхимика, сваренного живьем по приговору магистрата. Судя по некоторым указаниям, он имел определенное отношение к тому самому алхимику, чью лабораторию в поисках эликсира долголетия посетил Фауст.

– Ничего себе, – одобрила Наташа. – Завлекательное начало.

– Тем более что прямого касательства к вашей прабабушке она не имеет, – засмеялся Баринович. – Упоминание о Лите Гротто я обнаружил совершенно случайно, когда разбирал счета, предъявленные к оплате регенсбургским палачом. Бедная женщина была сожжена по обвинению в злокозненном чародействе в 1589 году. Ее казнь обошлась магистрату в три талера и два гроша. Не знаю почему, но меня это вдруг взволновало, и я принялся за розыски. Какие тени прошли предо мною, Наталья Андриановна! Прекрасная, беззаветно любящая женщина, проданная бездушным мужем своему влиятельному сеньору, изувер-инквизитор, утонченное коварство, чудовищный, наглый обман… Может быть это и хорошо, что вы ничего не знаете об этой несчастной. Что мы вообще знаем о себе, дети двадцатого века? Не дальше трех-четырех поколений. А ведь прошлое никогда не умирает совсем. Как чахлая тень, оно влачится по нашим стопам, мучая несовершенную память, увлекая на кем-то пройденные когда-то круги. Или встает на перепутье, как болотный туман, колышась и застилая глаза…

– Из дальних предков я знаю только капитана Андреа Гротто, – Наташа невольно вздрогнула. – Он, как тогда говорилось, «вышел» из Ливонии и поступил на царскую службу. Это было незадолго до кончины Петра Алексеевича.

– Андреа… А вы Андриановна?

– Натальи и Андреаны у нас в роду. От бабки мне осталась венчальная икона с этими именами… Неопалимая купина. Да еще резной камень с гностическим символом, который я потом подарила шефу.

– И нет. документов, писем?

– Никаких! – Она мечтательно улыбнулась. – Если что было, то сгинуло после развода… Мы разошлись с мужем, прожив вместе много лет. Я ни о чем не жалею, у меня есть сын Тёма, почти совсем взрослый, и мы очень счастливы с ним вдвоем.

– А у меня целых три! И в этом мое спасение. Иначе бы я влюбился в вас до смерти и стал бы несчастнейшим из смертных.

– Это еще почему?

– Да хотя бы потому, что матушка не нарекла меня Андреаном.

– Значит, так тому и быть, – Наташа решительно повернула к метро. – Но прежде чем распрощаться, я бы хотела узнать…

– О Лите Гротто?

– Нет, на сей раз не угадали, Гордей Леонович. Меня беспокоит другое. Расскажите как можно подробнее о том вашем разговоре по поводу травника, – она выжидательно остановилась под навесом Белорусской-кольцевой.

– Думаете, это что-нибудь даст? – Баринович прислонился плечом к колонне. – Впрочем, кто знает?.. Короче говоря, позвонил мне один книжный жучок на прошлой неделе. Человек он тертый и в своем бизнесе асе. Не только знает наперечет все мало-мальски ценные издания, но и помнит, у кого что хранится. Словом, ведет свой учет частным библиотекам. Не успеет кто-нибудь из коллекционеров отдать душу, как он мгновенно узнает об этом по какому-то тайному телеграфу. Будь то в Ленинграде или во Львове, где уцелело несколько очень старых библиотек. Форменный стервятник. Раньше он частенько снабжал меня всякими редкостями. Теперь же, к сожалению, мне такая роскошь не по карману. Во-первых, обременен семейством, во-вторых, цены возросли настолько, что и не подступишься.

– И все-таки он обратился к вам с предложением?

– Очевидно, по старой памяти. Да и книжка уж больно занятная. Притом с личной печатью Макропулоса, лейб-медика Рудольфа Второго [62]62
  Рудольф II (1552—1612) – император Священной Римской империи с 1576 г., австрийский эрцгерцог (в его руках находились Верхняя и Нижняя Австрия, чешский и венгерский престол). Воспитывался при испанском дворе иезуитами. Проводил политику жестокой католической реакции, вызвавшую активное сопротивление. В ходе междоусобной борьбы с братом Матвеем и под давлением местного дворянства вынужден был уступить в 1608 г. Верхнюю и Нижнюю Австрию, Венгрию и Моравию Матвею, а в 1611 г. отречься в его пользу и от чешского престола.


[Закрыть], императора Священной Римской империи, австрийского эрцгерцога и чешского короля. Аккурат по моей части. Откровенно говоря, у меня слюнки потекли. Но я сразу сказал, что не потяну, и посоветовал обратиться к Георгию Мартыновичу. Как-никак, такие книги попадаются не часто. Один раз в сто лет, можно сказать.

– И что он ответил?

– Сказал, что уже звонил Георгию Мартыновичу и обо всем с ним договорился, но тот, видимо, передумал.

– Так-так…

– Каюсь, но тогда я не придал этому особого значения. Лишь пожалел мимоходом, что книга уйдет в совершенно чужие руки. Только теперь, когда узнал о случившемся…

– Понятно, – опережая мысль собеседника, выводила свои заключения Наталья Андриановна. – Сколько он спросил за книгу?

– Две, но намекнул, что можно договориться. Только о чем договариваться, когда мне. и тысячи не наскрести?

– Так, Гордей Леонович, более-менее ясно. Поймите меня правильно, но вам придется еще раз рассказать все это в милиции. Я дам сейчас телефон. Это совершенно необходимо. Обещайте мне, что позвоните, не откладывая.

– Ну, если вы настаиваете, то конечно, – без особой охоты пообещал Баринович. – Раз надо…

– Сейчас, именно сейчас, я с полной абсолютностью поняла, что это совершенно необходимо. На месте Георгия Мартыновича могли оказаться вы, я, кто угодно… Представьте себе, Гордей Леонович, что его убили, да, скорее всего убили, сразу после того, как он взял в сберкассе полторы тысячи рублей. Наверняка, чтобы купить этот дьявольский травник, который не стоит ни единого часа человеческой жизни. Прошлое действительно не умирает. Вы были глубоко правы. Оно все еще требует крови, и убивает, и мстит.