Текст книги "Иметь или быть?"

В слове «haben» («иметь») кроется обманчивая простота. Каждый человек что-нибудь имеет: тело[6]6
  Здесь надо хотя бы мимоходом отметить, что можно также и к своему телу относиться по принципу бытия, воспринимая его как живое, что находит свое выражение, когда говорят: «Я – это мое тело», а не «У меня есть тело». Весь опыт чувственного восприятия свидетельствует о таком отношении к телу. – Примеч. Э. Ф.


[Закрыть], одежду, кров и так далее, вплоть до того, чем обладают сегодня многие миллионы людей: автомобиль, телевизор, стиральная машина и многое другое. Практически невозможно жить, ничего не имея, это очевидно. Так в чем же сложность самого понятия? Тем не менее, история слова «иметь» свидетельствует о том, что оно представляет собой подлинную проблему. Те, кто считает, что «иметь» является самой естественной категорией человеческого существования, будут удивлены, узнав, что во многих языках вообще нет слова для обозначения понятия «иметь». В иврите, например, вместо «я имею» употребляется безличная форма «jesh li» («у меня есть» или «это относится ко мне»). Фактически языки, в которых обладание выражается именно таким образом, превалируют[7]7
  Это относится и к русскому языку. – Примеч. перев.


[Закрыть].

Интересно отметить, что в развитии многих языков первичная конструкция «это относится ко мне» впоследствии заменялась конструкцией «я имею», однако, как заметил Эмиль Бенвенисте, обратный процесс никогда не наблюдается[8]8
  Здесь и далее я использую примеры из работ Э. Бенвениста. – Примеч. Э. Ф.


[Закрыть].

Этот факт наводит на мысль, что развитие слова «иметь» связано с возникновением частной собственности, причем эта связь отсутствует в обществах, где собственность имеет функциональное назначение, то есть когда речь идет о естественном праве на применение. Получит ли эта гипотеза подтверждение и в какой мере, покажут дальнейшие социологические исследования.

Если понятие «haben» (иметь, обладать) является сравнительно простым и легким для понимания, то понятие «sein» (быть) – куда как сложнее. С точки зрения грамматики глагол «быть» может употребляться по-разному:

(1) в качестве вспомогательного глагола, как, например, в английском или немецком: «Ich bin groß» («Я есмь высокий»), «Ich bin weiß» («Я есмь белый»), «Ich bin arm» («Я есмь бедный»), то есть для обозначения идентичности свойств (характерно, что во многих языках слова «быть», употребляемого в таком смысле, просто нет). В испанском языке, например, проводится различие между постоянными свойствами, которые относятся к сущности предмета (ser), и случайными свойствами, которые сущности предмета не выражают (estar);

(2) в качестве вспомогательного глагола для образования формы страдательного залога, как, например, в немецком языке: «Ich werde geschlagen» («Я избит»), где «я» является объектом воздействия, а не субъектом действия, которое мы видим в глагольной форме «Ich schlage» («Я бью»);

(3) в значении «существование» («экзистенция»). В этом случае, как показал Бенвенисте, «sein» следует отличать от глагола «быть», употребляемого в качестве связки в глагольных формах Perfekt, Pl. qu.p. и др. «Оба слова сосуществовали и всегда могут сосуществовать, будучи совершенно различными» (Бенвенисте, 1974, с. 203).

Исследование Бенвенисте проливает новый свет на значение «быть» как самостоятельного глагола, а не глагола-связки. «Быть» в индоевропейских языках представлено корнем es-, имеющим значение «иметь существование, принадлежать действительности». «Существование» и «действительность» определяются как «нечто достоверное, непротиворечивое, истинное» (там же, с. 204). (В санскрите sant – «существующий, действительный, хороший, истинный», превосходная степень sattama, «самый лучший».) «Быть», таким образом, по своему этимологическому корню означает нечто большее, нежели констатация идентичности субъекта и атрибута; это нечто большее, чем описательный термин. «Быть» обозначает реальность существования того, кто или что есть; оно констатирует его или ее аутентичность, достоверность и истинность. Если о ком-то говорят, что он есть, то это относится к сущности, а не к явлению, к внутреннему, а не к поверхностному, к реальности, а не к видимости.

Этот предварительный обзор значений слов «иметь» и «быть» позволяет сделать следующие выводы.

1 Под «иметь» или «быть» я понимаю не такие отдельные свойства личности, которые мы встречаем в выражениях типа: «у меня есть автомобиль» или «я белый», или «я счастлив». Я имею в виду два основных типа ценностных ориентаций личности, два способа существования человека в мире, две различные личностные составляющие, преобладание которых в индивиде определяет его как целостность со всеми его мыслями, чувствами и поступками.

2 Человек с ориентацией на «иметь» относится к миру, как хозяин к собственности, к своему имуществу. Это такое отношение, когда я хочу всех и вся, в том числе и самого себя, сделать своей собственностью.

3 Что касается ориентации на «бытие», то следует различать две формы экзистенции. Одна из них является противоположностью обладания. Как это хорошо описал Дю Маре, эта форма бытия означает жизнелюбие и подлинную причастность к миру. Другая форма бытия противоположна понятию «видимости, или кажимости». Ее следует понимать как подлинное, естественное, реальное существование индивида в отличие от мнимого, «показушного образа жизни». (Именно так описывает этимологию слова «быть» Эмиль Бенвенисте.)

Анализ понятия «бытие» осложняется еще и тем, что проблема бытия была предметом многих тысяч философских трудов, и вопрос «Что есть бытие?» является частью основного вопроса западной философии. Хотя это понятие будет рассматриваться здесь с антропологической и психологической точек зрения, просто невозможно не затронуть его философский аспект, так как проблема человека – это, несомненно, и философская проблема. Поскольку даже краткое изложение представлений о бытии в истории философии от досократиков до современности выходит за пределы данной книги, я напомню только самое главное – роль и место понятий: процесс, становление, движение и активность внутри самого бытия. Как подчеркивал Георг Зиммель, идея о том, что бытие имплицитно включает в себя изменение (то есть что бытие равнозначно становлению), связана с именами двух величайших и самых бескомпромиссных мыслителей в истории западной философии – Гераклита и Гегеля.

Сформулированное Парменидом и Платоном и разделяемое схоластическими «реалистами» положение о том, что бытие есть постоянная, вечная и неизменная субстанция, противоположная становлению, имеет смысл только в том случае, если исходить из идеалистического представления, что наивысшей формой реальности является мысль или идея. Если идея любви (в понимании Платона) более реальна, чем переживание любви, то можно утверждать, что любовь как идея постоянна и неизменна. Но если исходить из существования реальных людей – живущих, любящих, ненавидящих, страдающих, – то можно сделать вывод о том, что нет вообще такого бытия, которое одновременно не было бы и становлением, и изменением. Все живое может существовать только в процессе становления и только изменяясь. Рост и изменение – это неотъемлемые стороны самой жизни.

Концепция Гераклита и Гегеля, согласно которой жизнь есть процесс, а не субстанция, перекликается с буддийской философией Востока, в которой нет места представлениям о застывших и неизменных субстанциях ни в отношении предметов, ни в отношении человеческого «я». Ничто не является реальным, кроме процессов. Современное научное мировоззрение способствовало возрождению философских представлений о «мышлении как процессе» прежде всего в естественных науках.

Прежде чем приступить к обсуждению двух способов существования – обладания и бытия на базе некоторых простых иллюстраций, следует упомянуть еще об одном проявлении обладания, а именно о потреблении в смысле усвоения. Потреблять при еде и питье – это и есть некая архаичная форма обладания тем, что человек потребляет. Так, младенец на определенной ступени своего развития выражает свои предпочтения различным предметам тем, что тащит их в рот.

Эта чисто детская форма жажды обладания, которая характерна для периода, когда физическое развитие ребенка еще не позволяет ему осуществлять другие формы контроля над собственностью. Сходную ситуацию смешения потребления и владения мы наблюдаем во многих разновидностях каннибализма. Например, съедая сильного человека, людоед верил, что обретает его силу (поэтому каннибализм можно рассматривать как своеобразный магический эквивалент приобретения рабов). Каннибал верил в то, что съеденное сердце храбреца придаст ему мужества, что, съев священное животное, он примет его свойства и сам превратится в существо, угодное Богу.

Конечно, большинство объектов не пригодны для физиологического потребления (а те, в отношении которых это возможно, быстро исчезают в процессе диссимиляции). Однако существует также символическое и магическое усвоение (присваивание). Если я верю, что я усвоил (вобрал в себя) некий образ – будь то образ священного животного, или отца, или самого бога, – то никто и никогда не сможет у меня его отнять. Я как бы символически поглощаю этот объект и верю в его символическое присутствие во мне. Так, например, Фрейд объяснял суть понятия «супер-эго» как интроецированную сумму отцовских наказов и запретов. Точно так же происходит интроекция авторитета, идеи, образа, общественной структуры. Схема мышления при этом такова: это мое, я это усвоил, я этим обладаю, это стало моим навсегда, оно мне присуще, оно сидит во мне и недоступно никакому внешнему посягательству. (Слова «интроекция» и «идентификация» часто употребляются как синонимы, однако трудно сказать, действительно ли они обозначают один и тот же процесс. Во всяком случае, термин «идентификация» следует употреблять с большой осторожностью, ибо в ряде случаев правильнее было бы говорить о подражании или подчинении.)

Существует много других форм присвоения, не связанных с физиологическими потребностями, а значит, ни с какими ограничениями. Идеология потребительства состоит в стремлении поглотить весь мир. Потребитель – это вечный младенец, требующий соски. Это с очевидностью подтверждают такие патологические явления, как алкоголизм и наркомания. Мы особо выделяем эти два пагубных пристрастия потому, что их влияние отрицательно сказывается на исполнении человеком его общественных обязанностей. (Хотя курение является не менее пагубной привычкой, заядлый курильщик не подвергается столь суровому осуждению, потому что курение не мешает ему выполнять его общественные функции, а, возможно, «всего лишь» сокращает его жизнь.) В своих прежних работах я уже не раз описал многочисленные формы обыденного потребительства и не стану повторяться. Мне хотелось бы лишь заметить, что в сфере досуга основными объектами потребительства являются автомобиль, телевизор, путешествия и секс. И хотя мы привыкли считать такое времяпрепровождение активной формой отдыха, правильнее было бы назвать его пассивным.

Подводя итог, скажем: потребление – это одна из форм обладания, и, возможно, в индустриальных обществах, отличающихся «перепроизводством», это сегодня самая главная форма обладания. Потреблению присущи противоречивые свойства: с одной стороны, оно ослабляет ощущение тревоги и беспокойства, поскольку то, что стало моим, не может у меня быть отобрано; но, с другой стороны, это вынуждает меня приобретать все больше и больше, так как всякое приобретение вскоре перестает приносить удовлетворение. Современные потребители могут определять себя с помощью следующей формулы: я есть то, чем я обладаю и что я потребляю.

Глава 2
«Иметь» и «быть» в повседневной жизни

В том обществе, в котором мы живем, построенном на собственности и стремлении к прибыли, мы редко встречаемся с людьми, ценностной ориентацией которых является экзистенциальное «бытие» в нашем смысле этого слова. Для большинства людей существование, направленное на «обладание», представляется естественным и единственно мыслимым. Все это особенно осложняет нашу проблему разъяснения особенностей сознания с экзистенциальной ориентацией на «бытие». И абстрактно, чисто умозрительно этого сделать практически невозможно (как это бывает всегда, когда речь идет о человеческом опыте).

Поэтому несколько простых примеров из обыденной жизни должны помочь читателю разобраться с понятиями «быть» и «владеть» и соотнести их со своей собственной жизнью.

Студенты, ориентированные на «обладание», слушая лекции, воспринимают слова, улавливают логические связи и общий смысл; они стараются сделать максимально подробные записи, чтобы затем зазубрить конспект и сдать экзамен. Но они не думают о содержании, о своем отношении к этому материалу, он не становится частью собственных мыслей студента. Содержание и студент остаются друг другу чужими (если не считать, что каждый из студентов становится обладателем некоторых фактов, полученных из лекции, в которой лектор часто сообщает не свои, а чужие мысли).

Цель таких студентов – сохранить «выученное» в голове или на бумаге. Им не нужно создавать ничего нового. Сознание по типу «обладания» и впрямь не терпит новых идей по поводу конкретной темы, ибо всякое новое ставит под сомнение ту сумму информации, которой оно уже обладает. Мысли, которые не укладываются в систему привычных категорий, у таких людей вызывают страх, как и все, что растет и изменяется и тем самым уходит из-под контроля.

Для студентов, мыслящих в модусе бытия, процесс учебы проходит совсем иначе. Во-первых, они и сами не приходят на лекцию в состоянии «tabula rasa», они уже имеют представление о той теме, которая будет обсуждаться. У них уже есть определенный интерес к теме и некоторые вопросы и сомнения.

Вместо пассивного проглатывания слов и идей они слушают, и не просто слушают, но и воспринимают и реагируют активно и творчески. То, что они слышат, стимулирует их собственные размышления, помогает сформулировать вопросы, прийти к новым идеям и увидеть новые перспективы. Восприятие лекции идет как живой процесс: студент слышит слова лектора и спонтанно реагирует на услышанное. Он приобретает не готовое знание, которое может отнести домой и зазубрить. Он чувствует себя лично причастным, он после лекции стал немного иным, чем был до нее, он сам изменился в этом процессе. Такого рода учеба возможна лишь там, где лекция содержит актуальный и волнующий аудиторию материал. На пустую болтовню не стоит ожидать живой реакции.

Хочется коротко коснуться слова «интерес», которое затерто, как старая монета. По происхождению слово восходит к корням латыни «inter-esse», то есть дословно: «быть в середине». В среднеанглийском этот активный интерес выражался словом «to list» (склоняться) и означало: быть по-настоящему заинтересованным. Сегодня «to list» имеет только пространственное значение («a ship lists» – «корабль наклонился», а первоначальное употребление в смысле психологической «склонности к чему-либо» (в смысле активного и свободного интереса или стремления) исчезло. И это весьма примечательно, что сегодня в английском языке этот корень сохранился лишь в негативном словообразовании, «list-less» (безынтересный в значении вялый, апатичный, равнодушный) – это еще один симптом перемен, которые произошли в духовной жизни общества за семь веков, с XIII по ХХ век.

Воспоминания могут происходить в модусе обладания, а могут проходить в модусе бытия. При этом они сильно отличаются друг от друга характером связей. В модусе обладания память фиксирует чисто механические связи: либо по принципу частотности употребления слов, либо по принципу чисто логических ассоциаций на основе противоположных понятий или пространственно-временной или какой-то другой общности.

У человека, живущего в модусе бытия, воспоминание – это активная деятельность, при которой человек оживляет в своем сознании слова, идеи, образы, картины, музыку и т. д. Возникают связи между тем отдельным фактом, который вспоминается, и многими другими фактами, имеющими к нему отношение. То есть этот тип мышления вспоминает вещи не механически и не формально логически, а активно и очень живо, когда вовлечены и разум, и чувства. Простой пример. Если при слове «боль» у меня возникает ассоциация со словом «аспирин» или понятием «головная боль», то я иду по пути механических и логических связей. Если же я при этом выхожу мысленно на понятия «стресс», «злость», «волнение», то я связываю этот факт с многочисленными возможными причинами. И такое воспоминание уже само по себе представляет акт продуктивного мышления. Интересные примеры такой живой манеры воспоминаний мы находим у Фрейда в его «свободных ассоциациях».

Подмечено, что воспоминание тесно связано с непосредственной заинтересованностью (в кризисных ситуациях человек вспоминает слова из давно забытого иностранного языка).

Я сам, не обладая особой памятью, в момент психоаналитического сеанса могу вспомнить о пациенте такие детали, как рассказанный им сон (2 недели или 5 лет назад), ибо в этот момент я себя предельно концентрирую на личности пациента. А еще за 5 минут до начала сеанса я ни за что не вспомнил бы этот сон.

Если человек функционирует в модусе бытия, то воспоминание органично вплетено в его сознание, и картины жизни всплывают сами собой. Почти каждый может вызвать в своей памяти образы людей и природы, которые когда-то созерцал. Это не всегда легко. Но если сосредоточиться, то все картины предстанут почти с такой же сочностью красок и деталей, как в реальности.

Воспоминания в модусе обладания бледны и сухи, это отчужденные воспоминания, которые сводятся к идентификации лица или факта. Типичным примером такой памяти является манера разглядывать фотографии. Фотография служит подспорьем для идентификации лица или ландшафта. При этом реакция субъекта бывает очень характерной. Хозяин (или автор) фотоснимков, разглядывая их, произносит каждый раз одно и то же: «Да, это он (имярек)…» или «Да, а вот здесь стою я». Фотография в этом случае лишь повод для отчужденного воспоминания.

Еще один вид отчужденного воспоминания мы встречаем, когда человек записывает в записную книжку то, что должен запомнить. Записал и успокоился словами: «Эту информацию я имею». Зачем напрягать мозги? Я уверен в своем обладании, мои записи – это нечто оторванное от меня, база данных, опредмеченные мысли.

Ввиду огромного объема информации, которую должен помнить современный человек, нельзя обойтись без записных книжек. Но все должно иметь свои пределы, ведь нынче даже простые вычисления никто не выполняет без калькулятора. Яркий пример тому – продавцы. Тенденция к замене памяти беспредельна. Чем больше мы записываем, тем меньше тренируется память. Это каждый может проверить на себе. Но все же я приведу еще несколько примеров. Учителя давно заметили, что ученики, которые все записывают, меньше понимают и меньше помнят после уроков. Музыканты, которые блестяще играют с листа, испытывают трудности при игре без нот[9]9
  Эту информацию я почерпнул у д-ра Моше Будмора. – Примеч. Э. Ф.


[Закрыть]. (Хорошим примером музыканта, живущего в экзистенциальном модусе, был Тосканини: его блестящая музыкальная память сопровождалась близорукостью.)

Живя в Мексике, я много раз имел возможность заметить, что безграмотные люди и люди, не ведущие записных книжек, обладают лучшей памятью, чем грамотные жители промышленно развитых стран. Этот факт наряду с многими другими позволяет предположить, что умение читать и писать отнюдь не однозначно являются благом и спасением, как принято считать, особенно если грамотность служит тому, чтобы поглощать тексты, обедняющие воображение и способность к переживанию.

В разговоре разница двух основных типов мышления становится сразу явной. Вот типичный разговор двух мужчин, из которых А имеет мнение X, а В – мнение Y. Каждый из них отождествляет себя со своим собственным мнением, и каждый более или менее точно знает точку зрения другого. Что же старается сделать каждый из них: привести наиболее меткий аргумент в защиту своей точки зрения. Ни один из них не собирается менять своего мнения и не ждет этого от противника. Каждый боится отказаться от своего мнения, ибо причисляет его к своим богатствам и поэтому не хочет его терять.

В разговоре, который не мыслится как спор, дело обстоит несколько иначе. Мы все имеем опыт общения с человеком, который наделен известностью, славой или отличается особыми личными качествами, мы знаем также, как чувствует себя человек, общаясь с тем, от которого ему что-то нужно – хорошая работа или любовь и восхищение. В такой ситуации многие испытывают неприятное чувство волнения, страха, «готовя себя» к такой важной встрече. Они обдумывают, какие темы могут быть интересны собеседнику, планируют заранее начало разговора, некоторые составляют конспект всей беседы (или записывают свою часть этой беседы). Кое-кто, подбадривая себя, собирает в комок всю свою волю и мысленно приводит «в боевую готовность» весь арсенал своего коммуникативного воздействия. Он вспоминает о своих прежних успехах и личном обаянии, своем положении в обществе и умении хорошо выглядеть и одеваться со вкусом. (Кто-то, быть может, припомнит другие удачные ситуации, связанные с умением устрашить собеседника.) Одним словом, человек заранее мысленно прикидывает свою цену и, опираясь на нее, выкладывает в последующей беседе свой товар. Если он это делает ловко, то он и вправду способен на многих людей произвести впечатление, хотя это впечатление лишь отчасти является результатом его артистизма, а в большей мере следствием неопытности партнеров и их неумением разбираться в людях. Менее рафинированный исполнитель отрепетированной роли не добьется нужного интереса у собеседника, ибо будет выглядеть зажатым, скованным и скучным.

Поведение человека, не подготовившегося к встрече, будет совсем иным: оно будет спонтанным и творческим. Такой собеседник забывает себя, свою образованность, свое положение в обществе, его «я» не мешает ему, и поэтому он может сосредоточить свое внимание на оппоненте и его аргументах. У него рождаются новые идеи, ибо он не держит в голове готовых штампов. В то время как человек «обладательного» типа надеется на то, что он имеет, человек «экзистенциального» типа надеется на то, что он есть, что он живет и мыслит и может создать что-то новое, если наберется мужества расслабиться и отвечать на вопросы. Он ведет себя в разговоре живо, ибо его спонтанность не скована заботой о том, чем он обладает.

Присущая ему живость заразительна и нередко помогает собеседнику преодолеть его собственный эгоцентризм. Таким образом, из своеобразного товарообмена (где в качестве товара выступают информированность и статус партнеров) беседа превращается в диалог, в котором больше уже не имеет значения, кто прав. Дуэлянты больше не стремятся одержать победу друг над другом, а превращаются в танцевальную пару; и, получая одинаковое удовлетворение от общения, они расстаются, унося в душе чувство радости, а не торжество победы и не горечь поражения (чувства в равной степени бесплодные). Кстати сказать, в психоаналитической практике огромную роль играет способность врача подбодрить пациента, пробудить в нем интерес к жизни. Можно считать это умение создать благоприятную атмосферу важнейшим фактором в психотерапии. Никакие рецепты и предписания не принесут результатов, если лечение проходит в тяжелой, бездушной и унылой обстановке.