Текст книги "Шпион для Германии"

Таким образом, сам того не зная, я, следуя общепринятой в таких случаях практике, отстучал образец своего «почерка». Подобные меры предосторожности принимались не зря. Статистика показывает, что более восьмидесяти процентов засланных за рубеж агентов были там арестованы. Почти во всех случаях противная сторона пыталась извлечь из этого выгоду. Захваченные передатчики продолжали действовать, посылая в эфир составленные спецслужбами противника тексты. В Германии они записывались и сравнивались с образцами на пластинках. Если «почерки» не совсем совпадали, делались соответствующие выводы…

Агентурная школа Гамбурга была разбросана по всему городу. Никто из занимавшихся в ней не видел других «учеников». После того как я овладел в совершенстве морзянкой, меня направили в радио-ремонтную мастерскую, находившуюся неподалеку от площади, носившей тогда имя Адольфа Гитлера. Там я проходил практику по сборке передатчиков.

Затем занимался в шифровальном отделе на улице Баумваль. А у аптекаря на Родингсмаркт я учился тайнописи. Специальные чернила были изобретены самим преподавателем – дипломированным химиком, доктором наук. Он очень гордился своим открытием, которое, правда, вскоре было заменено препаратом, изготовленным на одном из предприятий концерна «И.Г. Фарбениндустри». Чернила эти были бесцветными. Писали ими зубочисткой, на кончик которой прикреплялся крошечный ватный комочек, чтобы не поцарапать бумагу. Текст проявлялся после проглаживания листа бумаги теплым утюгом.

В фотоотделе школы меня обучили микрофотосъемке, позволявшей размещать изображение целого листа какого-либо документа на малюсенькой фотопленке, которая вклеивалась, скажем, под почтовую марку обычного письма и спокойно пересекала границу. Трюк этот был, однако, через какой-то промежуток времени раскрыт ФБР.

Обучение мое в агентурной школе в Гамбурге продолжалось многие месяцы. По окончании ее меня отправили на несколько недель для практической работы на радиостанции в одну из военно-морских частей, за которой последовали и другие, где я также побывал в качестве практиканта.

Следующим пунктом моего назначения стало министерство авиации. Особый интерес уделялся там радарам. Мне показывали самолеты самых различных типов, которые я должен был запомнить.

Все люди, с которыми я сталкивался и которые довершали мою подготовку к предстоявшей работе за рубежом, были приучены держать язык за зубами. Они не спрашивали, откуда я и куда собираюсь направиться, да и вообще не задавали никаких вопросов. От них и я научился молчать.

Я не имел права делать какие-либо письменные заметки, зато память подвергалась систематическим тренировкам. В результате я смог удерживать в голове важные сведения, включая и код для шифровки радиограмм. Должен заметить в этой связи, что самой тяжелой задачей, с которой проходившему обучение агенту приходилось справляться, прилагая неимоверные усилия, было оттачивание памяти.

В Берлине я занимался стрельбой, боксом, джиу-джитсу и бегом. На Александерплац изучил такие «науки», как контрабанда, воровство, ложь, введение в заблуждение и тому подобное.

У комиссара берлинской уголовной полиции Краузе была особая методика обучения. Оказывается, существовала целая система отработанных приемов, чтобы не попасться в руки полиции или властей. Ежедневно он знакомил меня с ошибками, допускаемыми уголовниками и мошенниками. Как сейчас, помню некоего «медвежатника» Бенно. В нем было не менее ста пятидесяти килограммов веса. Имея полное, красное и добродушное лицо, он обладал способностью быстро обзаводиться друзьями.

Он сидел, постанывая, на стуле в комнате допросов.

– Здорово, Бенно, – сказал Краузе и показал на меня. – Дай господину ручку и расскажи, как и почему тебя взяли.

– Потому что совершил глупость, – произнес Бенно.

– И в чем же она заключалась?

– Да наболтал лишнее по пьянке из-за одной бабенки.

– Ну вот видите, – обратился ко мне комиссар, – это история совсем свежая, непосредственно из жизни. – Взяв меня под руку, он направился в коридор. – Здесь вы познакомитесь с самыми различными вещами, на которые следует обратить внимание. Все очень просто: во-первых, не болтать, во-вторых, не пьянствовать и, в-третьих, не связываться с женщинами. Если бы преступники соблюдали эти правила, полицейские оплачивались бы лучше, потому что они должны были бы обладать куда большими знаниями.

Вместе с ним мы заглянули в небольшое привокзальное питейное заведение «Берзе», где обычно собирались преступники, не призванные в армию: карманные воры, укрыватели краденого и другие подобного же склада людишки. Комиссар поприветствовал завсегдатаев этого бара, которых знал почти всех. Затем, сев за столик, рассказал мне историю каждого. Он охотно излагал мне различные трюки, известные полиции. Он, не зная, кто я, принимал меня за типичного кандидата на судебную должность, присланного в его «контору» на практику после прохождения теоретического курса. Комиссар был веселым, общительным человеком, и работа с ним доставляла мне удовольствие.

В этот период я познакомился с Ингрид, которая мне очень нравилась. Она была маленькой стройной брюнеткой, любила выпить и потанцевать. С нею мы часто ходили на танцы, и я порой никак не мог дождаться вечера. Впоследствии она преподнесла мне один из самых больших сюрпризов в моей жизни.

Мое обучение подходило к концу, когда вновь появился Юргенсен.

– Вы отличный ученик, – сказал он. – А теперь вам необходимо будет показать, чему вы научились.

– Я готов, – ответил я. – И когда же?

– Немедленно.

– Что же я должен делать?

– Поехать в Голландию – в Гаагу. Чудесный город, между прочим. Мы его оккупировали…

– Это я знаю, – перебил я его.

– Хорошо. Так вот, направляйтесь туда и попробуйте собрать информацию по всем важным с военной точки зрения вопросам: как зовут коменданта города, какие войска там дислоцируются, каково их вооружение. Задание, естественно, учебное.

– А если меня задержат?

– Тогда вам не повезет.

– И как же мне туда попасть?

– Это уже вам решать, – буркнул Юргенсен. – По мне, так хоть на парашюте. Утром мне скажете, что вам потребуется для выполнения задания: какая одежда, сколько денег, какие документы. И в путь. Через три дня радируйте, как идут дела. Если вас не задержат, то будете молодцом, а тамошний народ – шляпами и ротозеями. Желаю удачи!

По нему было видно, что он относится к этой затее серьезно. Серьезным стал и я. Но вместе с тем, должен признаться, ожидал с любопытством, как будут протекать мои приключения. И не думал при этом, к каким последствиям в будущем приведет этот этап в моей подготовке.

На следующий день я выехал. Агент номер 146 абвера делал первые шаги на своем крестном пути.

Я сидел в скором поезде Берлин – Гаага, – естественно, в купе второго класса. Сейчас уже и не помню, как меня тогда звали. Имя было самое обычное. Судя по документам, которые у меня имелись, я ехал в Голландию по делам, связанным с военным производством. Поездка, конечно, была оплачена абвером, правда только в один конец. Обратный билет я должен был получить лишь в том случае, если мне повезет…

Кроме военного билета, в моем кармане лежала довольно толстая пачка голландских гульденов. Моя задача заключалась в том, чтобы собрать в течение трех дней как можно больше сведений о немецких оккупационных войсках в столице Голландии и передать их по радио в Берлин. Я был настолько уверен в себе, что у меня появилось даже честолюбивое желание выполнить свою миссию за два дня, не потратив на это никаких денег: задание-то было ведь учебное и не заключало в себе ничего необычного. О том же, что незадолго до этого один из наших людей погиб в Бордо при подобных же обстоятельствах, я узнал уже после возвращения с задания в Берлин. Что там произошло, мне неизвестно. То ли он поднял руки слишком поздно, то ли жандармский патруль поспешил применить оружие. Так что абвер попусту потратил деньги и время на его обучение. Не только объявление в местной газете: «Погиб за фюрера, народ и родину», но и организацию похорон родственникам пришлось взять на себя.

На случай задержания мне были даны четкие указания: во-первых, молчать, во-вторых, ждать и, в-третьих, надеяться. По правде говоря, третий пункт не являлся приказом, а был благим пожеланием моего руководителя Юргенсена. Провалившиеся агенты абвера ждали нередко долгие недели, а то и месяцы, прежде чем их отзывали в Берлин. Но иногда о них вообще забывали из-за неурядицы, царившей во взаимоотношениях между абвером, являвшимся одним из управлений вермахта, и шпионским центром СС, находившимся в ведении Главного управления имперской безопасности.

Поезд шел медленно. В ряде мест после авиационных налетов полотно дороги было восстановлено лишь на время. Вместе со мной в купе находились военный судебный советник и два офицера. Шел общий разговор о пустяках.

На одной из станций по поезду прошел военный патруль. Небольшого роста фельдфебель, поглядывая на меня с подозрением, внимательно проверил мой военный билет. Когда поезд отправился дальше, один из офицеров спросил меня:

– Вы еще не были солдатом?

– Нет, – ответил я.

– Но вы же молоды.

– Да.

– А вы не больны?

– Нет.

Более офицеры со мной не разговаривали. Они ели бутерброды и пили шнапс. Прямо из бутылки. К ним присоединился и судебный советник.

Поезд прибыл в Гаагу с опозданием на одну минуту. На вокзале меня снова подвергли тщательной проверке: к гражданским лицам здесь относились с некоторым предубеждением. Мои документы оказались в порядке. Свой чемодан с передатчиком, запрятанным под двойным дном, я сдал в камеру хранения, поскольку придерживался мнения, что будет безопаснее обращаться с багажом как можно беззаботнее.

С вокзала я отправился пешком в поисках какого-нибудь прибежища, которое отвечало бы определенным требованиям. В доме не должно было быть слишком много металлических предметов, которые могли бы вызвать помехи при установлении мною радиосвязи. Кроме того, в нем не должно было быть слишком много людей, так же, как, впрочем, и слишком уж мало. Но это не все: мне нужна была комната, стены которой не позволяли бы слышать снаружи дробное постукивание ключа при передаче мною сигналов Морзе.

Мне удалось найти пансионат, который отвечал всем этим требованиям. Забрав чемодан из камеры хранения, я принес его в свою комнату. Передатчик был, естественно, разобран, но я мог привести его в рабочее состояние в течение получаса.

Затем я отправился в столовую. Два немецких офицера с тремя девицами легкого поведения распивали там голландский джин. Вначале они приняли меня за голландца, но, узнав, что я немец, шумно поприветствовали своего соотечественника.

Из разговоров с офицерами я узнал кое-что интересное для меня. Сообщенные ими сведения не были столь уж существенны, и все же они могли пригодиться.

Город был переполнен немецкими солдатами. Я понимал: угощение водкой любому из них развяжет язык.

В одной из пивнушек я заметил группу немного подвыпивших солдат. Они отмечали освобождение одного из своих товарищей из-под военного трибунала. Им оказался ефрейтор с плутовским лицом.

Все говорили одновременно, перебивая друг друга. Но вот ефрейтору удалось установить некоторую тишину.

– Дело обстояло так, – начал он свой рассказ. – Я оказался перед военным трибуналом, как тот мокрый пес. На меня донес крестьянин, у которого я застрелил корову. Проступок сам по себе не слишком серьезный. Но иногда и более безобидные вещи могут иметь тяжелые последствия.

Все снова зашумели, и я заказал всей компании еще по рюмке шнапса. Ефрейтор продолжил свое повествование:

– «Почему вы застрелили корову?» – спросил меня судья.

«Я стоял на карауле».

«Ну и что?»

«Корова на меня напала. А когда немецкий солдат подвергается нападению, он должен применять оружие».

«А затем он решает ее сожрать?»

«Нет. Но солдат обязан позаботиться, чтобы съестное не пропадало зря…»

Шум за столом усилился, и я повторил свой заказ.

Теперь они должны были бы обратить на меня внимание, ибо, согласно инструкции, к гражданскому лицу, предлагающему солдату выпивку, следует отнестись подозрительно. И они действительно обратили на меня внимание, правда, не совсем по инструкции: кто соблюдает подобные предписания во время увольнения из казармы?

Мои новые друзья служили в батарее, в которой проходило испытание последних образцов реактивных пусковых установок. Это оружие, которое впоследствии неплохо зарекомендовало себя в России, являлось, естественно, секретным. Но я выяснил все необходимые подробности.

При возвращении в пансионат осмотрел позиции батарей зенитной артиллерии и сделал соответствующие пометки на карте города, заблаговременно купленной мною. Численность войск, имена командиров частей и некоторые другие данные были мне уже известны, как, между прочим, и любому проживавшему в Гааге голландцу. К двенадцати часам следующего дня донесение мое было готово. Код я знал наизусть.

В этой стране лучше всего было выходить на радиосвязь в период с пятнадцати до семнадцати часов, так как в это время эфир был буквально забит различными станциями и отдельный передатчик не очень-то выделялся. Знал я и то, что агент не должен вести передачу более четырех минут: обычно для засечки подпольной рации требуется около десяти минут, четырех же минут для радиопеленгаторов явно недостаточно. Учитывая все это, я изложил свое донесение как можно короче, что, однако, никак не сказалось на его информативности.

Передатчик стоял уже на ночном столике. Единственный стул был о трех ножках, стол качался. Я посмотрел на часы. Оставалось еще десять минут. У меня было такое ощущение, словно я впервые садился в только что купленную новую автомашину или представлял свою невесту родителям. Вся эта история меня забавляла. Я был самым настоящим глупцом…

Раза три-четыре я передал свои позывные. Берлин ответил сразу же. На передачу радиограммы мне потребовалось три минуты и пятьдесят одна секунда.

«Принято, – получил я подтверждение. – Выйдем на связь завтра в пять часов утра».

Я вышел прогуляться, забыв теперь о своем задании, поскольку оно было выполнено. Зайдя в ресторан, немного выпил, но какое-то неопределенное внутреннее напряжение оставалось. Возвратившись в свою комнату, надел наушники и лег в постель. Уснуть, однако, не смог. Из столовой слышались голоса женщин, служивших в зенитной артиллерии.

В четыре часа утра было тихо, ждать оставалось еще целый час. И вот послышалась морзянка. Мне было сообщено:

«Хорошо. Возвращайтесь немедленно в Берлин».

В Берлине я доложился Юргенсену. Тот, буквально сияя от радости, был настроен весьма благожелательно.

– Отлично сработано, – произнес он. – Мы сегодня же направим донесение в Гаагу, и ему там не очень-то обрадуются.

В абвере в тот день проходили бесконечные конференции. Офицеры обсуждали один из бесчисленного множества случаев, преподнесенных нам войной. Немецкий летчик в звании фельдфебеля – назову его Фриц Зельднер – был сбит над Лондоном. В последний момент он смог выброситься на парашюте из горящей машины. Приземлился он, однако, на ветви старой яблони, откуда был снят тремя вооруженными кто чем добровольцами из так называемой «национальной гвардии». Поскольку при этом он повредил себе ногу, то был доставлен в госпиталь. История в общем-то обычная.

В качестве медицинской сестры к нему приставили сотрудницу британской секретной службы, некую Мауд Фишер. Летчик влюбился в нее до беспамятства. Они часто вместе гуляли: Зельднеру предоставляли больше свободы, нежели обычному военнопленному. Когда же он сделал ей предложение, она заявила, что не может выйти замуж за врага своего народа. Фельдфебель в ответ выразил желание перейти на сторону англичан. Его сразу же завербовали.

После того как он прошел агентурную подготовку, его направили в Берлин с заданием добыть на одной из электрофирм чертежи интересующего англичан прибора. В соответствии с планом проведения операции над столицей Третьего рейха появилось более двухсот самолетов королевских военно-воздушных сил. Во время бомбежки Зельднер спрыгнул с «Ланкастера», благополучно приземлился, сжег летный комбинезон и затем с поддельными документами объявился на нужной ему фирме, где и был принят на работу.

Однако через несколько дней он чем-то вызвал подозрение сотрудников и был арестован. Не выдержав допросов, он во всем признался. Схватившись за голову, Зельднер сказал, что и сам не понимает, как был вовлечен в эту авантюру. Вообще-то он был молодым симпатичным парнем, награжденным Железным крестом I степени.

Теперь он был готов предоставить себя в распоряжение абвера. Целый день шло обсуждение, стоит ли принимать его предложение. Мнения разделились. Фриц Зельднер все это время сидел в кандалах в отдельной комнате и ждал решения своей судьбы. Один из старших офицеров абвера – позднее он принимал участие в антигитлеровском заговоре 20 июля 1944 года и был казнен – резко возражал против направления Зельднера в Англию в качестве немецкого агента.

– Это совершенно бессмысленно, – утверждал он. – Возможно, он сейчас действительно исходит из лучших побуждений, но как только увидит ту медицинскую сестру, то снова размякнет, и все начнется сначала. Так что использование его нецелесообразно.

Зельднер был расстрелян.

На этот раз я сидел в поезде, направлявшемся в Испанию. Задание, хотя и несложное, было уже не учебным.

По документам, изготовленным безупречно в эсэсовской мастерской, находившейся на территории концентрационного лагеря Ораниенбург, я был голландцем.

Рядом со мной на сиденье лежал небольшой коричневого цвета сверток. Он весил около килограмма и имел в длину сорок сантиметров и в высоту – двадцать. В нем находились деньги, самые настоящие, – двести пятьдесят тысяч швейцарских франков. Я вез их в Испанию, чтобы передать там нужным людям. Агентура же нижнего звена оплачивалась, как правило, «гиммлеровскими банкнотами», то есть фальшивыми купюрами.

У шпионов всех мастей и разновидностей спросом тогда пользовались швейцарские франки: их легче было пустить в оборот, нежели доллары. Деньги, представленные именно этой валютой, я должен был доставить в одну из фиктивных мадридских компаний.

При отъезде на берлинском вокзале меня никто не провожал, – и не только потому, что это было не принято при выполнении заданий, подобных моему. Просто не было никого, кто проводил бы меня: за день до моего отъезда между мною и Ингрид произошел разрыв. С нею я познакомился в театре. Она, оказавшись рядом со мной, улыбнулась. Достать билеты в театр было трудно, практически невозможно, если у вас не имелось нужных связей. У меня они были, как, видимо, и у нее. Конечно, я не знал тогда, что ее зовут Ингрид. Однако сразу же понял, что оказался пленен ее своеобразной и как бы само собой разумеющейся улыбкой.

У нее не было ни капризов, ни забот, ни работы. Она не писала писем на фронт и не говорила о войне. На ней всегда были шелковые чулки. Я никогда не видел ее с хозяйственной сумкой или авоськой. Она производила впечатление чего-то роскошного при всеобщей нужде.

Мы были знакомы с ней уже более трех недель, но не знали ничего друг о друге, кроме того, что были связаны узами взаимной любви. У меня даже появилось странное желание бросить свои дела с абвером, стать солдатом и жениться на ней. Все, что меня так или иначе привлекало в карьере шпиона, блекло по сравнению с Ингрид.

– А чем ты занимаешься? – спросила она меня однажды.

– Работаю в оборонной промышленности, – ответил я. – Но даже толком не знаю, устраивает ли меня это или нет.

– Бывает и хуже, – произнесла она, посмотрела мне в глаза и коснулась меня. Руки ее были мягкими и нежными, что редко встречалось во время войны.

С тех пор мы довольно часто возвращались к разговору о моей работе. И получалось это как-то непринужденно. Конечно же я молчал о своих реальных делах: этому я уже был научен. Однако как-то раз я, видимо, сказал что-то лишнее…

Вскоре после этого у меня состоялся разговор с Юргенсеном. У него было плохое настроение: ходили слухи, что его собирались отправить на фронт, – правда, слухи не подтвердились, и в своей должности он оставался до самого конца войны.

– Не слишком-то увлекайтесь женщинами! – сказал он. – Женщины для агента – яд. Это вам уже давно пора знать наизусть.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Попробую немного освежить вашу память, – продолжил он. – Где вы были вчера вечером?

– Ужинал у Хорхера.

– А с кем?

Я замешкался.

– Отвечайте, парень! – нетерпеливо воскликнул он. – У меня нет времени на долгие разговоры. С женщиной, не так ли?

– Да, – признался я.

– Прекрасно. И ей вы рассказали, что скоро едете в Испанию. Разве не так?

– Точно!

Меня будто обухом ударили по голове. Откуда он мог знать об этом? Ведь рядом с нами никого не было. Никто не мог подслушать наш разговор.

Другого объяснения не было: стало быть, он узнал это от Ингрид!

Я отправился к ней и открыто высказал свое подозрение. Она лишь рассмеялась, как всегда, и без всякого смущения.

– Ты слишком сентиментален и комичен, – произнесла она. – Разве можно обращать внимание на подобные мелочи?

– Но это не мелочь, – возразил я. – Ведь идет война!

Ингрид встала и закурила. Вставив сигарету в длинный-предлинный мундштук, она стала ходить по комнате взад и вперед.

– Мы все находимся в услужении ей, так или иначе. Каждый на своем месте! Ты – на твоем, а я – на своем. Война, она и есть война. Разве ты этого не понимаешь?

– Понимаю, и еще как, – ответил я. – Если я не ошибаюсь, то твои поцелуи и нежности были своеобразным служением войне?

– Сказано грубовато, – возразила она, все еще улыбаясь, как обычно. Но уже в последний раз – для меня.

То, что я принимал за любовь, было не чем иным, как дополнительной проверкой абвера на мою пригодность в качестве шпиона. Речь шла о том, могу ли я держать язык за зубами.

Я принудил себя не думать больше об Ингрид. Конец! Главное – выполнить поставленную задачу: ведь мы все в той или иной степени работали на войну. И что бы там ни было, вешать нос в любом случае было нельзя!

Я приказал себе сконцентрироваться. Как нас учили в гамбургской агентурной школе, мне предстояло преодолеть четыре вида препятствий: первое – собственная полиция, второе – немецкий пограничный контроль, третье – пограничный контроль на чужой территории и четвертое – секретные службы противника. В Хенде я пересек французскую границу, а в Про – испанскую.

Пока все шло нормально.

– Есть ли у вас что-нибудь облагаемое пошлиной? – спросил меня испанский пограничник.

– Нет, – ответил я.

Он показал на сверток с двумястами пятьюдесятью тысячами франков.

– А что это, сеньор?

– Проспекты, – непринужденно ответил я. – Для испанских деловых людей. Надо ли показывать их вам?

Он был в нерешительности, но не торопился с ответом: у испанцев всегда много времени.

Внешне я сохранял полное спокойствие, видя, что он размышляет. Если он сейчас прикажет открыть сверток, то я буду непременно арестован. Я решил держать свой «багаж» совсем открыто в руке. Было ли это правильно психологически или являло собой проявление полнейшего легкомыслия?

На удалении ста метров стоял представитель абвера – «особо уполномоченный по пограничным вопросам», заранее уведомленный обо мне. Я должен был с ним встретиться. В случае же моего ареста он станет его свидетелем. Его присутствие здесь для меня означало только одно: при выполнении первого же серьезного задания я вызову подозрение. Может быть, немецкому посольству и удастся выручить эти деньги. Но на этом шпионская карьера Эриха Гимпеля закончится, а сам же он будет отправлен на Восточный фронт…

– Все в порядке, сеньор, – произнес пограничник. – Всего доброго!

Естественно, я не знал нашего представителя лично. Поэтому мне сообщили его опознавательный знак, которого я уже не помню. Но он сработал безукоризненно. Вместе с представителем абвера мы выехали в Мадрид. Мне нужно было позвонить там по данному мне телефонному номеру.

– В три часа, – получил я ответ. – Мы пришлем за вами машину.

Английский автомобиль с шофером в ливрее появился с точностью до секунды.

– Вы сеньор Карлос? – спросили меня.

– Нет, – возразил я. – Я Марио.

После этого я в свою очередь задал вопрос:

– А вы не сеньор ли Хуан?

– Нет, – было сказано мне в ответ. – Меня зовут Филиппо.

После того как мы взаимно проверили таким образом пароль и отзыв, я сел в машину. Прибыв на место, вручил деньги. Конечно же без всякой расписки: все было построено на доверии. На эти деньги за границей действовали сотни немецких агентов.

Затем меня доставили на элегантную виллу, расположенную километрах в десяти от Мадрида. Там проживал коммерческий директор некоей подставной фирмы, бывший на самом деле генералом СС Бернхардом.

Он дружелюбно поприветствовал меня. Невысокого роста, полный, коренастый, с округлой, почти без волос головой, генерал производил скорее впечатление почтового служащего на пенсии, нежели шефа секретной службы. Но, вопреки своей внешности, он был одним из лучших руководителей, успешно возглавлявшим в течение ряда лет всю нашу агентурную сеть в Испании.

В последующем я встречался с ним довольно часто. В интересах конспирации его жена с маленькой дочкой проживали вместе с ним. Вилла была просто громадной.

У генерала сложились отличные взаимоотношения с испанскими правительственными службами. В то время Испанию буквально наводнили немецкие агенты. И не только они. Если в каком-либо общественном месте за карточной игрой встречались четыре иностранца, можно было поспорить на то, что один из них работал на Великобританию, другой – на Америку, третий – на Советский Союз и четвертый – на Германию.

– Чем могу быть вам полезным? – спросил меня генерал.

– Есть некоторые технические проблемы.

– Например?

– В Испанском Марокко английские агенты используют новейшие радиопередатчики неизвестного нам типа. Было бы неплохо заполучить хотя бы один, но в целости и сохранности.

– Думаю, это можно устроить, – ответил генерал. – А что еще?

– На английских самолетах с некоторого времени в электронном оборудовании применяются магнетронные и клистронные лампы. Достать их нам пока не удалось, поскольку они установлены на самоуничтожение: при попытках демонтажа они просто взрываются. Случаются ли здесь аварийные посадки самолетов союзников?

– Да, – ответил генерал Бернхард. – Вчера около Севильи совершил вынужденную посадку, чуть ли не разбившись, четырехмоторный самолет… Я смогу, пожалуй, предоставить вам возможность немного в нем поковыряться. – Сказав это, он засмеялся. – Более ничего?

Я был отпущен и сразу же выехал в Севилью. Но мне не повезло. На этом самолете разыскиваемых нами ламп не оказалось. Детали, которые я демонтировал с величайшей осторожностью, даже не взрывались при проверке…

Прошли долгие месяцы, пока мы раздобыли, наконец, нужные лампы. Они использовались в радарной технике и были нам нужны, прежде всего, для разработки контрмер.

После описанных событий я зачастил в Испанию. Поездки эти я совершал не без удовольствия. Мои приличные знания испанского языка мне очень пригодились. В этой стране работалось легко, так как власти нам в общем-то симпатизировали.

В одном из баров Барселоны мне довелось как-то раз услышать о невероятном плане. Хотя я и воспринял саму идею его как бредовую, решил все же разузнать о нем поподробнее. Проанализировав то, что мне стало известно, я понял, что план был не столь уж и безнадежным, и тотчас же доложил об этом в Берлин. Оттуда поступило распоряжение наблюдать за развитием событий, но не вмешиваться.

А речь шла о подрыве Гибралтара.

Невероятно, фантастично, но план этот чуть было не удался!

Размещенная в Гибралтаре военно-морская база, господствуя над входом в Средиземное море, доставляла нам очень много хлопот. Нашим субмаринам, проходившим мимо этой крепости, приходилось полностью погружаться в воду, чтобы избежать артиллерийского обстрела. Между тем в узком проливе между испанским и североафриканским берегами имелось сильное и очень опасное подводное течение, из-за которого происходили многочисленные аварии подлодок.

К тому же для более успешного руководства операциями в Северной Африке в Гибралтар перенесли штаб-квартиру Эйзенхауэра.

Так что нетрудно понять, почему падение Гибралтара стало сокровенной мечтой немцев, итальянцев и испанцев. Прямое нападение на него было безнадежным, поэтому и не предпринималось. Зато была запланирована, скажем так, своеобразная гусарская атака.

Некоторым сорвиголовам удалось подкупить шофера английского губернатора. И тот, рискуя жизнью, прикрепил под двигателем «роллс-ройса» своего шефа взрывное устройство с часовым механизмом. Машина, не подвергавшаяся проверке, была поставлена в подземный гараж. В распоряжении диверсантов оставалось шесть часов.

Я не был уверен, что все пройдет гладко, и, в соответствии с полученными указаниями, лишь наблюдал за происходившим, держа, выражаясь образно, руки в брюках. В случае успешного завершения операции мне будет жаль, что не принял в ней участия. Если же ее ждет бесславный конец, то мне никогда не избавиться от укоров совести за то, что не удержал людей от непродуманного поступка. Но действия, как и совесть агентов, зависели от того, что укажут из Берлина.

В подземных укрытиях в скальных породах Гибралтара хранились огромные запасы боеприпасов и горючего. Если бы адское устройство сработало, вся крепость взлетела бы на воздух.

Время летело очень быстро. Оставалось уже четыре часа. Заговорщикам удалось преодолеть и вторую охранную зону – как и каким образом, до сих пор никому не известно. До центральных складов оставалось всего сто метров и времени – один час. В верхних штольнях заседал генерал Эйзенхауэр, а под ним тикал часовой механизм взрывного устройства.

Но в самый последний момент кто-то выдал заговорщиков, и операция сорвалась.

Бомбу обнаружили и обезвредили. Генерал Эйзенхауэр продолжал заседать. Один из заговорщиков был сразу же повешен, трое других приговорены к пожизненному тюремному заключению.

А через четыре недели я обратился к берлинскому руководству с собственным предложением по выведению из строя Гибралтара. Проект мой не был столь уж бесшабашным и имел большие шансы на успех.

План этот в итоге был одобрен, а на меня обращено внимание. У меня, кроме номера, появилось и имя. Да я и не был более новичком. Нужно сказать, что в Берлине были готовы поддержать любую инициативу, сколь бы безумной, дерзкой и путаной она ни была. Если можно было рассчитывать хотя бы на один процент успеха, то в такие планы инвестировали не только деньги, но и человеческие жизни и людскую кровь. Война должна была все списать.