Текст книги "Шпион для Германии"

Фюрер взирал на меня бесцветными глазами из деревянной темно-коричневой четырехугольной рамки. В комнате пахло краской. Тихо жужжал вентилятор. Доктор С. нервно перелистывал какие-то бумаги на столе. Я сидел напротив него. Было десять часов утра. Время моего пребывания в Германии подходило к концу.

Взгляд мой через окно упал на изрытую бомбами улицу, по которой шли женщины. Воздух был наполнен слезами и ожиданием. Безымянные люди, согбенные, изнеможденные, исковерканные жизнью, имевшие каждый собственную судьбу, направлялись за получением 65 граммов творога по талону УП/3 или 250 граммов яблок по специальному талону П/1. Но я старался не думать о них, так как передо мною стояла необычайной сложности задача – попытаться проникнуть на территорию США.

Пару недель тому назад я находился еще в Испании. Солнце, Средиземное море, мирная обстановка, женщины с пламенными взорами, агентурная война за стаканчиком виски в баре, танцы. Там я встретил знакомых, друзей и товарищей, стремившихся покинуть как можно быстрее тонущий корабль. У всех были фальшивые документы, выписанные на другие имена, доллары, швейцарские франки. Они довольно открыто говорили о своих планах на будущее. Мне же предстояло выполнение особого задания в Америке.

– Поверьте мне, – сказал доктор С., – я не стал бы посылать вас туда. Но у нас нет никого другого, кто говорил бы, как настоящий американец, и главное – на кого мы можем всецело положиться… Так, стало быть, вы решили предпринять переход на подводной лодке?

– Да, – ответил я.

Он встал и начал ходить по комнате нервными шагами. Лицо его было бледным, а фигура несколько согбенная. По нему было видно, что его одолевают заботы.

– Мне это не очень нравится, но, в конце концов, это ваше дело. – Он остановился. – Вам известно, что шесть ваших предшественников окончили свою жизнь на электрическом стуле?

– Я об этом слышал, – произнес я. – Конечно, было бы надежнее оставаться дома.

Он кивнул и усмехнулся:

– Естественно, вы правы. Надеюсь, вы все продумали.

– Но у меня одно условие.

– Условие?

– Да. Мне нужен чистокровный американец, не из числа недавних наших переселенцев. Вы понимаете, что я имею в виду? Он должен знать новейшие танцы и модные шлягеры, знать, как носят брюки и сколь коротко стригут волосы. Он должен разбираться в бейсболе и голливудском вздоре. Ему придется сопровождать меня, по крайней мере, до тех пор, пока я не ассимилируюсь.

– У вас есть кто-нибудь на примете? – спросил доктор С.

– В том-то и дело, что нет, – признался я. – И не имею ни малейшего представления, где такого найти.

– Ну что ж, раз так, будем искать, – пообещал С.

На этом я был отпущен.

Поиски моего будущего помощника сопровождались многочисленными приключениями, а порой и комичными ситуациями. Ведь в 1944 году мне нужно было найти американца, готового пойти против собственной страны и к тому же храброго, умного и честного. Другого же я не взял бы: человек неблагонадежный, оказавшись потом в стране нашего противника, вольно или невольно выдал бы меня и стал, таким образом, моим палачом. Учитывая все эти обстоятельства, я испросил разрешения заняться самому поисками кандидата в мои напарники, хотя времени было в обрез.

Поначалу мы прочесали все лагеря для военнопленных и внимательно ознакомились со сбитыми американскими летчиками. Это были молодые, преисполненные оптимизма парни, компенсировавшие мизерную и скверную еду хорошим настроением и считавшие Америку пупом земли.

Вспомнив историю немецкого летчика Зельдне-ра, мы попытались предпринять нечто подобное. Для этих целей были отобраны подходящие женщины. Но нам не повезло. Любовь к отечеству у наших кандидатов оказалась сильнее потребности в женской ласке. К тому же Гиммлер предпочитал видеть женщин на кухне, а не в рядах бойцов невидимого фронта – участников различных агентурных операций, поскольку не понимал, сколь важную роль смогли бы они сыграть в делах, определяемых как шпионаж. Русские и англичане, использовавшие для этих целей женщин, достигали немалых успехов. Но у нас все было по-иному, и если мы и прибегали иногда к их услугам, то за спиной Гиммлера, под угрозой быть привлеченными к ответственности за самоуправство.

В ходе дальнейших поисков я наткнулся на англизированного голландца, прожившего двенадцать лет в Америке. Прежде чем вступить с ним в переговоры, я наблюдал за ним два дня. Мы с ним крепко выпили. После второй бутылки выяснилась его непригодность для моего задания. Он был согласен работать за деньги, я же всю жизнь презирал людей, готовых заниматься шпионажем из-за денег, хотя такие и составляют почти девяносто девять процентов шпионов. На одного идеалиста, если его можно так назвать (сегодня я сказал бы – дурака), приходится девяносто девять подонков. Люди, с которыми вынуждены работать секретные службы, чаще всего являются сбродом, своего рода отбросами общества. Это, как правило, проститутки, сутенеры, головорезы, предатели и уголовники буквально из всех стран мира, отягощенные самыми разнообразными правонарушениями. На кого бы они ни работали и что бы ни делали, девяносто девять процентов из них являются коростой на теле человечества.

У меня было время проанализировать качества моего, так сказать, «коллеги» в ожидании палача. Перед казнью развеиваются последние иллюзии…

Затем мне представили молодого, очень стройного американского летчика – лейтенанта, добровольно севшего на своем «лайтнинге» за немецкими линиями и изъявившего, к удивлению всех допрашивавших его офицеров, готовность встать на сторону Германии. Как мы выяснили, командир его эскадрильи увел у него невесту. Озлобленный этим, он решил воевать теперь на немецкой стороне. Его история показалась нам столь невероятной, что мы долгое время считали этого лейтенанта подосланным агентом. Однако через некоторое время пришли к выводу, что он действовал под влиянием своеобразного короткого замыкания. Я решил с ним поговорить.

– Послушай-ка, – сказал я ему, – у тебя теперь есть возможность отомстить американцам. Ты же этого хочешь? Мы планируем провести одно дельце, и довольно крупное.

– Какое же это? – спросил он без особого интереса.

– Об этом ты узнаешь позже… Во всяком случае, это связано с поездкой в Америку. С отличными документами и кучей денег. Тебе нечего бояться: опыт в этом плане у нас имеется.

– Я кое-что слышал в этой связи, – произнес он. – И хотел бы знать, каким таким образом ваши люди попали на электрический стул, несмотря на этот ваш опыт?.. Почему, по-твоему, я бежал из Америки?

– Потому что ты ненавидишь янки.

– Абсолютно точно. И поскольку я их ненавижу, то и не намереваюсь возвращаться к ним. Правильно?

– Ты же ведь хотел сражаться на немецкой стороне? – продолжил я.

– Да, – ответил он. – Но не так, как ты думаешь. Не с автоматом в руках и не с фальшивыми документами. Дайте мне микрофон, и я обращусь по радио к бывшим товарищам, скажу им все, что следует. Они по горло насытились этой проклятой Богом войной. Но это все, что я сделаю для вас.

Я внимательно оглядел его и заметил, что им владел страх. Страха в то время я еще не понимал и не испытывал. И я оставил его в покое. Однако время уже не терпело. «U-1230» стояла в полной готовности к выходу в море. Во время контрольно-ремонтных работ мне сшили по заказу из лучшего материала форму советника по корабельному строительству. Она мне очень шла, и я с удовольствием оставил бы ее себе до самого конца войны.

Срок отплытия неумолимо приближался, а компаньона у меня еще не было.

Один из моих знакомых по абверу позвонил мне и посоветовал:

– Навестите пляжный район Гааги и пошустри-те там.

Об этом районе я ранее кое-что слышал. Он был зарезервирован для СС. Офицеры, отдыхавшие там, занимались верховой ездой, используя королевскую конюшню, и проявляли заботу о том, чтобы в бассейнах была теплая морская вода. Те, у кого имелись связи, жили в Голландии как боги.

В одном из тамошних ресторанов проводил свое время американец Билли – сытый, пьяный и, как говорится, нос в табаке. Никто не знал, чем он занимался. Билет же его до Гааги был оплачен немецким консулом в Лиссабоне.

Билли не имел ни малейшего представления обо мне, когда мы встретились с ним впервые. Видимо, он принял меня за одного из офицеров СС.

– Ты ведь американец, – сказал я ему.

– Да, – подтвердил он. – Но моя мать немка. Поэтому я считаю себя немцем и не хочу быть американцем.

Говорил он по-английски, так как по-немецки не знал ни слова.

– Поэтому ты и приехал сюда? – уточнил я.

Он кивнул:

– Я ненавижу Америку и хочу кое-что показать этому надменному и заносчивому народу. Показать, до чего они меня довели.

– Считаю это правильным, – поощрил я его.

На улицу мы вышли вместе. Одного Билли оставлять было нельзя, поскольку у него постоянно возникали какие-нибудь трудности. Так как он говорил только по-английски, его принимали либо за шпиона, либо за сбитого американского летчика. Какой-то чванливый нацистский чиновник его даже поколотил, а медсестры из Красного Креста, к которым он обратился, сдали патрулю вермахта.

Я внимательно присмотрелся к нему. Он был легкомысленным и безвольным парнем, хотя, может быть, из него и получится что-то. Мне и раньше довольно часто приходилось полагаться на свое интуитивное знание людей. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что ненависть Билли к Америке была искренней. Когда заходил разговор о Соединенных Штатах, лицо его слегка подергивалось, будь он пьяным или трезвым.

Мы часто выпивали с ним вместе. Билли – его полное имя было Уильям Куртис Колпоу – оказался большим любителем и даже знатоком выпивки. Его историю я знал по записям, имевшимся у нас в делах. Она была подобна роману, написанному, образно выражаясь, палкой от метлы.

Билли – сын немки и американца – был родом из Бостона, крупного портового города на северо-восточном побережье Америки. Когда он ходил еще в детский сад, семья распалась. Билли стоял на стороне матери, которая постаралась дать ему приличное образование. Учился он блестяще, часто поощрялся и однажды даже был удостоен награды за спасение двоих тонувших ребятишек – с риском для собственной жизни. Среднюю школу он окончил с отличными показателями, стал студентом Массачусетского технологического института, а позднее – Школы адмирала Фаррагу в Нью-Йорке и Морского центра Великих озер. В 1939 году, после начала войны, подружился в Бостоне с командой немецкого грузового судна «Паулина Фредерик», которое не могло уже покинуть порт. Они много дискутировали и много пили. Молниеносные победы немцев, тосты за успехи и вера в конечную победу придавали их встречам особый колорит.

Билли вспомнил о своем полунемецком происхождении. Он гордился, что немецкие матросы называли его Вильгельмом и дружески хлопали по плечу. В день рождения капитана «Паулины Фредерик» он познакомился с немецким консулом в Бостоне доктором Шольцем. Консул сразу же понял, что из прогерманских настроений Билли можно кое-что извлечь.

Билли стал шпионом, сам не зная об этом. Успешно окончив морскую школу, он стал плавать из Америки в Англию в качестве стажера – кандидата в офицеры на кораблях конвоя. По возвращении он рассказывал о своих впечатлениях любознательному доктору Шольцу. Дело кончилось тем, что из-за прогерманских настроений Билли было отказано в присвоении офицерского звания.

Но вот разразилась война между Америкой и Германией. Доктор Шольц был вынужден уехать на родину. Билли подлежал призыву в армию. Считая себя будущим морским офицером, он воспринял это как позор и бежал из своей страны. Добравшись до Аргентины, он обратился в немецкое представительство, сославшись на доктора Шольца. Ему указали на дверь, но в то же время в Берлин было послано сообщение о его визите. На Вильгельмштрассе доктор Шольц дал Билли хорошую рекомендацию. И за океан полетела телеграмма:

«Немедленно отсылайте парня в Германию».

Но Билли исчез, и его пришлось искать. Таких людей, как он, можно было встретить конечно же в портовых кабаках. Он забыл негостеприимный прием в немецком консульстве и дал согласие на выезд в Европу. Нанявшись стюардом на одно из судов, он добрался до Нью-Йорка, прошел через все контроли и устроился в качестве чистильщика картофеля на дипломатический корабль «Грипс-голм». Прибыв в Лиссабон, он отправился в немецкое посольство, с помощью которого был переправлен через границу.

Будучи включен в состав одного из подразделений войск СС, сформированного из немцев, не проживавших непосредственно на территории самой Германии, прошел основную военную подготовку. Но он не говорил ни слова по-немецки и оказался плохим солдатом.

Таким вот образом Билли попал в конце концов в Гаагу. ФБР уже разыскивало его как дезертира.

Мы проверили его биографию во всех деталях. Все соответствовало истине, что свидетельствовало о его надежности. Некоторые моменты мне не нравились, но времени уже не оставалось, и у меня не было выбора.

– Дело принимает серьезный оборот, Билли, – сказал я наконец ему. – Едем в Берлин.

– Не получится, – возразил он. – Я не могу оставить Труту одну.

– А кто такая Трута?

– Моя невеста.

Девица не вписывалась в мои планы, но я все же понаблюдал за ней. Она была светлой блондинкой, довольно полной и строила глазки всем мужикам. Чтобы устранить возникавшие из-за нее осложнения, Билли надо было срочно разлучить с его пассией. Ну это-то труда большого не составляло.

– Позаботьтесь, – сказал я своим доверенным парням, – чтобы девица оказалась в другой компании, и проследите, чтобы Билли появился там в нужное время.

Все прошло без сучка и задоринки. Трута сблизилась с молодым эсэсовским офицером, а Билли через неделю прибыл в Берлин.

Из Гааги я выехал назад 20 июля 1944 года, в день покушения на Гитлера. Но об этом тогда официально еще не было ничего известно. Вместе со мной в купе спального вагона ехал полковник вермахта. Я представился, а он пробурчал в ответ:

– Коль скоро вы – гражданское лицо, на границе нас ожидают неприятности.

– Может быть, вы сможете что-нибудь для меня сделать, господин полковник?

– Посмотрим.

На границе никаких вопросов ко мне не возникло, полковника же попросили вежливо, но твердо пройти в вокзальное здание для контроля.

– Не надо тревожить полковника, пусть продолжит свой сон, – сказал я старшему наряда.

И его оставили в покое. Мое удостоверение имело силу даже 20 июля 1944 года!

Операция «Эльстер», связанная с моей отправкой в Америку, была конечно же засекречена. Однако во всем ведомстве не было, пожалуй, ни одного человека, который не знал бы о ней. Правда, со мной никто не заговаривал на данную тему, но все встречавшие меня смотрели сочувственно или с удивлением. Они не могли понять, почему я согласился выполнить такое задание.

А действительно, почему я согласился? Мне ведь было ясно, что война проиграна. Но и зная это, я, словно упрямый ребенок, отказывался считаться с фактами. Брата моего я потерял под Сталинградом, лучшему другу оторвало обе ноги, кузина погибла во время бомбежки. Война почти каждую неделю уносила кого-нибудь из знакомых. Но я считал своим долгом продолжать идти по пути, по которому шли все, хотели они того или нет. У меня не было никаких сомнений в том, что я ступлю на борт «U-1230».

Теперь я знал и детали своего задания. Командование хотело выяснить, будут ли в ближайшее время на Берлин, Мюнхен, Гамбург и Кельн падать атомные бомбы, или же по-прежнему нам придется иметь дело лишь с «обычными фугасными». Я прошел теоретический курс по атомным проблемам. Перед моими глазами стоял призрак, способный вызвать у кого угодно ужас и содрогание. И мне было сказано, что только я – агент номер 146, радиоинженер Эрих Гимпель – смогу остановить это чудовище. Меня делали героем авансом, и я быстро привык к этой роли.

На моем письменном столе лежали кипы бумаг – записи, телеграммы, газетные вырезки, научные доклады, отчет по операции «Пастырь».

Это была одна из самых крупных неудачных операций абвера. Я внимательно читал отчет страница за страницей, чтобы набраться опыта. Буквы плясали перед глазами: было от чего сойти с ума.

План операции был разработан дилетантами, и выполняли ее тоже дилетанты. Она стоила жизни шести человекам. Когда абвер начинал подготовку к операции, я был еще его сотрудником. И я видел их, этих людей, добровольно отправлявшихся в Америку: Херберта Гаупта, золотые зубы которого сверкали, когда он смеялся, а глаза становились грустными, когда заходила речь о его погибших родителях; крепыша Джона Керлинга, отчаянного парня; миловидного Германа Нойбауэра, имевшего успех у женщин, и всех остальных. Я видел, как они с улыбками входили на борт подводных лодок, которые должны были доставить их в Америку с грузом денег и взрывчатки, принимая последние пожелания и наставления людей, ничего не понимавших в этом деле.

Операцию замыслил некий Каббе, который и стал руководить ее подготовкой. Сам он в операции участия не принимал, предпочтя теплое кресло у камина. В задачу отряда входило проведение диверсий и подрыв некоторых американских заводов, выпускавших военную продукцию.

Они отправились на двух подводных лодках группами по четыре человека. Группа Даша высадилась на острове Лонг-Айленд под Нью-Йорком, группа Керлинга – где-то во Флориде. На взрывчатке стояла немецкая маркировка. Часть зашитых в пояса долларов уже вышли из обращения, да и суммы не соответствовали заявленным. Перед самым отплытием кандидатов на смерть еще и обокрали. Все это не было случайностью или следствием небрежности: имело место явное предательство.

Обе подводные лодки благополучно пересекли Атлантику. Сначала высадилась группа Даша. Когда они закапывали взрывчатку, их заметил патрульный береговой охраны. Но он не понял, что происходит, и спокойно отправился домой спать. Спало и ФБР. Однако руководитель группы Даш отправился в нью-йоркский филиал ФБР, чтобы предать своих товарищей, взяв на себя тем самым роль их палача. Ему там сначала не поверили и даже высмеяли, решив не сообщать ничего в Вашингтон. Но когда он выложил на стол восемьдесят тысяч долларов, его историей занялись всерьез.

За обеими группами было установлено непрерывное наблюдение, в полицейские участки разосланы фотографии. И судьба Германа Нойбауэра, Генриха Хайнка, Рихарда Квирина, Вернера Тиля, Херберта Гаупта, Эдуарда Джона Керлинга была решена. Сразу же после высадки они стали навещать родственников и друзей, а также доверенных лиц, что им было строжайше запрещено. Но что спрашивать с дилетантов? И, сами того не ведая и не желая, они ввергли в бездну собственных матерей, отцов, братьев и сестер, так как каждое их посещение заносилось в особую книгу ФБР. На заметку брались буквально все, с кем бы они ни встречались или говорили. И того, кто не доносил на них, тоже заносили в список подозрительных лиц. Таков уж порядок во всех странах мира!

По прошествии некоторого времени все участники операции «Пастырь» были одновременно арестованы.

В завершение громкого процесса в Нью-Йорке было вынесено шесть смертных приговоров: двое – предатель Даш и Бюргер, который смог доказать, что прибыл в Америку не добровольно, а по принуждению, – получили помилование. Рузвельт утвердил смертные приговоры.

Я принудил себя читать дальше, хотя наткнулся на самое трагедийное и страшное: газетные фотографии и репортажи о последних часах своих предшественников. С американской дотошностью описывался их конец с наложением резиновых масок на искаженные смертью лица, чтобы видны были только глаза и нос.

Описывался и порядок проведения казни. Осужденного привязывали к электрическому стулу и еще раз зачитывали приговор. А он сидел и не мог даже пошевелиться. Затем нажимали на кнопку, включая ток. Любопытно, что каждый человек, точнее, его организм реагирует на это по-своему. Норм здесь никаких нет. Все зависит от сердца, веса и реакции на электрический ток. Одни умирают моментально, другим требуется включение тока до трех раз.

Я представил себе, как встретили смерть мои предшественники: Керлинг – крепко сжав зубы, не выражая никаких эмоций, Гаупт – совсем сломавшись, Квирин – полностью отчаявшись, Тиль – безучастно. Снисхождения они не ждали. И никакой надежды у них не было.

На столе лежал снимок автомашины, на которой были вывезены их трупы после казни. И вот теперь я должен был пойти по их стопам. Погибли же они из-за предательства своего товарища Даша.

Но Даш не был единственным предателем. Предатели сидели и в Берлине – в той части абвера, которая следила за другой. Американцы утверждали, что узнали об операции «Пастырь» еще до выхода подводных лодок в море из высших немецких инстанций, заплатив за информацию партией кофе – через Швейцарию.

Я попытался отбросить эти мысли, но они все время возвращались. Ведь предатели не были до сих пор обнаружены. Следовательно, и меня могут предать. В каком кабинете приятно запахнет кофе, когда палач будет накладывать на мою шею веревку?

У меня оставалось еще два дня для решения возникающих вопросов и уточнения кое-каких деталей. Начальник управления настаивал на заключении договора по страхованию моей жизни.

– Все будет в порядке, – сказал доктор С. – Дело, естественно, будет храниться в глубокой тайне. Если с вами что-нибудь случится, ваши родственники получат сто тысяч марок. Вы должны только решить, кому они должны быть выплачены.

– Моему отцу, – ответил я.

Последний вечер мы провели в одном из берлинских отелей. Нас было трое: моя приятельница Маргарет, сотрудница нашего же управления, Билли и я. Мы сидели в ресторане и пили вино. Билли совсем опьянел, поднимался время от времени со стула и пытался что-то сказать, конечно же по-английски.

– Заткнись! – урезонивал я его каждый раз. Ведь его выступления могли вызвать лишь ненужные неприятности.

В его чемодане лежала форма немецкого лейтенанта флота, которая была ему выдана на время перехода.

– Я тебя больше никогда не увижу, – произнесла Маргарет.

– Чепуха, – возразил я.

– Дело твое безнадежное. Так говорят все в управлении.

– Им бы лучше держать язык за зубами!

Маргарет кивнула в сторону Билли:

– Я не доверяю ему ни на йоту. Вот увидишь, он тебя предаст.

– Я так не думаю, – возразил я.

– О чем она говорит? – спросил Билли.

– Закрой рот, – посоветовал я ему.

– Посмотри на его обезьяньи руки, – продолжила Маргарет, – и на его глаза. Он не может прямо посмотреть кому-либо в лицо. Ты никого не мог подобрать получше?! Ты – гордость всего управления?!

Мы продолжили пить вино. Нам становилось то весело, то грустно. Когда мы собрались уходить, в зале появился пьяненький руководитель районной группы НСДАП в своей униформе и заорал:

– Люди… люди, весь Лондон горит! Мы применили новое секретное оружие! Весь Лондон в огне! Ничего подобного мир еще не видел. – Осмотревшись вокруг, чинуша воскликнул: – Хайль Гитлер!

– Заткнись! – буркнул Билли. Это было все, что знал он по-немецки.

Чтобы не упасть, нацистский бонза ухватился за спинку стула.

– Нашему фюреру троекратное «зиг хайль»! – произнес он.

На это никто из сидевших в переполненном зале не отреагировал.

Тогда он, тыкая пальцем от стола к столу, рявкнул:

– После войны мы всех вас перевешаем. Все вы будете лежать в земле.

– Прекрасное прощание, – сказала мне Маргарет.

У нас было еще четыре часа времени, по истечении которых мы должны были расстаться. Боясь опоздать, мы все время посматривали на часы.

Маргарет выглядела как никогда восхитительной. На ней был узкий, облегающий фигуру костюм. Но она была бледной, что также шло ей. Мы не хотели говорить о моем задании, но невольно снова и снова возвращались к нему. Люди всегда думают о том, о чем им не хотелось бы думать.

Маргарет хотела проводить меня и посадить в субмарину. Но это было запрещено. И не только потому, что моя операция являлась секретной: подводники – народ суеверный.

«Длинный волос намотается на винт, и корабль пойдет на дно», – говорили они.

На борту лодки не должны были появляться и цветы.

«Цветы на лодке превращают ее в гроб».

Мы с Билли поехали в Киль в гражданской одежде. Мой напарник стал нервничать, хотя до сих пор держался отлично. Его роль второго героя ему нравилась. Он был храбр, особенно выпивши. Ему был присвоен агентурный номер 146/2. Тем самым он фигурировал как своеобразное приложение к Гимпелю. Мое управление доверяло ему просто бездумно, считая за человека, как бы созданного специально для нас.

Наше оснащение было уже погружено на подлодку. В два морских мешка были упакованы шестьдесят тысяч долларов, бриллианты на сумму сто тысяч долларов, автоматические пистолеты, радиодетали, фотоаппараты, специальные чернила для тайнописи. Мне, как школьнику, пришлось потренироваться, прежде чем я научился управляться в подводной лодке со своими длинными ногами: я не соответствовал физическим данным истинного подводника, поэтому мои конечности поначалу реагировали на все болезненно.

Мое появление в Киле оказалось сенсационным для подводников, так как там меня принимали все время за настоящего советника по корабельному строительству.

Командиром подводной лодки, которой предстояло доставить меня в бухту Френчмен, был капитан-лейтенант Хильбиг. Мы с самого начала отлично понимали друг друга. Он получил задачу избегать любого боевого столкновения. И был единственным из экипажа, кто знал об операции «Эльстер».

Нас провожали торжественно, как это принято у подводников.

Правда, случилось непредвиденное. Трое командиров подводных лодок, стоявших неподалеку у пирса, испросили разрешение прийти ко мне и стали осаждать техническими вопросами:

– Как обстоят дела с радарами?

– Разработаны ли какие-либо меры противодействия? Вы же знаете состояние нашей аппаратуры.

Я постарался как можно достойнее выпутаться из этой истории, сказав, что предпринимаю плавание, дабы лично собрать необходимую информацию по радарам.

– Хильбигу повезло, что он отправляется в плавание с таким человеком, как вы, – сказал один из командиров подводных лодок. – Нам же придется и далее исполнять роль смертников.

Перед отплытием команда лодки была построена на берегу: офицеры – справа, рядовой и унтер-офицерский состав – слева. Мы с Билли стояли вместе с офицерами. Капитан-лейтенант Хильбиг доложил начальнику базы подводных лодок о готовности.

– Вольно, парни, – произнес начальник базы. – Я знаю, что ваш поход – не слишком большое удовольствие. Но вам это уже не впервой. От всего сердца желаю счастливого возвращения. Желаю успеха. Помните о том, что все, что бы вы ни делали, вершится для нашего отечества, для великой Германии.

Подводная лодка была подготовлена для автономного плавания сроком до четырех – шести месяцев. На всех членах команды было кожаное одеяние. На некотором удалении стояли родственники: жены, матери, дети. У всех были заплаканные глаза. Поскольку они находились в двухстах – трехстах метрах от нас, ветер доносил до них только отдельные слова напутственной речи.

Начальник базы подошел к нам и пожал каждому руку. Увидев меня, он на какой-то момент оторопел и тут же удалился.

Экипажу было дано десять минут на прощание. Наблюдая за происходившим, я был рад, что оказался один.

Но вот сделаны последние приготовления к отплытию. Я проверил наш багаж. Билли безмолвно стоял рядом со мной, смущенный и в какой-то степени испуганный. Я хлопнул его по плечу.

– Ну вот, Билли, сейчас и отправляемся, – сказал я ему. – Ты боишься, что ли?

– Не особенно.

– Ну-ну!

Когда мы поднялись на борт лодки, ее инженер провел меня по всем отсекам, объясняя технические особенности. Но я его, собственно, не слушал. Мысли мои метались между Маргарет и заданием.

Билли не отходил от меня ни на шаг.

– А это дизели. Мы зовем их «Хайн» и «Фитье», – говорил инженер.

Я кивнул и хотел было закурить.

– К сожалению, это запрещено, – остановил меня инженер. – Курить можно только в рубке. Существует опасность взрыва. Ну, да вы к этому еще привыкнете.

Через короткий промежуток времени мы вышли в море – навстречу смертельным опасностям…

Я уже неоднократно переправлялся через океан, – правда, в гораздо более комфортабельных условиях, нежели на «U-1230». На сей раз прощание с Германией ускорили и в какой-то степени облегчили королевские военно-воздушные силы. Сотни английских самолетов появились над Килем. В городе вспыхнули пожары. Мы сидели в офицерской кают-компании, черпая ложками горох с салом и прислушиваясь к разрывам бомб.

Три подводные лодки шли в кильватерной колонне. Впереди – «U-1230». Этот строй мы сохраняли до берегов Норвегии. Матросы, переодевшись в робы, действовали почти автоматически. На меня они смотрели со сдержанным любопытством. Для них я был советником по корабельному строительству Гюнтером. Знаки отличия, подобные моим, они видели не часто. Большинство из них вначале обращались ко мне «господин обербаурат». Таких, как я, называли на флоте «сребрениками» из-за серебряного шнурка на фуражке. У офицеров плавсостава он был золотым.

Подводная лодка «U-1230» относилась к типу «9-Ц». Длина ее составляла 79 метров, водоизмещение – 950 тонн. Вооружена она была двумя спаренными орудиями и зенитной пушкой. Орудийная платформа получила название «зимний сад».

Экипаж лодки до самого норвежского Хортена находился в состоянии повышенной боевой готовности, так как глубины были небольшими и погружение подлодки было связано с определенным риском. Нам оставалось только надеяться, что мы не подвергнемся налетам самолетов. Фарватер был обозначен затонувшими немецкими грузовыми судами. Опасность подстерегала подводную лодку, как говорится, на каждом шагу. Учитывая это, мы сбросили за борт «погремушку» – прибор, создававший шумы, – и тащили ее за собой на тросе в целях защиты от донных мин, акустические устройства которых срабатывали от шума винтов. Нужно сказать, что англичане к этому времени вовсю хозяйничали на Балтике.

Матросы с сильными, натруженными руками, бледно-серыми лицами и хладнокровием, выработавшимся от постоянного общения с опасностью, желали лишь одного – везения и только везения. Они точно знали, что им полагалось: раз в четыре недели – плитка шоколада, за день два раза – самое большее пять – торопливый перекур в рубке, три недели отпуска после возвращения из плавания, спецпаек на борту лодки (если от быстрого погружения лопались консервные банки в результате перепада давления, то им приходилось садиться на половинный рацион). У всех у них – командира, старшего помощника, унтер-офицеров и матросов – были матери, невесты, дети, братья и сестры. Но войне было не до этого…