Текст книги "Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса"

Фактически же его безумие только усилилось. В свободное от работы время он писал почтовые открытки, писал их десятками, сотнями, посылая их наиболее влиятельным людям города, высказывая в них мнение, что по своему статусу он является равным им. Он писал своему обожаемому Гаррисону и другим высокопоставленным политикам, включая и самого губернатора штата Иллинойс. Возможно даже, что и Бернэм, учитывая его новое, более выдающееся положение, получил от него почтовую открытку.

То, что Прендергаст был беспокойным молодым человеком, не вызывало сомнений, но то, что он может стать опасным, казалось невероятным. Любому, кто встречался с ним, он представлялся еще одной несчастной душой, сокрушенной и раздавленной нестихающим грохотом и мерзостью, царившими в Чикаго. Но Прендергаст имел большие надежды на будущее, которые он в основном связывал с одним-единственным человеком – Картером Генри Гаррисоном.

Он полностью и с готовностью посвятил себя кампании по выборам Гаррисона в мэры (хотя Гаррисон об этом даже и не подозревал), десятками посылая почтовые открытки и рассказывая всем, кто хотел его слушать, что Гаррисон – настоящий друг ирландцев и всех трудящихся, а значит, именно он и является самым подходящим кандидатом на эту должность.

Он верил, что когда Гаррисон, наконец, переизберется на свой пятый двухгодичный срок – было бы идеально, случись это в наступающих апрельских выборах 1891 года, – и пробудь он на этой должности до следующего переизбрания, в 1893 году, он вознаградил бы Прендергаста тем, что дал бы ему работу. Именно так и действовали чикагские политики. У него не было сомнений в том, что Гаррисон пройдет в мэры и спасет его, Прендергаста, от утренних морозов и злобных мальчишек-рассыльных: ведь сейчас, кроме этого, в его жизни не было ничего.

Среди наиболее прогрессивно мыслящих психиатров такой вид необоснованной убежденности был известен как галлюцинация, или заблуждение, связанное с недавно описанным умственным расстройством, названным «паранойей». К счастью, такие галлюцинации по большей части были не опасными для окружающих.

* * *

25 октября 1890 года место под строительство выставки все еще не было выбрано, и тут из Европы пришла тревожная новость, первый намек на то, что собираются силы, способные принести выставке больше вреда, чем волокита совета директоров. «Чикаго трибюн» сообщала, что растущие волнения на мировых биржах усилили озабоченность в Лондоне тем, что в ближайшем будущем возможна не только рецессия, но и всеобщая паника. Эти опасения немедленно начали лихорадить Уолл-стрит. Акции железнодорожных компаний пошли вниз, а стоимость акций компании «Вестерн Юнион» сразу подешевели на пять процентов.

В следующую субботу новости, подтверждающие обвалы на мировых биржах, пришли и по подводному кабелю, соединяющему Британию с Америкой.

В Чикаго еще до прихода этой новости брокеры провели немало времени, обсуждая странные погодные явления того утра. Какое-то необычное «грязно-мутное облачное покрывало» нависло над городом. Брокеры шутили, что этот унылый сумрак может быть предвестником приближающегося «Судного дня».

После прибытия первых телеграмм из Лондона шутки кончились. «Беринг бразерс энд компани», одна из мощных лондонских инвестиционных структур, оказалась на грани закрытия. «Эта новость, – сообщал корреспондент «Трибюн», – была просто невероятной». Банк Англии [78]78
  Банк Англии – выполняет функции центрального банка Соединенного Королевства; организует работу Комитета по денежной политике, который отвечает за управление кредитно-денежной политикой страны.


[Закрыть] совместно с синдикатом финансистов старались как можно быстрее собрать необходимые денежные средства для оказания помощи «Беринг бразерс энд компани» в выполнении ее финансовых обязательств. «Последовавшая за этим стремительная распродажа акций была чем-то ужасающим; в течение часа на бирже царила самая настоящая паника».

Бернэму, как и совету директоров выставки, эта волна финансовых потрясений показалась угрожающей. Если она и вправду означала начало истинной и всеобьемлющей финансовой паники, то момент для этого был самым неподходящим. Для того чтобы Чикаго мог выполнить свои хвастливые обещания превзойти Парижскую выставку и по масштабам, и по числу посетителей, город должен был взвалить на себя гораздо более тяжкое финансовое бремя, чем французы, и принять куда больший поток гостей – пока рекордсменом считалась Парижская выставка, привлекшая большее число людей, чем какое-либо другое событие мирного характера в человеческой истории. При самой благоприятной ситуации выигрыш первенства по числу посетителей выглядел как решаемая задача; при самой неблагоприятной ситуации это было вообще невозможно, в особенности учитывая, что Чикаго расположен внутри континента, а поэтому большинству посетителей выставки потребуется купить билеты на ночные поезда. Железнодорожные же компании заранее и твердо дали понять, что не намерены устанавливать какие-либо скидки на билеты в Чикаго на время проведения выставки.

В Европе и Соединенных Штатах появлялись корпорации, объявлявшие о своей неплатежеспособности, но их истинные намерения оставались на тот момент непонятными – если рассматривать это ретроспективно, то эти действия были правильными.

* * *

30 октября, в самый разгар нараставшей финансовой нестабильности, совет директоров выставки назначил Бернэма начальником строительства с зарплатой, равной 360 тысячам долларов по нынешнему курсу; Бернэм, в свою очередь, назначил Рута главным архитектором и Олмстеда главным ландшафтным дизайнером.

С этого момента Бернэм формально имел возможность начать строительство выставки, однако он все еще не располагал участком земли, на котором выставка должна была разместиться.

«Не надо бояться»

По мере того как увеличивалось число жителей Энглвуда, у Холмса росли объемы продаж тонизирующих средств и лосьонов. К концу 1886 года аптека работала спокойно, ровно и прибыльно. Его мысли в этот период снова обратились к женщине по имени Мирта З. Белкнэп, с которой он познакомился во время своих кратковременных наездов в Миннеаполис. Это была молодая блондинка с голубыми глазами и пышным телом, но больше красоты Холмса возбуждала окружающая ее аура ранимости и устремленности. Она сразу заняла господствующее положение в его мыслях – ее образ, ее чувственность не выходили у него из головы. Он приезжал в Миннеаполис якобы по делам и ничуть не сомневался в том, что добьется своего. Его веселило, что женщины как представительницы человеческой расы были все такими беззащитными, а также и то, что они верили, будто нормы поведения, которые внушали им в их спокойных и безопасных маленьких городках, таких как Алва, Клинтон и Перси, окажутся столь же действенными, когда они покинут свои пыльные, пропахшие керосином гостиные и начнут самостоятельную жизнь.

Но город быстро приучал их к настоящей жизни. Лучше всего было перехватывать их в самом начале восхождения к высотам свободы, по пути из маленьких городков, когда они, по сути дела, были безымянными, потерянными и их присутствие еще не было нигде зарегистрировано. Каждый день он видел, как они выходят из поездов, из вагонов канатной дороги, из двухколесных экипажей и при этом сосредоточенно всматриваются в листки бумаги, на которых наверняка был записан адрес места, куда им надо попасть. Хозяйки городских публичных домов отлично знали это и, как говорили, выходили встречать прибывающие поезда, неся с собой обещания теплоты и дружбы, откладывая важные детали на потом. Холмс обожал Чикаго, обожал в особенности за дым и грохот, которые безвозвратно обволакивали женщину, не оставляя ни малейшего намека на то, что она вообще когда-то существовала, лишь иногда оставляя в воздухе тоненькую струйку аромата ее духов, быстро растворяющегося в антрацитовом дыму и зловонных запахах гнилья и навоза.

Мирте Холмс казался пришельцем из другого мира, более возбуждающего, чем ее собственный. Она жила с родителями и работала конторщицей в музыкальном магазинчике. Миннеаполис был маленьким, сонным городком, в котором обосновалось множество шведских и норвежских фермеров с фигурами, похожими на кукурузные початки. Холмс был симпатичным, располагающим к себе и, по всей видимости, состоятельным человеком, а главное, он жил в Чикаго, самом страшном и притягивающем к себе городе. Уже при первой встрече он произвел на нее впечатление; взгляд его голубых глаз вселил в ее сердце надежду. Когда в тот первый день он вышел из магазина, а она смотрела, как пыль обильно оседает на то место, по которому только что ступали его ноги, собственная тусклая и однообразная жизнь показалась ей невыносимой. Время-то идет. Так дальше жить нельзя.

Когда от него пришло первое письмо, в котором он с почтением просил позволения ухаживать за ней, она почувствовала себя так, словно с нее вдруг слетело грубое, колючее одеяло. Он, приезжая в Миннеаполис по прошествии нескольких недель, рассказывал о Чикаго. Он описывал небоскребы и рассказывал, что такие дома с каждым годом становятся все более и более высокими. Он рассказывал ей веселые, но пугающие истории про то, что происходит на скотопрогонных дворах, как свиньи заходят по Мосту вздохов на подъемную платформу, где их задние ноги опутывают цепями, после чего свиньи, визжа, уносятся по висящему в воздухе настилу вниз в забойный цех – этот кровавый центр бойни. Рассказывал он ей и романтические истории: про то, как Поттер Палмер был так сильно влюблен в свою жену, Берту, что в виде свадебного подарка преподнес ей роскошный отель.

Существовали определенные правила ухаживания; хотя они были и неписаными, но каждая молодая женщина тогда знала их и сразу чувствовала, когда ухажер позволял себе их нарушать. Холмс нарушил все правила, нарушил решительно и без всякого стеснения, дав Мирте понять, что в Чикаго правила ухаживания совсем иные. Поначалу ее это напугало, но она быстро осознала, что возбуждение и чувство риска ей нравятся. Когда Холмс предложил ей стать его женой, она немедленно согласилась. Они поженились 28 января 1887 года.

Холмс не стал посвящать Мирту в то, что у него на тот момент уже была жена, Клара Лаверинг, по мужу миссис Герман Вебстер Маджетт. Через две недели после бракосочетания с Мартой он обратился в Верховный суд округа Кук штата Иллинойс с заявлением о разводе с Кларой Лаверинг. С его стороны это был отнюдь не добросердечный жест, целью которого было бы обеспечение незапятнанного прошлого обоим бывшим супругам. Он обвинил Лаверинг в супружеской неверности, что было серьезным обвинением. Однако затем он не предпринимал никаких действий по своему заявлению, и суд в конце концов закрыл дело по причине «отказа истца от возбуждения дела».

В Чикаго Мирта поняла, что истории Холмса о городе лишь в малой степени передавали его шик и опасную энергетику. Город походил на котлован, наполненный жаром раскаленного железа: повсюду поезда; постоянно звучат резкие, раздражающие звуки, но ведь они-то и напоминали ей о том, что наконец-то началась настоящая жизнь. В Миннеаполисе были вечная тишина и постоянные приставания со стороны неуклюжих мужчин, чьи пальцы походили на картофелины – они искали кого-либо, кто мог бы разделить с ними душевные страдания. То, что Холмс жил в Энглвуде, а не в самом Чикаго, поначалу ее разочаровало, однако и здесь она постоянно пребывала в состоянии душевной встряски, какой практически никогда не испытывала, живя дома. Они с Холмсом обосновались в квартире на втором этаже, где раньше жила миссис Холтон. Весной 1888 года Мирта забеременела.

Поначалу она помогала Холмсу в аптеке. Ей нравилось работать вместе с мужем, и она часто наблюдала, как он обслуживает покупателей. Ей доставляло удовольствие ловить спокойный взгляд его голубых глаз, а когда в процессе обычных в аптеке действий они случайно касались друг друга телами, она буквально млела от удовольствия. Ее восхищал тот шарм, который он проявлял, вручая каждому клиенту его покупку, и то, как он постепенно расположил к себе пожилых клиентов, все еще не забывших миссис Холтон. Она улыбалась (по крайней мере, сначала), наблюдая бесконечный строй входящих в аптеку молодых женщин, каждая из которых настоятельно требовала, чтобы ее проконсультировал именно сам доктор Холмс.

Мирта подметила, что под внешней теплотой и очаровывающей внешностью ее мужа скрывается бурлящий поток честолюбия и тщеславия. То, что он аптекарь, было для него чем-то вроде внешней оболочки. Ему больше подходил выбранный им для себя идеал: человек, сделавший себя сам, который благодаря усердной работе и постоянному самосовершенствованию преодолевает одну ступеньку за другой на пути в верхние слои общества. «Тщеславие было подлинной напастью в жизни моего мужа, – говорила впоследствии Мирта. – Он хотел достичь такого положения, которое обеспечило бы ему уважение и почет. Он хотел стать богатым».

При этом она утверждала, что амбициозность никогда не оказывала отрицательного влияния на его характер и никогда не отвлекала от роли супруга, а впоследствии и отца. У Холмса, клятвенно заверяла она, было доброе сердце. Он обожал детей и животных. «Он был прямо-таки неравнодушен к домашним животным: в доме постоянно жили собака или кошка, и он постоянно держал лошадь. Он мог часами играть с ними, обучать их различным трюкам, шумно и весело забавляться со своими питомцами». Он никогда не пил, не курил и не играл в азартные игры; всегда был очень нежным, и его невозможно было разозлить. «Я не думаю, что для семейной жизни можно было бы подобрать кого-либо лучше моего мужа, – говорила Мирта. – Я никогда не слышала от него дурного слова ни в свой адрес, ни в адрес моей мамы или нашей маленькой дочурки. Он никогда не бывал ни разгоряченным, ни раздраженным. Он всегда выглядел счастливым и беззаботным».

Однако с самого начала в их семейных отношениях чувствовалась некоторая напряженность. Холмс не проявлял враждебности к супруге; негатив исходил от Мирты, которой быстро надоели все эти молодые клиентки и то, как Холмс улыбался им, прикасался к ним и гипнотизировал своими голубыми глазами. Сначала она считала, что так он стимулирует клиенток на покупки, затем это стало портить ей настроение, а под конец она почувствовала ревность и обеспокоенность.

Ее растущий собственнический инстинкт не вызывал у Холмса чувства злобы. Скорее он считал изменения в ее поведении помехой, препятствующей его бизнесу – подобно тому, как капитан морского судна воспринимает айсберг как что-то, за чем нужно наблюдать и избегать столкновения. Наши дела идут настолько успешно, говорил он Мирте, что нам необходим помощник, который вел бы учетные книги. И она все больше и больше времени проводила в кабинете наверху, ведя переписку и оформляя счета аптечных складов. Она делилась своими невзгодами в письмах к родителям, а они летом 1888 года перебрались в Уилмет [79]79
  Уилмет – поселок, расположенный в округе Кук, в 14 милях от Чикаго.


[Закрыть], штат Иллинойс, где поселились в отличном двухэтажном домике на Джон-стрит напротив церкви. Одинокая, печальная и беременная Мирта переехала к ним и там родила дочь, Люси.

Внезапно Холмс начал вести себя как верный супруг. Родители Мирты поначалу относились к нему холодно, но он сумел изменить их отношение к себе, выразив со слезами на глазах свое сожаление и продемонстрировав восхищение женой и ребенком, благодаря чему и добился успеха. «Такое поведение, – говорила Мирта, – подействовало как масло, вылитое на разбушевавшуюся воду, как часто говорила ему мать. Он был таким добрым, таким нежным и задумчивым, что мы забыли наши заботы и волнения».

Он попросил их простить его за длительные отлучки из дома в Уилмете. Слишком много дел накопилось в Чикаго. Судя по тому, как он был одет, и по количеству денег, которые оставил Мирте, он производил впечатление человека на взлете, а это, в свою очередь, имело большое значение для того, чтобы родители Мирты успокоились. Они, а с ними и Мирта, начали вести жизнь, временными вехами которой стали все более редкие визиты доктора Холмса, но когда он все-таки появлялся, он приносил с собой теплое отношение, подарки и практически не выпускал из рук маленькую Люси.

«Говорят, что дети куда лучше разбираются в людях, чем взрослые, – говорила Мирта, – а я никогда не видела ни одного ребенка, который не пошел бы к мистеру Холмсу и не остался бы охотно на его руках. Дети охотнее шли к нему, чем ко мне. А он был буквально без ума от детей. Часто, когда мы путешествовали и в нашем вагоне была семья с ребенком, он говорил «пойди и спроси, не дадут ли они нам на некоторое время своего ребенка», и, когда я приносила ему ребенка, он, забывая обо всем на свете, играл с ним, играл до тех пор, пока мать не звала ребенка к себе или пока я не замечала, что она собирается его позвать. Он часто забирал плачущих детей у матерей, и дети почти сразу либо засыпали, либо играли и были так счастливы, как могут быть счастливы только младенцы».

* * *

Энглвуд находился на подъеме, и Холмс видел в этом свой удачный шанс. Буквально сразу после того, как он завладел аптекой Холтонов, Холмс начал проявлять интерес к пустующему участку земли на противоположной стороне улицы. Наведя справки, он выяснил, что интересующий его участок находился в собственности у одной женщины, живущей в Нью-Йорке. Летом 1888 года он купил этот участок, предварительно решив зарегистрировать сделку на вымышленное имя «Х. С. Кэмпбелл». Вскоре после этого Холмс начал делать краткие записи и набрасывать эскизы здания, которое он планировал воздвигнуть на этом участке. Он не консультировался с архитекторами, хотя офис одного очень квалифицированного архитектора-шотландца по имени А. А. Фрейзер располагался в том же здании, где размещалась аптека Холтонов. Нанять архитектора означало бы раскрыть истинное предназначение этого строения, а оно внезапно и совершенно неожиданно родилось в его воображении.

Четкий архитектурный облик этого здания и его назначение возникли в его голове мгновенно, подобно копии чертежа, вытащенной из копировального аппарата. На первом этаже Холмс хотел разместить магазины розничной торговли, которые приносили бы ему доход, позволяющий нанимать на работу сколько угодно женщин; квартиры разместятся на втором и третьем этажах. Его личная квартира и большой офис займут угол второго этажа, выходящий окнами на пересечение Шестьдесят третьей улицы и бульвара Уоллес. Это были основные направления его плана. А самое большое удовольствие он находил в подробном обдумывании его деталей. Он рисовал эскиз деревянного покатого желоба, который из расположенного на втором этаже потайного места дойдет до подвального этажа. Он предполагал смазывать поверхность желоба тавотом. Он мысленно видел рядом со своим кабинетом комнату с камерой, железные стены которой будут воздухонепроницаемыми и вдобавок покрытыми слоем асбеста. Газовая горелка, закрепленная на одной стене, будет управляться из его чулана, так же как и другие газовые горелки, установленные во всех квартирах здания. В доме будет большой подвал с тайными камерами и расположенным под цокольным этажом помещением для хранения особо чувствительных материалов.

Чем больше Холмс обдумывал и прорисовывал, тем больше детализировалась конструкция здания и тем больше она удовлетворяла всем его намерениям и желаниям. Но пока дальше раздумий и мечтаний дело не шло. Он едва ли мог представить себе удовольствия, которыми будут заполнены все его дни, когда здание будет построено и женщины, настоящие женщины из плоти и крови, будут в нем ходить. Как всегда, подобные мысли возвышали его в собственных глазах.

Как он понимал, постройка такого здания будет непростой задачей. Он разработал стратегию, которая, как он полагал, не только отведет подозрения, но еще и сократит расходы на строительство.

Холмс поместил в газете объявления с приглашением плотников и подсобных рабочих. Вскоре рабочие с телегами начали рытье котлована. В окончательном виде выборка под фундамент напоминала гигантских размеров могилу, из которой и вправду тянуло могильным холодом, но это было кстати, поскольку так рабочие легче переносили изнурительную жару, которая все усиливалась. У строителей возникли проблемы с грунтом. Верхний слой почвы глубиной в несколько футов они сняли без труда, но расположенный под ним слой песка был влажным, из-за чего возникла необходимость укрепить досками боковые стенки котлована. Но вода все равно сочилась по стенам. Позднее в отчете чикагского строительного инспектора можно будет прочитать: «Отмечается неравномерная осадка фундамента; в отдельных местах она достигает четырех дюймов на участке в 20 футов». Каменщики выложили фундамент и возводили наружные стены; плотники в это время устанавливали внутренний каркас. По всей улице разносился визг ручных пил.

Холмс вел себя как требовательный заказчик. Когда рабочие пришли к нему за зарплатой, он, отругав их за скверную работу, отказался платить, хотя работу они выполнили хорошо. Они ушли ни с чем – или он сам их уволил. Он нанял вместо прежних рабочих других и обошелся с ними точно таким же образом. Строительство хотя и продвигалось медленно, однако затраты на него составляли лишь малую часть его настоящей стоимости. Большая текучесть рабочей силы обеспечивала еще и дополнительное преимущество: все особенности и секреты здания были известны минимальному числу людей. Какого-то рабочего нанимали на выполнение какой-то определенной работы – например, для того, чтобы установить газовые сопла внутри подвала, имеющего отдельный вход, – при этом задание, полученное рабочим, было строго конкретным и выглядело вполне рациональным или в худшем случае несколько необычным.

Но даже при этом каменщик по имени Джордж Баумен вспоминал работу у Холмса с содроганием. «Я не понимаю, что за человек Холмс, – говорил Баумен. – Я не проработал у него и двух дней, когда он вдруг, проходя мимо меня, спросил, не кажется ли мне работа слишком тяжелой, имея в виду укладку кирпичей. Он спросил, не прочь ли я заработать деньги более легким трудом, и я ответил, что, конечно же, не прочь. Через несколько дней он снова подошел ко мне и, показывая пальцем вниз на подвальный этаж, сказал: «Ты видишь там внизу мужчину? Так вот, это мой зять, и он меня не любит, так же как я не люблю его. Ну, ты, работая здесь, можешь без труда сбросить кирпич на голову этому парню, а я за это заплачу тебе пятьдесят долларов».

Это предложение вызывало особый испуг тем, как Холмс делал его: «Примерно в той же манере, в какой обращаются к приятелю с какой-то пустячной просьбой», – объяснил Баумен.

Хотел ли Холмс, чтобы Баумен действительно убил этого человека, неизвестно. Холмс для начала убедил бы этого «зятя» застраховать свою жизнь, а получателем страховой премии оформить Холмса. А возможно и такое: Холмс просто испытывал Баумена, чтобы выяснить, насколько полезным он может оказаться в будущем. Как бы то ни было, это был тест, который Баумен не прошел. «Я был настолько перепуган его словами, что не знал, как ему ответить, – вспоминал Баумен, – но не стал бросать кирпич и скоро ушел с этой стройки».

Однако Холмсу все-таки удалось найти трех мужчин, которых он в соответствии со своими стандартами смог считать заслуживающими доверия. Каждый из них проработал на Холмса в течение всего периода строительства, а когда здание было построено, оставался в контакте с ним. Одним из них был Чарльз Чеппел, механик, который жил рядом с больницей округа Кук. Он нанялся к Холмсу простым рабочим, но вскоре проявил себя настолько талантливым, что Холмс отнес его к разряду особо ценных людей. Другим был Патрик Квинланд, живший на углу Сорок седьмой улицы и бульвара Морган в Энглвуде до тех пор, пока не переехал в дом Холмса в качестве смотрителя. Он был мужчиной почти сорока лет, маленького роста, постоянно дергавшимся, с жесткими кудрявыми волосами и рыжими усами.

Третьим и наиболее важным был Бенджамин Питзел, плотник, поступивший на работу к Холмсу в ноябре 1889 года вместо уволившегося рабочего Роберта Латимера, который перешел на должность привратника в железнодорожную инспекцию, расположенную напротив аптеки Холмса. Сначала Питзел, по словам Ламитера, приглядывал за лошадьми, занятыми на строительстве здания, но потом стал помощником Холмса по всем вопросам. Между Холмсом и Питзелем установились тесные отношения – настолько тесные, что Холмс даже оказал ему услугу, причем отнюдь не бесплатную. Питзел был арестован в Индиане при попытке всучить фальшивые чеки. Холмс внес за него залог, которого лишился, когда Питзел, как они и запланировали, не явился на судебное разбирательство.

У Питзела были мягкие черты лица и заостренный, четко очерченный подбородок. Его можно было посчитать симпатичным, если бы не какая-то худоба, какая бывает у изголодавшегося человека, и манера опускать веки глаз так, что они прикрывали верхние края радужек. «Если бы мне пришлось давать его словесный портрет, – говорил Холмс, – я сказал бы, что это мужчина ростом под шесть футов (самое малое пять футов десять дюймов), постоянно тощий, с массой тела от ста сорока пяти до ста пятидесяти пяти фунтов, с черными жесткими волосами, очень густыми, без малейшего намека на облысение; его усы были намного более светлыми с рыжим оттенком, хотя мне несколько раз доводилось видеть, как он подкрашивает их в черный цвет, что придавало ему совершенно иной вид».

Питзел страдал от множества недугов: постоянные боли в коленях вследствие работы по настилу полов, бородавка на шее, из-за которой он не мог носить тугой воротничок, и его так сильно мучила зубная боль, что в какой-то момент он даже вынужден был приостановить работу у Холмса. Несмотря на то, что он был хроническим алкоголиком, по словам обследовавшего его доктора, он был мужчиной с «отличными физическими данными».

Питзел был женат на Керри Кеннинг из городка Галва в штате Иллинойс: количество их детей увеличивалось все быстрее. На фотографиях дети выглядят веселой (да к тому же еще и симпатичной) кучей, которая, как кажется, только и ждет сигнала, чтобы с зажатыми в руках метелками и кухонными тряпками приняться за домашнюю работу. Первый ребенок этой супружеской пары, девочка по имени Деззи, родилась вне брака, что для того мира, откуда прибыли родители Питзела, явилось потрясением, которого они никак не ждали от своего сына. В одном из посланий к Питзелу с мольбой избрать более праведный путь его отец писал: «Я хочу, чтобы ты пошел со мной, и я сотворю доброе дело, если будет на то воля господня. Так ты пойдешь? Я освобожу тебя от этого дьявольского естества, гнездящегося в тебе, и смою с тебя всю грязь. И я буду тебе отцом, а ты будешь мне сыном и наследником». Питзел явно чувствовал боль в словах отца. «Я люблю тебя, – писал тот, – хотя ты совсем сбился с пути».

Эллис, второй ребенок, родилась сразу после их женитьбы. Потом появилась еще одна дочь, за которой последовали три сына, правда, один из мальчиков почти сразу умер от дифтерита. Трое их детей – Эллис, Нелли и Говард – получили такую известность по всей Америке, что авторы газетных заголовков упоминали лишь их имена, будучи абсолютно уверены, что даже читатели, живущие в самой глубинке, без труда поймут, о ком идет речь.

Сам Питзел тоже достиг определенной известности – благодаря Холмсу. «Питзел был его орудием, – сказал окружной прокурор, – и его созданием».

* * *

Возведение дома Холмса шло с вынужденными перерывами – замирало в начале каждой зимы после прекращения, пользуясь терминологией рабочих, «строительного сезона», хотя Холмс читал, что архитекторы в Петле применяют такие технологии, которые позволяют вести строительные работы круглый год. Как ни странно, но впоследствии большое значение придавалось тому факту, что Холмс возводил свое здание как раз в тот период, когда за тысячи миль от него Джек-Потрошитель начал совершать убийства.

Первое убийство Джек совершил 31 августа 1888 года, последнее в ночь на 9 ноября 1888 года, когда встретился с проституткой по имени Мэри Келли, а потом проводил ее обратно в квартиру. Он, действуя ножом так же размашисто, как Ван Гог кистью, полоснул ее по горлу, почти отделив голову от спинного хребта. В течение нескольких последовавших часов он, скрывшись за стенами ее квартиры, отрезал ей груди и положил их на стол вместе с отрезанным носом. Он пропорол ее вдоль тела от горла до лобка, содрал кожу с бедер, вырезал внутренние органы и вывалил их кучей промеж ее ног. Отрезал ей одну руку, которую затем всунул в распоротый живот. А Келли была в это время на третьем месяце беременности.

Внезапно убийства прекратились, как будто то, что убийца сотворил с Мэри Келли, полностью удовлетворило все его желания и позывы. Пять подтвержденных жертв, всего пять, – и Джек-Потрошитель навсегда стал олицетворенным воплощением зла.

Все жители Чикаго, умеющие читать, жадно впитывали в себя эти сообщения из-за границы, но никто не воспринимал их с таким интересом, как доктор Г. Г. Холмс.

29 июня 1889 года, когда здание Холмса было наполовину построено, Энглвуд вошел в состав Чикаго, и вскоре был создан новый полицейский округ второго разряда – Десятый, а также и отделение полиции, расположившееся на пересечении Шестьдесят третьей улицы и бульвара Уэнтуорт, в семи кварталах от аптеки Холмса. Вскоре группы патрульных полицейских под командованием капитана Хорэса Элиота приступили к регулярному патрулированию; проходя мимо аптеки, патрульные, повинуясь укоренившейся привычке, останавливались, чтобы поболтать с молодым и представительным хозяином. Иногда офицеры смотрели на строительство нового здания с другой стороны улицы. В Энглвуде к тому времени уже было возведено значительное количество зданий, в которых обосновались важные организации и учреждения, например, «Ассоциация молодых христиан» [80]80
  «Ассоциация молодых христиан» (ИМКА) – протестантская миссионерская пропагандистская организация, обладающая сетью гостиниц, клубов, лагерей, образовательных и информационных центров.


[Закрыть]; педагогическое училище округа Кук, в котором готовили учителей для местных школ; близким к завершению было строительство красивого здания оперного театра Тиммермана на пересечении Шестьдесят третьей улицы и бульвара Стюарт. Но в поселке все еще было множество незастроенных участков, и строительство здания длиной с квартал стало предметом обсуждения.

Для завершения затеянного Холмсом строительства потребовался еще год с обычной приостановкой работ на зиму. Однако к маю 1890 года постройка была в основном завершена. На втором этаже здания располагалось шесть коридоров, тридцать пять комнат и пятьдесят одна дверь. На третьем этаже было три дюжины комнат. На первом этаже здания разместилось пять магазинов розничной торговли; самым лучшим из них был большой соблазнительный магазин, к тому же расположенный в шаговой доступности для жителей домов, находившихся в зоне перекрестка Шестьдесят третьей улицы и бульвара Уоллес.