Текст книги "Сирены"

Вернувшись в дом, она закрыла дверь и, поежившись, впервые за много месяцев заперла ее на замок и цепочку.

Снаружи доносилось пение цикад; на кухне громко тикали старые настенные часы. Дайна смотрела перед собой невидящими глазами, до боли стискивая кулаки. Ее оцепенение медленно отступало. Она сняла трубку и набрала номер Мэгги. После четвертого гудка она вдруг сообразила, что та, скорее всего, сейчас вместе с Крисом в студии и наверняка не испытывает ни малейшего желания принимать пусть даже пассивное участие в идиотских событиях сегодняшнего вечера.

Выругавшись, Дайна повесила трубку и спустилась в холл переодеться. Она решила, что самое лучшее для нее сейчас – выбраться из дома и отправиться в «Вотерхаус», единственное место, где ей удалось бы остыть и расслабиться.

В ванной Дайна замешкалась. Застыв перед зеркалом, она увидела в нем свой мгновенный образ по ту сторону пространства и времени. Прибрежной волной ее заносит в прохладную комнату с кафельными стенами. Все движения замирают. Она ничем не отличается от мертвого изваяния, дрейфующего в море бледного рассеянного света. Не отрывая взгляда от своего отражения, она медленно присела и отвела назад пышные льняные волосы, волнами спадавшие на худые плечи. Она разглядывала собственное лицо в зеркале, точно фотографию или изображение на экране, отмечая про себя четкий овал, широко расставленные фиолетовые с золотыми крапинками глаза, длинные и узкие, с чуть опущенными уголками, выделяющиеся вперед скулы. Она почувствовала, что похожа больше на мать, чем на отца.

Вдруг она расплакалась, хотя всего мгновением раньше была твердо уверена, что этого не случится. Судорожно всхлипывая, она опустила голову, закрыла лицо руками и принялась слегка раскачиваться из стороны в сторону, находя пусть слабое, но все же утешение в безостановочном движении. Перестав плакать, она поднялась и, пустив воду сильной струёй, долго умывалась.

В шуме воды ей послышался голос Марка, шепчущего:

«Любимая! Любимая!» Дайна встряхнулась, чувство жалости по отношению к себе самой не вызвало у нее ничего, кроме жалости.

«Будь взрослой! – яростно приказала она себе. – На кой черт он тебе нужен?» Ответ на вопрос был прост, и тело Дайны знало его в совершенстве: весь вечер, спеша домой, она улыбалась, думая о близости с Марком.

Наскоро стащив одежду, она залезла под душ, а минуту спустя уже натягивала на еще влажное тело голубую шелковую блузку. Вначале она подумала о джинсах, но они как-то не подходили к сегодняшней ночи, и поэтому она одела юбку из темно-синего и бледно-желтого ситца. Она оглядела себя, переводя взгляд по очереди на тугую высокую грудь – грудь Ким Новак, как однажды сказал ей в шутку Рубенс – узкую талию и длинные ноги танцовщицы.

Ночь и серебристый «Мерседес» умчали ее прочь, и она вздохнула посвободней, укачиваемая быстрой ездой. Встречный поток воздуха играл ее волосами, и огни долины, окруженные таинственным ореолом в сгустившихся сумерках, казалось, подмигивали Дайне сквозь просветы стремительно надвигавшейся на нее листвы деревьев.

Двигатель пульсировал в такт сердцу Дайны. Пролетая мимо высокой каменной ограды, за которой на мгновение исчез аромат жимолости, сменившийся запахом бензина, Дайна вспомнила об улицах Нью-Йорка, вечно полные ревущей, пьянящей жизни, не замирающей ни на секунду и завораживающей своей грубой силой.

В ее сознание проникли странные тревожные отклики периода в ее жизни, когда у нее не было ничего своего, даже человека, к которому она могла бы обратиться. Одинокая, переполняемая страхом и подавленной яростью, Дайна нашла единственный способ, позволявший ей выжить – выйти на улицу. Только там люди обращались с ней, как с полноценной личностью, думающей и чувствующей и живущей своей собственной отдельной от всех жизнью.

В Дайне вдруг вспыхнула старая привязанность к Бэбу, и слезы вновь покатились по ее щекам. «Не делай этого, – стиснув зубы, шептала она. – Ты уже однажды шла по этому пути и знаешь, куда он ведет». Дайна поежилась. «Я почти на краю, – думала она. – Новые глубины, в которые меня толкает Марион, сами по себе наводят ужас и без подлости, учиненной Марком прямо у меня на глазах. Чтоб ему провалиться!» Она чувствовала себя отрезанной от внешнего мира, и роскошные дома, вереницей тянувшиеся вдоль дороги, не показались бы ей более чужими, даже если б она прилетела из другой солнечной системы.

Дайна с размаху вытерла ладонью глаза, рванула рычаг переключения скоростей и, почувствовав, как «Мерседес» рванулся вперед, притормозила на крутом повороте. Над дорогой собирался туман, клочья которого проносились мимо, похожие на обрывки призрачных парусов, и Дайне вдруг стало по-настоящему страшно. Ей показалось, будто все вокруг растворилось в пустоте, такой же кошмарной как та, что царила у нее в душе.

С яростным стоном она наклонилась вперед, нащупала рукой кассету и, вставив ее в магнитофон, до отказа повернула ручку громкости. Динамики взревели, выдавая резкий электрический рок в исполнении «Хартбитс»: пронзительные, отрывистые ударные накладывались на мощный фундамент баса. После вступления, исполненного на гитарах и клавишах, она услышала гневный голос Криса. Каждое слово отдавалось в ее ушах, точно выстрел:

Сколько раз я пытался

Настичь тебя, сломать тебя,

Догнать и растерзать тебя.

Ты знаешь, я все равно найду тебя...

Дайна откинула голову назад, подставляя разгоряченное лицо под струю прохладного воздуха.

Связанному по рукам и ногам

С резиновым кляпом во рту,

Мы теперь не убежим.

Я был схвачен силой

В глухой ночи...

Ветер бил ей в лицо с такой силой, что Дайна невольно оскалилась. На минуту она забыла обо всем на свете, просто отдаваясь мощному потоку музыки, увлекавшему ее за собой, подобно океанскому отливу.

Я был схвачен силой

Без честного поединка.

Желто-голубое полушарие Лос-Анджелеса простиралось далеко внизу у подножия холма. Там под облаком тяжелого смога ощущалось биение жизни, точно заключенная в подземелье душа стремилась вырваться наружу из мучительных тисков огромного города.

Дайна стремительно понеслась навстречу ей.

«Вотерхаус» представлял собой массу ослепительных огней, отражающихся и раскачивающихся, точно скопление светящихся морских существ на поверхности воды. В этот час на Марин дель Рей не было видно обычной толпы, и Адмиралти Вэй выглядел пустынным (хотя человек приезжий, возможно, стал бы придерживаться иного мнения на сей счет). Большие яхты возле причалов превратились в двухмерные тени, и их мачты походили на антенны, посылающие таинственные сигналы в небеса.

Из многочисленных ресторанов Лос-Анджелеса Дайна любила этот больше всего. Она знала в нем каждого человека, а они, в свою очередь, чтобы ей здесь было хорошо и уютно. К тому же он располагался достаточно далеко от Родео Драйв и Беверли Хиллз, где собирались любители героина и прочих модных наркотиков, к которым она питала непреодолимое отвращение.

Ресторан был выстроен на самом берегу, чтобы оправдать свое «морское» название. Внутри вдоль стен его стояли огромные бочки из морского дуба, украшенные именами самых экзотичных портов мира: Шанхая, Марселя, Пирея, Одессы, Гонконга, Макао и, даже, Сан-Франциско. С потолка свисали тяжелые морские тюки в сетках из пеньки.

Это было большое и довольно шумное место, навевающее на Дайну воспоминания о сельских кабаках в Новой Англии. Та сторона ресторана, что была обращена к океану, представляла собой огромный, обнесенный стеклом, балкон, откуда открывался потрясающий вид на гавань.

Как обычно, «Вотерхаус» был забит до отказа, но метрдотель Франк, улыбаясь и отпуская невинные комплименты насчет ее внешности и одежды, провел Дайну к одному из лучших столиков на балконе, чем привлек всеобщее внимание. Однако тем, кто стоял в длинной очереди, извилистой лентой протянувшейся вдоль стойки бара, было сказано вежливо, но твердо, что им придется ждать, по крайней мере, час, пока появятся свободные столики.

Дайне почти мгновенно принесли заказ: порцию рома со льдом и ломтиком лайма. Ей показалось, что целую вечность она сидела, время от времени делая маленькие глотки, глядя в зеркале за стойкой бара на отражение других посетителей, поглощавших то, что лежало у них на тарелках, и туповато смотревших друг на друга. Впервые ей показалось, что она понимает их.

Она отвернулась, сосредоточившись на собственном отражении в стакане. Дайну привлекла линия ее носа, немного искривленного. «Слава богу, я так и не исправила его, – подумала она, – хотя мать хотела этого».

Другое дело Жан-Карлос. Дайна не испытала ни малейшего волнения, поднявшись на второй этаж школы, основанной им на 8666 Вест-стрит в Лос-Анджелесе.

– Привет, Дайна! – сказал он, широко улыбаясь, поймав ее ладонь обеими руками. Она почувствовала прикосновение больших мозолей, твердых как камень. – Добро пожаловать в нашу школу! – Он положил руку ей на плечо. – Мы все называем здесь друг друга по имени. Sim ceremonia. Меня зовут Жан-Карлос Лигейро.

«Он – не мексиканец», – подумала она. У него были короткие вьющиеся рыжие волосы, свисавшие над узким лбом, под которым горели чистые голубые глаза. «Ха, chica, – воскликнул он громко рокочущим грудным голосом. – Ты, должно быть, с характером». С этими словами он провел кончиком пальца по ее переносице.

Дайна вспомнила, как он выглядел. Тонкая линия тщательно уложенных темно-рыжих усиков над большим ртом. Твердый, агрессивный подбородок; почти квадратный череп. Узкие бедра и грациозность движений делали его похожим на танцора, без малейшего однако намека на женственность.

– Ты с островов? – спросила она наугад. Жан-Карлос улыбнулся, и на коже его лица обозначилось множество морщин, словно подтверждавших власть времени над человеческой плотью. Его желтые зубы выглядели странно на фоне темной кожи, навеки обожженной солнцем. «С острова, сага. С острова, который называется Куба! – Улыбка бесследно исчезла с его лица, как облако на закате. – Я сбежал из Марро Кастл двадцать лет назад вместе с тремя другими. Сбежал, оставив там Фиделя... и свою семью: братьев и сестру».

– Итак..., – он стоял перед Дайной, уперев кулаки в бедра. Они находились в самом центре громадной комнаты. Из пары отверстий в потолке в нее попадал ровный, рассеянный свет, достигавший даже отдаленных уголков. Вдоль одной стены тянулся отполированный деревянный поручень, вроде тех, что стоят в балетных классах. Над ним висело высокое зеркало и, кроме того, похожая на паутину сеть, служившая для маскировки. На деревянном полу кое-где лежали простые серые маты. Больше в комнате не было ничего.

– Мы будем заниматься здесь? – удивленно спросила Дайна, озираясь вокруг.

– А чего ты ожидала? – чуть насмешливо улыбнулся он. – Наверно, что-то более необычного. Что-то из романов о Джеймсе Бонде.

Она улыбнулась ему в ответ, наконец почувствовав себя посвободнее.

– Ну-ка, подойди сюда, – позвал он, поманив ее к себе жестом. – Давай взглянем на твои руки. Она вытянула ладони перед собой.

– Прежде всего, – заявил он, доставая маникюрные ножницы, – с такими руками у тебя не получится ровным счетом ничего. Он ловко обрезал ей ногти так, что они стали короткими, как у мужчин. Пробежав пальцами по их полукруглым концам, он удовлетворенно кивнул и отступил назад, точно любуясь своей работой.

– Ты понимаешь, зачем ты здесь?

– Да. Джеймс, мой муж по фильму, должен сделать из меня опытного охотника.

– Отлично. – Жан-Карлос говорил быстро, но спокойно, как он сказал, sin ceremonia. – Да, это специальная подготовка к фильму. Однако, я научу тебя за три недели не просто набору трюков и умению надувать зрителей. Это должно быть абсолютно ясно для тебя. Я не шучу. Тебе придется по-настоящему познакомиться с различными видами оружия: научиться различать их, держать и носить их, стрелять из них. Ты узнаешь, как действовать в схватке ножом и собственными руками. И так далее. – Он пожал плечами. – Некоторые режиссеры не слишком заботятся о подобных вещах... Их вполне удовлетворяет, если все выглядит как надо, когда они снимают дубль. С такими людьми я не имею дела. Я посылаю их к кому-нибудь еще. У меня нет возможностей и терпения попусту тратить время. – Он поднял указательный палец. – Марион и я провели не мало приятных вечеров: он знает толк в роме и сахарном тростнике. Мы пили, жевали и болтали. Он знает, чего хочет, и поэтому пришел ко мне. «Это займет больше времени, – сказал я ему. – Но когда твои люди пройдут через мои руки, они будут знать все, что им следует знать».

Он хлопнул в ладони. «Итак, мы начинаем».

Дайна взглянула на него. «Но здесь же нет ничего, кроме матов».

– Pacience,[2]2
  Pacience (исп.) – терпение


[Закрыть] – ответил он. – Здесь есть все, что тебе нужно.

С этими словами он словно фокусник из воздуха вытащил пистолет и бросил девушке. Та неуклюже поймала его.

– Нет, нет, нет, – спокойно заметил он. – Его нужно держать вот так, – и он продемонстрировал ей. – Это – автоматический пистолет, – продолжал Жан-Карлос и, перевернув оружие, показал Дайне нижнюю часть приклада. – Сюда вставляется обойма с патронами. Видишь, на нем нет барабана, – он вновь предостерегающе поднял палец. – Никогда не доверяй свою жизнь автоматике. Она слишком часто дает осечки. Пользуйся револьвером. Вот, – он вновь ниоткуда достал еще один пистолет, – попробуй этот. Его носят полицейские. Как ты можешь убедиться он потяжелей, зато у него есть другие преимущества. Больший калибр и убойная сила, исключительная точность попадания. Все эти факторы важны для тебя, как для охотника.

– Нет, вот так, – его пальцы, умелые пальцы, помогли ей. – Правильно, держи его обеими руками. Тяжеловат? Да? Ничего. – Он вытащил пару утяжеленных ленточек и обернул их вокруг кистей Дайны, предварительно подложив под них кусочки эластичной материи. – Так мы будем заниматься в течение первых двух недель. Потом он будет тебе казаться легче перышка. Тогда ты, как настоящий снайпер, просто забудешь о весе оружия.

Верный своему слову он работал с ней в поте лица, натаскивая ее, пока она не научилась различать с дюжину различных моделей пистолетов и десятка два винтовок, стоя у противоположной стены комнаты, стрелять уверенно и точно, протыкать ножом туловище животного, вонзая его в соединение костей – и все это за три недели, имевшиеся в их распоряжении до отъезда на съемки в Найс. «Дальше будет больше, – сказал ей на прощание Жан-Карлос, – но пока – хватит».

– Привет, Дайна.

Она оглянулась и увидела Рубенса, стоящего возле ее столика. Это был красивый, высокий и широкоплечий мужчина, на дерзком, самоуверенном лице которого горели черные глаза, казавшиеся еще более темными из-за смуглой кожи. Внешность выдавала в нем выходца из Средиземноморья и с равным успехом могла принадлежать уроженцу и Испании, и Греции. Человеку, впервые встречавшемуся с ним, бросались в глаза строго очерченный, решительный рот и довольно длинные волосы, такие же черные как и глаза.

Впрочем, все эти детали были чисто поверхностными.

Стоило ему только войти в комнату, полную народа, как все, бывшие там, тут же ощущали его внушительное присутствие. Он прямо-таки излучал энергию, точно новенький ядерный реактор, и, возможно именно поэтому, слухи и сплетни неизбежно следовали длинной вереницей за ним, как хвост космической пыли за кометой.

Про него говорили, например, что он не потерпел ни единого поражения в нешуточных сражениях, частенько разгоравшихся во время собраний директоров кинокомпаний. При этом он никогда не довольствовался простой победой в споре, стремясь сравнять своих противников с землей.

Рассказывали также, что он развелся с женой – необычайно красивой и талантливой женщиной, – поскольку та отказывалась дотрагиваться до него на публике.

Большой любитель морских путешествий в тропических морях, Рубенс был известен своим пристрастием к мясу акул, и сам старался поддерживать эту репутацию при всяком удобном случае. Последнее обстоятельство вызывало особое восхищение у многочисленных прихлебателей, толпившихся вокруг него и пресмыкавшихся перед ним сверх всякой меры.

– Рубенс, – сказала Дайна, поднимая свой стакан и думая про себя: «Вот человек, которого я хотела бы сейчас видеть меньше всего на свете».

Как раз из-за того, что все вокруг преклонялись перед ним, она, еще до их первой встречи, решила вести себя противоположным образом. Для нее он олицетворял собой холодную и бесчувственную душу Лос-Анджелеса, мишурный лоск высшего света, являвшегося предметом мечтаний всех охотников за дешевой славой. Дайна воспринимала его скорее как символ, нежели человека.

Рубенс положил руку на спинку плетеного стула напротив и спросил: «Ты не возражаешь?»

Она была ужасно напугана и, почувствовав непреодолимую дрожь во всем теле, вцепилась изо всех сил в подол своей юбки. Однако в еще большее смятение ее привело другое, гораздо более сильное, чем страх, чувство, неожиданно проснувшееся в ее душе. Ощущение одиночества ослабило ее волю и теперь, глядя на стоявшего перед ней мужчину, она думала о том, другом, растворившемся в ночи с пятнадцатилетней девчонкой, которая, появившись на мгновение, тут же исчезла из ее жизни, смеясь и бесстыдно сверкнув на прощание своим молодым крепким задом. Она думала о Марке.

Дайна откашлялась, прочищая горло. «Пожалуйста», – пробормотала она не своим голосом.

– Водка с тоником. Франк, – сказал Рубенс метрдотелю, усаживаясь. – Принеси «Столичную».

– Значит «Столичная». Хорошо, сэр. А вы, мисс Уитней? Еще одну «Бакарди»?

– Да, – Дайна подняла пустой стакан. – В самом деле, почему бы и нет?

Франк кивнул, принимая стакан из ее рук. Рубенс сидел молча, дожидаясь пока принесут заказы. Наконец это было сделано, и они опять остались вдвоем. Дайна обвела зал взглядом, на секунду задержав его на стойке бара, где собралась небольшая, но шумная кучка пьяниц; их хрипловатый пронзительный смех находился в странном противоречии с тщательно контролируемыми движениями рук и голов. Эти люди как две капли воды проходили на своих собратьев, которых можно встретить в любом баре в любой части света.

– Я не сказал ничего такого?

– Что?

– Я имею в виду твое настроение.

Дайна отхлебнула из стакана. При других обстоятельствах она, возможно, приняла бы вызов, но сегодня...

– Просто неудачный день, – ответила она.

– Все в порядке на съемках?

В ней уже вспыхнула подозрительность.

– Ты прекрасно знаешь, как идут съемки. Там все нормально. К чему ты клонишь?

Он развел руками.

– Ни к чему. Я просто подхожу к столику, вижу это выражение на твоем лице... – Он сделал глоток из своего стакана. – Я не хочу, чтобы мои звезды выглядели несчастными. Я думал, что могу чем-то помочь.

– Ну да. Помочь мне очутиться в твоей постели, – эти слова вырвались у нее сами собой. Она подумала:

«О, господи, я сказала это».

– Пожалуй, я пойду, – Рубенс протянул руку к стакану.

Она следила за выражением на его лице, чувствуя, как ее мысли разбегаются в разные стороны. «Даже, если ты – законченный негодяй, – думала она, – то это все, что у меня есть на сегодня. Мне везет».

– Не надо, не уходи, – попросила она, наполовину искренне. – Я просто в отвратительном настроении. Это не имеет к тебе никакого отношения.

Он уже успел подняться и теперь горько усмехнулся в ответ на ее слова.

– Боюсь, это имеет ко мне непосредственное отношение. Ты вправе говорить со мной так, – он снова развел руками. – Это правда, ты знаешь. Мне хотелось переспать с тобой с того самого дня, когда мы познакомились полтора года назад. Но ты встретила этого сумасшедшего черного режиссера – как его имя? Марк...

– Нэсситер, – торопливо сказала Дайна. Рубенс щелкнул пальцами.

– Ну да, верно. Нэсситер. – Он молча пожевал губами и пожал плечами. – Впрочем, кто здесь хранит верность. – Он заговорщицки огляделся вокруг. – Каждый спит с каждым. Вот я и думал...

– Я не делаю этого, – принужденно ответила она.

– Да, – согласился он. – Ты этого не делаешь. – Ей показалось, что он выглядит слегка погрустневшим. – К несчастью мне потребовалось восемнадцать месяцев, чтобы понять, – он поднял стакан, точно объявляя тост в ее честь. – Ну что ж, пока.

Внезапно Дайне пришло в голову, что, возможно, она не совсем права на его счет ибо судила о нем точно о персонаже из фильма, видя его лишь с одной стороны. Она составила свое мнение о нем на основании чужих слов, вернее на основании сплетен, передаваемых из уст в уста возбужденным шепотом, вызывавших у нее естественное отвращение.

Дайна едва не рассмеялась, подумав, какую серьезную дуру разыгрывала из себя, роясь в каждой его фразе в поисках скрытых мотивов.

Но в тот же миг она осознала куда более глубокую и мрачную причину, из-за которой отталкивала его от себя. Она слышала, как разные люди один за другим называли Рубенса безжалостным, жестоким человеком, чье сердце тверже алмаза. К тому же он обладал властью; он являлся символом Лос-Анджелеса. Не потому ли ее так сильно тянуло к нему? Кем он мог бы стать для нее? Дайна знала, что он опасен, и это знание тревожило и мучило ее. И вот теперь она вдруг увидела, как события предыдущей жизни вели ее прямиком к этому моменту. Да, травма зафиксировалась в ее сознании еще до того, как она сегодня покинула свой дом. И все же в ней крепла уверенность, что, не случись этого, произошло бы что-нибудь другое, но результат в любом случае был бы тот же самый.

Медленным жестом она протянула вперед руку и положила свою ладонь на его и, глядя ему прямо в лицо, произнесла одно лишь слово.

– Оставайся.

Прикоснувшись к его сильным, мозолистым пальцам, Дайна невольно вспомнила о Жане-Карлосе. Она подумала, что Рубенс обладает той же грубой животной привлекательностью, необычной, тщательно замаскированной силой. Дайне даже казалось, что его кожа искрится.

В первый раз с момента их знакомства Рубенс проявлял нерешительность. Заметив это, она сказала:

– Перестань. Ты был скотиной, а я – стервой. Это вовсе не значит, что мы не можем провести вместе пару часов. Возможно, мы просто не понимали друг друга.

Рубенс уселся вновь. Дайна отпустила его пальцы и заметила, что он пристально изучает ее лицо.

– Что ты там разглядываешь?

– Знаешь, ты самая необычная и красивая женщина, которую я...

– О, господи, Рубенс!

– Нет, нет, – он поднял ладонь, точно защищаясь. – Я говорю серьезно. Это звучит странно, но мне кажется, я никогда не видел тебя раньше по-настоящему. Ты была просто новой девушкой....

– Добычей.

– Каюсь, виноват, – однако в его словах звучало мало раскаяния. – Меа culpa. Это как конвейер: к нему так легко привыкнуть. Наша жизнь ничем не отличается от обыкновенной фабрики, разве только вместо сырья мы имеем дело с человеческой плотью, – он махнул рукой, точно отгоняя нарисованную им самим картину. – В любом случае, через некоторое время это становится чем-то вроде наркотика. Женщины появляются и исчезают..., говоря словами Микеланджело, – он рассмеялся, и Дайна вслед за ним, заинтригованная его цитатой из Элиота. – Это так легко, чертовски легко, что иногда просто хочется кричать.

Она состроила презрительную и недоверчивую гримасу.

– Ты хочешь сказать, что не таков рай в представлении любого мужчины?

– Я скажу тебе кое-что, – произнес он серьезным тоном, наклонившись вперед. – Рай – это нечто пригодное только для несбыточных грез. Он не подходит к реальному миру. И знаешь почему? В раю нет места опасности. Мы, – он обвел залу широким жестом, – все мы нуждаемся в опасности, чтобы выжить. Чтобы жить и делать... свое дело, взбираясь с каждым годом на все более высокий уровень. – Он внимательно следил за выражением ее лица. – Ты полагаешь, что отличаешься чем-то от всех нас. Дайна? – он покачал головой. – Нет, ты сама знаешь, что это не так. – Рубенс отодвинул в сторону стакан, так что между ними на столе образовалось пустое пространство.

– Возьми, например, «Хэтер Дуэлл». Будешь ли ты счастлива, если картина не наделает шуму и не окажется супербоевиком, каким мы все ее считаем? Разумеется, нет. Ты не успокоишься, пока не станешь первой. Но без этой энергии и уверенности в собственных силах тебе просто не выжить здесь... или где бы то ни было еще.

– В тебе, – продолжал он, – однако, есть нечто, чему я не могу найти объяснения. Словно ты чудом перенеслась сюда из другого измерения, – Рубенс склонил голову набок. – Ты решишь, что я просто твержу заученную роль, если скажу, что ты не такая, как все вокруг.

– Нет, – ответила она, – я не думаю так. – Теперь он уже всерьез заинтересовал ее. Конечно, он не мог знать правды, она понимала это. И все же Рубенс разглядел в ней что-то. Мог ли он догадаться? Дайна подумала, что последнее предположение не лишено смысла.

– Это почти так... – Рубенс осекся и опять повторил свой характерный жест, прочертив в воздухе ребром ладони. – Но нет, – он покачал головой. – Невозможно.

– Что невозможно? – Теперь она уже наклонилась вперед, всматриваясь в его глаза.

Он почти застенчиво улыбнулся, и Дайне на короткое мгновение показалось, что он чем-то похож на маленького мальчика. Она невольно улыбнулась сама.

– Ну ладно, хотя, может быть, мои слова обидят тебя, – он сделал паузу, словно размышляя, стоит ли говорить. – Если бы я не знал правды, то подумал бы, что ты явилась сюда с улицы. Но я читал твою биографию: зажиточная семья из престижного района Бронкс. Я имею в виду прошлое, – поправился он. – Что улицы Нью-Йорка значат для тебя? Фильмы, книги...

Дайна была одновременно удивлена и рада тому, что он-таки сумел догадаться. Но она ни за что на свете не сказала бы ему об этом.

– Как Нью-Йорк? Ты ведь недавно был там.

– О, как всегда. Горы мусора на улицах растут, все недовольны мэром и «Мэтс» по-прежнему проигрывают.

– Там сейчас весна, – мечтательно протянула она. – Я, кажется, стала забывать о разнице между временами года. Иногда у меня появляется ощущение, что здесь время стоит на одном месте.

– Именно поэтому мне нравится здесь, – возразил Рубенс.

– Ты не скучаешь по восточному побережью? Он пожал плечами.

– Нет. Впрочем, в Нью-Йорке есть офисы моей компании, так что мне приходится возвращаться туда, по крайней мере, раз в месяц. Мне нравится бывать там, но я не могу сказать, что скучаю, – он приложился к стакану. – Когда я попадаю туда, то обычно останавливаюсь на Парк-лейн. Я получаю настоящее удовольствие... особенно от вида, открывающегося из окон отеля на Центральный парк и Гарлем. Это так интересно наблюдать за местом, где живут бедняки.

– Значит, твой бизнес заставил тебя уехать туда. Рубенс кивнул.

– В конечном счете, да. Но все началось с чтения Раймонда Чандлера. Начитавшись его книг, я просто влюбился в Лос-Анджелес.

– Ты знаешь, это смешно, – сказала Дайна, глядя в окно. – Во всех других городах, где я бывала: Риме, Лондоне, Париже, Флоренции, Женеве – повсюду, самые чудесные часы – утренние. Там утро полно какого-то волшебства, своего рода девственности, если хочешь, в то время, когда на улицах еще так мало машин, что сердце невольно смягчается, она покачала головой. – Повсюду, но только не здесь. В этом городе все поглощает ночь. В Лос-Анджелесе нет и следа невинности, которую другие города теряют заново каждый день вместе с пробуждением жизни. Он был шлюхой с момента своего рождения.

– Сказано резковато для города, который ты выбрала местом своего обитания, – заметил Рубенс.

Дайна погрузила палец в почти пустой стакан и принялась гонять по кругу полурастаявшие кубики льда.

– Впрочем, у него есть свои достоинства, – она бросила из-под ресниц взгляд на Рубенса. – Это самый роскошный город на свете, полный нетерпеливых вздохов и платиновых браслетов.

– Если тебе так нравится ночь, мы могли бы придумать что-нибудь.

– Например?

– Берил Мартин устраивает вечеринку. Ты когда-нибудь бывала у нее?

– Я встречалась только с рекламными агентами компании.

– Берил – лучшая из независимых агентов. Она бывает резковатой, но, познакомившись поближе, ты сумеешь оценить ее по достоинству.

– Не знаю, что и сказать.

– Мы можем уйти оттуда в любой момент, когда ты захочешь. Обещаю, что позабочусь о тебе.

– А что мне делать с моим «Мерседесом»?

– Отдай мне ключи. Тони доставит его тебе домой, а я сам сяду за руль «Линкольна».

* * *

Рубенс не стал выезжать на Сансет, предпочитая темноту боковых улиц неоновому блеску бульвара, по которому медленно ползла нескончаемая вереница машин. Постепенно особняки, выстроенные в псевдоиспанском стиле, сменились более современными зданиями банков из стекла и металла и ярко освещенными стоянками для подержанных автомобилей, украшенными цветными вымпелами, трепещущими на ветру.

Сидевшая рядом с ним на роскошном, обтянутом потертым бархатом, сиденье «Линкольна», Дайна включила приемник и вертела ручку настройки до тех пор, пока не поймала станцию «KHJ». Не успела она настроиться на волну, как стали передавать последний сингл «Хартбитс», называвшийся «Грабители».

– Тебе нравится эта музыка? – поинтересовался Рубенс.

– Ты имеешь в виду рок вообще или «Хартбитс»?

– И то, и другое. Эта их проклятая песня преследует меня повсюду, куда бы я не пошел.

– Просто она занимает первое место во всех хит-парадах.

– Я не понимаю этого, – бросил он, заворачивая влево. – Кажется, они играют уже очень давно, верно?

– Лет семнадцать или около того.

Притормозив, Рубенс резко повернул вправо, не обращая внимания на красньш свет, и точно бесстрашный исследователь ринулся вперед навстречу ночному мраку, нарушаемому только яркими огнями фар «Линкольна».

– Боже, они давно должны были выдохнуться или, по крайней мере, пойти каждый своим путем, как «Битлз».

– Они – одни из немногих, кто остался от первой волны «британского музыкального вторжения», – ответила Дайна. – Черт его знает, как им удается оставаться вместе так долго.

– Кому хочется терять такие деньги. Она повернулась к нему.

– А ты не хотел бы попробовать заняться музыкальным бизнесом...

– Боже сохрани, – Рубенс рассмеялся. – Я бы скорее позволил разрезать себя на части, чем стать зависимым от кучки музыкантов-наркоманов, всю жизнь остающихся прыщавыми подростками, – он бросил взгляд на боковое зеркало. – Кроме того, мне просто не нравится музыка, которую они играют. И никогда не нравилась.

– Ты вообще не любишь музыку?

– Я слушаю ее, когда у меня есть время. Джаз или немного классики, если она не слишком тяжела для восприятия.

– Если хочешь, я выключу радио? – Дайна протянула руку к приемнику.

– Да нет, не надо. Пусть играет, если тебе нравится. Они приближались к Беверли Хиллз. По обеим сторонам улицы замелькали дома более низкие, вытянутые и нарядные, чем в центре.