Текст книги "Сирены"

– Ваш секретарь наделал в штаны, мистер президент. – Он прищелкнул языком. – Весьма постыдное зрелище. – Его лицо вновь посерьезнело, когда он взглянул на часы.

– Сейчас двадцать четыре минуты одиннадцатого утра. Сегодня, ровно в шесть часов вечера я буду ждать вашего звонка и сообщения о том, что тринадцать наших братьев выпущены из тюрьмы в Иерусалиме. После этого к восьми утра завтрашнего дня вам будут предъявлены наши остальные требования. Впрочем, вы знаете, в чем их суть. Дальнейших переговоров не будет.

– Если же к этому сроку мы не услышим по местному радио на частоте 1300 мГц о вашем полном и безоговорочном согласии, то дочь премьер-министра Израиля, ваш государственный секретарь и все остальные лица, находящиеся здесь, будут казнены, – сказав это, он с величайшей осторожностью положил трубку на рычажки.

– Это просто возмутительно, – заявил Рене Луче. – Я требую, чтобы меня и моего атташе немедленно освободили. Франция никак не возражает против целей, к достижению которых стремится ООП. Напротив...

– Заткнись, – холодно приказал ему Малагез. Эль-Калаам повернулся к Рудду.

– Ты должен получше заботиться о своем патроне, – сказал он. – Мне кажется, он становится слишком стар для своего офиса.

– Эль-Калаам! – крикнул Луче. – Выслушайте меня!

– Он еще не понял, – заметил Эль-Калаам, ничуть не изменив интонацию. В этот момент он смотрел на Сюзан, но обращался, как было очевидно всем, к Фесси.

Человек с крысиными глазками, казалось, даже не пошевелился, но тупой приклад его автомата врезался в солнечное сплетение Луче. Туловище французского посла переломилось пополам, колени подкосились и он рухнул на пол, точно подкошенный. Руки его конвульсивно ухватились за место ушиба на животе. Слезы хлынули у него из глаз, из открытого рта вырвался тонкий хрип. Фесси стукнул Луче по шее ребром ладони, и тот потерял сознание.

Эль-Калаам почесал нос и щелкнул языком, в точности как во время разговора с президентом. Слегка согнувшись, он опустил ствол автомата, так что мушка уперлась в подбородок лежащего без движения посла.

С силой приподняв голову Луче, Эль-Калаам заставил того открыть глаза и посмотреть ему прямо в лицо. Кожа на лице француза приобрела болезненно бледный оттенок, на ней блестели капельки пота, а глаза покраснели.

– Не сметь, – произнес Эль-Калаам, – обращаться ко мне, пока я не разрешу. – Он поджал губы. – Я знаю, это для вас должно явиться большим шоком, но здесь нет союзников. Вы такой же враг для нас, как и все они. – Он широким жестом обвел комнату, указывая на остальных заложников. – Между вами нет никакой разницы. – Эль-Калаам легонько стукнул дулом МР-40 снизу по подбородку Луче, так что голова того мотнулась, словно мячик. – Разве не так?

Французский посол молча посмотрел на него. В мутных глазах его застыла боль. Эль-Калаам, несильно размахнувшись, ударил его в висок, после чего, потянув за волосы, оторвал голову Луче от пола.

– Скажите, что это – так, мистер посол, – последние слова он произнес нарочито громко и разборчиво, подчеркивая свое презрение.

Луче с трудом облизал языком пересохшие губы и пробормотал.

– Это..., – голос изменил ему, и, откашлявшись, он начал снова. – Это так. Мы... мы – враги.

– Совершенно верно. – Несколько секунд Эль-Калаам пристально разглядывал его. Потом тень отвращения пробежала по его лицу, и он повернулся к Эмулеру. – Ну-ка, почисти его, как сумеешь. Или ты забыл свои обязанности атташе?

– Что? – воскликнул молодой француз. – Со связанными руками?

Эль-Калаам отвел дуло автомата от лица Луче, и Эмулер тут же вновь рухнул на пол у его ног.

– Воспользуйся своим языком, – бросил главарь террористов и отвернулся.

У противоположной стены гостиной Джеймс продолжал истекать кровью. Его левая рука, по-видимому, парализованная, беспомощно лежала на полу, в то время как правой он пытался оторвать кусок материи от окровавленного рукава своей рубашки.

– Пожалуйста, – взмолилась Хэтер, стоявшая возле Риты, – позвольте мне помочь ему. – Ведь он уже не в состоянии причинить вам никакого вреда.

Эль-Калаам пропустил ее слова мимо ушей, не обратив на них никакого внимания.

– Весьма любопытно, – наклонив голову набок, он с интересом следил за отчаянными усилиями, предпринимаемыми Джеймсом. – И увлекательно. – Он подошел вплотную к раненому. – Я хочу посмотреть, справится ли он сам.

– А если нет? – не выдержала Рейчел. За спиной у нее находился Малагез, контролировавший каждое ее движение. – Он спас мне жизнь, и я хотела бы помочь ему. Если вы не разрешаете Хэтер сделать это, то позвольте мне.

– Позволить тебе? – Эль-Калаам ни на мгновение не отводил глаз от Джеймса. Я не позволю тебе даже завязать шнурки на ботинках самой, не то что подойти к нему.

Джеймс тем временем полностью сосредоточился на своих действиях, не обращая внимания на происходящее вокруг. Гримаса боли застыла на его красивом взмокшем от пота лице, пока он старался дотянуться до рукава зубами. Хриплые звуки вырывались у него из горла, а связки на шее, вытянутой до предела, походили на канаты. Наконец его неимоверные усилия увенчались успехом.

Через мгновение раздался треск рвущейся ткани. Засунув два пальца в образовавшуюся дыру, Джеймс резко рванул, и добрая половина рукава осталась у него в руке.

Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы наложить повязку на руку.

Странное выражение мелькнуло в глазах Эль-Калаама.

– Отличная работа, – заметил он, наблюдая за тем, как Джеймс поправляет повязку. – Ты сделал это, как профессионал, как солдат.

Джеймс помедлил с ответом. Он смахнул пот со лба тыльной стороной ладони здоровой руки и вытер ее о штаны, отчего на них осталась темная полоса. Прислонившись спиной к книжному шкафу, он глубоко вздохнул, но тут же закашлялся и мгновенно вытер розовую пену, выступившую у него на губах. Эль-Калаам нагнулся и повернул ладонь Джеймса вверх.

– Кровь, – произнес он, и в ту же секунду Джеймс вырвал руку и провел ею о рубашку. Хэтер сдавленно вскрикнула и закрыла глаза.

– Я знаю кое-что о войне и солдатах, – промолвил Джеймс, даже не взглянув на жену.

– Неужели, – Эль-Калаам приставил дуло «узи» к груди Джеймса и, раздвинув ворот рубашки, заглянул под нее. Его лицо при этом оставалось непроницательным. – Откуда же?

– Я родился и вырос на баррикадах Белфаста, – ответил Джеймс. Его голова откинулась назад, веки опустились.

– Не надо, Джеми, – с трудом произнесла Хэтер. – Тебе нельзя напрягаться.

Рита сделала движение, собираясь заставить ее замолчать, но Эль-Калаам, махнув рукой, остановил свою помощницу.

– Не надо, – сказал он спокойно. – Пусть говорит, что хочет. Он расскажет мне..., – он присел на корточки перед раненым. – Правда?

Глаза Джеймса открылись, он посмотрел на Эль-Калаама.

– Значит на баррикадах, – тихо сказал тот. – Ты вырос на баррикадах Белфаста.

– Да, на баррикадах, – эхом отозвался Джеймс. – Там, куда пришли проклятые англичане вместе со своими протестантскими прихвостнями и стукачами, чтобы мучить и убивать молодых ребят, сражавшихся за свободу своей родины.

Волчья улыбка расплылась на лице Эль-Калаама. Он обернулся и кинул взгляд на Маккинона и Дэвидсона.

– Не желают ли эти два английских джентльмена подойти поближе? Не угодно ли им послушать о зверствах, чинимых их правительством по отношению к ирландским католикам?

На бледных лицах Маккинона и Дэвидсона застыло стоическое выражение.

– Мы живем с сознанием этого каждый день, – ответил Дэвидсон. – Это одно из обстоятельств нашей жизни.

– Только посмотри на них, – обратился Эль-Калаам к Джеймсу. – Ты видишь, как легко они оправдывают свои грехи?

– Грехи есть у каждого из нас, – тихо возразил Джеймс. – Я покинул Белфаст, потому что знал, что мой бизнес в Штатах принесет больше пользы. – Он взглянул на Хэтер. – Ты ведь знаешь, любимая, куда идет большая часть нашей прибыли. – Она вновь закрыла глаза, но не смогла удержаться от слез.

– В казну Ирландской Республиканской Армии, не так ли? – Эль-Калаам кивнул. Потом он вновь наклонил голову и заглянул в измученное лицо Джеймса. – Но вот что мне любопытно. В этом ли подлинная причина того, что ты уехал?

– Кажется, в глубине души я сам всегда подозревал себя в трусости. Мой брат и муж сестры, сражавшиеся с протестантами... умерли за свои идеалы. У нас не было ни шиллинга за душой... и они отдали свои жизни. Они сделали свой выбор. Теперь я сделал свой.

– Выбор? – в голосе Эль-Калаама послышалось удивление. – Какой выбор?

Джеймс помолчал, потом взглянул ему прямо в глаза и ответил:

– Выбор между защитой чести и покорностью перед беззаконием.

Эль-Калаам пристально посмотрел на него и, поднявшись на ноги, попятился назад.

– Вы знаете, а он прав, – воскликнул Кен Рудд, не обращая внимания на истерические предостережения Томаса.

– Что ты делаешь? – хрипло шептал тот. – Ты сошел с ума? Или ты не видел, что случилось с Рене Луче?

Рудд окинул его ледяным взглядом. Эль-Калаам резко повернулся и очутился лицом к лицу с помощником госсекретаря.

– Слова, – сказал он. – Одни пустые слова.

– Уже более двухсот лет американцы жили и умирали за слова, – ответил Рудд. – Свобода, справедливость...

– Я покажу тебе, что значат слова, – презрительно перебил его Эль-Калаам и, сделав короткий жест, крикнул: – Рита!

Высокая женщина вынырнула из-за спины Рейчел, на ходу снимая с плеча автомат.

– Что вы собираетесь сделать? – спросила Рейчел с широко открытыми глазами.

– Тихо! – прошипел Малагез, наводя на нее автомат. – Стой, где стоишь и смотри.

– Я не хочу смотреть на это!

– Ага, видите, – сказал Фесси, улыбаясь. – У евреев нет ни капли мужества.

– Избавьте ее от этого, – неожиданно произнес Бок, молчавший все это время. – Подобные вещи не должны касаться женщин.

– Ты видишь, – обратился Эль-Калаам к Рудду, – все эти разговоры – только пустая трата времени. Лишь действия производят впечатление.

Пока он говорил, Рита успела привести дворецкого, который находился вместе с остальными заложниками. Это был худой, заметно сутулящийся, человек с лысиной на макушке. Его глаза дико вращались, а тело била крупная дрожь.

– Что вы задумали?

– Джеймс знает, что сейчас произойдет, не так ли? Джеймс?

Голова Джеймса бессильно свесилась на грудь. Он сидел, уставившись в одну точку на противоположной стене, никак не реагируя на вопрос, обращенный к нему.

– Что происходит? Эль-Калаам... – Истерический лай Томаса заглушил вопрос Рудда.

– Заткнешься ты, наконец, или нет! – госсекретарь зажмурил глаза. – Умолкни, и они оставят нас в покое!

Рита вывела перепуганного насмерть дворецкого на самую середину гостиной и отступила назад. С резким щелчком она сняла свой автомат с предохранителя.

– Ради всего святого! – воскликнул Эмулер. Горничная ударилась в слезы, Сюзан слабо всхлипнула.

– Это не способ..., – начал Дэвидсон.

Раздался громкий треск автоматной очереди, заставивший всех подпрыгнуть на месте. Хэтер громко вскрикнула. Тело дворецкого развернуло и отбросило к дальней стене. Кровь бурным потоком хлынула из его ран. Рита вновь нажала на курок. Грохот выстрелов оглушил всех присутствовавших. Дворецкий широко раскинул руки, хватаясь пальцами за воздух. Его тело дергалось в предсмертной агонии; глаза закатились глубоко внутрь черепа. Вся его одежда была залита кровью. Ноги его подогнулись, и он грузно осел вдоль стены, оставляя на обоях широкую кровавую полосу.

Плач горничной – молодой блондинки со слишком большим количеством косметики на лице – перешел в жалобное подвывание. Точно повинуясь молчаливому приказу, остальные заложники стали медленно отодвигаться от нее. В невыразимом ужасе они жались в кучу напротив камина.

Рита развернулась. Дуло автомата вновь изрыгнуло оранжевое пламя, и горничная словно прыгнула спиной назад. Ударившись лопатками о мраморную каминную полку, она прогнулась вперед. Ее рот открылся, но из него не вылетело ни звука. Она рухнула на колени, скребя пальцами по полу, точно когтями, качнулась и упала на бок.

– Порядок, – произнес Эль-Калаам, едва видный в пороховом дыму, заполнившим комнату. – Теперь вы знаете, что следует принимать всерьез. Слова для нас – пустые звуки; смелость – бесполезная вещь перед лицом силы, которой мы обладаем. Она безгранична и неодолима.

Он обвел взглядом комнату, словно насыщаясь безграничным животным страхом, запечатленным на лицах заложников, и довольно улыбнулся. В гостиной наступила полная тишина. Эль-Калаам похлопал ладонью по стволу своего «узи» и шумно сплюнул на залитый кровью участок пола между двумя трупами.

* * *

Постепенно образ Рубенса в ее душе приобретал человеческие очертания. Однако, что было, возможно, еще более важно, его рассказ о своем преступлении в начале пути на Лоувер-Ист Сайд затронул какую-то чувствительную струну в самой глубине ее существа. Она знала это ощущение, когда ненависть становится настолько сильной, что во рту появляется отвратительный привкус, от которого невозможно избавиться. Разумеется, ей было известно и о наказании за такую слепую ненависть.

Поэтому неудивительно, что вечером следующего дня она вновь очутилась в доме Рубенса, а не у себя. Приехав туда, Дайна первым делом вдоволь наплавалась в бассейне, после чего Мария принесла ей поднос с большим запотевшим стаканом холодного «Бакарди» и тарелкой с сэндвичами из курицы, объяснив, что «сеньор вернется домой поздно и просил подождать его к ужину».

Опорожнив стакан наполовину, Дайна почувствовала, что замерзла достаточно для того, чтобы вернуться в дом. Усевшись в кресло во все еще влажном купальном костюме, она потягивала ром, время от времени ощупывая свои густые волосы, отяжелевшие и начавшие завиваться после купания, и разглядывала огромную написанную маслом картину, висевшую слева от камина. На холсте была изображена раскинувшаяся на прибрежных валунах русалка необъятных размеров. Взгляд ее живых зеленых глаз, странно смотревшихся на расплывшемся розовом лице, казался загадочным. В длинных волосах ее сверкали нити морских драгоценностей: крошечные осколки ракушек. Мокрая чешуя на хвосте мерцала, отражая свет. Рот ее был приоткрыт, как будто она тихо напевала какую-то песню. Внизу и за спиной русалки бушевали морские волны, словно стремившиеся поглотить ее. Самым любопытным в картине было то, что художник нарисовал море и глаза русалки абсолютно одной и той же краской, отчего у зрителя возникало головокружительное ощущение, будто он смотрит сквозь них, проникая взглядом в океанские глубины. Дайна устало закрыла глаза.

Наверное, было логично, что, когда она заснула этой ночью, ей приснилась темница. За всю свою жизнь она ни разу не произносила вслух этого слова, но на протяжении долгих лет, натыкаясь на него в исторических романах, прекращала чтение и смотрела перед собой невидящим взором, словно впав в транс, опасаясь, что оно из простого набора букв, напечатанных на бумаге, превратится в нечто более реальное. Ибо именно его Дайна мысленно использовала для описания комнаты, погребенной под землей на глубине третьего этажа. Лишенная света и воздуха келья не выходила из подсознания Дайны, тянула ее назад, назад в то время, когда она была лишена собственной воли... и походила на эмбриона в чреве матери.

Как обычно, после этого сна, она проснулась мокрая от пота, с омерзительным вкусом резины во рту, таким сильным, что ей захотелось встать и смыть его с языка. Однако Дайна не могла подняться сразу, ибо ей по-прежнему казалось, что она привязана за кровать.

– Дайна, – позвал ее Рубенс. – С тобой все в порядке?

Она ответила не сразу и некоторое время молча смотрела в потолок. Рубенс заворочался в постели возле нее. Она ощутила теплое прикосновение его кожи, и кошмар исчез.

Она встала и молча пошла в ванную. Вернувшись, она обнаружила, что Рубенс сидит на кровати и внимательно наблюдает за ней.

– Что случилось? Ты кричала.

– Просто сон, – она остановилась в ногах у кровати. Рубенс, не отрываясь, смотрел на ее обнаженное тело.

– Ты сказала это как ребенок, – заметил он и тихо добавил. – Как ты прекрасна. Она улыбнулась.

– Красота размножается в этом городе немыслимыми темпами! Вскоре она станет такой обыденной вещью, что потеряет всякое значение.

– Я не имел в виду твое лицо... или тело.

– Что же тогда?

– Впечатление, которое ты производишь: голос, жесты, интонации... твое присутствие. – Он протянул к ней руки. – Все в тебе.

Волосы рассыпались по ее плечам, став похожими на золотистое облако, когда она опустилась на кровать, навстречу его объятиям.

– Ты не такой, как о тебе говорят, – она чуть заметно вздрогнула, когда его руки сомкнулись у нее за спиной.

– Я очень холодный, – сказал он, но Дайна не могла понять, говорит ли он всерьез. Она все еще не могла разгадать его до конца.

– Был ли ты холоден со своей женой?

– Особенно с женой.

– Вот видишь, – в ее голосе послышалось шутливое торжество. – Значит, истории, которые рассказывают о тебе, должны быть правдой.

– Какие истории? – Рубенс осторожно поцеловал Дайну в плечо, и она ощутила щекочущее прикосновение его мягких ресниц.

– Я слышала, ты развелся с женой из-за того, что она не хотела дотронуться до тебя в присутствии посторонних.

– Я тоже слышал нечто подобное.

– Ну и как, это – правда?

– Это имеет значение?

– Не знаю, – она слегка отодвинулась от Рубенса, чтобы лучше видеть его лицо. Высвободив одну руку, она отвела в сторону прядь волос, свесившуюся ему на лоб. – Впрочем, да. Такое поведение, в известном смысле, позволило бы судить о тебе.

– О, да. Ты бы решила, что я – самовлюбленный маньяк. Во всяком случае, я уверен, что к такому выводу пришло бы большинство людей.

– Значит, это неправда.

– Да нет, в общем-то, так оно и было. Но это лишь внешняя сторона дела. Моя жена столь же холодна, как и я сам. Ведь именно у нее я перенял это качество.

– Ты вовсе не такой уж холодный, – Дайна положила ладонь ему на щеку.

– Нет. С тобой – нет. – Он накрыл ее ладонь своей. – Я даже сам себе удивляюсь.

– Напрасно, – она посмотрела ему в глаза. – Это вполне логично. Ты овладел мной, проник в меня. Но что с того? Плоть – ничто, по сравнению с...

В этот момент неожиданно раздался звон колокольчика у входной двери. Смешно взбрыкнув ногами, Рубенс спрыгнул с кровати. Дайна, перекатившись на бок, взглянула на часы. Их стрелки только что перевалили за полночь.

– Ты обязательно должен открыть?

– Да. – Он наспех накинул на себя голубой шелковый халат, весь усыпанный белыми блестками. Колокольчик зазвонил еще раз, и Рубенс спустился в холл.

Дайна перевернулась на спину и, широко раскинув руки на прохладных простынях, закрыла глаза. До нее донеслись голоса. Она поняла, что не заснет и, вздохнув, набрала свой номер. Мэгги оставила ей послание на автоответчике с просьбой позвонить.

– Привет. В чем дело?

– Мне просто немного не по себе и все, – голос Мэгги звучал глухо и устало. – Где ты?

– Дома. То есть, нет. На самом деле у Рубенса.

– Что ты там делаешь?

– Живу.

– Ха-ха. – Дайна услышала в трубке короткий резкий смех. В интонациях Мэгги напрочь отсутствовала обычная оживленность. – Понятно. Ну и как?

– Нормально. Послушай, Мэгги. Я предпочла бы поговорить о тебе.

– Ничего интересного. Я просто сижу и плачу.

– Я приеду к тебе. Ты не должна оставаться в одиночестве.

– Не говори глупостей. Не надо. Мне не нужен никто.

– Неправда. Тебе плохо одной, в этом все дело. Крис будет работать в студии всю ночь...

– Даже если нет, он все равно не приедет домой.

В наступившей паузе Дайна лихорадочно соображала, что бы такое сказать.

– У него проблемы в группе, вот и все. – В ту же секунду она поняла, что как раз этого-то говорить и не следовало.

– Откуда ты знаешь? – голос Мэгги вдруг стал резким.

– Ну... я наткнулась на него вчера. Мы немного поболтали. Обычная дружеская беседа о том, о сем, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Что, черт возьми, происходит, Дайна?

– Я не могу понять, о чем ты.

– Ты сегодня вместе с Крисом?

– Мэгги, да что с тобой? Я сказала тебе...

– Я слышала, что ты мне сказала! – отрезала Мэгги и бросила трубку.

– Проклятье! – выругалась Дайна и вновь набрала номер подруги. Она трижды пыталась дозвониться, но каждый раз линия оказывалась занятой.

Встав с постели, она быстро натянула на себя джинсы и велюровую кофточку. Спустившись по лестнице, она прошла через холл в гостиную.

Там она нашла Рубенса в компании довольно высокого атлетически сложенного мужчины. Его немного выцветшие на солнце волосы были аккуратно зачесаны назад. Лицо незнакомца покрывал темный загар. Дайне пришло в голову, что он похож на любителя серфинга, явившегося сюда прямиком с Лагуна-Бич. Единственное в его облике, что противоречило подобному предположению, – влажные карие глаза и совершенно круглые очки в роговой оправе. Незнакомец напоминал Дайне какого-то знакомого из далекого детства, но кого именно, она не могла вспомнить.

– Дайна Уитней, а это – Шуйлер Фолтон, мой адвокат, – представил их друг другу Рубенс.

Фолтон переложил дипломат из буйволиной кожи из правой руки в левую и пожал протянутую ладонь Дайны.

– Итак, – сказал Рубенс, щелкнув пальцами, – давай продолжим.

Фолтон, открыв дипломат, достал оттуда пачку бумаг и вручил их Рубенсу. Тот моментально принялся изучать их.

Дайна тем временем наблюдала за Фолтоном. На лице его – слишком миловидном, чтобы его можно было назвать по-мужски красивым, – подумала про себя она, блестели мелкие капельки пота. Она решила, что очки делают его моложе, чем он есть на самом деле, и вновь попыталась понять, на кого он так похож. Вдруг она отвернулась, едва не прыснув со смеху. Фолтон выглядел в точности, как Кларк Кент.

Она встала к мужчинам спиной и спросила.

– Вы не хотите чего-нибудь выпить?

– Шуйлер не задержится здесь надолго, – бесцеремонно бросил Рубенс, не отрываясь от бумаг.

– Нет... спасибо, – протянул Фолтон. Его лицо медленно покрылось краской.

Рубенс протянул руку и вновь щелкнул пальцами. Фолтон залез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда тонкую, элегантную золотую ручку. Рубенс взял ее обвел кружочками два абзаца на той странице, которую он читал. Только теперь он поднял голову.

– Что это такое, черт возьми? – он швырнул кипу листов Фолтону и тот неуклюже поймал ее на лету.

Он взглянул на отмеченные места, но лишь мельком, поскольку прекрасно знал, о чем идет речь.

– Это текст, который я получил от правления компании в Нью-Йорке.

– Правления? Ты хочешь сказать от Эшли, составившего контракт таким образом? Я ясно дал ему понять, что не соглашусь на меньшее, чем пятилетний договор со скользящей шкалой и двумя опционами в год.

– Я... уф... я беседовал с ним сегодня днем. Он говорит, что они боятся завязнуть в этом. Ликвидность...

– К черту ликвидность! В наших интересах оказаться в связке с «Коломбайн». Мне что, необходимо отдавать все распоряжения этим кретинам в письменной форме?

– Эшли сказал...

– Мне плевать, что сказал Эшли! – Рубенс взорвался. – На кого ты работаешь, Шуйлер?

Фолтон молчал, изучая носки собственных ботинок.

– Тебе очень повезло, что мы живем в двадцатом веке. Что делали раньше с гонцами, приносившими дурные вести... Отрубали головы, кажется.

Фолтон прочистил горло и поднял глаза.

– По-моему, отрезали языки.

– Тоже неплохо. – Рубенс подошел к журнальному столику и нажал спрятанную кнопку, отчего крышка одного из ящиков бесшумно скользнула вниз. Внутри ящика стоял белый телефонный аппарат. Рубенс вставил в прорезь тонкую пластиковую карточку и стал ждать, пока номер автоматически наберется.

– Ты приехал один? – поинтересовался он между тем, обращаясь к Фолтону.

– Я, уф...

– Билл привез тебя.

– Я думаю, что это не...

– Да брось ты, Шуйлер. Дайна не имеет ничего против. Почему ты не привел его с собой. Ты ведь знаешь, как я рад его видеть, да к тому же он может соскучиться, сидя в одиночестве. – Вдруг он отвернулся и стал говорить в трубку уже совершенно иным голосом, мягким и приветливым. – Привет, Мардж. Да. Как ты? А дети? Отлично. Извини, что пришлось разбудить тебя. Да, я знаю. Просто пихни его в бок. – Он повернулся и посмотрел на Фолтона так, как должно быть мангуста смотрит на кобру. Когда он вновь заговорил, в его голосе зазвучали стальные нотки. – Эшли, ублюдок, ты соображаешь, что ты делаешь? Да, я знаю, сколько сейчас времени. Шуйлер только что вручил мне контракт с «Коломбайн». Ты знаешь, для чего он годится? Вытереть задницу. – На секунду он замолчал, слушая собеседника, затем продолжал низким угрожающим тоном. – Слушай ты, недоумок. Если ты испортишь эту сделку, я от тебя мокрого места не оставлю. Ты знаешь, что означают пункты семнадцатый и девятнадцатый? Нет? Что «Коломбайн» имеет возможность выйти из договора через три года, и если это произойдет, мы окажемся в дерьме, разумеется, ты не подумал. Чем ты в последнее время думаешь? Только не начинай этого. Я знаю, каковы обязанности Морин при тебе с тех самых пор, как ты ее нанял. Как? Кто, по-твоему, руководит компанией? Да. Так вот не забывай об этом там, за три тысячи миль отсюда, – Рубенс сделал паузу. – Эшли, лучше закончи эту сделку до четверга, когда я и Шуйлер прилетим в Нью-Йорк с новыми контрактами. Правильно. Да, Эшли, с этого момента я буду лично контролировать все, связанное с «Коломбайн». Да. – Рубенс швырнул трубку. – Тупица.

Он посмотрел на Фолтона.

– Вот так. Ты слышал? Чтобы завтра к десяти утра все было в порядке. – Он улыбнулся. – Ты еще не ходил за Биллом? – Он махнул рукой. – Дайна, ты не пригласишь друга Шуйлера зайти к нам пропустить стаканчик на ночь?

– Нет, – сказал Фолтон, прежде чем она успела пошевельнуться. Он повернулся к ней. – Я думаю, он просто шутит.

– Да что ты, дружище, конечно же, нет! – Однако то, что дружелюбие – насквозь фальшивое, было настолько очевидно, что Дайна уже сама почувствовала скрывающуюся за ним ярость. Лишь тонкий поверхностный слой цивилизованности не позволял ей выплеснуться наружу. «Но что же его так взбесило?» – спрашивала себя Дайна.

– Ты должен преодолеть в себе этот комплекс, Шуйлер. Дайне все равно, что ты голубой. Ей приходилось работать с ними постоянно, верно?

Она промолчала, не желая принимать участия в жестокой игре, затеянной Рубенсом.

– Дело в другом, – ответил Фолтон. – Ты знаешь.

– А, так стало быть вся загвоздка в Билле. Но черт возьми, Шуйлер, Дайна ведь не знает Билла, – он взглянул на Дайну. – Ты знакома с Биллом Денкли, дерматологом? Биллом с Беверли Хиллз? Шуйлер живет с ним, и в настоящий момент Билл сидит снаружи дома в машине, дожидаясь его. – Рубенс усмехнулся, оскалив зубы. – Послушай-ка, у меня есть отличная идея. Почему бы тебе не раздеться здесь и не показать Дайне черно-синие отметины, которые Билл...

– Рубенс, пожалуйста, не надо. – Шуйлер вновь переложил дипломат из одной руки в другую и вытер вспотевшую ладонь о брюки.

– Старик, тебе нечего стесняться. Представь, что Дайна – один из парней и все, а? Это должно зажечь в тебе искру...

– Довольно, Рубенс! – резко перебила его Дайна. – Прекрати.

Он собрался сказать что-то еще, но, взглянув на ее лицо, счел за благо промолчать и вместо этого встряхнулся, точно избавляясь от избытка эмоций. В который раз на протяжении менее чем четверти часа изменив тон, он поинтересовался:

– Как продвигаются съемки «Над радугой»? Шуйлер откашлялся и кинул на Дайну взгляд полной благодарности, прежде чем ответить.

– Я только что закончил расчеты по третьему месяцу и полагаю, что нам следует более подробно и внимательно контролировать расходы.

– Насколько эти негодяи превысили бюджет?

– На три миллиона... пока.

– А сколько уже затрачено всего?

– Около шести миллионов.

– Они тоже отстают по времени.

– Это все чокнутый художник по декорациям Роланд Хилл. Он никак не может уняться, делая их все больше и ярче. Сейчас они ждут неоновую иллюминацию, которая будет изображать огни Нью-Йорка. Она обойдется нам в четверть миллиона, потому что Хилл отказывается изображать что-либо в миниатюре. Рубенс повернулся к Дайне.

– Стоит этим мерзавцам поиметь за душой один-единственный успех, как они тут же начинают увлекаться и требовать все больше денег. – Он поставил стакан на столик. – Назначит встречу, Шуйлер. Когда-нибудь на следующей неделе.

– В офисе?

– Нет, здесь. Я хочу, чтобы эти маньяки расслабились, когда войдут сюда. Прочем, выйдут они совсем в ином настроении. Теперь, что касается «Коломбайн»...

– Ты получишь контракты к десяти. Я пришлю их с посыльным.

– Не беспокойся. Я сам приеду в офис. Фолтон кивнул.

– Приятно было познакомиться с вами, мисс Уитней. – Он пожал ей руку на прощание. – Я с удовольствием смотрю фильмы с вашим участием.

– Спасибо, – сказала она, подчеркнуто. – Приезжайте еще.

Каблуки Фолтона простучали по мозаичному полу в холле, затем раздался негромкий стук входной двери. Вскоре в гостиную донесся звук заводимого мотора Он быстро затих вдали, затерявшись среди высоких пальм.

Рубенс пристально изучал лицо Дайны, потом развернулся и подошел к бару. Некоторое время в комнате царила полная тишина, нарушаемая лишь позвякиванием кубиков льда о стекло.

– Почему ты обращаешься с ним так? – спросила она, наконец.

– Я не хочу говорить об этом, – раздраженно ответил он.

– Как хочешь. – Она направилась к выходу в холл.

– Куда ты собралась?

– К Мэгги. Она...

– Не езди никуда.

Она резко обернулась и очутилась лицом к лицу с ним.

– Она – мой друг, Рубенс.

– Я – больше чем друг. – Он шагнул к ней.

– Я не хочу оставаться у тебя сегодня... после того, как ты терроризировал Шуйлера.

– Кто он тебе?

– Дело в том, кто он тебе, Рубенс. Господи, ведь он же твой друг.

– Ему нравится, как я обращаюсь с ним.

Она покачала головой.

– Я наблюдала за ним. Ты обидел его. Очень сильно. И сделал так только потому, что это доставило тебе удовольствие.

Рубенс окинул ее каким-то особенным взглядом.

– Я вижу, что опять недооценил тебя.

– Боже, и это тебя волнует.

– Не уверен. – Он вышел из-за бара, прихватив свой стакан и, приблизившись к Дайне, кивнул головой. – Ладно, я расскажу тебе в чем дело. Я и Шуйлер вместе учились в университете. Мне пришлось много потрудиться, чтобы попасть туда, а ему помог отец. – Он махнул рукой. – Впрочем, это не имеет никакого значения. Мы жили в одной комнате, стали близкими друзьями... и вели себя соответственно: ходили вместе на футбол, помогали друг другу перед экзаменами, даже устраивали двойные свидания с подружками.

– А...

– Ну да. Лишь гораздо позднее он сказал мне о своих новых привычках. – Он сделал такой большой глоток, что Дайне стало заметно охватившее его волнение. – Я плохо отнесся к этому, хотя даже сейчас не знаю почему. Помню, как он раньше относился к женщинам. Бывало, мы не ложились спать всю ночь, толкуя о Ким Новак и Рите Хэйворт, сравнивая их с нашими подружками. Поэтому я думал, что изменения, произошедшие с ним, – всего лишь временное отклонение. – Он отвернулся. – Его невеста до сих пор звонит мне время от времени, спрашивая, есть ли какая-нибудь надежда. Она по-прежнему любит его.