Текст книги "Сирены"

О, боже! О, боже! Это восклицание прыгало внутри ее черепа, отскакивая от стенок, словно резиновый мячик. Дайна была не только не в состоянии перестать твердить его, но даже понять, что оно означает, словно перестав думать на родном языке.

Крис изо всех сил вцепился в ее плечи.

– А-а-а! – закричал он. – Мэгги!

Разумеется, Дайна поняла все сама. Именно поэтому бессмысленное восклицание засело у нее в голове. Однако она не могла перевести знание на язык мыслей, пока Крис не сделал этого за нее. Теперь же сознание происшедшего целиком овладело ее рассудком. Подобное ужасному незваному гостю, чудовищному носителю чумы, забредшему в дом, чтобы зарезать всех его обитателей, оно безжалостно впивалось в мозги Дайны стальными когтями и клювом, несмотря на отчаянные попытки сопротивляться ему, и разрывало на части грудь, выставляя обнаженное сердце под удары пронзительного ветра.

Она опустилась на колени перед колонкой и начала всхлипывать. Она пыталась отвернуться, закрыть глаза, но все тщетно. Точно пригвожденная к месту, она смотрела прямо перед собой и плакала, а рядом беспомощно стоял Крис, оглашавший мучительным ревом занимающееся утро, принесшее на своих крыльях ужас, боль и ненависть им обоим.

Часть 2
Темнее ночи

Под сенью ив

Течет река,

Когда будешь там,

Вспомни меня.

Брайан Ферри «Моя единственная любовь»

Глава 4

Бэб. Так его звали все, и, разумеется, если у него и было другое имя, он никогда не сообщил бы его ей.

Бэб обратил на нее внимание, когда она появилась там третий вечер подряд. Его круглое в складках лицо, чуть ли не половину которого занимал широкий приплюснутый нос, обрамленное густой вьющейся бородой, прекрасно дополняло массивную фигуру, горой возвышавшуюся над тротуаром. Его кожа имела оттенок красного дерева, за исключением узкой морщинистой полоски под левым глазом цвета cafe au lait. Он хорошо знал французский, хотя в отличие от Дайны, не учил его в школе музыки и искусств. Он говорил, что когда-то много лет назад жил в Париже, однако она не слишком этому верила. Ей представлялось более вероятным, что он набрался французского в Аттике или другом подобном месте.

Этой ранней осенью 1968 года холода быстро надвигались повсюду, даже здесь – в самом сердце Манхэттена. Всего три дня назад температура достигала почти восьмидесяти градусов, а теперь в воздухе чувствовалась поступь неотвратимо приближающейся зимы: осень пришла и ушла, никем не замеченная в течение одного уик-энда. На Бэбе был морской бушлат, застегнутый на большие пластмассовые пуговицы с выпуклыми якорями, и плотные белые расклешенные брюки. Однако он не был моряком.

Каждый, кто постоянно околачивался на 42-й улице, протянувшейся от Бродвея до 9-ой авеню, имел свою точку. Принадлежавшая Бэбу находилась возле театра Селвин на южной стороне улицы, где, как позже узнала Дайна, царили куда более крутые нравы, чем на северной. Когда патрульные полицейские – всегда только парами – появлялись на улице, что происходило крайне редко, то они неизменно прогуливались по более спокойной северной стороне. Если же они и пересекали мостовую, то только для того чтобы прекратить драку в одном из кинотеатров, но даже тогда все ограничивалось простым наведением порядка.

В Нова Берлески Хаус, располагавшимся по соседски с грязным павильоном театра Селвина, никогда не случалось никаких серьезных происшествий. Его древняя сине-зеленая неоновая вывеска светилась с легким гудением ночью и днем, и черно-белые фотографии актеров, не только никогда не выступавших на этой крошечной сцене, но даже и не бывавших в Нью-Йорке, устало трепетались на вечно приносящим с собой копоть и пыль ветерка из Хадсона. Здесь имелись собственные «силы безопасности».

Стоявший напротив театра Бэб торговал всем, что попадало ему в руки, и, надо сказать, разнообразие товара было впечатляющим. Официально он продавал отдельные косяки, ЛСД, смешанным с дешевым амфетамином. Однако для тех, кого он знал, Бэб мог достать практически все, что угодно. Дайна вряд ли знала названия и трети всевозможных наркотических снадобий, проходивших через его руки.

Трудно сказать, что он сумел разглядеть в ней с первого взгляда. Несомненно она была очень красива, но Бэб мог заполучить – и заполучал – в свое распоряжение всех женщин, которых хотел. К тому же, как Дайна узнала позднее, у него имелось особое пристрастие к азиаткам. Поэтому непонятно, что заставило его заговорить с ней, когда она в простом коричневом жакете из вельвета и вытертых джинсах «Ливайс», заправленных в высокие черные остроконечные ботинки, в третий раз прошла мимо него.

– Что ты тут делаешь, мама?

Она остановилась и посмотрела прямо в его медвежье лицо, не вытаскивая рук из карманов жакета: сезон кожаных перчаток еще не наступил. Его ясные глаза с любопытством уставились на нее. Их зрачки и радужные оболочки были почти одного и того же цвета, и лишь по краям виднелись узкие желтоватые колечки.

– Да ничего особенного, – ответила она.

– Тебе, что, некуда больше пойти?

– Мне нравится гулять здесь.

Из горла Бэба вырвался низкий, грудной смех; его глаза превратились в щелочки, утонув в складках на темной коже.

– Черт побери! – Его черты посуровели, и он, откашлявшись, смачно сплюнул. – Ты нарвешься на неприятности, мама, если будешь продолжать гулять здесь. – Она нахмурилась. – Так все-таки, что ты забыла в этом благоухающем саду?

– Во всяком случае, никого, перед кем должна держать ответ.

Он высунул наружу кончик толстого языка, поразительно розового на фоне почти черных губ.

– Хм. Неужели? – Взгляд, которым вновь и вновь обводил ее фигуру, был полон столь сильного вожделения, что Дайна почувствовала, что краснеет. – Любой, из этих сукиных детей, шатающихся вокруг, может подцепить такой первоклассный кусочек белого мяса. Они сжуют тебя, мама, и выплюнут, так что ты в результате сама себя не узнаешь.

Она опасливо огляделась и увидела снующих вокруг негров и пуэрториканцев. Кое-где между ними попадались белые, торопливо шагавшие по своим делам. Отовсюду доносился громкий смех и шутки. Двое высоких чернокожих бежали по направлению к 8-ой авеню, не обращая внимания на красный свет на перекрестке. Раздался визг тормозов, крики и брань.

– Ты хочешь сказать, что это опасный мир?

– Ты попала в точку, мама. – Он покачал головой. – Здесь попадаются законченные мерзавцы. Сильные и злые, как звери. Ты должна вести себя осторожно. Тебе хочется повилять своей красивой белой попкой в компании изгоев, вроде нас, а? Ты бы лучше сидела дома, где твой белый дружок позаботится о тебе.

– Я же сказала, что мне нравится здесь. Его лицо потемнело, и он, прищурив один глаз, взглянул на нее.

– Черт возьми, мама, уж не пришла ли ты сюда от скуки полакомиться черным мясом, а?

– А?

– Я говорю о нигерах, мама. Нигеры возбуждают тебя? Закончится тем, что твоя рожа превратится в кровавую лепешку. Какой-нибудь симпатичный подонок в зеленом костюме опрокинет тебя на землю, изобьет, а потом раскорячит твои прелестные ножки. Ты идешь домой прямо сейчас.

– Нет, – ответила она флегматично. – Я не шляюсь здесь в поисках мужиков. Я пришла сюда, потому что... Я больше не могу быть там, где мне следует быть.

– Говорю тебе, мама. Будь я проклят, если ты подходишь к здешней обстановке.

Подняв голову. Дайна посмотрела ему в лицо, еще глубже погружая в карманы ладони, сжатые в кулаки. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу. Щеки ее порозовели от холода. Каждая фраза, произнесенная ею или Бэбом, сопровождалась тонкой струйкой пара, вырывавшегося изо рта.

– Ты околачиваешься здесь целый день? – поинтересовалась она. Он фыркнул.

– Черта с два. Утром я занимаю свое место на нью-йоркской фондовой бирже. Здесь у меня лишь побочный бизнес. – Он похлопал себя рукой по голове, погружая пальцы в кучерявые волосы. – Это проклятая заплата у меня на макушке всему виной, мама. Железо вшито вместо мозгов, в этом все дело. Они вытекли наружу во время войны. Ужасно жалко.

Дайна услышала фальшь в его голосе и, поняв, что он кривляется, хихикнула.

– Готова поспорить, что ты не был на войне. Ты недостаточно стар для этого.

– О нет, ты заблуждаешься. Я мог бы быть во Вьетнаме, если бы вместо этого не прохлаждался здесь. Армии не нужны изгои. Впрочем, они все равно не нашли бы меня, даже если б очень захотели. Появись они здесь, то им бы показали зону боевых действий. Будьте уверены! – Он с размаху хлопнул себя ладонью по мясистой ляжке.

Проходившие мимо двое молодых пуэрториканцев остановились и вопросительно посмотрели на Бэба. Гладкая, смуглая кожа на их лицах лоснилась; черные блестящие волосы были собраны сзади в хвосты. Их одежда походила на униформу: рваные потертые джинсы и короткие бейсбольные куртки. На ногах у одного из них были надеты адидасовские кроссовки («На случай, если надо поскорее сматывать удочки», – позднее объяснил Бэб Дайне), у другого – стоптанные черные ботинки.

– Подожди, – бросил Бэб, обращаясь к Дайне, и направился к покупателям.

Улица вокруг мигала и переливалась разноцветными неоновыми огнями, похожая на бесконечную светящуюся нить, протянувшуюся сквозь ночь. Пыльный ветер гнал мусор вдоль водосточных желобов. Он дул с запада и приносил с собой смрад и зловоние промышленных выбросов с заводов Нью-Джерси.

Бэб взял из рук одного из пуэрториканцев пригоршню зеленых банкнот и вручил ему два тщательно перевязанных полиэтиленовых пакетика, наполненных желтыми и розовыми таблетками. Нежно-голубой «Кадиллак» проехал мимо так медленно, словно у него были неполадки в моторе. Он выглядел необычно с четырехфутовой антенной у переднего стекла и большим количеством хромированных частей, чем у любых трех автомобилей вместе взятых.

Дайна сощурилась, пытаясь заглянуть внутрь «Кадиллака», но темно-зеленые стекла на окнах сделали эту затею почти невыполнимой. Ей удалось разглядеть лишь смуглое луноподобное лицо и голову пассажира, украшенную копной черных волос, заплетенных в мелкие косички.

Бэб, закончив сделку с пуэрториканцами, наклонился к боковому окошку машины, и оно беззвучно скользнуло вниз. Ему пришлось согнуться почти вдвое, чтобы засунуть голову внутрь. Дайна услышала его голос, но не могла разобрать ни слова. Затем Бэб извлек откуда-то плоскую упаковку, завернутую в коричневую бумагу. Он протянул ее внутрь салона и вытащил назад деньги. Потом сказал что-то еще и выпрямился. «Кадиллак» тронулся с места набирая ход, и боковое стекло вернулось на прежнее место.

Когда Бэб, вернувшись на тротуар, приблизился к Дайне, она спросила:

– Ты собираешься стоять здесь всю ночь?

– Что тебе нужно, мама? – он пристально посмотрел на нее. – Ты меня совсем не знаешь. Я могу доставить тебе серьезные неприятности.

Она улыбнулась.

– Я так не думаю, – протянув руку, она прикоснулась к его лицу. – Что ты можешь сделать мне? Отобрать деньги? Они твои, если ты хочешь. – Бэб был так поражен, что не нашелся что ответить. – Или что-то похуже? Изнасиловать меня?

– Ха! Тебе никто не поможет. Что с тобой, черт возьми, мама? У тебя в голове совсем пусто? Проклятье! Неужели твоя мама ничему не учила тебя?

– Мне кажется, что ты не такой, как все остальные, о которых ты мне говорил.

– Хрен с два, мама! Точно такой же. Просто поздоровей большинства, и все.

– Давай раздобудем что-нибудь поесть, а?

– Эй! Я могу взять тебя за руку прямо сейчас, оттащить вот за этот дом и заставить пожалеть о том, что ты пришла сюда. – Он протянул руку так, что она едва не прикоснулась к плечу Дайны, и в его желтых глазах вспыхнули огоньки, как у ночного хищника.

– Ну же, – сказала она. – Давай перекусим где-нибудь, а?

Его пальцы сильно сжали локоть девушки, и он потянул ее к убогому входу в Нова Хаус. Она и не думала сопротивляться.

– Я собираюсь трахнуть тебя, дурочка, – прорычал он, наконец разозлившись. – После этого тебе понадобится инвалидное кресло.

– Это не будет изнасилование, если я хочу сама.

Слова Дайны вдруг остановили его, и он, обернувшись, уставился на нее.

– Что ты хочешь сказать, мама?

– Просто пытаюсь объяснить, что ты не можешь изнасиловать меня.

– Можешь быть уверена, я сделаю все, что в моих силах.

Она подняла голову.

– Валяй!

Некоторое время он молча смотрел на нее серьезное лицо, потом, запрокинув голову, расхохотался. Уже много лет он не смеялся так долго и так громко.

* * *

Детектив, лейтенант полиции Роберт Уолнер Бонстил аккуратно ступал по разгромленной комнате.

– Вы свободны, – бросил он двум одетым в форму полицейских, даже не посмотрев в их сторону.

Само выражение, застывшее на лицах этих двух закаленных патрульных псов, первыми прибывших на место происшествия, могло рассказать многое внимательному наблюдателю. По-видимому, они ожидали обнаружить умершую от заурядной передозировки наркотиков знаменитость, когда появились на пороге гостиной, потому что один из них с небольшой плешью на макушке воскликнул: «Господи помилуй!», едва взглянув на труп Мэгги, а второй отвернулся в сторону, бледный, как полотно.

Тем не менее, мгновение спустя они вернулись к исполнению своих обязанностей: достав блокнот и карандаши, они принялись задавать вопросы странными механическими голосами.

Однако почти тут же в дверях комнаты выросла высокая фигура светловолосого элегантно одетого человека. Обведя комнату широко расставленными серо-голубыми глазами, он зашел внутрь. Руки он держал в карманах, и в его движениях чувствовалась властная уверенность.

– Хорош, – с отвращением сказал напарнику лысеющий полицейский и с силой захлопнул блокнот. – Ребята из отдела убийств приехали.

– И они ничуть не поспешили, – ответил Бонстил. Повернувшись к открытой двери, он сделал приглашающий жест рукой. В комнату вошли еще двое, за которыми чуть погодя, последовал третий, очень худой, небрежно и неряшливо одетый. Волосы этого последнего были всклокочены, между глубокими складками на шее виднелись грязные полосы. На ходу он жевал сэндвич.

Бонстил пересек комнату, не сдвинув с места ни единого обломка или обрывка бумаги, валявшегося на полу. Добравшись до дальней колонки, он заглянул внутрь. Потом обошел ее сбоку, присел на корточки и наклонил голову, осматривая сбоку деревянную коробку и затем следы на ковре позади своеобразного гроба. Поднявшись, он позвал: «Док».

Худой человек подошел и, бросив безразличный взгляд внутрь выпотрошенной колонки, откусил кусок от сэндвича.

Бонстил указал на деревянную боковую панель колонки.

– Сфотографируйте это, – сказал он. – Ладно? Худой кивнул, сделал знак своим людям, и те стали доставать камеры и вспышки.

Бонстил подошел туда, где сидела Дайна, держа за руку Криса. Лейтенант передвигался совершенно бесшумно, и, наблюдая за его приближением, девушка почему-то вспомнила здоровенного мексиканца из полинезийского ресторана в Малибу.

– Мисс Уитней? – он говорил тихим скрипучим голосом, выделяя согласные, но не растягивая слова. – Это вы звонили? – Глядя на него в упор снизу вверх. Дайна заметила пробивающуюся щетину на подбородке, такую же крошечную как ворсинки на бархате. – Мэм?

Ощущение близости Бэба и запах корицы, пропитавшей насквозь воздух нью-йоркских улиц, по-прежнему не отпускали ее. Травма и шок пробили в ее голове брешь, через которую на Дайну обрушился целый поток воспоминаний. Она разрывалась между двумя мирами: настоящим и прошлым.

– Что?

– Это вы звонили в полицию? – Бонстил говорил медленно и четко, точно она страдала расстройством слуха.

– Да. – Она отвела в сторону пряди волос, упавшие ей на лицо, и заметила, что он внимательно смотрит туда, где ее руки соприкасались с рукой Криса. – Со мной все в порядке.

– Ваш близкий друг? – он сказал это так, что она не могла понять, имеет ли он в виду Мэгги или Криса.

– Близкий друг нас обоих.

– Уок. – Бонстил повернулся к здоровенному парню, только что вошедшему в гостиную.

– Снаружи все чисто.

Бонстил кивнул и взглянул на свою ладонь.

– Ты займешься рок-звездой. – Уок наклонился, взял Криса под локоть и, осторожно проводив его на другой конец комнаты и усадив за обеденный стол, открыл блокнот.

– Мисс Уитней, теперь я должен снять ваши показания.

Дайна отвернулась: свет от вспышек фотоаппаратов помощников медицинского эксперта резал ей глаза.

– Вот, – сказал Бонстил, доставая пластиковый стакан с темной жидкостью. – Это, правда, не натуральный кофе, но он поможет вам согреться.

Дайна зажала стакан между пальцев. К тому времени, когда она заканчивала давать показания, помощники доктора уже успели убрать камеры и теперь старались вытащить тело Мэгги из колонки. Они делали это так осторожно, словно она все еще была жива. Наконец при помощи ножовки они извлекли труп наружу и унесли его, предварительно упаковав в серый пластиковый мешок. Дайне показалось, что впервые за целую вечность ей удалось вздохнуть свободно, не чувствуя боли в груди.

– Я хочу поговорить с Крисом, – сказала она через некоторое время. Бонстил кивнул.

– Как только сержант Макиларги завершит беседу с ним. – Он взял пустой стаканчик из ее руки. – Вы не хотите позвонить кому-нибудь, мисс Уитней?

Она подумала о Рубенсе: ей очень хотелось позвонить ему. Однако он уехал из города, и Дайна не имела ни малейшего представления, где искать его в Сан-Диего, зная лишь, что он вылетает обратно вечерним восьмичасовым рейсом. Она посмотрела на Бонстила.

– Вы держитесь очень формально, лейтенант.

– Звезды требуют соответствующего обращения, мисс Уитней. Таково железное правило нашего капитана. – Он обернулся, когда медицинский эксперт приблизился к ним. – Что у тебя, Энди?

– Хм, пока ничего особенного. – Он слегка причмокнул. – Я могу сказать сейчас только, что жертва умерла примерно в четверть пятого сегодня утром. Разумеется, плюс-минус, как обычно.

– Ты установил это при помощи своей волшебной палочки?

Собеседник Бонстила признательно крякнул.

– Иногда я готов продать душу, чтобы заполучить ее. – Однако он тут же посерьезнел. – Хотя есть одно странное обстоятельство.

– Какое?

– Она умирала долго.

Лейтенант бросил мгновенный взгляд на Дайну, сделав одновременно какой-то быстрый жест, и медицинский эксперт кивнул головой.

– Пора сматываться, – сказал он. – Я пришлю тебе материал, как только он будет готов. Впрочем, это произойдет после полудня. Мне надо отдохнуть. – Однако, словно противореча собственным словам, он вышел из комнаты куда проворней, чем вошел.

Бонстил подошел к Дайне и наклонился вперед, положив кисти рук себе на колени и сцепив пальцы. Он обладал способностью оставаться абсолютно неподвижным во время собственной речи.

– Мисс Уитней, я хотел бы вернуться еще раз к одному моменту, прежде чем отпустить вас. Вы сказали, что находились вместе с мистером Керром в «Дансерз» примерно с половины первого до начала шестого утра. Верно?

– Более или менее. Я сказала, что мы приехали туда около полуночи.

– Хорошо, значит с полуночи, плюс-минус несколько минут. – Он улыбнулся ей. – Да, кстати, вы были с мистером Керром все время?

– Большую часть времени – да.

– Я спросил вас не об этом, – его голос оставался прежним, но во взгляде что-то изменилось.

– Конечно, мы... иногда расставались. Бонстил посмотрел вниз на свои ладони и пошевелил суставами.

– Надолго?

Она пожала плечами.

– Не знаю... Не помню.

– Двадцать минут, может быть... полчаса?

– Возможно.

Он взглянул ей прямо в глаза.

– Значит, возможно, и на более долгий срок?

– Послушайте, – гневно воскликнула она. – Если вы считаете, что Крис как-то замешан в этом деле... Он любил Мэгги. Мы оба любили ее.

– Я пока еще ничего не считаю, мисс Уитней, – сухо возразил он. – Я просто пытаюсь вникнуть в суть дела.

– Суть дела состоит в том, что Мэгги мертва. Его глаза, казалось, сверлили череп Дайны.

– Если ваш гнев искренен, то вы сделаете все, чтобы помочь мне.

– Да, я сделаю все.

Казалось, он наконец пришел к какому-то заключению относительно нее.

– Хорошо.

– Крис, что здесь случилось, черт возьми? Они оба подняли головы. Бонстил поднялся на ноги. На пороге гостиной, загораживая свет, струившийся через открытую дверь, стояла огромная фигура Силки.

– Кто вы такой? – спросил его Бонстил. Силка не обратил на него ни малейшего внимания и шагнул вперед. Бонстил перегородил ему дорогу и вытянул руку с открытым бумажником, показывая удостоверение.

– Что вам здесь нужно?

– Я работаю на Криса Керра и Найджела Эша, – ответил тот. – Мне решительно нечего сообщить вам. – Он взглянул на Дайну, – Все в порядке, мисс Уитней?

– Да, Силка. – Она встала с места. – Мы оба в порядке. Это Мэгги.

– Где она? – Силка огляделся вокруг.

– Держит путь в сторону морга, – резко ответил Бонстил.

– Вовсе не остроумно.

– Он не шутит. Силка. – Дайна положила руку ему на плечо, похожее на стальную балку. – Мэгги была убита сегодня утром.

Силка моргнул, словно фотографируя глазами комнату, как это совсем недавно, но при помощи камер делали худой эксперт и его помощники.

– О, господи! – воскликнул он и, сорвавшись с места, бросился к Крису.

Бонстил согнул крючком большой палец.

– Кто этот буйвол? Телохранитель?

Дайна молча кивнула.

Лейтенант покачал головой.

– Где он провел эту ночь? Ему следовало быть здесь.

Дайна прикоснулась к его руке.

– Вы сказали что-то о том, чтобы я помогла вам. Но что вы знаете и скрываете от меня?

– Я знаю очень немного, пока не получу письменное заключение медицинского эксперта и проявленные фотографии.

– Вы осматривали колонку сбоку. Что вы обнаружили там?

– Я много чего рассматривал, мисс Уитней, – его ответ прозвучал уклончиво.

– Однако, это было единственное место, которое вы специально попросили сфотографировать. – Она взглянула ему в глаза. – Вы просто не хотите сказать мне, в чем дело.

Он поднял руку, словно в танце.

– Ищите сами. – Дайна подумала, что он сказал это, не веря, будто у нее хватит духа вернуться на то самое место, где умерла Мэгги.

Однако она пересекла комнату, задевая ногами груды хлама на полу, и встала на колени перед пустой коробкой колонки. Помощники худого эксперта использовали пилу с противоположной стороны. Там же, куда она смотрела, можно было безошибочно указать темное пятно на дереве. Однако Дайна не могла различить линий рисунка.

– Это – меч, – сказал Бонстил, подойдя к ней сзади. – Меч, заключенный в круг.

Она перевела взгляд с него вновь на пятно. Теперь ей удалось разглядеть странный крест, внутри неровной окружности.

– Рисунок сделан кровью. Что он означает? Нагнувшись, он потянул ее за плечи, заставил подняться на ноги.

– Вам пора уходить, – сказал он без тени раздражения в голосе.

– Я хочу сначала поговорить с Крисом. – Дайна направилась туда, где виднелись две фигуры: Макиларги отошел в угол, чтобы посовещаться с Бонстилом. – Как он? – спросила она Силку.

– Так себе, мисс Уитней, – ответил тот, крепко дерзка Криса за руку повыше локтя. – Он очень тяжело переживает случившееся.

– Крис. – Дайна прикоснулась к его лицу кончиками пальцев. – О, Крис.

Он, несколько раз моргнув, с трудом поднял голову и взглянул на нее.

– Я в порядке, Дайна. В полном порядке. Однако она хорошо видела, что это не так, и в то же мгновение, не колеблясь, приняла решение. Порывшись в своей сумочке, она извлекла оттуда ключи.

– Держи, – сказала она, вкладывая их в ладонь Крису. – Силка отвезет тебя ко мне домой. Ты можешь жить там столько, сколько захочешь.

– Я собирался забрать его к Найджелу, – заметил Силка.

– Отвези его домой, – повторила Дайна. – Ко мне. Силка все еще колебался.

– Тай будет крайне недовольна. Она хотела...

– Делай, как я сказала, – мягко перебила его она. – Сейчас ему не нужны ни Найджел, ни Тай.

Глаза Силки вспыхнули и тут же погасли. Он ничего не ответил, но Дайна поняла, что он сделает так, как она просила. Она вновь принялась шарить у себя в сумочке.

– Я дам тебе номер, по которому он может найти меня, если понадобится...

– Я уже знаю его, – без малейшего намека или иронии в голосе ответил Силка.

– О! – она невольно уставилась на него. – Очень хорошо. – Наклонившись, она поцеловала Криса в щеку. – Позаботься о нем как следует. Силка.

– Я всегда только этим и занимаюсь, мисс Уитней. – Они вышли из гостиной, и через несколько мгновений она услышала плавный шум мотора удаляющегося лимузина.

* * *

Теперь, когда Крис уехал, Дайна почувствовала, что впадает в какое-то странное оцепенение. Пытаясь стряхнуть его с себя, она согнула руки в запястьях и потянулась. «Мне нужно выпить», – подумала она. Однако ей не хотелось делать это в присутствии лейтенанта. Когда-то давно в Нью-Йорке ей уже приходилось встречаться с типами вроде него.

Бонстил уже закончил беседу со своим подчиненным.

– Куда мне подвезти вас? – спросил он, обращаясь к девушке.

– Который час?

Он посмотрел на часы.

– Начало двенадцатого.

Она кивнула. У нее было в запасе время, чтобы выпить и немного поспать перед тем, как поехать в аэропорт встречать Рубенса.

– Спасибо. Здесь под окнами стоит мой «Мерседес». Я думаю, мне станет легче, если я сама сяду за руль.

Бонстил кивнул и проводил ее до входной двери; Макиларги остался в комнате. Снаружи все небо было затянуто облаками, и неяркий рассеянный солнечный свет пробивался сквозь их пелену. Они казались такими ослепительно белыми и хрупкими, точно были сделаны из фарфора.

Дайна забралась в свой автомобиль, и Бонстил захлопнул за ней дверь.

– Я позвоню вам через день-два, – сказал он.

– Лейтенант..., – она взглянула на него.

– Уок.

– Нет, – она улыбнулась. – Я не могу звать вас так. Вы выглядите как Бобби.

– Никто еще не звал меня Бобби. – Он внимательно посмотрел на нее и кивнул. – До свидания, мисс Уитней.

– Так все-таки, что же ты забыла в этом благоухающем саду? – спросил ее Бэб в тот самый первый вечер.

– Во всяком случае никого, перед кем должна держать ответ, – ответила Дайна. Однако даже в тот момент она подозревала, что ему известно, почему ей пришлось покинуть дом на обсаженной деревьями и кустами Джил Плэйс в районе Кингсбридж в западном Бронксе.

* * *

Ей было тринадцать лет, когда скорее стечению обстоятельств, нежели нормальному ходу событий, ее детству наступил конец. К тому времени ее отец уже умер, однако продолжал присутствовать в жизни девочки, словно молчаливый, но незабытый страж, лежавший в ящике из орехового дерева на глубине шести футов под землей на кладбище, куда Дайна не могла заставить себя прийти со дня похорон.

Она не помнила точной даты его смерти. Однако память о времени года, когда это произошло – разгар жарких августовских дней, на протяжении которых даже на мысе Кейп-Код, открытым буйным, пронзительным ветрам с Атлантики, царил невыносимый зной – навсегда запечатлелось в ее сердце.

Это наверняка был август, потому что она прекрасно помнила невообразимую толчею в воде возле берега. Дайне было хорошо известно, что только во время этих душных дней последнего летнего месяца море нагревалось достаточно, чтобы большинство людей получали удовольствие от длительного пребывания в его волнах.

Что касается самой Дайны, то ей было все равно. Она никогда не обращала особого внимания на посиневшие губы или окоченевшие руки и ноги. Ее мать (которую она всегда звала Моника) махала рукой и кричала, пытаясь заставить дочь выйти из воды, чтобы высохнуть и согреться на солнце, но та никогда не слушалась. В конце концов, Монике приходилось силой вытаскивать ее на берег, а к тому времени Дайна уже успевала промерзнуть до самых костей. Она стояла на песке мокрая и дрожащая, пока Моника, завернув ее в огромное ярко-красное пляжное полотенце, энергично растирала ей руки, чтобы ускорить кровообращение, а здоровенные сине-зеленые слепни больно жалили соленую блестящую на солнце кожу на ее лодыжках.

Дайна не сомневалась, что все началось именно в то страшное лето, когда ее отец умер так ошеломляюще внезапно и... так бессмысленно. Некоторое время она с детским безрассудством ненавидела его за то, что он поступил так с ней как раз тогда, когда они только начали узнавать друг друга... Ей даже показалось, будто она поняла причины заново всплывшие на поверхность язвительности и ненависти Моники.

Однако затем это чувство прошло, и Дайна осознала, что он не был виноват в случившемся и искренне любил ее. И то, что он успел многое передать ей. Тогда-то ей наконец удалось разобраться до конца, что представляет собой ее мать, вечно с завистью наблюдавшая за успешной карьерой мужа и считавшая, что он мешает ей полностью использовать свой потенциал. Теперь Моника была рада предоставившейся возможности воплотить в жизнь свои мечты.

Вскоре Дайне стало ясно, что весь потенциал Моники был сфокусирован вокруг одного места – спальни.

В начале 1965 года у Дайны начались первые месячные, а ее фигура стала из детской превращаться во взрослую, так что никто, даже Моника, не мог относиться к ней как к ребенку.

Это было время брожения и анархии в обществе. Бунтарский дух витал в воздухе; волны протеста, рожденные мощными подземными толчками, кругами расходились по поверхности. Земля содрогалась, шокированная появлением длинноволосых причесок, джинсов, коммун, курток с бахромой, наркотиков и расцветом могущего и заводного рок-н-ролла.

Новое поколение, позаимствовав у Черчилля символ в виде буквы "V", вложило в него совершенно новый смысл. Железные кони «беспечных наездников» с ревом проносились по шоссе и автострадам, в то время как дети из средних слоев, родившиеся после Второй мировой войны, начинали длительный и мучительный процесс разрыва со своими родителями. Дайна, будучи моложе главных действующих лиц этих событий, тем не менее ощущала в себе ту же самую неудовлетворенность устоявшимися шаблонами, так долго являвшимися неотъемлемой частью молодости. Она была убеждена, что ее отец понял бы неизбежность всего этого, хотя не придавал этому вопросу особого значения. Она сознавала, что не может не идеализировать его и что его образ в ее душе, по крайней мере отчасти, ее собственное творение.

В мире Моники, напротив, все происходило в соответствии с определенными правилами. Она сохранила многое от этого мира, и было совершенно очевидно, по крайней мере для Дайны, что теперь предоставленная самой себе она все больше возвращалась к представлениям и взглядам на жизнь, вбитым в ее голову, когда она еще была маленькой девочкой из Дьёра. Она родилась и выросла на северо-западе Венгрии – родине мадьяров – и древние сказки и легенды об этих свирепых и независимых воинах не сходили с ее губ.

– Твои глаза, – сказал однажды Дайне отец, – достались тебе от матери. Они не имеют ничего общего с моими. Посмотри на этот яркий фиолетовый огонь, пылающий в них, и слегка опущенные уголки: это мадьярские глаза. – Уютно свернувшись калачиком. Дайна лежала в постели, а он сидел рядом на груде мягких стеганных одеял, держа на коленях открытую книжку в темно-красной матерчатой обложке, купленную для дочери Моникой. В который уже раз он читал ей историю возмужания двух мадьярских мальчиков, попавших в плен во время борьбы мадьяров с гуннами, и как погоня Атиллы за легендарным Белым Оленем положила конец этой войне.