Текст книги "Песнь призрачного леса"

Глава 10

Седара я на похоронах больше не видела, но на следующее утро слышу – кто-то громко зовет меня по имени из дальнего конца коридора между нашими классами. Оборачиваюсь – а он уже бежит ко мне вприпрыжку со своей самоуверенной улыбочкой на лице. Секунда – и он обнимает меня за плечи, словно мы старинные друзья.

– Слушай, ты так здорово вчера играла – даже лучше, чем на «Открытых микрофонах»!

– Спасибо.

– Роуз меня, конечно, убьет за то, что спрашиваю, не посоветовавшись с нею, но мы уже давно подумываем добавить новый инструмент в наш дуэт, чтобы получилась, понимаешь, настоящая блюграссовая команда. Так вот, ты и твоя скрипка к нам не хотите?

Повисает долгая пауза – мне надо переварить услышанное. А мысли-то все еще сконцентрированы на Джиме и Джессе. Так что смысл Седаровых слов поначалу в голове не укладывается.

– Ну так как? – Он ждет ответа с явным нетерпением. – Хотите или нет?

Когда до меня наконец доходит суть предложения, я даже рот разеваю от удивления.

– Блюграссовая команда? Чисто блюграссовая?

– Чисто-пречисто, – смеется он.

Мне очень хочется согласиться. То есть ни на что другое, пожалуй, не подписалась бы с такой же охотой. Но Сара…

– Я бы с радостью, но ведь ты знаешь, мы с Орландо и Сарой давно играем вместе. Я не могу просто забить на них и бросить. Сара меня тогда во сне придушит, честное слово.

Седар смеется еще громче, наклоняется поближе, и я автоматически отмечаю – сегодня щетина у него гуще обычного. Боже, как похож на классического ковбоя из анекдотов – просто до абсурда.

– Ну тогда давай так: только ты и я. Просто затусим как-нибудь и побренчим вместе.

– Вдвоем?

– Почему бы нет?

– Вдвоем – это не музыкальная группа. Вдвоем – это скорее свидание. – Слово «свидание» слетает с моих губ, и я сразу корю себя за него. И краснею до самых кончиков волос.

Седар прекрасно видит перемену в цвете моего лица и едва сдерживает очередной приступ веселья.

– А ты сильно против?

Никак не найду, что ответить. А рука парня по-прежнему на моем плече, и как реагировать на такое обращение – тоже не соображу. Мимо, бросая на нас любопытные взгляды, дефилирует пара девчонок из школьного драмкружка, а я все стою, как дура, уставившись себе под ноги. О чем именно они там шепчутся, интересно? Об аресте Джесса или о том, что «затевается» между нами с Седаром? Надеюсь только, что больше их интересует он, поскольку смертельно устала от шушуканий за спиной повсюду: в коридорах, в столовой… Одних преследований со стороны невидимой скрипки с меня хватило бы.

– Ну так чё? Как насчет свиданки? – Седар старается говорить игриво, но легкая дрожь в голосе выдает волнение.

Теперь уже мой черед рассмеяться.

– Сыграть вместе можем, если хочешь.

Мы с Сарой целовались, но это же не значит, что мы теперь… вместе. И ничто не мешает мне разок «позаниматься музыкой» с Седаром – нормальное дело, упрекнуть себя мне будет не в чем. К тому же подруга, судя по всему, опять отправила меня в игнор. Так что если кто и должен тут испытывать чувство вины, так именно она.

– Нет, если ты серьезно не желаешь оставаться со мной наедине, можно позвать еще Кеннета. – Он глядит на меня искоса, но в уголках рта по-прежнему играет улыбка.

– Да нет, рискну, – спешу согласиться, пока не передумала.

Конечно, не таким вот образом мне в нынешних обстоятельствах – когда Джесс в тюрьме, а тело Джима едва упокоилось – стоило бы проводить время, но перспектива хоть на несколько часов взять передышку от обязательной программы скорби и борьбы так манит, что нет сил сопротивляться.

– Сегодня вечером?

– Заметано, заеду за тобой. Давай-ка я забью свой номер тебе в трубку, а ты мне свой адрес пришлешь. – Он берет мобильный из моей руки и невзначай проводит по ней своею.

– А куда мы поедем играть?

– Пусть это будет сюрприз. – Он подмигивает, дергает – прежде чем успеваю опомниться – за подвернувшуюся прядь моих волос и стремительно, пружинисто, словно по сцене шагает, удаляется прочь по коридору.

– Это что сейчас за фигня была такая, я не поняла? – Сарин голос наплывает из-за спины.

Вздрагиваю, оборачиваюсь и, не успев стереть с лица улыбку, оказываюсь лицом к лицу с нею и Орландо. Последний горестно качает головой.

– Истину, истину говорю вам: множеству наивных девиц не удавалось устоять перед обманчиво простачковым очарованием юноши сего, – молвит он слогом библейским и по-дурацки нараспев, как шаблонный богатый плантатор из кино о Гражданской войне[37]37
  Имеется в виду Гражданская война между Севером и Югом США (1861–1865).


[Закрыть].

Но Саре не до смеха.

– Значит, ты, после того как я прямо тебе заявила, что не желаю с ними играть, решила действовать за моей спиной, так я понимаю? Втихомолку? – Ее, похоже, душат боль и гнев.

Зародившиеся было во мне замешательство и раскаяние немедленно перетекают в раздражение, и интонация выходит очень резкой:

– О чем ты, собственно?

В другое время я, вероятно, наслаждалась бы такой ее ревностью, но не сейчас. Не посреди этого бедлама. Так что приходится приложить усилия, чтобы не сорваться на крик:

– Сара, знаешь, как я провела вчерашний день? С утра отбивалась от лжи, клеветы и агрессии на похоронах Джима. Больше у меня на «петушиные бои», прости, энергии не осталось. Не могу бодаться с людьми, а с тобой особенно.

Ее взгляд смягчается.

– Ну, извини, пожалуйста. Просто с тобой в последнее время так трудно и…

– Со мной трудно? Издеваешься?! Кажется, это ты меня целовала, а потом делала вид, что ничего не случилось! – Краем глаза замечаю, как передернуло Орландо. Ни одной из нас никогда не доставало духу открыться ему. Но сейчас меня больше интересует Сара. – Когда убили Джима и обвинили в этом Джесса, ты даже не попыталась меня поддержать, даже бровью не повела. Спокойно оставила меня один на один с бедой.

Подруга вспыхивает, но не удостаивает упреки ответом.

– Ты приглашала его играть с нами, да или нет?

– К твоему сведению, это он пригласил меня играть с ним. И с Роуз. Сказал, что блюграссовой команде нужна скрипачка.

У Сары такой вид, словно я ее ударила.

– Ну а ты что на это? – Она старается злиться, казаться сердитой, но в голосе уже вибрируют нотки страха.

– Я, вообще-то, отказалась, но знаешь что? Раз со мной в последнее время так трудно, пожалуй, разыщу его и скажу – передумала.

– Шейди, так нечестно… – вмешивается Орландо.

– Нет-нет, не надо, – перебивает Сара. – Хочет уйти к ним – пусть уходит. Все нормально.

Она скрещивает руки на груди так, словно пытается саму себя обнять. Обида и ревность явно терзают девушку, но она не признается в этом. Ну и ладно. Сейчас для меня важнее собственные чувства.

Ярость разгорается, закипает во мне, и я уже ору как резаная:

– Черт, вообще-то считалось: ты моя лучшая подруга! А тебе фиолетово! Тебе плевать с высокой колокольни и на моего брата в тюряге, и на отчима, которого он пальцем не трогал, а все равно попал за решетку. Тебя одно задевает – я, видите ли, с Седаром поговорить посмела. Верно, да?

– Я не виновата, что твой брат пришил отчима! – бросает она мне в лицо.

– Бл… – только и вырывается у Орландо.

Сара всегда отличалась прямолинейностью, но так ее раньше не заносило. Похоже, она сама огорошена своей вспышкой не меньше нашего товарища. И хочет отступить, извиниться, даже рот открывает, но тут же закрывает, не сказав ничего. Да и не важно, даже если бы попросила прощения – она именно это имела в виду. Именно так она считает. Что Джесс – убийца. Такое никакие поцелуи не окупят.

В пальцах покалывает. Запястье просится в замах для пощечины. Делаю шаг вперед, но Орландо простирает между нами руку, словно шлагбаум. В его глазах мольба.

– Она сгоряча, Шейди. Не подумав.

Сара молчит. Стоит с растерянным видом, озирается по сторонам, будто забыла, как сюда попала.

– На этом между нами – всё, – говорю и топаю прочь по коридору. В глазах слезы.

* * *

К исходу дня мне почти удается затолкать ссору с Сарой в дальний ящик памяти, успокоиться и морально подготовиться к общению с Седаром. Выхожу встречать его у перекрестка со скрипкой в футляре. Глупо, конечно, торчать на обочине грунтовки, но я запаниковала и не выдержала. Нет, честно – пыталась спокойно сидеть и высматривать его грузовичок с крыльца «дома», но часы все тикали, время шло, опаска и стыд разбухали в груди с каждой минутой; в общем, решила идти сразу к шоссе. Понимаете, когда кто-то из знакомых впервые видит наш трейлер, я как будто тоже смотрю на него заново, глазами этого знакомого. И все его уродство сразу бросается в глаза. Ступеньки из алюминия, голая антенна на крыше, в каждой детали – нищета и убожество. А во взоре визитера – крупными буквами слова: «белый мусор».

Теперь же, когда вдобавок взяли Джесса… Что, если Седар, увидев, как мы живем, вынесет вердикт: «Неудивительно. Чего еще от таких ждать?» Отсюда опять-таки – прямая дорожка в извилинах моего усталого мозга к проклятым мысленным терзаниям по поводу брата: а вдруг это его рук дело? Такую возможность я внутренне отвергала с самого ареста, всех с пеной у рта убеждала: они неправы в своих подозрениях, отметала любые свидетельства и доказательства обратного. А что, если неправа как раз я? Если и вправду Джесс убил Джима? Когда Сара открыто – словно пощечину влепила – выпалила свое обвинение там, в школьном коридоре, в ее словах не было и тени сомнения. Не то что у меня. И от осознания этого последнего факта мне еще горше, еще больнее. Какая-то крохотная, отвратительная, вероломная часть моего существа нашептывает: Джесс мог, мог совершить преступление. Правильно мама говорит: улик слишком много.

Когда автофургончик Седара на огромной скорости, поднимая пыль из-под колес, скатывается с холма, я, как заправский автостопщик, поднимаю палец вверх и решительно отбрасываю ненавистные думы прочь. До поры до времени.

Седар слегка притормаживает и лихо подкатывает ко мне. Забираюсь в высокую кабину. Он широко улыбается и включает радио. Местную волну, где крутят кантри. Весь список «топ-40», туда и обратно.

– Долго торчать у кювета – волосы запылятся.

– Просто устала сидеть дома.

Седар кивает с пониманием. Видимо, желание уйти, убежать, ускользнуть знакомо всем. Хотя и возникает по разным причинам.

В кабине у него – безупречная чистота, недопитый «Ред-Булл» торчит в держателе для напитков, на солнцезащитном козырьке с пассажирской стороны висят очки от солнца. Короче, машина – как только что из выставочного павильона. Даже пыли нет на приборной доске.

Мой «водитель» разворачивается в три приема и направляет фургон обратно к большому шоссе. За нами взметается пыль.

– Мы обитаем недалеко от вас. – Он указывает пальцем куда-то за поле. – Во-о-он там. У нас ферма.

– Арахис выращиваете? Или коров разводите? – уточняю рассеянно, не сводя глаз со своего раскуроченного дуба вдали.

Под лучами заката он играет розово-оранжевыми красками, словно сердце его все еще горит, подожженное молнией, хотя «кости» давно побелели.

– Коров. И еще лошадей для родео. Отец этим занимается.

При упоминании родео с отвращением морщу нос, но Седар, поглощенный дорогой, не замечает.

– Все еще арканишь бычков[38]38
  «Связывание бычка» (англ. calf-roping) – один из основных видов состязаний на родео, в ходе которого ковбой верхом на лошади должен заарканить бычка с помощью лассо, спешиться, свалить бычка и связать ему вместе три ноги.


[Закрыть] помаленьку? – Весь прошлый учебный год я отовсюду только и слышала что о подвигах Седара на родео и, возможно, именно поэтому не втюрилась в него, подобно всем остальным девчонкам. Ладно. Если в конце концов приду к выводу, что он мне все-таки не по душе – по крайней мере, заставлю Сару страдать, тоже польза. Не все же ей мне боль причинять.

– Не, теперь в основном мустангов объезжаю на публике, – сообщает парень с едва уловимой гордостью в голосе.

– Это когда конь брыкается вовсю, а тебе надо на нем удержаться?

– Примерно.

– Ну это, наверное, хотя бы честнее.

Он глядит на меня кокетливо. Глазки строит.

– Связывание бычков тебе не нравится?

– По-моему, это подлость и бессмыслица. – Пожимаю плечами. – И мучение животных.

Некоторое время он молчит, мне даже кажется, что обиделся, но затем произносит задумчиво:

– Знаешь, я раньше тоже так думал. Ну в детстве. Когда только начинал учиться. Боялся сделать им больно. – Седар внимательно следит за моей реакцией.

– Зачем же продолжил учиться? – выпаливаю задиристей, чем собиралась. Конфронтация в мои планы не входит. – То есть, прости, конечно, не хочу быть резкой, но серьезно: почему ты захотел этим заниматься дальше?

Он потирает шею сзади и вглядывается в дорогу.

– Да я не хотел… Сначала отец… не то чтобы заставлял меня, но…

– Но мечтал вырастить из тебя настоящего мастера. Это все равно что заставлять.

Все ясно. Вопросов нет. Мне ли не знать, как отцы норовят обращаться с сыновьями. Даже наш папа с Джессом вел себя намного жестче, чем со мной. Тетя Ина права: у них отношения складывались нелегко. Вечно у них возникали какие-то терки, недопонимание, а если дело касалось скрипки, так вообще… Думаю, Джесс по-настоящему никогда не стремился обучиться игре на ней – просто подчинялся отцу, чтобы заслужить одобрение.

Седар кивает.

– Угу-угу. Но нет, не подумай, теперь я родео люблю. Там по-другому, не как в обычной жизни. Опасность. Адреналин. Не какие-то тебе видеоигры, все по-настоящему. Понимаешь?

– Наверное.

Поля и деревья за окном летят мимо, и нет им конца. Интересно, сейчас, когда меня нет, когда я не слышу, папина скрипка так же звучит там, в сосновой роще, или нет?

Какое-то время едем молча, слышен только тихий рокот радио: диджеи болтают о какой-то местной шашлычной. Пожалуй, надо сделать над собой усилие и прервать паузу.

– Любопытно, что бы сказал твой папа-скотовод, если б узнал, что ты разъезжаешь на машине с вегетарианкой?

Седар устремляет на меня острый взгляд.

– Чувиха, я сейчас развернусь, отвезу тебя домой и высажу. – Он пытается говорить серьезно, твердо и сурово, но движение уголков губ выдает его. – Ты правда вегетарианка? Кого рожна? Что это тебе в голову взбрело?

Глубоко вздыхаю. Никак не научусь четко объяснять свою позицию.

– Просто мне представляется, что в мире и без меня достаточно боли, смертей и страдания. Потерь. Печали. Не хочу участвовать.

Улыбка Седара становится совсем мягкой. Можно сказать, озаряется светом понимания.

– Красиво говоришь. Но все это хорошо и правильно до тех пор, пока в поле зрения не появляются гамбургеры и свиные ребрышки. Мужику нужно мясо.

Я изучаю Седара. Вникаю в него. Врастаю. Паренек носит кожаные сапоги и ремень, ездит на грузовичке, оплаченном страхом, кровью и плотью несчастных животных. В свободное от учебы и музыки время стреноживает беззащитных телят и усмиряет лошадок.

Почему у меня нет к нему ненависти?

Вероятно, потому, что он таким уродился. Рос со всем этим. Оно – часть его. С подобными вещами ничего нельзя поделать, уж мне ли не знать. Ну и, конечно, добавим сюда лукавую улыбку и стройные бедра. И еще какую-то природную доброту. В общем, оказался он не таким, как я ожидала.

– Ну и ладно, – говорю.

– Ну и ладно.

– Так куда ты меня все-таки везешь?

– Сказал же: сюрприз. – Он щурит глаза в своей фирменной усмешке и снова смотрит на меня искоса.

– Похоже, что к родникам?

– Может, и к ним.

Грунтовка, ведущая к нашим родникам, обсажена дубами, на которых испанского мха больше, чем листьев. При разливе реки ее вечно размывает, поэтому она вся в выбоинах такого размера, что запросто можно на ходу выхлопную трубу сорвать. На маленькой стоянке, кроме нашей, еще только одна машина.

Спускаемся к воде. К другим, более посещаемым родникам ведут ступеньки – здесь их нет. Об этом местечке вообще мало кто знает, поэтому тут спокойно и тихо почти всегда, за исключением разве что выходных в разгар лета.

Я спотыкаюсь о древесный корень – Седар едва успевает поймать меня за локоть и не дать упасть. При этом пальцы его пробегают по моему предплечью, как по клавишам, а потом спускаются к ладони и переплетаются с моими – просто и естественно, будто так и надо. Оказывается, они у него шершавые и мозолистые. А сейчас еще и прохладные – в фургоне работал кондиционер.

Я начинаю мягко выпутывать руку из его хватки, но вдруг понимаю: мне этого совершенно не хочется. Мама наверняка нашла бы такой прямолинейный напор несколько неприличным, но, мне кажется, Седар подчинился простому инстинкту, безотчетному порыву, и ничего больше в виду не имел. Точно так же он, например, обнимал Кеннета на похоронах. И вдобавок мне нравится его прикосновение – легкое, уютное и совсем «не жмет». Чувствую: парень ничего не ждет от меня в ответ. Ни о чем не просит. И это здо́рово успокаивает, особенно после ужасов последней недели.

– Спасибо, – говорю. И Седар улыбается и не отпускает мою ладонь до тех пор, пока мы не достигаем песчаной косы, где вкопан столик для пикников. Мой спутник забирается прямо на него и похлопывает по поверхности – и ты, мол, присаживайся.

Так мы какое-то время сидим рядышком, глядим на темно-синюю гладь и щуримся от полуденного яркого солнца. Родники – пожалуй, единственная природная достопримечательность, какой может похвастать наш уголок Флориды. Вода здесь такая чистая, что можно пить, и очень студеная – зубы сводит, и поэтому в ней, в отличие от всех прочих окружающих природных бассейнов, не водятся аллигаторы. Нет здесь и ламантинов[39]39
  Род больших водных травоядных млекопитающих. Американские ламантины обитают в тропической зоне Вест-Индии от Флориды до Бразилии.


[Закрыть] – их ареал начинается южнее. Но это даже к лучшему – сюда не слетаются стаи туристов, не заставляют берега своими шезлонгами, не набивают мелководья кучами орущих детишек в плавках. Наш Малый Родник, куда мы приехали, – только для местных, и мы отдаем ему должное. Ценим по достоинству. Я, можно сказать, сызмальства проводила тут каждое лето и очень любила побарахтаться там, где неглубоко, – подальше от острых и скользких скальных выступов, как правило, охраняющих тайные придонные входы в темные холодные пещеры.

В общем, мне до сих пор не приходилось видеть ме´ста красивее, хотя, конечно, теперь оно автоматически навевает мысли о Джессе – ведь это он протаскивал меня за собой «паровозиком» сквозь полосы холодного течения, пугал, подталкивая к подводным гротам… Я вполне могла кричать, звать на помощь, но почему-то никогда не пугалась. Брат всегда останавливался ровно в сантиметре от того места, с которого мог бы «затолкать» меня в пещеру. А вот сам он всегда нырял в самые глубокие расщелины, стоило нам только до них добраться. Всегда казался ужасно бесстрашным. Наверное, поэтому я с ним ничего и не боялась, даже когда мой братец играючи стращал меня, притворяясь, что толкает навстречу верной гибели.

Что сказать – Джесс есть Джесс. Никто в жизни не вызывал у меня такого ощущения покоя и безопасности. Даже когда на него «находило» и он становился сам на себя не похож. Именно поэтому мне так страшно и на секунду представить, что Джесс сотворил такой кошмар – раскроил Джиму череп молотком. Если он сделал это, мог сделать – значит, всю жизнь я видела в нем совершенно другого человека. И все, что знала, все, чему верила относительно него, – неправда. Ведь так?

Седар поворачивается ко мне и легонько подталкивает плечом.

– О чем призадумалась?

Опять зеленые глазищи перед самым моим лицом и норовят «наплыть» на самые губы.

Я отвожу взгляд, от внезапного смятения кружится голова.

– О папе. – Это ложь. Но заговаривать о Джессе мне сейчас не хочется совсем. – В детстве он часто привозил меня сюда. Ему здесь очень нравилось.

– Он погиб, когда ты еще была относительно маленькой, да? – Седар нервно прокашливается.

Я киваю.

– В автокатастрофе. Мне едва исполнилось двенадцать.

– Жуть. Очень жаль. – По тону можно поверить, что ему вправду жаль. И еще: в его словах, кроме сочувствия, слышится еще кое-что. Страх. И какое-то… понимание. Но сам он ни в какие воспоминания не пускается.

Я глубоко вздыхаю.

– Да, очень. Ну что, начнем? – Я старалась избежать бесед о Джессе, но об отце тоже не хотела бы говорить.

– Давай.

Не успеваю я и застежку на футляре открыть, а он уже извлек свою мандолину и вертит в руках.

– Ого, всегда готов? – поддразниваю.

Он вскидывает бровь.

– Так точно, всегда.

Хихикаю.

– А ты смешной.

– Вот песня, которую я хочу сейчас сыграть, действительно смешная. – И уже пальцы его забегали по струнам, и сердце мое согревается, наполняется радостью до краев, и я больше не могу сдерживать широкую ухмылку. Седар умеет добиваться уникального сочетания вдумчивости, осознанности – с легкостью и самозабвением. Музыка словно и держит его в напряжении – и дает свободу вольной птицы.

Я наблюдаю, любуюсь, как его брови сосредоточенно сдвигаются, как срастается он с мандолиной, как бьет по струнам с такой быстротой, что впечатлился бы сам Рики Скэггс[40]40
  Американский музыкант (род. в 1954 г.), мастер кантри и блюграсса, композитор, играет в основном на мандолине.


[Закрыть] или любой другой из старых классиков блюграсса – виртуозов мандолины, и стараюсь не фантазировать, отогнать мысли о том, что еще умеют делать эти руки.

Меня засасывает в какую-то воронку, накрывает, как пловца, попавшего в зону прилива: закричать, выбарахтаться на берег, вероятно, еще возможно, но уже не тянет. Нет желания.

Седар на секунду поднимает глаза, ловит мой взгляд, а я ни секунды не сомневаюсь, что напоминаю в этот миг персонажа из мультика – с глазами «на полдвенадцатого» и огромными красными сердечками, в изобилии парящими над головой. Если цитировать «Бэмби», меня здорово чирикнуло! Глаза музыканта снова блуждают по моему лицу, он подается вперед и на какую-то долю секунды кажется – сейчас поцелует, но вместо этого он шепчет: «Твой черед». Внутри меня облегчение сплетается с разочарованием.

Слегка вскидываюсь сама, вскидываю скрипку, и спасительная, весомая твердость ее корпуса у подбородка, словно спасательный круг, поднимает меня из пучины моего глупого дурмана. Размечталась… Но вот смычок уже на струнах, я окончательно успокаиваюсь и лишний раз припоминаю, чем мне вообще интересен Седар – уж точно не своим ковбойским шармом, а музыкой – этой самой музыкой, о которой я так долго грезила, музыкой, которая, кружась на лесном ветру, передавала мне папины послания, все время летела за мной и добралась даже до «Открытых микрофонов» в Келливилле.

Закрываю глаза, сосредоточиваюсь и переношу все внимание только на скрипку. Седар вступает опять, и вместе звучим мы отлично для дуэта всего лишь из двух инструментов. Они сливаются в такой слаженный унисон, так сплетаются, так уверенно ведут совместный танец, словно играют вместе с тех пор, как лежали еще древесными болванками в мастерской. К этому я всегда стремилась, этого желала – играть вот как сейчас, вместе с кем-то еще погружаться в любимую музыку с головой.

На последней ноте поднимаю веки и вижу: опять Седар смотрит, и на сей раз у него над головой тоже кружатся сердечки – как это ни поразительно, как ни мало они ему подходят. Собираюсь уже что-то сказать, как вдруг за спиной раздаются рукоплескания.