Текст книги "Водоворот жизни"

– Я обещаю! Обещаю! – воскликнула Регина. Прошло еще несколько лет, прежде чем Регина испытала настоящее чувство любви и привязанности к Лионелу, хотя она была увлечена им, находила весьма интересным человеком, который и к ней не оставался равнодушным. Когда Лионел сделал Регине предложение, ее все еще неотступно преследовала мысль о том, что вполне возможно может потерять свое место в «Большом Доме» или из-за плохого здоровья, или подцепив сифилис. Мрачный образ жизни в Хонитоне часто являлся ей в кошмарных снах. Лионел предложил ей возможность шагнуть вверх, обрести большую безопасность, тем более, что он сулил ей полную обеспеченность до конца дней. История и в самом деле продолжала оставаться их тайной вплоть до дня его смерти, когда его завещание прочли в присутствии тети Беа и Эмили. В этот момент тетя Беа была совершенно выбита из своей колеи, что случилось с ней впервые в жизни. Она закричала и зарыдала, как женщина, которую предали. Таковой она и была на самом деле.

Сейчас у Лионела появилось масса дел. Он встретился с мадам и объяснил ей свои желания. Ему пришлось выложить кругленькую сумму за то, чтобы она отпустила Регину из «Большого Дома», после чего мадам дала свое благословение, и девушка ушла с миром. В Девоне они отыскали небольшой домик в нескольких милях от заброшенной деревушки с названием Аплайм, что была в паре часов езды от Эксминстера, но все-таки далеко, чтобы избежать лишних сплетен. К домику вела узенькая тропка, а от любопытных глаз его отделяла стена деревьев. Регину тотчас же очаровал весь пейзаж. Лионел завел собаку, охранявшую дом в его отсутствие, и маленькую пони для хозяйственных нужд. Он позволил Регине обустроить все по-своему и не скупился на покупки: ему нравилось ее непосредственная радость, с какой она принялась за дело, создавая свое жилище по образцу и подобию «Большого Дома». Ей удалось вскоре выбраться на запряженном пони в Лайм Регис, где она отыскала небольшие люстры, красные обои с крупными цветами и подделку под мебель с бронзовыми украшениями.

– Не всякий мужчина может себе позволить иметь собственный дом с блудницами, – шутил Лионел, когда увидел, как все обустроено в доме.

– Тебе никогда не придется пожалеть об этом, – воскликнула она, целуя обе его руки, и, действительно, именно так оно и случилось.

* * *

А его Беатрис тем временем расцветала и хорошела. Она росла как сорная трава, которая заполонила берега реки, протекавшей мимо дома. Чем старше она становилась, тем больше дичала. Днем она скакала верхом вместе с отцом, а по вечерам удила рыбу. Когда и это ей наскучивало, шла купаться в глубоких темных прудах. Как-то раз жарким летним днем она нырнула в особенно глубокий, поросший камышами пруд, и когда поднялась на поверхность, то сквозь зеленоватую, застилавшую глаза, пелену воды увидела огромную рыбину, серебристой дугой взметнувшуюся над поверхностью, чтобы только оказаться рядом с ней, а затем исчезнуть в неведомой глубине.

В тот вечер она была переполнена впечатлениями увиденного днем. И за ужином без умолку рассказывала отцу, что решила стать лесником. Кухарка, которая случайно обслуживала их за столом в этот день, поскольку у дворецкого был выходной, громко и неодобрительно фыркнула. Лионел сначала нашел эту мысль весьма забавной, но, чуть поразмыслив, вдруг сделал неожиданный вывод, что его Беатрис не только не имела особых притязаний, но совершенно не умела вести себя просто по-женски. В то время ей исполнилось одиннадцать лет, и она была тощей, как палка, предпочитала носить брюки, которые выпросила у сына садовника. Она была живой и умненькой, частично оттого, что у отца имелась обширная библиотека, где она проводила вечера, запоем читая все подряд. Кроме того, будучи его бессменным спутником, она многое переняла у него. Однако теперь он вдруг понял, что пришла пора позаботиться о каком-то положительном влиянии цивилизации на нее.

Он посоветовался с некоторыми членами семейства, и Элизабет, жена его брата, сказала, что Академия для девочек именно то, что нужно для Беатрис.

– Девочка растет дикаркой, – прибавила она, скривив губы.

Лионел души не чаял как раз в такой дочери, поэтому все ее повадки целиком и полностью можно считать заслугой отцовского воспитания. Он научил ее ездить верхом в мужском седле, а не в женском; научил так метко играть в крикет, как никто в округе больше не умел. Она умела выслеживать и стрелять по фазанам так же хорошо, как любой пацан ее возраста. Она могла делать все, кроме как чинно сидеть и вести светскую беседу. А о ее приемах в драках с местными ребятами ходили легенды.

Лионел посоветовался с Региной, которая, ни разу не встретившись с ребенком, но прекрасно зная отца, сочла, что девочка очень ему под стать и не высидит десяти минут в Академии для барышень, поэтому, возможно, лучшим решением проблемы была бы опытная гувернантка. Лионел имел прочные любовные отношения с Региной, поэтому перестал проявлять ярые собственнические инстинкты в отношении к своей дочери, тем более что ситуация сейчас складывалась совершенно иная.

Волей случая Лионел отыскал для Беатрис наставницу, которая определила ребенка как сложную задачу. Элен внешне не проявляла ни чрезмерной агрессивности, ни особой сердечности. Последнее качество, пожалуй, было ее недостатком, поскольку Беатрис крайне нуждалась в чьей-то любви, кроме страстной привязанности к отцу. Но Элен с большим тактом помогла Беатрис преодолеть все премудрости хороших манер, научив ее искусству непринужденной беседы. Элен, как многие женщины той эпохи, происходила из бедного порядочного семейства. Обделенной внешней привлекательностью и приданым девушке ничего другого не оставалось, как стать учительницей или гувернанткой. Элен согласилась без лишних уговоров и переехала в дом Лионела. Тот обрадовался, что гувернантка оставалась там по вечерам, потому что у Лионела уже было заведено оставлять Беатрис одну на попечение кухарки, пока сам он отправлялся на свидание с Региной. Возвращался он всегда на рассвете. За все время, пока Беатрис была с ним, он ни разу не провел с Региной ночь целиком. Любовница никогда не жаловалась. Их договор всегда оставался в силе: всю жизнь дочь была превыше всего на свете.

Тогда же совершенно случайно Регина забеременела, когда ей уже было тридцать четыре. Она умоляла Лионела разрешить оставить ребенка: ей так нужно было иметь кого-то, кто принадлежал бы только ей. До сих пор она честно исполняла свое обещание о сохранении их отношений в глубочайшей тайне и жила в полной изоляции от внешнего мира. Лионел знал, что аборты трудны и опасны, а Регина была слишком ему дорога, чтобы позволить себе рисковать и ставить ее жизнь на карту.

Несмотря на то, что он не испытывал особой радости от появления на свет незаконнорожденного создания, Лионел все-таки согласился и позволил Регине сохранить ребенка, и у него просто камень с души свалился, когда новорожденное дитя оказалось девочкой. Если бы на свет появился мальчик, ему бы пришлось всерьез задуматься над юридическим оформлением их отношений с Региной. Поскольку он не мог допустить, чтобы его сын мог остаться в жизни незаконнорожденным. С девочками дело обстоит совершенно иначе: все они, в конце концов, выходят замуж.

Регина нарекла девочку Каролиной в честь своей подруги из «Большого Дома». Малышка всегда называла навещавшего их мужчину дядей Лионелом. К тому времени, как она стала достаточно взрослой, чтобы понять истину тайного союза ее матери и дяди, местное общество уже изгнало Каролину из своих рядов и жестоко осудило мать девочки за отшельнический образ жизни. Судьба Каролине выпала трудная и жестокая.

Глава 8

Когда Беатрис и Эмили увидели друг друга, обеим было уже под сорок, и они давно уже вышли из того возраста, когда женщины мечтают о женихах. Для Эмили ее положение старой девы служило источником грусти, потому что она обладала добрым и увлекающимся характером. Для Беа, как она теперь себя называла, это было вовсе не потерей, из-за которой надо страдать. Она никогда ничего привлекательного в мужчинах не находила, поскольку еще ни разу не встречала такого, который стоил хотя бы мизинца ее отца. Каждый второй казался сопливым юнцом и занудой в сравнении с ее кумиром.

Однако отношения дочери с отцом не всегда оставались ясными и безоблачными. Оба отличались незаурядным умом и завидным упрямством. Они могли спорить до бесконечности и поднимать дым коромыслом из-за пустяка, на что слуги только качали головой и разводили руками, прекрасно понимая, что через несколько часов причина спора будет напрочь забыта. Беа всегда сопровождала отца в его исторических изыскательских экспедициях.

Визит в Чармаут остался бы незначительным эпизодом в их жизни, если бы не чаепитие в доме викария.

Беатрис тотчас же уловила бьющую через край страстность натуры Эмили. В этой взрослой женщине она почувствовала и мать, и дитя одновременно. Вся нежность и сердечность, которой так долго не хватало Беатрис в жизни, хлынула на нее с противоположной стороны столика чистым и свежим потоком, как только Эмили подала чай. Эмили, в свою очередь, почувствовала в гостье целеустремленную женщину. Она была из тех, кто пробивает себе дорогу в жизни никого и ничего не боясь. Уверенная и решительная, Беатрис совсем не была похожа на окружавших Эмили людей духовного сословия. Эмили посмотрела на сидевшую за столом напротив нее широкоплечую женщину с плоской мальчишечьей грудью и длинными мускулистыми руками. «Она так похожа на мужчину», – подумалось Эмили. Но затем внимание привлек чувственный рот и бездонные омуты выразительных глаз. «Нет, вовсе не похожа», – решила Эмили, вспомнив испорченных, вносивших в ее жизнь смуту, патриархальных мужчин, когда силой ее заставляли обслуживать их, поскольку в доме она была незамужней дочерью.

Беатрис и Лионел провели в Чармауте несколько дней, остановившись в местной гостинице. Лионел просто влюбился в бескрайние белые берега, где ему очень понравилось колесить вдоль морского побережья на автомобиле. К машинам он склонен был относиться так же, как к лошадям, и держал при доме полный парк всевозможных новеньких автомобилей, пополняя свою коллекцию с той же быстротой, о какой изобретались новые модели. Беа стала первой в округе женщиной, севшей за руль, и именно она предложила Эмили приятно провести время и покататься на «Ягуаре СС-100», отчего та пришла в дикий восторг. Лионел с головой ушел в работу, ему нужно было подробно расспросить церковного пономаря, который много помнил из истории прихода. Обрадовавшись тому, что они на целый день уедут из дому, так как Беа имела привычку проявлять свой крутой характер, двое мужчин, оба уже в преклонном возрасте, погружались в воспоминания о первой мировой войне.

Стоял чудесный летний денек. По синему небу плыли большие белые облака, кустарники яркой сочной изгородью обрамляли поля колосившейся пшеницы. Это была замечательная пора перед наступлением уборочной страды, когда вся земля цветет пышной зрелой красотой. Скоро крестьяне выйдут на поля убирать урожай, а зайцы врассыпную бросятся спасаться от их острых косилок. А пока все вокруг дышало миром и спокойным сытым довольством. Беа с ветерком везла Эмили по затейливым изгибам дороги в Винтерборн Аббас, где она договорилась посмотреть гнедую лошадь.

Обе нервничали, как только сели в машину. У Эмили конечно же был веский повод для легкого волнения, так как Беа выписывала лихие виражи на поворотах, однако на ланч к скотоводу они прибыли вовремя. За столом Беа говорила без умолку. Разговор касался того, как правильно породистому жеребцу покрывать племенную кобылу. Беа оказалась дотошным знатоком наилучшего метода: как правильно придерживать кобылу, чтобы жеребец не причинил ей вреда. Из женщин за столом были только они вдвоем, а сидевшие, кроме них, еще четверо мужчин обращались к Беа, как к себе равной. Эмили от смущения гоняла по тарелке кусок своего мясного пирога, тогда как Беа с горящим взором, без всякого стеснения размахивала сильными руками, описывая форму головы или направление волос за лошадиным копытом. Расстроенная Эмили не могла не отдать должного компетентности своей новой подруги, которая произвела на нее столь сильное впечатление. После ланча Беа была приглашена посмотреть, как новый жеребец покроет очень дорогую кобылу. Повернувшись к Эмили, скотовод сказал:

– Мне кажется, это зрелище не для вас. Если хотите, можете взглянуть, как пасутся жеребята. Здесь недалеко: всего минут десять ходьбы. Беа отправилась с мужчинами, а Эмили послушно и задумчиво поплелась в другую сторону. Но пастбище с жеребятами оказалось совсем недалеко, поэтому ей были слышны настойчивые окрики мужчин и раздавшееся ржание жеребца.

На обратном пути домой Беа была необыкновенно счастлива. Она решила купить гнедую лошадь, потому что у этой кобылы был мощный круп и прекрасная голова. Через какое-то время у нее родится красивый жеребенок. Среди мужчин Беа чувствовала себя как рыба в воде, совсем не так, как Эмили, которая столько времени провела, обслуживая их, ничего не получая взамен, кроме ожидания еще более изощренных услуг с ее стороны. Беа получила с воспитанием все права и естественное чувство мужского превосходства в этом мире. Эмили казалась ей слишком уязвимой, и порой она слегка посмеивалась над ее робким подходом к жизни.

Эмили сидела в машине, глядя на проплывавшие мимо за окном пейзажи, и думала о своем. Это был один из самых счастливых дней ее жизни. Вот она сидит возле этой могущественной женщины, которая сделала ее жизнь безопасной, и Эмили впервые почувствовала себя личностью, а не каким-то второстепенным придатком рода человеческого. Когда Беа высадила ее возле дома викария, Эмили взглянула на спутницу и, покраснев, робко произнесла:

– Спасибо, Беа, мне, в самом деле, очень понравилось.

Беа резковато ответила:

– Мне – тоже. Надо еще как-нибудь выбраться.

Из-за полученного мужского воспитания Беа казалось очень затруднительным проявлять свои чувства, но она была до глубины души тронута искренней непосредственностью, проявленной этой робкой женщиной в ее присутствии.

Они подружились и несколько последующих лет проводили в обществе друг друга довольно часто. Эмили не могла совершить ничего, вполне естественного для Беа, но ее устраивала возможность сидеть сонными летними вечерами возле подруги и наблюдать за тем, как ленивая форель подолгу не решалась клевать на муху. Однако деятельная натура не позволяла Беа с этим мириться: она так ловко вылавливала зазевавшуюся форель, что неоднократно подтверждала славу самого лучшего рыболова в округе. Обе были счастливы от проведенных вместе дней. Женщины с упоением читали, хотя обладали разными вкусами в выборе книг. Эмили, например, больше склонялась к чтению романов.

Эмили научилась ездить верхом, пусть с опаской, однако теперь она могла составлять Беа компанию на прогулках, хотя все еще наотрез отказывалась охотиться верхом с собаками. Ей нравилось пышное зрелище, когда лошади, с одетыми в розовые плащи всадниками, при полном снаряжении, отправлялись на охоту, однако, как только из зарослей раздавались крики выжлятников, ее симпатии переходили на сторону лисицы. Как-то раз Эмили все-таки осмелилась выйти на такую охоту пешком. Она стояла возле загородки из пяти бревен, когда старший егерь с гиканьем и свистом промчался на своем громадном мерине по направлению к изгороди, а за ним проскакали остальные лошади. Словно мощный раскат грома обрушился на землю вместе с силой разгоряченных быстрой ездой лошадей. Огромной волной они перекатились в соседнее поле вместе с мчавшимися с громким лаем впереди них охотничьими псами.

Очень скоро лиса выбралась из укрытия – она не выдержала накала борьбы – и в считанные доли секунды была окружена. Эмили успела только заметить, как лиса обернулась, показав свои зубы в предсмертном оскале. Затем собаки разодрали ее на части. Вмешались егеря и начали бить собак, чтобы спасти шкуру, лапы и морду лисицы в качестве трофеев для новичков, принимавших участие в охоте. Эмили, ни жива ни мертва, стояла за изгородью, после чего зареклась принимать участие вновь. Она пыталась как-то убедить Беа в проявлении жестокости к животному, на что та только пожимала плечами и говорила:

– Наоборот, так гораздо добрее. Лисица умирает мгновенно. Стрелять больше риска: они так быстро бегают, что выстрелом можно только покалечить.

Эмили никак не могла смириться с жестоким и практичным отношением Беа к животным. Эмили воспринимала животных с одинаковой любовью, как будто это были такие же человеческие существа, поэтому могла испортить любое животное, которое попадало ей под руку. Беа, напротив, предпочтение отдавала животным, а не человеческим существам. И животным отводилось в ее жизни значительное место, только никак уж не на руках или в ее кровати. В этом и состоял камень преткновения для них обеих на всю жизнь. Обычно выигрывала Эмили, так как вступала с ними в тайный сговор, и вместе они подрывали авторитет Беа.

С момента их встречи минуло два года, когда грянула вторая мировая война, которая так драматично изменила им жизнь.

Когда вся страна осознала неизбежность войны, народ Англии начал активно действовать, и военная лихорадка коснулась каждого. Даже Лионел в свои восемьдесят лет предложил себя на охрану дома. Регина, продолжавшая свой затворнический образ жизни, вступила в местную женскую организацию и вязала для солдат. Ее покой эпизодически нарушался проблемами с трудным характером дочери, которая частенько возникала в доме матери, оставаясь на какое-то время там, требуя у матери денег и обвиняя ее в том, что не смогла создать для нее нормальной семьи. Дочь даже не пыталась найти себе работу или выйти замуж.

Регина горько сожалела о том, что завела ребенка. Теперь она понимала, что совершила крайне эгоистический поступок. Каролина нужна была ей, чтобы скрасить одиночество. Выбрав Лионела, Регина лишила свою дочь нормальной жизни. К сожалению, как часто бывает в подобных случаях, мать и дочь обладали совершенно разными по темпераменту характерами. Регина узнавала в дочери многое от своего отца, что не давало ей возможности по-настоящему полюбить девочку. Регина страдала от мучившего ее ощущения вины, но она отдала всю свою жизнь без остатка Лионелу, и хотя злые языки много чего болтали об их отношениях, пару связывала искренняя сердечная любовь.

Лионел не проявлял ни малейшего интереса к Каролине, кроме того, что давал Регине деньги, когда нужно было выручить девицу то из одной передряги, то из другой. Они немного воспряли духом, когда услышали о ее решении работать на земле.

– Ей полезно будет повозиться с картошкой. Может это выбьет у нее дурь из башки, – сказал Лионел как-то вечером, уютно устроившись перед маленьким камином. – Мне хотелось поговорить с тобой, Регина. Кажется, что пора… Мне больше восьмидесяти, а война идет уже четыре года, поэтому я привел все свои дела в порядок. Понятно, кому-то это покажется довольно странным, но последнее время мне во сне являлась Дженнифер, и у меня такое чувство, что я долго не протяну.

Регина взглянула в лицо своего возлюбленного, и ее глаза наполнились слезами. Он оставался таким же крепким и бодрым, как двадцать лет тому назад. Время от времени они горячо и нежно занимались любовью, совсем как в былые времена молодости. Лионел шутливо называл эти их отношения эликсиром своего долголетия. Но Регина замечала внезапную скуку на его лице.

Она встала, подошла к нему и взяла его лицо в свои ладони. Они нежно поцеловались. Каждый по-своему понимал, что это было прощанием. Возможно, у них еще было впереди несколько недель, месяцев или даже лет, но сказать друг другу: «Прощай» просто необходимо, поскольку ей никогда не будет дозволено приблизиться к его смертному одру. В эту ночь она была рядом с ним и чувствовала боль утраты человека, который спас ее и столько времени охранял в этом мире. В течение всех последующих недель она внимательно наблюдала за ним, однако он выглядел довольно бодрым.

Когда несколько месяцев спустя конец наступил, он оказался внезапным. Однажды утром Лионел верхом объезжал свое имение, и лошадь сбросила его из седла. Обычно он одевал шляпу для верховой езды, а в тот день, как на грех, ее не было, поскольку он намеревался просто прогуляться, чтобы взглянуть, как там в поле чувствуют себя молодые фазаны. Старая лошадь, полуслепая на один глаз, испугалась внезапно выскочившего из-под копыт кролика и оступилась. Лионел, убаюканный мерной неторопливой поступью старой лошадки, глубоко задумался, вспомнив дни молодости, когда охотился именно в этой роще, и вылетел из седла. Он свалился в густые заросли шиповника, где оказался огромный камень. Смерть наступила почти мгновенно, однако он успел увидеть перед собой улыбающуюся и простирающую к нему руки Дженнифер. Его нашли с ослепительной улыбкой на лице, несмотря на глубокую рану на голове.

Старая лошадь пришла домой, не дождавшись своего хозяина, который неподвижно остался лежать, несмотря на то, что лошадь пыталась теребить и толкать его ноги, торчавшие из кустов. Как только лошадь вернулась в конюшню, старший конюх почуял неладное. Он позвал нескольких приятелей, и они пошли следом за лошадью по тропе, пока не наткнулись на Лионела. Они соорудили носилки и отнесли хозяина в дом.

Беа и Эмили дома не оказалось, так как они посещали курсы по оказанию первой помощи. Женщины вызвались работать в скорой помощи. Как только Беа позвонил немедленно вызванный к отцу доктор и сообщил о несчастье, она не могла двинуться с места. Последние несколько лет она часто рисовала в воображении этот момент, но, как только он наступил, неожиданная боль застала ее врасплох. Она так долго стояла в грязном коридоре, что Эмили вышла за ней.

– Что случилось, Беа? На тебе лица нет. Что стряслось? – обняла она свою подругу. – Ты вся дрожишь. Что, плохие новости?

– Отец… Лионел. Умер, – прошептала Эмили эти ужасные слова в надежде, что если они будут держать эту новость в тайне, она обязательно окажется неправдой.

Затем она взяла себя в руки и расправила плечи.

– Эмили, ты идешь со мной? – спросила она. Они ехали в поместье молча. К чему слова, они знали друг друга теперь так хорошо, что их тихое общение было как раз кстати. Когда машина подъехала к парадному, слуги в молчании ждали их на лестнице. Беа, проходя сквозь небольшую группу собравшихся людей, слышала их приглушенные слова соболезнования. Лионел всегда пользовался уважением слуг. Он был честен и справедлив, им всем будет его очень не хватать. Эмили последовала за Беа до спальни Лионела. Доктор ждал их в зале.

– Я уже ничего не мог сделать, моя дорогая. Он сильно ударился головой – должно быть, смерть наступила мгновенно, – произнес он, беря Беа за руку. – Я знал тебя еще маленькой девочкой, смерть отца – тяжкий удар. Приезжай ко мне, если тебе станет уж совсем невыносимо. Я дам снотворное. Таблетки помогут немного забыться. – Улыбнувшись Эмили, доктор медленно направился в коридор.

«Слава Богу, у нее есть подруга», – подумал доктор.

Беа глубоко вздохнула и открыла дверь спальни. Он лежал, будто во сне, если бы не повязка, которую наложил доктор. Большие сильные руки были сложены на груди, как для молитвы, и даже в глубокой скорби Беа заметила, что смерть застала его в тот момент, словно он увидел чудесное видение.

Она придвинула к изголовью стул и долго разговаривала с отцом. Вся любовь и привязанность к нему изливались сейчас с ее губ. Она высказывала все, идущие от самого сердца, тайные страстные желания о том, как ей все время не хватало его добрых любящих рук, которых она лишилась в отрочестве, когда их грубовато-приятельские отношения казались ему не совсем уместными. Она рассказала ему о пережитом горе в тот день, когда ей исполнилось двенадцать лет, и он столкнул ее со своих колен, сказав, что она уже стала слишком взрослой для этого, и ей неприлично взбираться на колени отца. Она напомнила ему обо всех общих счастливых моментах. Ее горе было горем дочери и любовницы, потерявшей дорогого человека.

Через какое-то время Эмили, терпеливо ожидавшая за дверью, вошла в комнату, которая уже погрузилась во мрак. Эмили принесла два подсвечника и поставила их на стол возле Беа. Та взглянула на свою подругу, освещенную лунным светом, который мягко заливал этот уголок комнаты, и грустно улыбнулась:

– Хорошо, что у меня есть ты.

– Отныне и навсегда, – ответила Эмили. Впервые с момента их встречи Эмили наклонилась и нежно поцеловала Беа в лоб. Две женщины зажгли свечи, а затем, после того, как Беа поцеловала холодную, как лед, щеку отца, они вышли из комнаты.

Вся следующая неделя прошла для Беа, как в тумане. Эмили хлопотала по дому, помогая устраивать похороны. Беа настаивала, чтобы все организовать скромно, без лишней сутолоки, однако в округе было много людей, искренне любивших Лионела, кроме того, было полно родственников, которые съехались отовсюду, в том числе, и из Лондона.

Когда умирает местный высокий сановник, церковные колокола передают эту значительную весть из города в город. Регина услыхала колокольный звон с маленькой церквушки Аплайм – этот особенный, неторопливый скорбный звон, который оповещал о смерти кого-то из высокопоставленных лиц прихода. Она перестала помешивать суп и на мгновение замерла, молясь за упокой новопреставленной души. Вдруг ее осенила страшная мысль, что колокола могут звонить по Лионелу.

– О Господи, помоги, как мне это узнать, – прошептала она.

Регина никогда не доверяла телефону, поэтому села в свой маленький «Остен», который заменил ей пони и бричку, и в смятении направилась к дому викария. Про себя она думала, викарий наверняка знает, однако, не успела еще дойти до двери, как чутье подсказало ей, что Лионела больше нет. Она постучала в дверь, и викарий увидел маленькую, пухлую седовласую женщину, которая с тревогой смотрела на него.

– Кто-нибудь умер? – спросила она, с трудом удерживая дрожавшие руки.

– Да, дорогая моя. Лионел Кавендиш умер, упав с лошади. Вы его знали?

– Да, немного, – ответила она. – Спасибо. – Она отвернулась, и слезы ручьем хлынули по ее щекам. Весь обратный путь в машине она в голос рыдала.

Вернувшись в свой маленький домик, Регина вошла в крошечную гостиную, села у камина, глядя на языки пламени, и почувствовала, что его больше нет, что он никогда больше не подъедет к этому домику в своем новомодном автомобиле. Она больше не услышит скрип открываемой им калитки и не будет замирать у входа, ожидая, когда же он откроет калитку и войдет, а она бросится к нему и ощутит волну теплого мужского резковатого запаха, когда он заключит ее в свои исполинские объятия.

Ночь она провела, сидя в их огромном любимом Викторианском кресле. Этому креслу они доверяли свои тайны, опасения и порой занимались на нем любовью при свете камина. Она садилась к нему на колени и любила наблюдать за выражением его освещенного бликами огня лица в наивысший момент их страсти. Выражение всегда было примитивным и радостным, а его нежность в эти моменты – такой трогательной, что любовь была для нее самым драгоценным сокровищем. Память воскресила все золотые моменты их жизни вдвоем, и Регина просидела, улыбаясь сквозь светлые потоки слез, до рассвета. Затем прошла в спальню и на несколько часов забылась во сне.

Похороны получились напыщенными и формальными. Прежде чем забили крышку гроба, Беа вошла в комнату взглянуть на него в последний раз. Смерть придала его коже серовато-землистый оттенок, но он все еще хорошо выглядел. Вдруг она заметила внезапную вспышку от пламени свечи на его печатке, которую он всегда носил на мизинце. Это она приняла как знамение и приказ от него никогда не расставаться с колечком. Она приподняла руку покойного и сняла с пальца кольцо. Затем в последний раз поцеловала отца и надела его кольцо на свой безымянный палец.

Вошли гробовщики, и Беа присоединилась к Эмили, чтобы занять свои места в похоронной процессии. Эмили настоятельно упросила Беа сесть в главную траурную машину. Остальные члены семейства, рассевшись по другим автомобилям, всю дорогу бранились и ссорились. Процессия медленно направилась к Эксминстерской церкви, которая стояла в центре небольшого провинциального городка. В церкви было полным-полно народу, и вся панихида просто ошеломила женщин. Когда гроб внесли внутрь и поставили на подмости, Беа поразилась его огромным размерам. Каким же, поистине, великаном был ее отец. Она никак не могла смириться с торжественностью и неповторимостью этого момента, ей не верилось, что отец больше никогда не рассмеется своим густым раскатистым смехом, казалось, что он вот-вот поднимется из этого деревянного ящика.

В церкви было так много народу, что мало кто обратил внимание на маленькую унылую фигурку, забившуюся в самый дальний угол. Когда гроб на длинных веревках осторожно опускали в могилу, вырытую на кладбище возле церкви, никто не видел ту же маленькую фигурку, поодаль стоявшую, спрятавшись за памятник на другой могиле. Как только гроб засыпали землей и священник произнес несколько подобающих случаю скорбных слов, Эмили тихонько увела Беа прочь, и они направились к стоящим машинам, ожидавшим, чтобы увезти друзей и родственников покойного на традиционный поминальный обед.

Элизабет к тому времени была уже инвалидом и передвигалась на коляске. Двое ее детей, чуть постарше, чем Беа, уверенно встали на ноги: сын стал биржевым брокером, а Амелия удачно вышла замуж.

– Она теперь почтенная дама, – сказала Элизабет, обращаясь к Беа. Слегка усмехнувшись своим мыслям, она провела по волосам Беа.

– Боже мой, Беатрис, что бы случилось с тобой, если бы Лионел решился и отдал тебя мне, когда ты была еще младенцем? Теперь бы ты была уже замужем и имела бы кучу детей.

Беа в ответ улыбнулась тетушке.

– Что Бог ни делает – все к лучшему, тетя Элизабет. Отцу без меня было бы страшно одиноко, а в отношении брака, так я никогда не хотела бы себе такой участи. Я еще не встречала ни одной достойной друг друга четы. По характеру я не склонна подчиняться чьей-нибудь воле, тем более, власти, которой мужчина наделен в семье в качестве супруга. В настоящее время мы, женщины, обладаем огромной свободой, так как в военное время мы нужны обществу. Но как только вернутся мужчины, у женщин отберут все возможности работать и они снова будут вынуждены сидеть дома.

– Беатрис, ты же не веришь по-настоящему в эту очередную ерунду феминизма, – сказала Элизабет.